Текст книги "Святой черт"

Автор книги: Сергей Труфанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Сделав всему этому учет, он на епархиальном съезде Тобольского духовенства, когда комиссионеры подняли вопрос о прекращении «старческой деятельности» Распутина, торжественно проговорил: «Не касайтесь этого Божьего человека! Кто против него, того Бог карает!»

Попы, конечно, замолчали, хорошо поняв, что теперь у них два архиерея: Алексей и Григорий…

Григорий не замедлил наградить своего высокого защитника. Чрез короткое время Алексей, опальный, простой епископ из захолустья, получил высокое, выдающееся положение: он, к удивлению всех, был назначен экзархом Грузии и возведен в архиепископы:..

Проводя его на этот пост, «старец» писал царям: «Папа мой миленькаи и мама. Кого послать на Кавказ, покою вам нет. А вот дорогой епископ Тобольский Алексей хоть куда. Ему и место на Кавказ. Пошлите его. Это я очень желаю. Он меня ласкает. Понимает подвиг. Честь ему нужну оказать. Верный везде верный. И на Кавказе он будет нашим другом. Да, я. Григорий».

Алексей блаженствовал недолго. Он скоро умер от горловой чахотки, а после его смерти, дня через три, застрелился его секретарь из-за каких-то недоразумений по отчету в денежных суммах экзархата.

9. В 1913 году, за переводом Владимира в Петербург, освободилась Московская митрополичья кафедра.

Начали гадать: кого государь назначит в Москву. Общественное мнение остановилось на двух видных кандидатах: Сергии Финляндском и Антонии Волынском.

Между ними завязалась уже борьба: сторонники того и другого старались разукрасить всячески своих любимцев; печатались по их адресу похвальные статьи, выдумывали, по обыкновению, их добродетели, приписывали им несуществующие у них качества души и т. д.

Горячка шла порядочная. Вдруг, против всех ожиданий, Николай назначил митрополитом Московским Томского архиепископа Макария, человека только с семинарским образованием, старичка хитренького, покладистого.

Все недоумевали по поводу этого назначения, недоумевали, потому что не знали, что Макарий с давних пор – большой друг «блаженного», Распутина.

Вот «старец» и вызволил убогого, слабенького старичка из алтайских ущелий на кафедру знаменитого Филарета, а на место старичка Макария, в Томск, он провел другого своего друга, епископа Барнаульского Мелетия, который каким-то образом обратил Григория когда-то на путь покаяния, приказавши ему странствовать и старчествовать…

О назначении Макария на Московскую кафедру Распутин писал Николаю и Александре так: «Миленькаи папа и мама! Много шуму, много спору, а все одна суета. Кого послать на Москву. Антонея не надо, он лукав. Да молод. Зависть пойдет и злоба. А бесам того и надо. Вот кого: подвижника алтайскаго Макария, мово друга. Божий старец. Его надо. Да. Григорий». (Дневники О. В. Лохтиной.)

10. Волны народного движения 1905 года выбросили на поверхность русского житейского моря очень хитрого, умного, корыстолюбивого, кровожадного, гордого и клеветливого попа Восторгова. С Кавказа его взяли в Москву. Здесь он быстро пошел в гору на «патриотическом» поприще. Получил митру.

А. И. Дубровин говорил: «Восторгов получил митру на царской конюшне».

Что это значит, я не понимаю. Только догадываюсь, что в деле получения Восторговым митры большую роль сыграл начальник придворной конюшенной части – князь Путятин.

Иоанн Кронштадтский называл Восторгова просто мазуриком…

Несмотря на это, Восторгов все шел в гору и в гору. Чуть не каждый год он получал ордена…

Где причина этого странного явления? Вот где: Восторгов очень дружил со старцем Распутиным! Зная, но не заикаясь об его бесстыдных «подвигах» и злодеяниях.

Но было время, когда Восторгов находился в опасности, когда он мог упасть с лестницы славы и могущества и разбиться навсегда.

Видите, в чем дело. Восторгов однажды поднес наследнику Алексею икону и сказал, что эта икона его родовая… Поверили. Но неугомонные «союзники» во главе с врачом А. И Дубровиным, за голову которого, кстати сказать, Восторгов в свое, нужное, время давал 20 000 рублей, пронюхали, что икона вовсе не родовая, а купленная в Петербурге, на Александровском или Апраксинском рынке…

Против Восторгова подняли кампанию. Скандал был в разгаре и грозил нехорошим концом. Но Восторгов, по. всей вероятности, родился в сорочке. Он обратился к «блаженному старцу». «Старец» не замедлил написать «миленьким папе и маме». Писал он, по обыкновению, так: «Миленькаи! Бесы напали на отца Ивана. Икону на него. А вы не слушайте. Хоша она и базарская, а все равно святая, как принять и еще боле. А Восторгову награду за Сибирь. Враги пусть плачут. Григорий». (Дневники О. В. Лохтиной.)'

Вскоре после этого поп Восторгов получил от царей орден Св. Анны первой степени.

Коротко и ясно!

11. Правою рукою попа Восторгова в Москве был архимандрит Макарий Гневушев, настоятель Петровского монастыря.

Он завел в монастыре такие порядки, что прихожане монастыря, почтенные купцы старинных фамилий, подавали на него несколько раз в Синоде жалобы, обвиняя Макария в уголовных преступлениях.

Все их прошения-жалобы оставались без последствий. Бедные жалобщики недоумевали, что это значит.

Несчастные! Они не знали одного: не знали того, что Макарий, как и Восторгов, большой приятель блаженному сибирскому подвижнику и изгонителю бесов, как Григорий всегда любил себя называть: еще бывало стукнет себя кулаком в грудь да скажет так гордо-гордо: «Я изгонитель бесов. У, как они меня боятся. Бегут, ревут!..»

Да, так благодаря другу – изгонителю бесов, Макарий держался, и против него ничего не могли сделать сотни скорбевших о поругании священного места – монастыря – людей.

Спасая своего друга, Распутин писал самому Макарию: «Миленький, отче! Твое письмо я отослал в Крым и черновик телеграммы обер-прокурору: ведь беды на нас – горе им, а не нам, пойми, не здесь дух, а мы там идем».

Обер-прокурору Саблеру: «Миленький! Премудрость: Снизойди Гневушину поменее наказания; для него смерть. Новый!»

Вырубовой в Ливадию: «Беды на праведниках; помогите ему, труженик для войск. Целую вас. Пишите все, читать есть кому».

Царю Николаю и царице Александре: «Папа мои миленькаи и мама! О как многое множество жалоб на Макария. А что бесам надо. Все на наших друзей идут. А вы не строго поступайте. Надо его ласкать, он сделал много, на него клевещут жиды. Защита ему нужна. Видел его. Жалко. Вам вот пишу я. Да. Григорий».

Вскоре после этого Макарий получил сан епископа.

12. В великих муках родился в России в освободительные годы (1904-1907) вопрос о созыве церковного собора… Об этом долго говорили, много писали, совещались, устраивали предсоборные присутствия, но ничего не вышло, «воз и ныне там», собора нет и, по всей вероятности, не скоро он будет…

И все это потому, что «блаженный старец» не хочет собора; он мне лично говорил: «и без собора хорошо; есть Божий помазанник и довольно; Бог его сердцем управляет, какой же еще нужно собор».

А другу своему Даманскому, когда слухи о созыве собора обострились, он так телеграфировал 5 марта 1912 года: «Неужели, миленький собор? Ах! не доросли». (Дневники Лохтиной.)

Да! Не доросли! Вот и все! Возраст русской церкви будет совершенным только после смерти «старца». А сейчас она не доросла, потому что не может понимать и даже отвергает «подвиги» «великого праведника». Можно утверждать, что собор будет созван только после смерти «блаженного», или же после его «падения».

13. Гораздо более приведенных случаев государственная и церковная сила Распутина сказалась на фактах двукратного возвращения меня в Царицын.

Здесь Григорий проявил себя не только русским царем, но и патриархом. Проявил с такою силою, что даже самого царя сделал в руках своих игрушкою, а на Синод и на Совет Министров прямо плевал.

Думаю, что читатель хорошо помнит, как я, гонимый Столыпиным и послушным ему Синодом за обличительные проповеди из Царицына в Минск, встретился в Великую Субботу, в покоях епископа Феофана, с «блаженным и великим прозорливцем», и как Григорий, ища моей дружбы, предложил мне свое благодеяние – возвратить меня в Царицын.

Не зная в то время Распутина и не будучи предупрежден о нем Феофаном, который тогда уже ведал «подвиги «старца», я принял «добро» из рук рокового для меня, и думаю, что для всей России, человека..,

На второй день Пасхи я получил через О. В. Лохтину письмо из Царского от А. А. Вырубовой. Она писала мне: «По благословению о. Григория, мама примет вас завтра в 9 часов вечера у меня в квартире, на Церковной улице № 2. Отъезжайте из Петербурга в Царское с поездом в 8,5 часов. Анна».

Действительно, на следующий день я виделся с императрицей в указанном месте и беседовал с ней 50 минут. Ждали царя и Григория, но они почему-то не приехали.

Александра взяла с меня подписку, что я не буду обличать правительство. Я дал эту подписку, как и всякую другую дал бы в то время, лишь бы только возвратиться в Царицын.

На другой день после приема Григорий мне говорил: «Вот, дружок, о тебе с царем говорил. Я ему: «Возврати Илиодорушку в Царицын!» – А он мне: «Как же это сделать, Григорий?! Ведь я уже два раза подписался на докладах Столыпина, чтобы Илиодора удалить из Царицына в Минск. Если я отменю свое решение, то тогда что же про меня скажут министры, Синод и Россия?» – А я ему и выпалил: «Ты – царь? – Да?» – «Да!» – говорит. «Ну, так будь всегда царем. Ты как подписывался на докладах?» – «Вот как: слева направо!» – «Да! Так теперь распишись справа налево! Отмени свое слово и только! Вот тогда ты настоящий царь, умеющий владеть собою, и плюешь на всех!» И папа послушался; сказал: «Сделаю, но только это в последний раз; пусть Илиодор знает и не трогает мое правительство и моих министров!»

Так посоветовал Григорий.

В тот же день я говорил по телефону с обер-прокурором С. М. Лукьяновым.

– Вы скоро уедете из Петербурга? – спрашивал Лукьянов.

– Через два дня!

– Конечно, в Минск?

– Нет, в Саратов!

– Как так? В Минск вам нужно ехать!

Вместо ответа я повесил трубку и уехал в Саратов.

В Саратове получил от Вырубовой телеграмму: «Дело двигается. Анна».

Через двадцать дней получил от Синода указ о возвращении меня обратно в Царицын. В указе была приведена такая резолюция царя: «Разрешаю иеромонаху Илиодору возвратиться в Царицын на испытание, и в последний раз. Николай»,

Чувством благодарности к сильному благодетелю – Г. Е. Распутину-Новых в душе моей не было предела.

Жизнь вошла в обычную колею и пошла обычным порядком. Я, забыв о данной подписке не обличать правительство и министров, по-прежнему нападал на них за корыстолюбие, за неправду, за нечестность, за неисполнение требований православной религии.

Столыпин, Татищев, Синод, обозленные моею первою «победою», и, боясь, по свидетельству гр. Игнатьевой и товарища-министра внутренних дел – Курлова, как бы я не поднял бунта народного на Волге и не повторил бы знаменитую Пугачевщину, усердней прежнего думали о том, как бы меня из Царицына куда-нибудь убрать.

И додумались.

К январю месяцу 1911 года Столыпин убедил царя, что меня нужно непременно убрать из Царицына.

Николай в конце концов согласился, и Синод назначил меня настоятелем в Новосильский монастырь, Тульской губернии.

И в этот раз я за помощью к «блаженному старцу» не обратился. Но он, не желая упустить из своих рук хорошую рыбу, пойманную им совершенно случайно в Великую известную субботу, сам начал хлопотать обо мне.

Сначала-то он, по-видимому, думал так, что мне лучше поехать на время в Новосиль, как, по его поручению, и писал мне А. Э. Пистолькорс.

С этой целью он приказал царю, как уже и читателю известно, послать для моего увещания епископа Парфения, а потом флигель-адъютанта Мандрыку.

Парфению я за ужином сказал: «Вы там в Синоде не пляшите перед полицеймейстером Столыпиным, и не насилуйте Невесту Христову – Церковь Божию». Услышав это, Парфений вскочил из-за стола, бросил половину вареника на вилке на стол, держа другую половину зубами на губах… Собрался уезжать с жалобой на Гермогена на то, что будто бы последний портит меня, но решил подождать Мандрыку.

Мандрыка приехал торжественно, в сопровождении вице-директора департамента полиции – Харламова и Саратовского вице-губернатора Боярского, в полной парадной форме, при всех чинах и орденах.

Он вытянулся в струнку и громким голосом в одну высокую ноту отрапортовал мне: «Я приехал передать вам волю его императорского величества, самодержца всероссийского. Воля его императорского величества такова, чтобы вы ехали из Царицына в Новосиль!»

– Больше ничего? – спросил я.

– Больше ничего.

– Так передайте его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому, что я в Новосиль не поеду, ибо знаю, что это – воля не его, а насильника Столыпина.

Мандрыка удалился. А Парфений заохал, повалился на диван и заговорил: «Ох, ох! У меня чуть разрыв сердца не случился! Да разве так можно отвечать? Ведь это вы самому царю так дерзко говорили?»

– Не царю, а Аркадьевичу. Не уступлю ему, врагу Божьей церкви! Никогда не послушаюсь ни царя, ни Синода…

В конце-концов настоятеля Новосильского монастыря жандармы представили братии…

Сыщики жили в монастыре, следили за мною, исповедывались у меня и на исповеди со слезами уверяли меня, что они – не сыщики, а просто богомольцы….

Но не уследили, я убежал в Царицын. Сидел с народом в монастыре двадцать дней, сидел до тех пор, пока 3 апреля 1911 года не получена была от митрополита Антония такая телеграмма: «Государю императору, во внимание к мольбам народа, благоугодно было 1-го апреля разрешить иеромонаху Илиодору возвратиться в Царицын из Новосилья. Митрополит Антоний».

Я до июня месяца того же года наивно думал, что здесь, правда-таки, подействовали на царя и царицу мольбы народные, но в июне месяце, как уже говорилось, «старец» объяснил мне, в чем дело.

Я сначала не поверил, но один скандал, устроенный в монастыре «старцем», укрепил мою веру в том, что и второе возвращение меня в Царицын он устроил.

Дело было так. Красивенькая уральская учительница устроила у себя в номере угощение для «старца».

На это угощение позвали и бывшего в монастыре моего родного брата Михаила, очень подозрительно относившегося к «старцу» за его поцелуи и вообще прикосновения к женщинам.

Когда зашла речь о том, кто возвратил батюшку, то есть меня, в Царицын, Лохтина, Лаптинская и сам Григорий категорически утверждали, что это сделал «старец» своими телеграммами из Иерусалима.

Брат Михаил, как человек грубоватый, прямой и нетерпеливый, стукнул по столу кулаком и закричал: «Врете вы все! Не Григорий возвратил о. Илиодора, а народ его отстоял».

Тут Григорий прямо взбесился: зафыркал, заплевал, заругался, бросил салфетку под стол, встал из-за стола и убежал.

Негодование его было так искренно, что очевидцы этого скандала вполне уверовали, что Григорий был прав, а брат Михаил напрасно его жестоко обидел…

14. «Блаженный» Григорий и «миловал» меня и «карал». Читателю известно, что 21 мая 1911 года я представлялся Николаю; служил всенощную при нем и проповедывал. Служба и проповедь ему очень понравились; он благодарил меня и говорил: «Приятно было с вами Богу молиться». Хвалил меня в обществе гвардейских офицеров и Григорию.

Пожелал наградить меня возведением в сан архимандрита. Дал об этом приказ. В начале июня газеты уже печатали, что я, по высочайшему соизволению, возвожусь в сан архимандрита. Гермоген поздравил меня с монаршею милостью…

Но потом все заглохло… Мне ничего не было. Где причина? – Причина простая. Приехавши в Царицын в двадцатых числах июня, «старец» очень заметил, что я «непочтительно отношусь к его положению, что я испортился»… Заметил и написал царям: «Миленькие папа и мама! Вот Илиодорушка-то маленько испортился. Не слушается. Погодите ему митру. Пусть так будет, а там видно. Он ничего, да Гермогена слушает. Епископ Феофан послушался и запутался. Надо смотреть кому что. Григорий.» (Дневники Лохтиной).

После этого письма с моим архимандритством «повременили» до Флорищевой пустыни, а в пустыне содрали с меня и монашескую шкуру за дерзкое отношение к «великому праведнику» и за «гордость».

Так «блаженный старец» работал. Но работа его достигла наивысшего предела успешности в деле ссылки меня и Гермогена за восстание на своего «друга и благодетеля». Об этом подробная речь будет в последней, пятой, главе, а пока я поставлю ребром вопрос: чем же Распутин берет успех? И каким образом, наконец, он достиг господства над царем и царицею? В ответах на поставленные вопросы я ограничусь почти исключительно прямыми выводами из высказанного прежде.

Распутин – самый форменный, грязный, корявый русский мужик, 48 лет. Сильная воля дала ему возможность круто повернуть от разгульной жизни к подвигам поста и молитвы.

Сначала этими подвигами, а потом крайним половым развратом, он утончил свою плоть и довел нервы свои до высшего предела колебания. Это достигается вообще: или подвигами, или половым развратом, или, наконец, бывает результатом какой-либо изнурительной болезни, например, чахотки.

Во всех таких случаях люди бывают очень нервны, впечатлительны, глубоко чувствуют, проникают в душу другого, читают мысли посторонних и даже предсказывают.

Распутин – пророк; прозорливый, натура – сильная духом, экзальтированная, глубоко чувствующая и проникающая в души других.

Сила, в нем находящаяся, которую сам «старец» называл писателю Родионову «электричеством», исходит из него чрез руки, а преимущественно чрез его серые, неприятные, пристальные, резкие глаза.

Этою силою он прямо-таки покоряет себе всякую слабую впечатлительную душу. При всем этом он не ест мяса и не пьет вина. Успех его проявился преимущественно в низах народных и в самых верхах. В середине – он успеха не имел и не имеет.

Это объясняется тем, что в низах и в верхах ищут Бога. В низах ищут потому, чтобы хоть немного мыслями о будущей жизни забыться от тяготы земной жизни.

В верхах ищут Бога, занимаются мистическими вопросами от переполнения чрева: там все уже земное изведано, и вот любопытство толкает сытых людей в область еще непознанного.

В средине народной жизни этого, повторяю, нет, потому что там люди поглощены заботами о насущном куске хлеба, но жизнь их не настолько трудна, чтобы под ее давлением пищать и вопить к небу о помощи…

Стоит только какому-либо проходимцу явиться в народные низы или в самые верхи, вести себя странно, поститься, притворно молиться, называть себя пророком, разбрасывать предсказания направо и налево: а авось какое-либо из них да исполнится; говорить отрывочными, непонятными фразами, странно прыгать, делать разные ужимки и т. д., как низы народные начинают указывать на того субъекта пальцами и говорить: «Пророк! Прозорливец! Божий человек!..»

Тут сказанное «пророком» на ком-либо совершенно случайно сбывается, и народная молва растет, растет. Сотни поклонников, обращаются в тысячи до тех пор, пока не откроются «подвиги» пророка…

Григорий все это хорошо понимал. И с таким пониманием дела он начал свою «старческую» деятельность. Делал так, как уже сказано. Имел успех и в верхах и в низах.

Итак, по воле провидения, направляющего все к тому, чтобы избавить многострадальный русский народ от вековых державных разбойников, «святой чорт» связал Николая и Александру, связал по рукам и ногам. Связал для того, чтобы их, связанных, легче было взять, и освободить от них Россию.

Связал, но об этом ни Николай, ни Александра, и никто из их компании не скажет…

Скорее царь и царица пойдут против мнения всей России, скорее они смерти предадут верных слуг своих, но со «святым чортом» не развяжутся.

Там они все-таки могут утешать себя тем, что пройдет шум, смирятся восставшие на них из-за «старца» и на самого «старца», но выгнать от себя Распутина, спасителя, чудотворца и наставника, для них – явная гибель, открытая могила, могила навсегда!..

Они это хорошо понимают, знают и благоразумно действуют. Распутин же, чтобы крепче держать их в своих дьявольских руках, пугая их, твердит им, как он мне сам передавал: «Если меня около вас не будет, то наследник умрет».

Ему верят они. Жалко наследника. А чтобы поддержать свой авторитет вне двора, Распутин пускает в ход свою изворотливость и хитрость.

Проявляет наглость и бесстыдство до последней ступени: его открыто изобличают, а он идет дальше и дальше, как ни в чем не бывало, поднимается выше и выше, называя себя подвижником, чудотворцем, пророком, исполняющим какую-то особенную волю божью. Ханжит, чудовищно лицемерит, заискивающе улыбается, когда нужно, сует бедным деньги, благо ему открыт неограниченный кредит в царском кармане.

Презирая выводы общественного мнения о его деятельности, он настойчиво популяризирует себя очень частыми фотографическими снимками, позированиями художникам для писании его портретов, и показываниями себя в кинематографических лентах. Окружает себя шумными, усердными поклонницами, умеющими всегда постоять за честь «великого отца», обзаводится подручными и послушными газетными сотрудниками, которые за какое-нибудь «старческое» обещание охотно, конечно, страшно преувеличивая, расписывают об его приемах, на которых будто бы бывает просителей больше, чем у министров, и во время которых будто бы «старец» раздает деньги направо и налево.

Правда, он иногда, как сказано, деньги раздает, особенно у себя в Покровском и в других местах, но всегда он делает это, преследуя личные выгоды, и, конечно, уж не настолько он много раздает, как об этом пишут его «присяжные репортеры».

Гораздо охотнее «старец» кладет деньги на сбережение в банк – это факт! – и, кажется, – хорошо не знаю – он в последнее время купил для себя, конечно, где-то в Сибири более тысячи десятин земли.

Обзаводится также видными друзьями, чтобы знакомством с ними реабилитировать себя не пред царями, а пред обществом, с целью заткнуть последнему, наблюдающему его «деятельность», рот…