Текст книги "Трубка снайпера"

Автор книги: Сергей Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Нашим достанется, – оглянулся Санжиев. Огромный прихрамывающий бык и лосиха двигались к танку. Разрывы мин пугали зверей, они останавливались, крутились и все отдалялись от нашего переднего края. Заметив, что лоси выйдут к ельнику, где укрепились гитлеровцы, Санжиев стал поднимать винтовку.

– Укыр![12]12
  Укыр! – Не сметь! (бурят.).


[Закрыть] – предупредил Номоконов.

Вплотную к танку подбежали носатые звери, хватили зубами снег, остановились и, почуяв людей, бросились к снежному завалу, где чуть чернели бойницы. Дрогнул Санжиев, но его напарник сердито цыкнул. Отпустив лосей метров на триста, Номоконов быстро выстрелил два раза.

Самку пуля сразила наповал, а рогач перевернулся через голову, забился и пытался встать. Короткая пулемётная очередь из снежного завала добила лесного гиганта. Рогач подался всем телом на пули, рухнул и затих.

Санжиев оглянулся на товарища. Чего же ты, земляк? Надо было положить зверей здесь, возле танка. Сюда не придут за мясом немцы. Отрезали бы вечером по жирному стегну и унесли домой.

Много чувств отразилось во взгляде Санжиева: недоумение, досада и… любопытство. Он понимал, что его товарищ, расчётливый, с железной выдержкой, беспощадный к врагам, что-то задумал.

Номоконов хорошо понял, что хотел сказать Тагон. Свежее, вкусное мясо они будут жарить позже, когда возвратятся домой. Пусть тогда приезжает Тагон поохотиться, погостить. Здесь идёт война не на жизнь, а на смерть. Крепко надо думать, хитрить. Посмотрим, посмотрим… Наверняка клюнут «умные» фашисты на крючок «варвара-сибиряка». Номоконов нарочно отпустил сохатых поближе к переднему краю немцев – всё равно что удочку с жирной наживой закинул в глубокий омут. Забыл Тагон о немце, подходившем утром к танку. Разве бы стал он стрелять в зверей здесь? Как их вывезешь отсюда? Кому бы они достались? Знают немцы, где выбрал позицию ихний снайпер, а только призадумались бы. Не занял ли русский стрелок его место? Теперь ругают, поди, своего меткого солдата: рано открыл огонь, не дал зверям прибежать прямо к повару… Ещё не знают фашисты, чья пуля положила зверей. Так думаю, Тагон.

Минут через пятнадцать чуть дрогнула в руках Санжиева винтовка с оптическим прицелом, прояснилось нахмуренное лицо. Номоконов в бинокль увидел человека в белом маскхалате, крадущегося к лосям.

– Ладно получается, – прищурился он. – Пусть ползёт. Не ожидаёт нашей пули, думает, что ихний стрелок положил недалеко от немецкой траншеи целую гору мяса. Вот в чём штука! Погоди, Тагон, чего горячишься? Не унесёт этот немец двух лосей, не завалит на свою спину.

Маскируясь за глыбами снега, человек подполз к рогачу и прилёг рядом с ним. В бинокль было видно, как он вынул нож и, не снимая шкуры, вспорол лосю живот. Долго «мясник» выгребал внутренности, несколько раз пытался перевернуть рогача, но сил не хватало. Зажав в зубах поблёскивающий нож, гитлеровец отполз к самке и тоже вспорол ей живот.

– Ночью возьмут, – заметил Санжиев.

Номоконов вспомнил, что вечера стоят тёмные, безлунные, и пожалел, что не взял с собой хотя бы пару противопехотных мин —можно было бы поставить ловушку.

– Погоди, не печалься, Тагон. Как только стемнеет, поползём к лосям, устроим засаду, забросаем врагов гранатами. Придут они за мясом, обязательно придут! Гляди, потащил!

Простым глазом было видно: немец отделил от туши самки стегно и, скрываясь за снежными надувами, пополз к завалу. Санжиев поднял винтовку, вопросительно посмотрел на товарища, но тот опять сердито цыкнул:

– Хара-хирэ[13]13
  Хара-хирэ – ворона (бурят.).


[Закрыть]. – Санжиев пожал плечами.

Молод Тагон, не понимает… Пусть уползёт этот немец в укрытие. Вокруг него соберутся люди, которым «в божеский праздник» приходится лежать за снежным завалом, у пулемётов. Пусть смелый человек всем расскажет о вкусном мясе лесного зверя, пусть его товарищи подумают, что сам бог послал им подарок. Враги съедят лосей – это так. Только дорого заплатят они за свежее мясо. Давние счёты у таёжного охотника с вороньём, не любит он этих шумливых и грязных птиц. В молодости дело было, оконфузился как-то из-за воронья перед стариками Номоконов. Долго шёл по следу изюбра – голодно было на стойбище, а возле ключа всё-таки поймал зверя на пулю, сбил, освежевал. Прыгали на деревьях чёрные птицы, поживу чуяли. Не смог унести охотник все мясо, в ключевую воду его погрузил, чтобы не испортилось и зверушкам да птицам не досталось. За помощью побежал. А вот исчез изюбр. Следы медведя увидели люди, явившиеся за мясом, да кусочки обглоданные. Ладно подзакусил добычей Номоконова хозяин тайги.

А вороны сидели на деревьях и каркали. Это они на весь лес расшумелись, позвали-навели к ключу Топтыгина. Тому что… Зацепил лапой и вытащил мясо из воды.

Немецкий солдат, который волоком тащил стегно лосихи, – всё равно что ворон. На весь лес раскаркает. Немцам выдали сегодня водку. А кому на «божеском празднике» не хочется свежего мяса на закуску? Одного стегна на всех фашистов не хватит– целая орава их за снежными брустверами. Приготовься, Тагон, идут!

Трое немецких солдат появились среди сугробов и с разных сторон поползли к добыче. Они набросились на дымящиеся туши, кромсали их ножами, хватали куски мяса, торопливо наполняли мешки.

«Мясников» заметили из нашей огневой точки. Застучал пулемёт, возле копошившихся людей в белых маскхалатах вскипели снежные бурунчики. Волоча вещмешки, гитлеровцы поползли в разные стороны. Таёжный зверобой не мог допустить, чтобы его добычу безнаказанно растащили средь бела дня.

– Угыр ха![14]14
  Угыр ха! – Смело бей! (бурят.).


[Закрыть] – прицелился Номоконов.

Выстрелил и Тагон. Он метил в немца, который, волоча большой кусок мяса, подходил к завалу. Уже едва различимый в белом маскхалате, тот взмахнул руками и упал. Земляки стреляли быстро, поочерёдно, на выбор.

КОРОТКИЙ ПОЕДИНОК

Однажды лейтенант Репин вернулся с командного пункта очень взволнованный и, не раздеваясь, подошёл к Номоконову. С минуту он с восхищением смотрел на своего солдата, улыбался, качал головой.

– Чего, лейтенант?

– Радуюсь, – сказал Репин. – Крупного гитлеровского гуся, оказывается, пришаманили вы, приворожили. Поздравляю! 25 октября в 14 часов 35 минут, в шестнадцатом квадрате, пулей в голову вы сразили гитлеровского генерал-майора, инспектировавшего войска переднего края.

– Кто сказал?

– Теперь все точно, – присел лейтенант на лавку. – Наши разведчики привели офицера. Неплохо знает русский язык, и мы с ним поговорили. Специально вызывали меня.

Приехал, говорит, в тот день генерал, нашумел, накричал на всех и решил сам узнать, почему остановились перед болотом герои восточного похода. Храбро шагал генерал на передний край, быстро!

– Правильно, – сказал Номоконов. – Толстый явился, как кабан, а быстро двигался.

– Тучный был генерал, – подтвердил Репин, – верно. Важный, самоуверенный, с бобровым воротником на шинели. Я, говорит, задам сибирской стрелковой дивизии! Но и распорядиться не успел —кусочек свинца щёлкнул его прямо в лоб. Пленный сказал, что это было подобно молнии в зимний день. Никто не ожидал: много разных чинов ходило к роще в день первого снега. И по траншее бродили немцы, высовывались. Тихо было. В общем, верно: «пантача» завалили. А те, что рядом с генералом шли, полковниками были. Эти ушли.

– Шустрые такие, – вспомнил Номоконов. – Так-так… В кусты шмыгнули. Полковники, говоришь? Надо бы и этих. А толстого, правильно… В голову бил, чтоб не вылечился. Гляди, какой оказался!

– Заколотили немцы своего генерала в гроб и на самолёте в Германию отправили, – рассказывал Репин. – Отвоевал. Интересно вот что: гитлеровцы точно узнали, кто убил «пантача». Пленный так и сказал: на этом участке у русских работает снайпер-тунгус – хитрый, как старый лисовин, и жестокий, как Чингисхан. Знают немцы, что его фамилия – Номоконов. Известно им, что этот снайпер курит «трубку смерти».

– Шутишь, Иван Васильевич, —улыбнулся Номоконов.

– Слушайте дальше, Семён Данилович, – продолжал Репин. —Офицер сказал, что за головой «таёжного шамана», который и ночами, как призрак, бродит по долине и оставляет на снегу звериный след, охотятся лучшие стрелки и разведчики. Особо метких солдат посылают гитлеровцы в ваш квадрат – некоторые из них тоже отвоевались. В первую ночь после рождества немецкие разведчики напали на ваш след, долго шли по нему, но напоролись на огонь. Сейчас охота продолжается.

Номоконов понял, что лейтенант говорит правду, и задумался.

В морозный рождественский день очень рассердил он гитлеровцев. Перестреляв «мясников», явившихся за чужой добычей, Номоконов и Санжиев затаились. Немцы дали несколько залпов по нашей огневой точке, откуда ударил пулемёт, выкорчевали несколько пней на нейтральной полосе, обстреляли бугорки на снегу, осыпали пулями подбитый танк. До вечера враги не подходили к лосям, а когда сгустились сумерки, Номоконов уступил настойчивой просьбе беспокойного товарища, требовавшего «сходить за мясом».

Возле лосей никого не оказалось. Напарник нагрузился туго набитыми рюкзаками и автоматами, снятыми с убитых немецких солдат, а Номоконову удалось отделить от самца заднее стегно. Поползли обратно, волоча добычу, и уже далеко позади услышали тревожный свист. Сразу же взметнулась ракета, но все обошлось благополучно. В тот же вечер у раскалённой железной печки, на которой варилось вкусное мясо, Номоконов стал подшивать лосиной кожей свои новые валенки.

– До Берлина не износишь теперь, – шутили товарищи.

А солдат работал себе и, попыхивая трубкой, объяснял, почему закончил расчёт с жизнью немецкий снайпер: его выдал скрипучий снег. Номоконов подшил кожу к валенкам мехом наружу, кое-где, чтобы не скользить, подстриг его, а космы, свисающие с края подошв, не стал срезать. Не смейтесь, ребятки. Так делают в тайге: шаги охотника становятся совсем мягкими и человеческого запаха меньше. Чудные следы получаются? Это ничего, пусть… Бродит по снегу медведь-шатун, страху на всех нагоняет.

Вскоре после рождества Номоконов ходил в ночной поиск. На краю озера, откуда-то из занесённых снегом камышей, ночами все время постреливал немецкий ракетчик. Таёжный зверобой вызвался вплотную подкрасться к врагу и уничтожить его пулей. Удивился лейтенант Репин, попросил солдата взять его с собой на необычную охоту.

– Хорошо, раз и это нужно для снайперской науки. Только не мешай, командир, ползи в стороне – не сразу приходит искусство скрадывать зверя на солонцах, не за одну ночь. Чего сумлеваешься? Можно ударить зверя и тёмной ночью – по треску веточки, по едва уловимому шуму шагов. Хоть с сидьбы, хоть с подхода. Не услышит немец, вплотную к пасущимся изюбрям подкрадывался Номоконов.

Не помешал командир взвода. В ночи неожиданно выросли перед ним силуэты немецких лыжников, и лейтенант дважды выстрелил в них. Встревоженные немцы засветили ракетами. Гитлеровец с «хлопушкой» в руке, к которому подкрадывался «таёжный шаман», выскочил из укрытия и стал виден как на ладони. Выстрелил Номоконов, закинул винтовку за плечо, неторопливо пошёл в блиндаж. А утром все увидели трупы: ракетчика, упавшего на сугроб, а поодаль – лыжника в белом маскхалате. Этого в упор сразил лейтенант Репин.

Удалась ночная фронтовая охота! Командир батальона назвал выстрел Номоконова классическим. Неужели враги обнаружили «звериный» след солдата? Как они узнали, что именно он прикончил «пантача»?

– Наверное, фронтовая газета к ним попала, – высказал предположение Репин. – Разведка у немцев тоже не дремлет. Проанализировали они некоторые события на этом участке фронта, кое-что узнали.

По совету лейтенанта Номоконов на время изменил «почерк».

Разобьёт чья-то меткая пуля стекло стереотрубы, снимет немецкий снайпер наблюдателя или неосторожного пулемётчика – к месту происшествия спешит Номоконов. Он появлялся в траншеях и на огневых точках – маленький, неторопливый и немного смешной в своей странной экипировке. Винтовка, бинокль, несколько касок в руке, пучок рогатинок с зеркальцами, верёвочки и шнуры за поясом. Улыбались солдаты, с любопытством смотрели на «шамана», увешанного амулетами.

Вот здесь, совсем рядом друг возле друга, впились в бревно две пули. Так, они прилетели справа… Вот следы крови, на этом месте был убит на миг приподнявшийся солдат… И теперь не посмеивайтесь, ребятки. Не случайная пуля сразила вашего товарища. На правом фланге укрылся стрелок, который понапрасну не тратит патронов. «Профессор войны», снайпер! Молча раскладывал Номоконов свои принадлежности и начинал «шаманить». Каску приподнимет над бруствером, свою шапку или рогатинку с карманным зеркальцем. Со звоном скатывались в траншею пробитые каски, далеко разлетались осколки стекла.

Снайпер! Да только нетерпеливый он, неосторожный, обуреваемый злобой и жаждой мести…

Загорались глаза Номоконова, тугие желваки вспухали на обветренных скулах. Он просил солдат «ещё немного поиграть» каской, а сам приникал к бойнице или осторожно, сливаясь с землёй, выползал на бруствер. Один выстрел, редко два… Скатывался Номоконов в траншею, говорил, чтобы солдаты, когда наступит ночь, вытащили из-под коряги «профессора войны» и принесли во взвод лейтенанта Репина его снайперскую винтовку. А потом, попыхивая трубкой, неторопливо уходил к другим – маленький, в больших валенках с клочьями меха на подошвах.

А один из поединков произошёл на глазах командира дивизии генерал-майора Андреева. Однажды вместе с группой старших офицеров пробирался он по ходу сообщения к наблюдательному пункту, находившемуся вблизи первой траншеи. В гуле артиллерийской перестрелки никто не услышал выстрелов из винтовки. Схватился за голову адъютант генерала, рухнул командир второго стрелкового батальона. Немецкий снайпер увидел какое-то движение на переднем крае русских и догадался, что подстерёг русских командиров. Шквал пулемётного огня не причинил немцу вреда. Некоторое время он выжидал, а потом снова выстрелил. Целей было много: беспокойные горячие люди, тревожась за командира дивизии, высовывались из траншеи. Немецкий снайпер понимал, что русские начальники вызовут самых искусных стрелков, в борьбу с ним наверняка вступит проклятый «таёжный шаман». И, действительно, вызванный по тревоге, Номоконов пришёл, чтобы скрестить своё оружие с опасным врагом.

Поединок, о котором сообщалось потом во фронтовой газете, продолжался не более четверти часа. Осмотрев трупы убитых, Номоконов понял, откуда стрелял немец, и попросил, чтобы все прекратили огонь, не мешали ему. Солдат осторожно выполз на бугорок. Траншея, крутой спуск к озеру, проволочное заграждение на берегу, полоска сверкающего льда… Противоположный берег, изрытый воронками… Где выбрал бы позицию Номоконов, будь он на месте немецкого снайпера? На бугре, за озером, конечно. Там большие воронки, пни, сломанные деревья. С бугра хорошо видна русская траншея.

Можно хорошо рассмотреть идущих к траншее людей, пожалуй, и с крыши строения. Сарай ставили когда-то возле озера, рыбацкую избушку или зимовье? Обгорела, на виду нашей артиллерии и вроде бы не подходит для снайпера. Семьсот метров до избушки – не меньше. Несколько раз Номоконов приподнимал на рогатине шапку, уже простреленную во многих местах, но немец «не клевал». Тогда «шаман» обходным путём сполз в свою траншею и краешком глаза осмотрел местность перед ней.

Справа, метрах в пятнадцати, на склоне бугра виднелась большая воронка, образовавшаяся от разрыва тяжёлого снаряда. Надо было привлечь внимание немецкого снайпера на себя. По просьбе Номоконова солдаты вынули из-под брустверной ниши два коротеньких бревна, надели на них телогрейки, застегнули и по команде в разных местах скатили вниз. Немец не успел выстрелить в человека, покатившегося к воронке одновременно с чучелами, но, несомненно, увидел его.

– Теперь стреляй, фашист! – упал Номоконов.

Передохнув, он отполз на край ямы и быстро установил там свою винтовку. Приклад упёрся в твёрдую землю, шнур был с собой, а колышек нашёлся. Солдат отполз на другой край воронки, чуть приподнялся, навёл бинокль на крышу сарая и дёрнул шнур.

В тот же миг на крыше чердака блеснула крошечная молния. Она засветилась как раз там, где не хватало нескольких досок. Немец ответил выстрелом на выстрел: возле дула винтовки рассыпался, задымился лёгкой пылью комочек земли.

– Попался, – удовлетворённо сказал сам себе Номоконов. – Ладно стреляешь, а только и у тебя нет терпенья…

Выждав с минуту, осторожно потянул за шнур, подтащил винтовку к себе и, сунув в рот холодную трубку, немного полежал. Теперь все решал один выстрел, и надо было успокоить биение сердца.

Потихоньку, сантиметр за сантиметром, стал выдвигать свою винтовку Номоконов. Можно было стрелять. Мушка закрыла половину чёрного проёма на крыше чердака, замерла. Вдруг что-то тупо ударило по лицу, оглушило. Номоконов приник к земле, ощупал щеку, отполз на дно воронки.

Меток и внимателен был немец– вместо трубки во рту торчал коротенький обломок мундштука. Звенело в ушах, изо рта сочилась кровь. Номоконов выплюнул остаток трубки, чуть отодвинулся, мгновенно приподнялся и, наведя мушку на проем в чердаке, выстрелил.

Пуля смертельно ранила врага. Цепляясь за доски, он появился в проёме, встал в рост, выпустил из рук винтовку и на виду у всех, кто следил за поединком, рухнул вниз. Номоконов дважды выстрелил в немецкого снайпера для верности и припал головой к холодной земле.

Расслабились мышцы, исчезло напряжение, обручами сковавшее тело в минуты короткого поединка. Одним фашистом меньше. Но нет и трубки – бесценного отцовского подарка. Из крепкого, как камень, корня дерева точил её Данила Иванович Номоконов, охотник-следопыт. Потом, уже в колхозе, когда распустили охотничью бригаду, отправился старик в тайгу, чтобы прожить там остаток своих дней. Вот тогда в последний раз пришёл он к своему сыну:

– Может, ты, Семён, и научишься ходить за плугом, водить трактор, а мне поздно. В тайге родился, на охоте и умру. Бери мою трубку, сохраняй – счастливая…

Ушёл с дробовым ружьём. И умер зимой в чуме, который поставил в глухом урочище. Десятка три белок было у семидесятилетнего старика и шкурка соболя. С честью закончил Данила Иванович последний сезон охоты.

Трубка, выточенная руками отца… Как сокровище берег её Семён Номоконов, хранил в заветном месте. А поехал на фронт – взял с собой, обкурил… И вот осколками брызнула она в разные стороны. Пропала «сибирская бухгалтерия», как говорил иногда лейтенант Репин…

Приподнялся солдат, погрозил кулаком в сторону немецкого переднего края и, уже не опасаясь пули от меткого врага, пошёл к своей траншее.

– Вас ждёт командир дивизии! – встретили Номоконова солдаты.

БОЛЬШИЕСОБЫТИЯ

На рассвете – в бой. Задолго до начала атаки выйдут снайперы на исходный рубеж и скрытно займут свои позиции. Каждый чётко знает свои обязанности, но никак не угомонится командир взвода лейтенант Репин: собирает солдат, чертит что-то на листке бумаги, волнуется.

– По всей видимости, наша дивизия срежет этот выступ и возьмёт высоты. Для чего? Мы получим плацдарм для дальнейшего наступления! Чувствую, товарищи, завтра мы пройдём первые километры по освобождённой земле! Пройдём – многое сделано для этого.

Словно на белкование собирался Номоконов – тщательно готовился к бою. Протёр патроны, увязал вещевой мешок, высушил и хорошо подогнал обувь. В «частной наступательной операции», как была она названа в сводках, ответственную задачу получил солдат. В знакомом месте, возле рощицы, где когда-то упал на снег гитлеровский «пантач», немцы установили крупнокалиберный пулемёт. Эту огневую точку должна подавить артиллерия. Если же нет… Тогда надежда на Номоконова – сверхметкого стрелка, снайпера высокого класса. Так сказал лейтенант Репин. Много было во взводе немецких снайперских винтовок, а только пылились они в углу – не любили их солдаты. К январю 1942 года отечественные поступили во взвод – тщательно пристрелянные, с хорошими оптическими приборами. Много было тренировочных занятий. На одном из них, в сильный ветер, мгновенно сбил Номоконов далёкие движущиеся цели, и лейтенант Репин, радостно вздохнув, сказал, что «пришло настоящее боевое мастерство». С новым оружием ушёл Номоконов в траншею, залёг у бойницы, замер. Ещё не совсем доверял «оптике» —трехлинейная № 2753 и бинокль лёжали рядом, под рукой. Ловить на мушку врагов через светлые линзы новенького оптического прицела оказалось куда удобнее! Вроде бы и пули стали острее. Одного фашиста ужалил Номоконов, второго… Не менее километра было до целей! Один немец оплошал —спину немного выпрямил. А второй будто полюбопытствовать захотел, откуда прилетела к товарищу мгновенная смерть. Выглянул —и тоже свалился. Лейтенант Репин лежал рядом, смотрел в стереотрубу, говорил: «Есть, блестяще, исключительно!». Расстреляв обойму, потихоньку ругнул себя Номоконов за то, что так долго воевал «старыми глазами»: в боевом соревновании его уверенно догонял Тагон Санжиев. Ещё перед первым снегом поступили во взвод три снайперские винтовки. Заторопился Тагон, схватил-обласкал одну из них – никому не отдал. Молодой, а знающий – без сожаления расстался со своей испытанной трехлинейкой. Заколебался тогда Номоконов, но уж поздно было. Шибко приглянулись молодым солдатам новые винтовки – не забрать их, не обменять. Долго расхваливал лейтенант Репин «оптику». Наверное, ждал дня, когда руки зверобоя погладят новое оружие и на миг, чтобы никто не видел, прислонят к сердцу холодный чёрный прибор.

Перед строем вручили Номоконову снайперскую винтовку. По фронтовому обычаю, получая новое оружие, приложился к нему губами солдат и мысленно попросил, чтобы каждый выстрел приносил ему удачу в боях. В пирамиду поставил винтовку с оптическим прицелом на место трехлинейной № 2753, а потом долго говорил с командиром взвода, оглядывался: не подслушивает ли кто, не смеётся?

Хватает теперь оружия, лейтенант. Если сделать так – хорошенько слушай. Не списывай трехлинейку, которая попала в руки стрелку в лесах близ Старой Руссы, не отдавай другому. Хорошо понимает Номоконов, что советский народ одержит победу над фашистскими захватчиками. После победы верносся он в таёжное село и снова приступит к любимому делу. Иметь свою трехлинейку – всю жизнь мечтал об этом охотник! Зря никогда не выпустит пулю Номоконов – только в зверя, не беспокойся, лейтенант. Разберёт солдат свою старую винтовку, густо смажет, завернёт в холстину и захоронит где-нибудь здесь, в надёжном памятном месте. На поле боя и раньше находил винтовки Номоконов. Ведь любую мог спрятать – хоть немецкую, хоть финскую. А на днях какую-то чудную притащил в блиндаж – короткую, с огромной мушкой, с заржавленным затвором. Оказывается, итальянскую горную винтовку бросил какой-то непрошеный пришелец. И трехлинейки находил, с большим запасом патронов. Приглянулась Номоконову винтовка с оптическим прицелом, а только нет сил расстаться со старой. Пусть хоть в Германии, в самом логове зверя, доведётся закончить войну —Номоконов на обратном пути обязательно заедет на Валдайские горы и разыщет место, где стоял полк. Найдёт это место, чего там… Благополучно пролежит винтовка, дождётся. Так думает солдат, что после войны всем охотникам надо дать хорошее оружие. Тогда много мяса и пушнины получит страна. Не будут, поди, ругаться, что Номоконов охотится со своей фронтовой винтовкой?

– Надо подумать, – потёр лоб лейтенант Репин. – Разрешат ли? Сам не могу…

– Для общего дела прошу, для колхоза, – теряя надежду, сказал Номоконов. – Не обижай, лейтенант. И воевать по-старому не приходится и возить с собой нельзя. Скоро тронемся вперёд, как тогда? Может, с командиром дивизии поговоришь? Сердечный он человек, понимающий…

Очень обрадовала Номоконова встреча с командиром дивизии. Она произошла в тот день, когда немецкий снайпер разбил его отцовскую трубку. Хмурый, очень недовольный исходом поединка, шёл Номоконов на командный пункт, куда его вызывали. Было уже совсем темно. Чей-то знакомый резкий голос потребовал, чтобы солдат привёл себя в полный порядок, потому что

«в блиндаже находится генерал». Чуть дрогнул Номоконов: эти слова произнёс новый командир полка. А с ним у солдата была недобрая встреча.

…Начало октября 1941 года. Серенький дождливый день. Поскрипывая на ухабах, идёт на передовую полуторка. Батальон куда-то отправлял гильзы от снарядов, порванные телефонные провода, старое обмундирование, и лейтенант Репин сказал Номоконову, чтобы он помог нагрузить машину и сопроводить её до штаба тыла. Обратным рейсом взяли несколько ящиков с консервами. Сидя в одиночестве в кузове, Номоконов задумчиво покуривал трубку. Он знал: рано утром немецкий шальной снаряд угодил в блиндаж, куда зашёл командир 529-го стрелкового полка полковник Ф. Карлов. Сказывал Репин, что командиру полка руки сломало, пробило осколком грудь и едва ли он вернётся в строй. «Вот так на войне, —грустно подумал снайпер. – Вчера ещё здоровый был человек, весёлый, а сегодня…». Много хорошего слышал Номоконов о командире полка. Умеет он ставить хитрые ловушки на фашистов – так сказывали солдаты. И вот случилось несчастье…

Шофёр остановил машину: по дороге шагали молодые солдаты.

– Куда, ребята?

– Пополнение! – откликнулись молодые голоса. – В сто шестьдесят третью!

– А, это к нам! – радостно сказал шофёр. – Садись! Забрались люди в кузов, расселись, поехали. Скоро молодые солдаты пойдут в бой, может быть, уже завтра кто-нибудь из них погибнет, но в глазах едущих не видно страха. Они шутят, смеются, оживлённо разговаривают. Полуторку догоняет запылённая, обшарпанная «эмка», громко сигналит – отворачивай, мол. Но куда отворачивать, если посередине дороги тянется целая насыпь щебня и гравия? Впрочем, это дело шофёра. Легковая машина пытается обогнать: лезет на кучу щебня, но зарывается и останавливается. Через несколько минут, сигналя, легковая снова пошла на обгон. Она отвернула вправо, но заехала в канаву и опять остановилась.

За клубами пыли, вылетавшими из-под колёс грузовика, не разглядели солдаты, кто ехал в легковой машине. Один из них погрозил шофёру рукой: разве можно обгонять справа? Разобьёшь машины. Когда выехали на ровное, чистое место, легковая быстро обогнала полуторку и, развернувшись поперёк дороги, остановилась, преградила путь. Хлопнула дверца. Из машины вышел высокий человек с четырьмя шпалами на петлицах и приказал:

– Построиться всем!

Пятнадцать человек замерли на обочине.

– Кто шофёр?

– Я, товарищ полковник.

– Куда следуешь?

– Имущество отвозил, а теперь ребят взял. Пополнение…

– Сигналы слышал?

– Так точно.

– Почему не дал дорогу?

– Некуда было отворачивать, товарищ полковник, щебень вывалили. Я часто езжу тут, знаю, где кучи кончаются. Поэтому увеличил скорость, быстрее так…

– Молчать!

Буравя глазами людей, прошёлся полковник вдоль шеренги и остановился возле Номоконова.

– Застегнись!

Лихорадочно работая пальцами, мял солдат непослушный ворот новенькой гимнастёрки и не находил петель.

– Защитник! – грозно произнёс полковник. – Воинскую форму надел, обулся! Ты бы ещё выше колен накрутил обмотки! Воевать едешь или руки поднимать? Слышишь, ты? – вплотную нагнул полковник голову к Номоконову.

– Пошто сердишься, командир? – отшатнулся Номоконов. —Как так – руки поднимать?

Очень нехорошие слова вдруг произнёс на это большой командир. Держась рукой за кобуру пистолета, он приказал шофёру полуторки следовать дальше, а остальным выйти на дорогу, выравняться и строевым шагом идти к сборному пункту. Несколько минут легковая шла вслед за строем. Видно, не понравилась полковнику выправка молодых рабочих и колхозников, только что надевших воинскую форму. Он презрительно смотрел на людей, неумело отбивавших шаг, опять выругался, резко закрыл дверцу и, приказав «с пёсней идти на передовую», уехал.

Все сбились в тесную кучку и долго молчали. А потом кто-то из новобранцев нерешительно подал команду, люди построились и пошли к передовой – нестройным, но твёрдым шагом. Тихо зазвучала песня, потом налилась силой, загремела. О войне и весне пели солдаты. Шагая позади всех, шевелил губами и Номоконов, а на душе у него было мучительно скверно.

А через недельку вдруг увидел Номоконов «знакомого» полковника на большом митинге. Он говорил, что за высотами Валдая нет больше земли для его солдат, радовался, что они «наконец-то покончили с отступлением», призывал «готовиться к сокрушительным боям».

– Это кто? – спросил Номоконов солдата, стоявшего рядом.

– Вместо Карлова, – ответили ему. – Новый, вчера прибыл. Говорят, что дивизией командовал, а теперь на укрепление нашего полка прислали.

Ещё несколько раз видел Номоконов полковника, но старался не попадаться ему на глаза. И вот произошла нежеланная встреча —с глазу на глаз.

Отряхнулся Номоконов, старательно вытер кровь, выступавшую из уголков губ, и вошёл в подземное помещение, освещённое ярким светом электрической лампочки.

– Лучший снайпер нашего полка, – слышался позади рокочущий, но уже не резкий голос. – Из запаса, бывший колхозник… Ближе подойдите к генералу, смелее! Солдат имеет на своём счёту десятки истреблённых…

Увидел Номоконов на лице командира дивизии недобрую гримасу, внутренне похолодел, но тут же воспрянул духом. Высокий седой человек, сидевший в расстёгнутом полушубке у топившейся железной печки, встал, резким движением остановил говорившего, шагнул навстречу и дружески протянул руку:

– Здравствуйте, товарищ Номоконов!

– Здравствуй, генерал, – степенно поздоровался солдат.

– Давно собираюсь вызвать вас и поговорить, – сказал командир дивизии. – Вот и сегодня… Осмотрю, думаю, передний край и обязательно зайду к снайперам. Тут как раз напомнили об этом, —показал генерал на рукав полушубка, распоротый пулей. —Командира батальона потеряли, адъютант ранен… И вас чуть не взял на мушку немецкий снайпер?

Последние слова были обращены к человеку с рокочущим голосом. Он вышел вперёд и, нагнувшись, показал на голенище валенка.

– Зацепил! – весело сказал он. – Я сразу же отполз, распорядился…

– Выходит, что, приняв огонь врага на себя, – сурово сказал командир дивизии, – Номоконов защитил меня и вас, дал возможность подняться с земли, укрыться в блиндаже?

– Так точно, – насторожился полковник.

– Вы хорошо знаете лучшего снайпера вашего полка?

– Я приходил к ним, – оглянулся полковник на Номоконова. —Со всеми не успел, конечно…

– С Номоконовым вам надо поговорить обстоятельнее, подробнеё. Хотя бы в порядке исключения. Командующий фронтом прослышал об одной охоте на этом участке фронта, спросил, к какой награде представлен солдат, уничтоживший представителя гитлеровской ставки? По всем данным, это он. Что будем отвечать командующему? Ещё и полк не приняли – успели обидеть Номоконова.