Текст книги "Время в романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром»"

Автор книги: Сергей Бурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сергей Николаевич Бурин
Время в романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром»

Пожалуй, нет искусства менее интернационального по своей сути, по специфичности своей проблематики, чем литература. Не нужно жить в соответствующем государстве, не нужно знать его язык, чтобы понимать и оценивать создания живописцев и архитекторов, композиторов и балетмейстеров. Но литература (как, впрочем, и ее «потомство» – театр и кино) находит наиболее благодарных и способных к ее восприятию читателей в первую очередь в лице соотечественников ее творцов, более того – их хотя бы приблизительных современников.

Этот «национальный» барьер, конечно, можно свести к минимуму, но только при двух условиях: когда, с одной стороны, силами специалистов произведение как можно быстрее переводится с языка оригинала и снабжается квалифицированными примечаниями и предисловием (или послесловием), а с другой стороны, сами читатели стремятся не ограничиться усвоением фабулы романа или повести, а пытаются отыскать дополнительные сведения хотя бы на уровне энциклопедий и справочников. Второе условие, казалось бы, относительно простое, к сожалению, выполняется довольно редко: для этого нужны определенные навыки, любознательность, своего рода дотошность. Нашему массовому читателю, как ни грустно, такие качества не присущи; вряд ли принципиально иначе обстоит дело и у зарубежных читателей. Поэтому вся тяжесть, условно говоря, ликвидации национальных границ в литературе ложится на плечи литературоведов и историков, участвующих в переносе произведения в другую национально–культурную среду. И успех (или неудача) этого прямо зависит от того, насколько своевременно, профессионально и добросовестно осуществляется такой перенос.

Судьба романа американской писательницы Маргарет Митчелл (1900–1949) «Унесенные ветром» оказалась в этом отношении довольно счастливой. С тех пор как в 1936 г. он был впервые опубликован в США, его перевели в десятках стран. По экранам мира прошла великолепная экранизация романа (фильм «Унесенные ветром» в 1940 г. получил 10 «Оскаров» – высших наград в американском кинематографе), весьма наглядно и добротно «проиллюстрировавшая» его. А тема романа – гражданская война в США и последующая Реконструкция (1861 – 1877) – в общем не является чем–то неизвестным, во всяком случае для жителей европейских стран. В итоге «Унесенные ветром» не только вызвали огромный интерес как выдающееся литературное произведение, но и способствовали глубокому, аналитическому раскрытию перед широчайшей международной аудиторией важнейшей главы американской истории.

По отношения советских читателей с этим романом сложились на редкость неудачно. Уже сам тот факт, что «Унесенные ветром» были переведены и изданы в СССР едва ли не полвека спустя после их рождения, в 1982 г., не просто отсрочил наше знакомство со знаменитым романом на эти полвека, но и вырвал его для всех нас из исторического контекста, из времени, когда и американцам необходимо было произведение, помогающее лучше понять себя как нацию, и международному сообществу важно было получить более объемное представление об американском народе, его истории. Увы! – советский читатель получил эту возможность на 46 лет позже, чем мог бы.

Впрочем, резонанс от публикации «Унесенных ветром» был настолько мощным, что слабый его отголосок отразился и на страницах советской печати, правда, в несколько неожиданной форме. В августе 1937 г. в журнале «Литературное обозрение» автор анонимной короткой рецензии (подписана инициалами Н. В.) с высокомерной скороговоркой сообщал о «необычной» популярности появившегося в США романа, назвав его «талантливо написанной, но реакционной книгой»[1]1
  Н. В. «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл // Лит. обозрение. 1937. № 8. С. 60.


[Закрыть]. В самой общей и поверхностной форме было сказано о содержании романа, после чего ему был подписан «приговор»: «апология рабовладельческого общества»! На этом «знакомство» с «Унесенными ветром» и завершилось. Не попал на советские экраны (вплоть до нынешних дней!) и кинофильм–экранизация[2]2
  Вкратце об истории его создания см.: Утилов В. Вивьен Ли. М., 1980.


[Закрыть], которая и сегодня считается одним из шедевров мирового кинематографа.

Когда в 1982 г. «Унесенные ветром» наконец были изданы на русском языке (а затем дважды переизданы), успех их превзошел все ожидания. Все три тиража романа исчезли с прилавков мгновенно, а в библиотеках на него до сих пор приходится записываться в длинную очередь. И это закономерно: наш читатель теперь уже не довольствуется только увлекательными сюжетами типа сборников «Зарубежный детектив», а хочет больше, подробнее знать об истории других народов, их традициях, нравах. Вполне естественно, что в этом смысле особой популярностью пользуются лучшие произведения американской, английской, французской литературы.

На основе обмена впечатлениями с несколькими десятками людей, прочитавших русский перевод «Унесенных ветром», возьму на себя смелость утверждать, что в данном случае «свое» (т. е. зависящее от них) условие, о котором говорилось выше, советские читатели старались выполнить с редким прилежанием. В частности, не только знакомые, но и незнакомые мне люди, узнав, что я занимаюсь историей США (к тому же как раз тем временем, о котором рассказывается в романе), всегда просили пояснить, уточнить, дополнить тот или иной эпизод, аспект романа.

Но, к большому сожалению, другое условие, выпавшее уже на долю издателей «Унесенных ветром», выполнено не было. Комментарии к огромному роману (67 печатных листов!), написанному на специфическом историческом материале, отсутствуют вообще. Почему? Да, в СССР недопустимо мало специалистов но истории гражданской войны в США, но все–таки они есть, и издательству «Художественная литература» не составило бы большого труда обратиться к их помощи или хотя бы консультации. Правда, в книге есть предисловие (автор П. Палиевский), но лучше бы его не было. В нем крайне поверхностно и небрежно сказано о позиции писательницы, допущены ошибки в пересказе ее биографии, отсутствует хотя бы приблизительный анализ главного «действующего лица» романа – гражданской войны. Из 13-страничного предисловия П. Палиевский уделил войне лишь один (!) сумбурный абзац, в котором ухитрился не назвать ни одного основного сражения (вместо этого бегло упомянуты два второстепенных) и практически в каждом приведенном им факте сделать ошибку.

Достаточно сказать, что Авраам Линкольн назван в предисловии… «убежденным аболиционистом», каковым он никогда не был. Как известно, Линкольн вплоть до июля 1862 г. вообще не поднимал вопроса об отмене рабства, напротив, попытки некоторых генералов Севера (Фремонта, Хантера и др.) своей властью отменить рабство в подчиненных им округах вызывали резкий протест президента, немедленно дезавуировавшего такие акты. Только под давлением радикальных республиканцев и в силу крайне неблагоприятной для Севера военной конъюнктуры Линкольн в июле 1862 г. пришел к решению об отмене рабства. Но рассматривал он этот шаг не как политическую, а как чисто военную меру, и аболиционистом (т. е. последовательным и убежденным противником рабства) от этого, разумеется, не стал. В качестве же причины войны почему–то названа попытка Джона Брауна поднять восстание в Виргинии, но ее при всем уважении к памяти отважного Брауна никак нельзя считать таковой. И подобных ошибок (напомним: в рамках всего одного абзаца) еще с десяток.

Но это еще полбеды. Главный вред (а как сказать иначе?) этого горе–предисловия заключается в том, что вновь, как и в 1937 г., не был дан ответ на вопрос, как же удалось молодой журналистке из Атланты (в 1929 г., когда основная работа над романом была завершена, Маргарет Митчелл было 29 лет), рассказывая о событиях, хорошо известных каждому американцу, заглянуть в такие глубины, которых не достигали даже историки–профессионалы. Ведь о самой гражданской войне уже тогда, 60 лет назад, было опубликовано множество документов, мемуаров, исследований, художественных произведений. Но и эту проблему издательство и автор предисловия благополучно обошли, не забыв, впрочем, «уличить» писательницу, с одной стороны, в «патерналистском», т. е. «дружелюбно–покровительственном» отношении к неграм, а с другой – в том, что Митчелл, мол, «усматривает в нарождавшемся ку–клукс–клане защиту белых женщин от насилий»[3]3
  Палиевский П. Маргарет Митчелл и ее книга // Митчелл М. Унесенные ветром/Пер. с англ. Т. I–II. М., 1982. Т. I. С. 10, 11. Далее ссылки на русский перевод романа будут даваться в тексте статьи в скобках.


[Закрыть]. Кажется, именно в таких случаях говорят: в огороде бузина, а в Киеве – дядька. Действительно, трудно представить человека, относящегося к неграм «дружелюбно–покровительственно» и одновременно оправдывающего существование организации, методами запугивания и террора пытавшейся вернуть негров в то состояние, в котором они были до отмены рабства!

Впрочем, об этом удивительном предисловии можно говорить еще много и даже выйти при этом за рамки его скромного объема. Скажем короче: именно оно еще раз подтвердило необходимость самого активного привлечения к публикации литературных произведений хотя бы такого высокого ранга, как роман Митчелл, квалифицированных специалистов. А в данной статье мы попытаемся по мере сил восполнить то, что не было сделано несколько лет назад при публикации романа «Унесенные ветром».

Итак, в чем же все–таки загадка, секрет столь невиданного успеха, притягательности «Унесенных ветром» с их в общем–то бесхитростной, мелодраматичной на первый взгляд интригой? Ответ на этот вопрос мог бы стать темой не для одного научного исследования, но попробуем сформулировать его кратко: Маргарет Митчелл, как никому другому ни до, ни после нее, включая и историков–профессионалов, удалось показать истинную Америку. И вот что поразительно: это оказался портрет не только той Америки, которую отделяют от нас уже более 12 десятилетий, но и современной, сегодняшней Америки. Рядом с этим встает и другая загадка: как удалось Митчелл, не только почти не выезжавшей за пределы родной Атланты (факт редчайший, учитывая страсть американцев, особенно в те годы, к постоянным переездам), но и крайне неохотно выходившей за порог своего дома, так глубоко проникнуть в самую суть событий, происходивших за четыре десятилетия до ее рождения?

Сама Митчелл, отвечая на такие вопросы, в частности, писала: «Как же мне было не знать о гражданской войне и тяжелых временах, которые пришли после нее? Я на этом выросла. И мне казалось тогда, что все это было только что, за несколько лет до моего рождения»[4]4
  Farr F. Margaret Mitchell of Atlanta. The Author of «Gone with the Wind». N. Y., 1965. P. 15.


[Закрыть]. Да, ее родина – Атланта была сердцем Юга (впрочем, на эту роль претендуют и другие южные города США), и вполне естественно, что маленькая Пегги (сокращение от Маргарет) безоговорочно была на стороне «своих». Южане не любили вспоминать о своем поражении, и когда в 10-легнем возрасте Пегги узнала, что Юг, оказывается, проиграл войну, а боготворимый на всех перекрестках его городов генерал Ли сдался главнокомандующему северян Гранту, она долго не хотела этому верить.

Как удивительно «прижились» факты биографии Митчелл в романе и как, отразившись от его страниц, они точно возвратились в те далекие годы, когда на родине писательницы бушевал военный пожар! Очевидно, что именно свое детство и имела в виду Митчелл, когда много лет спустя описывала «мальчиков, примостившихся на коленях у отцов, глазенки у них сверкали, они учащенно дышали, слушая рассказы о ночных вылазках и отчаянных кавалерийских рейдах, о том, как водружали флаг на вражеских брустверах. Им слышался бой барабанов, и пение волынок, и клич повстанцев (а здесь следовало бы переводчице Т. Озерской поставить слово «мятежник»: ведь в русском языке слово «повстанец» воспринимается, как правило, в позитивном значении, а «мятежник» – наоборот. – С. Б.), они видели босых солдат с израненными ногами, шагавших под дождем, волоча изодранные в клочья знамена» (II, 253).

И все–таки в «феномене Митчелл» вряд ли помогут нам разобраться рассказы о войне ее бабушки, Энни Фитцджеральд (многие эпизоды из ее рассказов Маргарет потом «подарила» героине своего романа – Скарлетт), или старых ветеранов, которых в первой четверти нашего века в Атланте было немало. В атмосфере схожих рассказов и легенд выросли сотни мальчиков и девочек американского Юга. Но, повзрослев, они не написали «Унесенных ветром». Скажем больше: современник гражданской войны Марк Твен, познавший ее на собственном опыте (он был мобилизован в армию южан, но спустя несколько дней сбежал домой, напуганный приближением безвестного тогда Гранта, будущего главнокомандующего армии Севера), а не со слов бабушки, не раз пытался отразить эти события в своем творчестве, но ничего близкого по глубине к роману Митчелл у него не получилось. Такое же «поражение» при сравнении с «Унесенными ветром» терпели и все другие произведения литературы, равно как и большинство исторических работ.

В этой связи нельзя не отметить еще один любопытный факт: спустя два года после выхода в свет «Унесенных ветром», в 1938 г., в США был опубликован роман уже знаменитого к тому времени Уильяма Фолкнера (1897–1962) «Непобежденные», посвященный тому же историческому периоду. Но вопрос о какой–либо конкуренции вполне добротного романа Фолкнера с «Унесенными ветром» даже не вставал. Напротив, некоторые критики обвинили Фолкнера в том, что отдельные эпизоды и сюжетные линии «Непобежденных» он – вольно или невольно – заимствовал у Митчелл.

Что ж, попробуем тоже пройтись (учитывая сжатые рамки публикации – «пробежаться») по страницам «Унесенных ветром» в надежде приоткрыть завесу тайны над загадкой и этого произведения, и его автора – маленькой Маргарет Митчелл (так называли ее газетчики из–за роста – 150 см), ставшей, пожалуй, самой популярной женщиной Америки. Не только читатели, но и специалисты не перестают удивляться тому, сколь органично удалось ей переплести в романе реалии американской истории с вымышленными героями и ситуациями. Да и можно ли назвать это вымыслом? Ведь Митчелл основывалась далеко не на одних рассказах современников гражданской войны, она прочла множество мемуаров, научных исследований, документальных материалов, включая отчеты о сражениях…

«Шел 1861 год, ясный апрельский день клонился к вечеру» (I, 16).. Эту фразу мы встречаем на первой же странице романа – одну из тех трех, которые писательница считала самыми важными и отослала в издательство лишь после многочисленных переделок, едва ли не перед сдачей рукописи в набор. В этот день читатель и попадает в Тару – родовое поместье семьи О’Хара, где жила героиня романа, знаменитая ныне во всем мире Скарлетт. Одной этой фразой емко и точно обозначены и время, и ситуация. В те апрельские дни напряжение в отношениях буржуазного Севера и рабовладельческого Юга достигло предела: войска Южной Каролины осадили находившийся на территории этого штата форт Самтер, гарнизон которого сохранил верность Союзу (так в годы гражданской войны было принято именовать Север). В ночь на 12 апреля орудия южан открыли огонь по форту, и это стало началом четырехлетней войны[5]5
  Подробнее об этом эпизоде см.: Бурин С. Н. Захват форта Самтер: (Первое сражение гражданской воины в США) // Новая и новейшая история. 1985. № 2. С. 201–205.


[Закрыть].

Описывая события военных лет, Митчелл рисует в основном сцены жизни в Таре и Атланте, вдали от окопов и траншей (но затем и вблизи от них), о войне же как таковой читателю напоминает «скороговорка», периодически возникающая на страницах романа то в виде нескольких фраз от автора, то в чьем–то разговоре, то в довольно пространном отступлении. Но убранные на «второй план» военные события начинают но мере развития романа все неумолимее вторгаться в безмятежную жизнь его героев, все сильнее и безжалостнее расшатывая ее. Мало сказать, что Митчелл просто стремится быть объективной, – она подчиняет этой задаче композицию, весь строй романа и в то же время неизменно обозначает грань между мыслями того или иного персонажа и реальностью. И эта ее «военная скороговорка» приобретает характер миниатюрного исторического исследования, зрелого и глубокого.

Вот пример: война уже в разгаре, и мы читаем такой авторский текст, который критика в духе предисловия к роману, конечно, отождествила бы с позицией Митчелл: «Конфедерация – в зените своей славы, и победа близка!.. Еще одна победа, – и войне конец!.. Скоро Рафаэль Семмс (капитан пиратского судна мятежников, грабившего и уничтожавшего торговый флот северян; для обделенных примечаниями читателей русского перевода Семмс остается бессмысленным знаком в тексте. – С. Б.) и военно–морской флот Конфедерации дадут жару канонеркам северян и откроют доступ в порты. Да и Англия окажет Конфедерации военную помощь – ведь английские фабрики бездействуют из–за отсутствия южного хлопка» (I, 212). По нет, это не позиция Митчелл, сумевшей (как? каким образом ей удалось это в провинциальной Атланте? – вот в чем загадка!) увидеть и понять другое: «Англия никогда не придет на помощь Конфедерации. Англия никогда не выступает на стороне побежденного. Потому–то она и Англия… Пусть уж лучше английские ткачи подохнут с голоду из–за отсутствия хлопка, лишь бы, упаси боже, не шевельнуть пальцем в защиту рабства… Конфедерация обречена. Она, как верблюд, живет сейчас за счет своего горба, но это не может длиться вечно» (I, 292).

Точно так же «сталкивает» Митчелл мысли и надежды южан с неумолимой реальностью, описывая самый критический для Конфедерации момент – лето 1863 г., когда впервые была разбита главная из ее армий, армия Северной Виргинии, а на западном фронте северяне полностью овладели бассейном Миссисипи. Вот что думали в преддверии этих событий обитатели Тары и Атланты:

«К началу лета 1863 года в сердцах южан снова запылала надежда… Янки оказались крепким орешком, но этот орешек начинал трещать.

Рождество 1862 года было счастливым для Атланты, да и для всего Юга. Конфедерация одержала ошеломляющую победу при Фредериксберге – убитых и раненых янки насчитывались тысячи (бездарность и авантюризм командующего Потомакской армией Э. Бэрнсайда привели к тому, что северяне 12–13 декабря 1862 г. потеряли в упомянутом сражении в общей сложности 12,7 тыс. человек; потери южан были значительно меньше – 5,3 тыс. человек. – С. Б.). Святки на Юге проходили при всеобщем ликовании: в ходе войны наметился перелом… ни у кого не было сомнений в том, что с началом весенней кампании янки будут окончательно разгромлены… В мае Конфедерация одержала еще одну крупную победу – при Чанселорсвилле. Юг ревел от восторга… После таких поражений, как при Фредериксберге и Чанселорсвилле, янки уже не смогут долго продержаться… войска генерала Ли вступили в Пенсильванию. Генерал Ли на территории неприятеля! Ли наступает! Эта битва будет последней!

Атланта волновалась, торжествовала и жаждала мщения» (I, 306–307).

В этой части романа (разумеется, не только здесь) Митчелл на редкость точно передает трагизм, обреченность положения Юга. Атмосфера нагнетается, сгущается, вот–вот последует взрыв! И он происходит, где–то далеко от Атланты и Тары, и сразу же накал повествования начинает спадать, как будто кто–то пронзил его переполненные легкие и из них медленно выходит воздух. И этот шипящий, уносимый ветром воздух складывается в такие слова: «Однако третьего июля телеграфные сообщения с севера внезапно прекратились, и молчание это длилось до следующего полудня, когда в штаб стали поступать отрывочные, сумбурные сведения. В Пенсильвании, около маленького городка под названием Геттисберг, произошло большое сражение, в которое генерал Ли бросил всю свою армию. Сведения были неточны и сильно запаздывали… Напряжение возрастало, и по городу (по Атланте. – С. Б.) начал расползаться страх. Неизвестность страшнее всего… Пятого июля поступили дурные вести, но не с северного, а с западного фронта. После долгой и ожесточенной осады пал Виксберг, и вся долина реки Миссисипи от Сент–Луиса до Нового Орлеана была теперь фактически в руках янки. Армия конфедератов оказалась расколотой надвое… Тяжко, медленно тянулись часы, и черная туча бедствия нависла над городом, заслонив собою даже блеск солнца» (I, 309–310).

И вот – печальный итог: «После поражения при Геттисберге и Виксберге линия фронта армии южан была прорвана в центре. С упорными боями войска северян заняли почти весь штат Теннесси» (I, 334). События лета 1863 г. обозначили решительный перелом в ходе войны, и этот перелом, как в огромном зеркале, отразился на страницах романа.

Наиболее подробно Митчелл описывает наступление северян на Атланту. Это и неудивительно: ведь речь шла о судьбе родного города писательницы, с жизнью в котором и связано рождение именно такого романа. Митчелл много раз слышала имя генерала–северянина У. Шермана, стоявшего во главе этого наступления. Одни рассказывали о нем со страхом, другие – с гневом, третьи – со сдержанным уважением. В романе Митчелл написала так: «И наконец, существовал еще один человек, некто Шерман, чье имя упоминалось все чаще и чаще… слава о нем, как о решительном и беспощадном воине, росла» (I, 335).

Митчелл не просто передает основные перипетии этой кампании, маневрирование войск, детали сражений, но и переосмысливает их глазами художника–исследователя: «Синие цепочки (форма северян была синей, южан – серой. – С. Б.) неотвратимо наползали, извиваясь, как невиданные змеи, ожесточенно нападали, жалили, оттягивали свои поредевшие ряды назад и бросались в атаку снова и снова… Поезда с ранеными прибывали в Атланту один за другим, и город пришел в смятение… Бои и отступления! И снова бои, и снова отступления! 25 суток почти ежедневных боев и 75 миль отступлений выдержала армия конфедератов… Но сколько бы они ни били янки, оставляя позади усеянные синими мундирами поля, вокруг снова были янки, снова свежие и свежие пополнения, снова с северо–востока наползало зловещие синее полукольцо, прорываясь в тыл конфедератам, к железной дороге, к Атланте!» (I, 357–358) Да, именно так все и было[6]6
  Подробнее о наступлении северян на Атланту см.: Бурин С. Н. Марш Шермана к морю//Вопр. истории. 1987. № 5. С. 100–113; Он же. На полях сражений гражданской войны в США. М., 1988. С. 134–146.


[Закрыть].

Как заправский специалист по военному делу, Митчелл обращает внимание, в частности, на роль железных дорог в кампании Шермана. Долгое время ему не удавалось «их захватить – не помогли ни фронтальные атаки, ни кавалерийские налеты, ни обходные маневры.

Железная дорога. Она по–прежнему была в их (т. е. южан. – С. Б.) руках – эти узкие полоски металла, убегавшие, виясь, по залитым солнцем полям вдаль, к Атланте. Люди устраивались на ночлег так, чтобы видеть поблескивавшие при свете звезд рельсы. Люди падали, сраженные пулей, и последнее, что видел их угасающий взор, были сверкающие под беспощадным солнцем рельсы» (I, 356). В тех же случаях, когда северянам удавалось даже на время занять тот или иной участок железной дороги, они стремительно выводили из строя колею. Писательница рассказывает об этом с документальной точностью: «Янки выдрали из земли шпалы, сложили из них костер, навалили поверх выдранные рельсы, раскалили их докрасна, а потом обвили ими телеграфные столбы, превратив их в подобие гигантских штопоров» (I, 410). Добавим, что получавшиеся при этом причудливые фигуры современники называли «шпильками (или «галстуками») Шермана».

И именно железной дороге суждено было сыграть решающую роль в разгроме войск южан у Атланты. «Железная дорога, – пишет Маргарет Митчелл, – связывающая Атланту с Теннесси, находилась теперь на всем своем протяжении в руках Шермана. Его войска обложили железную дорогу, ведущую на восток, и перерезали железную дорогу, ведущую на юго–запад, к Алабаме. И только одна–единственная железная дорога – на юг, к Мейкону и Саванне – еще действовала. …Пока эта дорога была в руках южан, Атланта могла держаться» (I, 386). Но вскоре «в измученный неизвестностью город (Атланту. – С. Б.) проникла весть – тревожная весть… Генерал Шерман снова ведет наступление, снова старается перерезать железную дорогу у Джонсборо» (I, 409). На этот раз железная дорога была перерезана, и утром 2 сентября 1864 г. передовые отряды Шермана вошли в Атланту, накануне без боя оставленную южанами.

Героиня романа Скарлетт, нет – сама Маргарет Митчелл видит это удручающее отступление, видит солдат «великой армии» Конфедерации. «Они шли по улице Мариетты, мимо пылающих зданий, шли походным строем, насмерть измученные, таща как попало винтовки, понуро опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу, не замечая ни клубов дыма, ни рушащихся со всех сторон горящих обломков. Шли ободранные, в лохмотьях, неотличимые один от другого, солдаты от офицеров… Многие были босы, у кого голова в бинтах, у кого рука. Они шли, не глядя по сторонам, безмолвные, как привидения, и лишь топот ног по мостовой нарушал тишину» (I, 454). Так завершилась война в родных местах Скарлетт. Она отхлынула на восток, в Северную и Южную Каролины, в Виргинию, чтобы через полгода с небольшим завершиться и там, теперь уже навсегда.

По если бы взаимоотношения «Унесенных ветром» с историей, с временем ограничивались бы только общими упоминаниями о военных событиях, роман получил бы совсем иную оценку. Главная заслуга Маргарет Митчелл, как уже говорилось, в другом – в тончайшем, поразительном для провинциальной журналистки анализе американского общества, его болезней и преимуществ, прошлого и перспектив. Правда, большинство критиков и в самой Америке, и за ее пределами (вспомним хотя бы о П. Палиевском) видели в концепции Митчелл лишь защиту позиции ее родного Юга и редко старались разделить мнения самой писательницы и ее героев. И мало кто из них потрудился разглядеть то, что, в общем, лежит на поверхности: Митчелл ясно и отчетливо, с равной убедительностью представила в романе обе господствующие в США точки зрения на события гражданской войны, которые условно можно назвать «проюжной» и «просеверной». И, уже отталкиваясь от этого, Митчелл «спрогнозировала» динамическую картину развития Америки на долгие годы вперед.

Позиция самой писательницы глубоко объективна, а не просто находится «посередине» между названными точками зрения. Возьмем, например, пресловутую «апологию рабовладельческого общества» и «патерналистский подход». Критики Митчелл «слева» обычно цеплялись за любое ее внешне пренебрежительное, снисходительное замечание о неграх, не пытаясь вглядеться в эти замечания. Что ж, попробуем это сделать. Вот слуга богатой рабовладельческой семьи, юноша–негр Джимс, говорит о бедной белой семье: «Да откуда у такой нищей белой швали возьмутся деньги покупать себе негров? У них сроду больше четырех рабов не было». И далее: «В голосе Джимса звучало нескрываемое презрение. Ведь его хозяевами были Тарлтоны – владельцы сотни негров, и это возвышало его в собственных глазах; подобно многим неграм с крупных плантаций, он смотрел свысока на мелких фермеров, у которых рабов было раз, два и обчелся» (I, 33). Можно сослаться и на документы, подтверждающие наличие таких взглядов у определенной части рабов. Другое дело, что эту характеристику не следует распространять на всех негров Юга, но ведь Митчелл этого и не делает!

А вот другая сцена: уже после занятия северянами Атланты Скарлетт приезжает в город вместе с верной служанкой, пожилой негритянкой Мамушкой. В Атланту в то время стекалось много негров с брошенных их хозяевами плантаций. «Вот они, наши вольные ниггеры, – фыркнула Мамушка. – Понаехали из деревень – должно, в жизни и коляски–то не видали. А уж до чего рожи нахальные» (II, 43). Реальна такая ситуация? Безусловно. А раз уж сказано слово против своих братьев по крови, то недалеко и до дела. И вот уже Мамушка озлобляется, когда «ниггер» мешает ей пройти. «Вот только уберу с дороги это черное отродье, – громко заявила Мамушка и так замахнулась саквояжем на чернокожего паренька, лениво вышагивающего перед ней, что он отскочил в сторону» (II, 44).

Как же поступить нам? Руководствуясь «заветами» П. Палиевского, назвать такие эпизоды расистскими, трактовать их как клевету на негров? А может быть, согласиться с очевидными фактами: брошенные бежавшими хозяевами и формально освобожденные северянами–победителями (среди которых далеко не все готовы были принять эту новую ситуацию), негры устремились в города, надеясь найти там работу, чтобы хотя бы в таком виде получить ту самую свободу, о которой столь громогласно было объявлено. Но никто не собирался создавать для них новых рабочих мест, их судьбы мало волновали «освободителей», и вот, как слепые котята, оторванные безжалостной рукой от матери, негры мыкались по городам и весям, где, не найдя ни помощи, ни сочувствия, со слезами взывали к прохожим: «Хозяюшка, мэм, пожалуйста, напишите моему господину в графство Фейет, что я туточки. А уж он приедет и заберет меня, старика, к себе.. Ради господа бога, а то ведь я тут ума решусь, на этой свободе!» (II, 156–157).

Так было, и дело вовсе не в «патерналистском подходе»,, а в том, что даже в наши дни не так уж много белых американцев сумели до конца преодолеть прежнее отношение к неграм как к существам «второго сорта». Ну, а «добрым белым хозяевам» они нужны были все по той же причине, что и до «освобождения», – как дешевая и надежная рабочая сила. Что же касается своего рода «черной аристократии», каковая только что предстала перед нами в лице Мамушки и слуги Джимса, то ведь она есть и в современной Америке, так зачем же от этого стыдливо отворачиваться? Может быть, сейчас, когда мы наконец–то начинаем учиться говорить нелицеприятные вещи о самих себе, нет оснований не говорить их о других, поскольку «так не могло» быть»? Но ведь было!

И здесь вновь следует помянуть добрым словом Маргарет Митчелл. Не подозревая, что ее будут обвинять то в «апологии», то в «патернализме», она искренне и объективно написала о том, что ей рассказывали и что она видела своими глазами, – ведь Пегги в годы детства и юности могла воочию наблюдать патриархальные отношения белых и черных в определенной части южных семейств. И в определенном смысле к ее роману можно относиться как к документу, но только не как к умильно–пасторальному лубку. Впрочем, историзм художественного произведения – не исключение из правил, а как раз само правило, оно подразумевается, хотя выполняется далеко не всегда. В конце концов нет ничего удивительного в том, что человек знает (и даже отлично знает, как в данном случае) историю своей родины. Удивляет другое: тщательно сохраняя объективность и беспристрастность, Митчелл при этом не скрывает своих симпатий к очаровательной героине романа и, казалось бы, почти готова разделить ее взгляды.

Как же удержаться у этой черты, не переступить ее? Ведь Маргарет выросла и прожила всю жизнь на Юге, где до сих пор пышно отмечают годовщины побед рабовладельческих армий, чтят память их главных генералов, вывешивают флаги Конфедерации. Но писательница знает: война нагляднейшим образом показала несостоятельность и позиций южан и общества, за право которого на жизнь они сражались. Отрицать это было бы нелепо. И Митчелл делает вторым главным героем романа Ретта Батлера, олицетворяющего собой цинично–деловой Север (хотя сам Ретт – южанин), в котором в те годы бурная, неуемная энергия соседствовала с холодным прагматизмом, жаждой наживы, готовностью идти к своей цели по трупам не только врагов, но и любого, кто случайно окажется на пути.