355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Соловьев » Чтения и рассказы по истории России » Текст книги (страница 27)
Чтения и рассказы по истории России
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:28

Текст книги "Чтения и рассказы по истории России"


Автор книги: Сергей Соловьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Прежде других школ устроена была театральная школа для потехи великого государя, но по всему было видно, что и другие школы не замедлят; сильно чувствовалось, что отстали, сильно чувствовалось и громко говорилось, что надобно учиться. В литературе, как и во всем быте, явственны признаки приближения нового времени. Быт русского народа до эпохи преобразования вполне выражается в его поэзии; одних ее памятников достаточно для верной общей оценки этого быта. Поэтому нам необходимо остановиться на памятниках древней народной поэзии, тем более что если памятники народного творчества условливаются бытом народа, то, как обыкновенно бывает в истории, в свою очередь оказывают могущественное влияние на быт.

Вслушавшись внимательно в эту длинную и однообразную песню русского народа, которую он заводит от Киева и Царягорода и ведет через Волынь, Галич, Чернигов, Новгород, Москву к Казани, Астрахани и Сибири, мы видим ясно, что это народ, проживший восемь веков в одинаковых исторических условиях. Любимый образ фантазии певцов – это богатырьказак, названия однозначащие. Как в X, так и в XVII веке русский мир был на Украйне; как в X, так и в XVII веке человек, которому было тесно в избе отцовской, у которого «сила по жилочкам живчиком переливалась, которому было грузно от силушки, как от тяжелого беремени», отправлялся в степьполе, где ему легко найти, на ком попробовать свою силу молодецкую. Многое переменилось в государственном строю России с X до XVII век, от времен ласкового киевского князя Владимира до времен великого государя царя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые и Белые России самодержца, но удальцы попрежнему шли в степь поляковать (от поле), на Дону образовалось большое военное братство удалых полениц (опять от поле), где каждому богатырю можно было набрать себе дружину и идти на подвиг. Таким образом, для народа была возможность через целый ряд веков петь свою песню на один лад, потому что содержание ее было живо перед его глазами; богатырь не умирал в казаке, и наши древние богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни казацкие о казаках. Знакомый с этими песнями знает, что самое видное место между богатырями занимает Илья Муромец; он обыкновенно называется старым казаком и прямо донским казаком, атаманом донских казаков: «Помутился весь тихий Дон, помешался весь казацкий круг; что не стало у них атамана, что старого казака Ильи Муромца». Разбойники, испуганные его силою, просят его, чтоб взял их к себе в товарищи, в донские казачонки.

Молодой человек чувствует тяжкий груз силы, чувствует тоску по степи и говорит матери: «Ай же ты, государыня моя матушка! давай же прощеньицеблагословленьице: поеду я во далечедалече чисто поле, хочу разгонять бурушка косматого, хочу поразмять своего плеча богатырского, спробовать силыудали молодецкие. Долго ли мне жить во глупом во малом во ребячестве, ходить мне дома по улице широкие, с ребятами тешиться?» Пока молодой человек не вырвется в чисто поле, все он будет жить в глупом, малом ребячестве: от глупого ребячества до возмужалости нет переходного времени образования! Страшен бывал сильный человек, вырвавшийся прямо из глупого, малого ребячества на полную волю, в чистое поле, и начавший разминать свое плечо богатырское. Песни превосходно изображают нам эту расходившуюся силу, которая не сдерживается ничем; эти поэтические изображения объяснят нам не одно явление не только в древней, но и в новой нашей истории, которая не могла разом отрешиться от старых условий. Илья Муромец, рассердившись, что его не позвали на пир, стреляет по божьим церквам, по чудным крестам и отдает золоченые маковки кабацкой голи на пропив, хочет застрелить князя Владимира с княгиней. Когда Василий Буслаев расходился в бою с новгородцами, то не пощадил крестного отца; мать, чтоб унять расходившегося богатыря, заходит сзади и падает на плеча могучие; богатырь говорит ей: «Ты, старушка лукавая, толковая! умела унять мою силу великую, зайти догадалась позади меня. А ежели б ты зашла впереди меня, то не спустил бы тебе, государынематушке, убил бы заместо мужика новгородского».

Богатырь в поле, в степи; первое его дело набрать себе дружину таких же богатырей, таких же полениц удалых. Чем же занимается атаман с дружиною? Ловят зверей и птиц, рубят суденышко дубовое и выезжают в море ловить рыбу – таковы были казацкие занятия в степи. Богатырьказак не охотник до женитьбы и не очень высокого мнения о женщине: «Хороша жена – чужая корысть, а худато мнека ненадобна». Песня знает два рода женщин: богатырок, которые обыкновенно и чародейки, и женщин – теремных затворниц. Первые, понятно, не могут отличаться женственностию, но некоторые из них с силою физическою соединяют и нравственную, как, например, грозная Настасья Никулишна, которая не хочет пережить смерти мужа, не хочет выходить за его убийцу; вторые изображаются с характером, соответствующим их теремному воспитанию, т. е. совершенно без характера. Девушка – дорогая вещь, и потому ее запрятали в терем, чтоб не подвергнуть никакому враждебному влиянию, и тем больше в ней достоинства, чем она больше отстранена от всяких влияний, в этом полагается вся похвала; она красавица и отлично убережена: «Сидит она в тереме в златом верху, за тридесятью замками булатными, на ню красное солнышко не оппекет, буйные ветрушки не оввеют, многие люди не обгалятся (не глазеют)». Братья хвастаются сестрою: «Что есть у нас сестрица, из терема не ходит, белил с лица не ронит, бела лица не кажет». Ее просватывают, но приезжает богатырь, врывается к ней в терем, она отдается без сопротивления; потом встречается прежний жених, прельщает ее обещанием лучшей доли, и она передается ему; новый муж скоро гибнет, и несчастная женщина в самом печальном положении: «От бережку я откачнулася, к другому бережку не прикачнулася». Богатырь жестоко мстит ей за неверность.

Богатырьказак выделился из толпы, ушел из общества в степь в сознании своей силы, своего преимущества или изгнанный из общества, которое не могло позволить ему среди себя расправлять плечо богатырское; дело неестественное, чтоб он стал уважать толпу, щадить мужиков: «Как начали они (богатыри) мужиков чествовать, чествовать мужиков, жаловать, оплетьми они нахлыстывать; тут клянутся мужики, проклинаются: а будет трое проклят на веку тот бы, кто с вами, с молодцами, свяжется да заведет драку великую. Нахлыстали мужиков они долюби». Василий Буслаев, образец новгородских казаковушкуйников, позвал новгородских мужичков на пир, но кормилпоил только свою дружинушку храбрую, а мужиков посылал взашей да всутычь.

Богатырьказак представлял противоположность оседлому земскому человеку, занимающемуся мирным промыслом. Богатырьказак, которому было грузно от силушки, как от тяжелого беремени, не мог по этому самому успокоиться, должен был находиться в беспрестанном движении, подвигах, он гуляет из земли в землю. Богатырьказак может жить только в широкой степи, в городе он жить не может: «Отправлялись тут могучие богатыри что на поле, на Куликово. Ведь в Киевето нельзя им жить; разгуляются, распотешатся, станут всех толкать; а такие потехи богатырские народу было не вытерпеть, которого толкнут – тому смерть да смерть». Богатырьказак не мог быть в городе и воеводою: «Не дай, господи, делати с барина холопа, с холопа дворянина, из попа палача, из богатыря воеводу».

Земский человек работает, богатырьказак гуляет по широкому полю, полякует; но с понятием о гулянье было необходимо связано понятие о зеленом вине, о цареве кабаке, и степной богатырьказак был очень хорошо известен древнему русскому человеку, известен как записной гуляка, охотник до зелена вина. Илья Муромец, самый почтенный из богатырей, пьет в кабаке вместе с голями кабацкими.

Наконец, сила перестает по жилочкам живчиком переливаться, от нее уже не грузно более, как от тяжелого беремени, богатырьказак стареет. Приближается смерть, суд, надобно будет расплатиться за то, что смолоду было много бито, граблено, надобно душу спасти, средство к тому – монастырь. Молодые смеются над старым богатыремказаком: «Пора ти, старому, в монастырь идти!» И беда старому, если пропустит эту пору, встретится в чистом поле с чудовищем, которого не осилит, это чудовище – смерть; он замахнется острой саблею, но рука застоится в плече, не согнется, сабля выпадет из руки; тщетно взмолится богатырь, чтоб смерть дала сроку хоть на три года, хоть на три часа, чтоб имение по церквам разнести, золоту казну по нищей братии; смерть ответит: «Не дам я тебе сроку: твое имение неправедное, золота казна не заработана, и твоей душе не будет помощи». Зашатается богатырь на добром коне и упадет на сыру землю.

Богатырьказак есть герой народной исторической песни в продолжение осьми веков, потому что во все это время богатырствоказачество налицо и потому что во все это время идет одна и та же борьба в чистом поле с степными кочевниками, с этим идолищем поганым, как олицетворяется кочевник в песне; богатыриказаки, как обитатели того же чистого поля, главные участники в этой борьбе; это самая чистая, самая поэтическая сторона их деятельности. Борьба в степи и на Украине идет постоянная, с одним и тем же характером, отсюда и песня тянется через восемь веков с одними и теми же лицами, с одними и теми же действиями этих лиц. Если в народных песнях обыкновенно смешиваются лица, действия и местности, то тем большее смешение должно было господствовать в нашем народном эпосе именно по продолжительности и однообразию воспеваемого явления. Одно и то же происходило и при Владимире I, и при Владимире Мономахе, и при Димитрии Донском, и при Алексее Михайловиче, потому, как раз пропелась песня о Киеве, о ласковом князе Владимире и об известном числе богатырей, так к этим местностям и лицам и начало приставляться все последующее из той же бесконечной борьбы, из того же бесконечного ряда подвигов. Мамай осаждает Киев, тут же и Куликово поле, тут же и Ермак, ставший племянником князя Владимира.

Но, кроме борьбы с степняками, были и другие исторические явления, которые не могли не поразить воображение народа, не могли не отозваться в его песнях, как, например, борьба с Литвою. Поразил воображение народа первый царь Иоанн Грозный, покоривший три царства татарских, страшными казнями выводивший измену из Москвы и Новгорода. Грозный в песне так говорит на пиру: «Повынес я порфиру царскую из Царяграда, и повывел я измену с каменной Москвы, уже я выведу измену из Новагорода». Осталось в народной песне страшное событие в семействе Грозного – убиение сына отцом. Спелась песня и про таинственное лицо самозванца, и про жену его, чародейку Марину, и про любимца народного, князя СкопинаШуйского. Наконец, от царствования Алексея Михайловича в песне осталась память о знаменитой борьбе с Польшею за русские земли. Песня начинается собором: царь Алексей Михайлович выходит из церкви, от долгой обедни, становится на Лобное место и объявляет боярам, купцам и солдатам: «Пособите государю думу думати: надо думать крепка дума, не продумати». Король (шведский?) просит Смоленска, а вместо его дает Химскую (Китайскую) землю. Соглашаться ли на промен? – спрашивает царь. За бояр отвечает князь астраханский, говорит, что Смоленск – строение не московское, а литовское, что в городе нет ни стрельцов, ни казны и потому надобно согласиться на мену. Государю не полюбились эти речи; он обращается к купцам, вместо которых отвечает князь бухарский, говорит то же самое, что и астраханский. Государь обращается к солдатам, вместо них отвечает Данила Милославский, что Смоленск – строение московское, а не литовское, что в нем много стрельцов, много казны, что надобно за него стоять. Обрадованный государь жалует Милославского смоленским воеводою, астраханского князя вешает, бухарскому рубит голову. Любопытно, что правительство допускало на соборах свободу мнений, но народ, верный старым вечевым обычаям, не допускает ее в произведениях своей фантазии и заставляет царя казнить смертию людей, мнения которых не понравились.

Понятно, что появление в XVII веке богатыряказака, какого еще не бывало, Стеньки Разина, сильно отозвалось в песне; сам старматер казак Илья Муромец является при Разине есаулом только. Так, самый видный из богатырей отодвигается уже на второй план. Но в Великой России новое богатырство, или казачество, благодаря существованию крепкого государства никогда не играло главной, исключительной роли; Разины, богатыри, которые в старину, в богатырские эпохи, делались основателями государств, тут гибли от государства, да и не много было Разиных; вот почему в Великой России имена старых богатырей и сохранились. Другое дело в Малой России: здесь казачество разгулялось широко, его деятельность, его борьба с крымцами, турками и поляками явилась на первом плане, исключительно овладела безраздельно народным вниманием и воображением; здесь казак Хмельницкий чутьчуть не сделался основателем нового государства, родоначальником новой династии, здесь поэтому старый казак Илья Муромец не удержался при нем даже и есаулом, здесь старые богатыри совершенно исчезли. Притом же в широкой степи было очень бурноветрено: здесь старина, как и все, плохо держалась, разносясь буйным ветром на все четыре стороны. На севере, в лесу, все удобнее удерживалось, удерживалась и старина.

Кроме своих песен и сказок, русский человек охотно слушал и читал сказки иноземные в переводе, каким бы путем они к нему ни приходили, лишь бы удовлетворяли потребности высвободиться из узкой среды будничной жизни, перенестись в другую, новую, более широкую сферу, к делам выше обыкновенных. Сначала эти иноземные сказания, византийские, переходили на Русь в южнославянских, сербских и болгарских переводах, потом, в XVII веке, западноевропейские сказания переходят преимущественно при посредстве польской литературы. Так, уже давно любимым чтением русского грамотного человека были сказания о подвигах Александра Македонского. В XVII веке была известна у нас в русском переводе знаменитая в средневековой европейской литературе троянская история Гвидона Мессинского. В западноевропейских литературах XVII век был временем упадка рыцарского романа, который уже становится здесь чтением простонародья; у нас же во второй половине XVII века западный, рыцарский роман в переводе с польского усердно читается в высшем грамотном обществе, что́ свидетельствует значительное количество списков, является во дворце, между книгами царевичей, под названием «потешных книг». Это явление служит также указанием того возраста, в каком находим народ наш в описываемое время, возраста детского, когда фантазия преобладает и требует чудесного; рыцарский роман – родной брат нашей богатырскоказацкой песне и сказке, а потому должен был найти радушный прием в русском обществе XVII века, и западный богатырь Буовод ’Антона стал таким русским Бовойкоролевичем. Посредством переводов с польского русские люди XVII века познакомились с нравоучительными повестями. В начале XVII века толмач греческого и польского языка Федор Гозвинский перевел басни Эзопа, который, по словам переводчика, «нравоучительная к нам сей беседует и в притчах полезная к житию дарует». Этот перевод не был единственным в XVII веке. В то же время переводились с польского огромные средневековые сборники нравоучительных повестей – Gesta Romanorum (дела римские), Зерцала, собрания анекдотов о знаменитых людях, особенно из греческой и римской истории, так называемая «Апофегмата»; наконец, переводились с польского сборники фацеций, т. е. смешных и скандалезных рассказов и анекдотов, острых слов и шуток (смехотворные повести). Знакомство с иностранными повестями не осталось без влияния, и мы видим в XVII веке попытки к русской повести, где описываются любовные и другие похождения русских людей. Одна из дошедших до нас таких повестей, более древняя, еще связана теми условиями, в которых в старину обыкновенно являлась в русской литературе повесть, сказание, т. е. условиями религиозными. Любовные и служебные похождения одного купеческого сына в царствование Михаила Феодоровича озаглавливаются так: «Повесть зело предивная града Великого Устюга купца Фомы Грутцына о сыне его Савве, как он даде на себе диаволу рукописание и как избавлен бысть милосердием пресвятой богородицы казанские». Другой дошедший до нас образчик русской повести, «История о Фроле Скобееве», уже свободен от этих древних условий.

Но поворот общества на новую дорогу, столь слышный в XVII веке, обозначался не тем только, что переводились и переписывались западные повести, потешные книги, смехотворные повести. Действительно, Запад сманивал русского человека и комедийным делом, и потешною книгою; но поворот главным образом сказывался в том, что сознана была необходимость учиться у Запада, в том, что переводились и переписывались грамматики, арифметики, лечебники, космографии. По русской географии еще с конца XVI века был известен «Большой чертеж земли русской», возобновляемый и дополняемый в XVII веке, вместе с книгою «Большой чертеж», описанием Московского государства по дорогам и рекам. Понятно, что более всего нуждались в книгах люди, часто сталкивавшиеся с западным миром, люди, которые должны были знать, что там делается, в этом мире, которого превосходство так кидалось в глаза. Понятно, что прежде всего нуждались в книгах во дворце и в Посольском приказе, и книги строились в двух экземплярах: один брался наверх, к великому государю, другой отдавался в Посольский приказ. Посол, отправлявшийся за границу, преимущественно в Польшу, привозил с собою большое количество польских и латинских книг. Князь РепнинОболенский, будучи послан в Польшу в 1653 году, по государеву указу купил там следующие книги: 1) лексикон славянорусский – дано 4 ½ злотых польских; 2) гранограф Пясецкого – дано 10 злотых; 3) дикционер, или лексикон Гданский, на трех языках: на немецком, латинском и польском – дано 15 злотых; 4) Гвагвин – дано 40 злотых; 5) Библия на польском языке – дано 50 злотых; 6) книга – описание Польши – дано 24 злотых да от переплету 6 злотых; 7) конституция нынешнего 1651 года, дано левок, всего куплено книг на 25 злотых.

Легко представить, что два знаменитых начальника Посольского приказа, два знаменитых западника, ОрдинНащокин и Матвеев, будут самыми усердными собирателями иностранных книг: в 1669 году ОрдинуНащокину прислано было изза границы 82 латинские книги. Справки непосредственно по русским летописям и хроникам иностранным были тяжелы, явилась необходимость делать из них выборки, а прежде всего составлять наглядные генеалогические таблицы с парсунами (портретами) государей и их гербами, причем как для царя, так и для Посольского приказа необходимо было означить, какой российский государь с какими иностранными государями имел сношения. Матвеев в Посольском приказе с товарищами своими, с приказными людьми и переводчиками, сделал «Государственную большую книгу, описание великих князей и царей российских, откуда корень их государский изыде, и которые великие князи и цари с великими ж государи окрестными с христианскими и с мусульманскими были в ссылках, и как великих государей именованья и титлы писаны к ним; да в той же книге писаны великих князей и царей, и вселенских и московских патриархов, и римского папы и окрестных государей всех персоны и гербы». Персоны эти писали иконописцы Иван Максимов и Дмитрий Львов пять месяцев. Великий государь указал этой книге быть в Посольском приказе, а себе и сыну своему царевичу Федору Алексеевичу указал сделать две такие же книги и в прибавку написать персоны детей своих всех и польских королей с Стефана Абатура (Батория).

В этом же роде дьяк Грибоедов построил «Историю, сиречь повесть, или сказание вкратце о благочестнодержавствующих и святопоживших боговенчанных царях и великих князех, иже в Российстей земли богоугодно державствующих». Труд Грибоедова представляет генеалогическое перечисление лиц с прибавлением витиеватых похвал; цель – вывести род московских государей и примкнуть к ним новую династию. Перечисление государей начинается с Владимира Святого. О переходе первенствующего значения от южных князей к северным говорится так: «По преставлении же великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, Российское царство начат разделятися на многие начала и первоначальство же Киевское и с честию начинашеся преходити инамо. Истинный же наследник отечества Российского царствия великий князь Георгий Долгорукий, иже бысть седьмой сын великого князя Владимира Маномаха, аще и не в Киеве тогда начальствуя, но в Суждале государствуя и в Ростове, честию же преспевая паче всех братий своих». Описав изгнание из Киева Игоря Ольговича Изяславом Мстиславичем, автор говорит: «Великий же князь Георгий Владимирович тогда государствуя в богоспасаемом граде Москве, обновляя в нем первоначальственное скиптродержавие благочестивого царствия, идеже ныне благородное их семя царское преславно царствуют». Перечислив сыновей Долгорукого, Грибоедов продолжает: «Из них же учинися Российского царствия наследник истинный коренеплодитель, первоначальствующим российским самодержцем богохранимый великий князь Всеволод. И уже тогда киевские велицыи князи подручны бяху владимирским самодержцам, в граде бо Владимире тогда начальство удерживавшеся пришествием чудотворного образа богоматери, с ним же прииде из Вышеграда великий князь Андрей Георгиевич и державствовал. А брат его, сей великий богохранимый князь Всеволод Георгиевич, государствова в Переславли, а оттуда по брате его призваше его во Владимир владимирстии люди и тако над всеми владомыми в Российстей земли бысть един всем любим самодержец, такожде и сам всех любя и самодержствуя». Ярослав Всеволодович является старшим сыном Всеволода; о нашествии татар ни слова. После Невского автор сейчас же переходит к Даниилу московскому: «Понеже убо тогда честь и слава великого княжения восхождаше на боголюбивый град Москву». За Даниилом непосредственно следует Калита, за Калитою прямо Иоанн II. Симеон Гордый пропущен. Об Иоанне Грозном такой отзыв: «Еще же и житие благочестно имея и ревностию по бозе присно препоясуясь и благонадежные победы мужеством окрестные многонародные царства прият, Казань и Астрахань и Сибирскую землю. И тако Российские земли держава пространством разливашеся, а народи ее веселием ликоваху и победные хвалы богу воссылаху». О первом браке Грозного говорится: «Законному браку сочетася, избра себе он, великий государь, по своему царскому достоинству богомудрую супругу, аки светлый бисер или анфракс камень драгий, всечестную отроковицу и блаженную дщерь некоего вельможи Романа Юрьевича Романова». Следует похвала Анастасии. После царя Феодора следует известие о происхождении Романовых: «От матери его Анастасии Романовны родословие сице: в древних летех в Российское царствие выехал из Прусские земли государя прусского сын Андрей Иоаннович Романов, а прусские государи сродни Августу – кесарю римскому». Книга, оконченная в 1669 году, первоначально состояла из 36 глав и заключалась длинным описанием объявления царевича Алексея Алексеевича наследником. Впоследствии прибавлены известия о смерти царицы, царевичей, самого царя Алексея Михайловича и о восшествии на престол Феодора Алексеевича.

Любопытно сравнить это произведение московского дьяка с современным произведением малороссийского ученого, с знаменитым Синопсисом Гизеля. Малороссийский ученый начитался польских книг, коротко познакомился с Стрыйковским и высказывает свою ученость тем, что производит русский народ от Мосоха, сына Яфетова, название руссов производит от рассеяния, имя славян от славы, которую предки наши снискали воинскою храбростию, говорит о помощи, поданной славянами Филиппу и Александру Македонским. Основатели Киева, Кий с братьями, происходят от Мосоха; Аскольд и Дир названы потомками Кия; варягов автор называет славянами, а через несколько строк говорит, что князья варяжские пришли от немец; Аскольд и Дир, названные прежде потомками Кия, являются мужами Рюрика, и дело соглашено так: «Беста у Рюрика, князя великоновгородского, некая два нарочита мужа, о них же не бе тамо известно, аще идоша от колена основателя и первого князя киевского Кия». По смерти Ярослава I автор перемешивает князей и события, опуская главное, выставляя незначащее, сопоставляя разноречивые свидетельства об одном и том же событии, как, например, говорит, что Владимир Мономах добыл цепь, пояс и шапку княжую от старосты Кафинского, которого поборол на поединке, и на другой же странице говорит, что все эти вещи были присланы Мономаху из Византии. О Северной России мы не находим ничего в Синопсисе, и после взятия Киева Батыем автор прямо переходит к длинному описанию Мамаева побоища; потом обращается опять к Батыю, к его походам на запад; перечисляет князей северных и южных, говорит о перенесении митрополичьего престола из Киева прямо в Москву, о взятии Киева Гедимином, о разделении митрополии, об учреждении патриаршества в Москве, о превращении княжества Киевского в воеводство, о присоединении Киева к Москве – кратко, в общих чертах.

Таковы были первые попытки, первый младенческий несвязный лепет русской историографии у нас на севере и юге. Разумеется, мы не решимся отдавать преимущества одному сочинению перед другим, заметим только, что царский характер истории Северной России резко сказался в сочинении московского дьяка. Записывание современниками важнейших общих или наиболее занимавших их, наиболее к ним близких событий не прекращается ни на севере, ни на юге; но составление летописных сборников в старой форме останавливается, и вследствие новых потребностей являются сочинения вроде «Истории о царях» или Синопсиса. Наверху у великого государя были уже книги Василиологион – персоны ассирийских, перских, греческих, римских царей и великороссийских великих князей и царей; в 1675 году Матвеев приказал построить еще два экземпляра Василиологиона. В Посольском же приказе при Матвееве построены были книги: Мусы, или Седмь свободных учений в лицах; о Сивиллах; Хрисмологион на откровение сна Даниилом пророком Навуходоносору о четырех монархиях; история о мужественнейших в воинских ополчениях ассирийских, перских, еврейских, греческих, римских царях и великороссийских великих князьях и царях. Слагал эти книги и сбирал из различных книг Посольского приказа эллиногреческого языка переводчик Николай Спафарий да подьячий Петр Долгов. Старанием Матвеева же построена была книга о важнейшем событии для новой династии, о избрании на царство Михаила Федоровича.

В 1650 году вызваны были в Москву два киевских ученых монаха, известные нам Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский, для перевода с Библии греческой на славянскую речь и для риторского учения, дано им жалованья – поденного корму по 4 алтына, питья с дворца по 2 чарки вина, по 2 кружки меду, по 2 кружки пива. В предисловии к Евангелию, переведенному Славинецким, говорится: «По кончине патриарха Питирима царь указал, а собор благословил переводить Библию всю иеромонаху Епифанию Славинецкому, назирати же дело и трудящихся снабдевати указал государь Павлу митрополиту сарскому. Епифаний выбрал себе в помощники Сергия, бывшего игумена путивльского Молчинского монастыря; Евфимия, монаха Чудова монастыря; Никифора, иерея справщика книг; Моисея, иеродиакона Чудова монастыря; Михаила Родостамова и Флора Герасимова, книгописцев книг печатного дела, Симеону же Полоцкому не изволи отец Епифаний у дела сего быти того ради, зане аще и учен бе, полатински точию, гречески же ниже малейше чтолибо знаше. Павел митрополит устрой в дому своем, сущем вне града Москвы, именуемом Крутицы, на горах высоких и крутых над рекою Москвою, тихом сущем месте и безмолвном, приличном делу сему, храмины приличные содела и вертоград разных видов древ и цветов и зелий всяких насади, и источник ископа тещи сладководный за утешение и оградою огради яко ин некий рай». Епифаний мог перевести только Новый завет, потому что умер в 1676 году.

Но старцы не могли ограничиться переводом Библии и риторским ученьем; Епифаний перевел «Уставы гражданоправительственные» из первой книги Фукидидовой истории и из конца панегирика Траяну Плиниямладшего; с латинского: географии 2 части – Европу и Азию; книгу врачевскую – анатомию Андрея Вессалия Брукселенска; о убиении краля Аггельского (английского короля Карла!), гражданство и обучение нравов детских. Сатановский перевел большой сборник О граде царском, или Поучение некоего учителя именем Мефрета, собрано от 120 творцов греческих и латинских, как внешних философов, стихотворцев и историков, врачев, такоже и духовных богословцев и сказателей писания божественного. А писано в той книге имена и свойства, или естественные природы, различных многих зверей четвероногих, птиц, рыб удивительных морских, змиев и всяких пресмыкающихся, каменей драгих, бисер, древес всяких, моря, рек, источников, лесов, четырех стихий: воды, земли, воздуха, огня. Обретаются же еще повести на всякую вещь, философов, царей, врачевание на многовидные болезни, обычаи различных языков, положение стран, выспрь гор, различные семена, злаки травные, притчи и иная многая собранная и в едино место совокупленная. А сложено то все разумом и прикладом в троице св. единому, ко ангелам, к человеку и его добродетелем и злобам, такожде и к коварству демонов и к похвалению святых божиих, к хулению же еретиков удивительным прировнянием и свидетельством Ветхого и Нового завета писанные и с толкованием учителей церковных приводятся. И таковыми приводы и чудным остроумием сочинены поучения на целый год, на все недели и на праздники господские и богородичны и на святых и на всю четыредесятницу по две и по три, всякое же поучение таково есть пространно, что от всякого мочно два и три и четыре и пять поучений соделати». Сатановскому за перевод этой книги велено было давать по гривне на день вместо прежних четырех алтын.

Из обзора этих книг, переводившихся и строившихся преимущественно для дворца и Посольского приказа, мы видим, что вследствие пробудившейся потребности знания особенно нуждались в таких книгах, из которых бы можно было поскорее узнать как можно более необходимых вещей. Для взрослых людей, хотевших быть и слыть образованными, всего нужнее были краткие учебники и энциклопедии, чтоб из немногих книг узнать как можно больше. Но если старик Морозов в разговоре с учеными иностранцами горько жаловался, что в молодости не получил образования, то люди, подобные Морозову, которых становилось все больше и больше, необходимо должны были прийти к мысли дать образование своим детям, чтоб они после не жаловались, будучи принуждены сами, без руководств и опытности, узнавать коечто из коекаких переводных книжек. Поэтому неудивительно, что сперва во дворце, а потом и в домах вельможеских мы видим при детях наставников, людей, способных из многих книг собрать разного рода знания и живым, легким способом передать их молодым людям и при этом, главное, сообщить им средство самим потом продолжать учение, т. е. сообщить им знание иностранных языков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю