Текст книги "История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795—1830)"

Автор книги: Сергей Скибин

Соавторы: Наталья Прокофьева,Валентин Коровин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Что движет твое необъятное лоно?

Чем дышит твоя напряженная грудь?

И вот, наконец, часть тайны, по размышлении, приоткрывается поэту:

Иль тянет тебя из земныя неволи

Далекое светлое небо к себе?

Море лежит между землей и небом, оно, занимая промежуточное положение, открыто тому и другому. Это особая стихия – ни земля, ни небо, – но им подвластная. Море не может вырваться из земной тверди, но его манит небо, и море стремится к нему, никогда его не достигая. С землей связана его скованность, неволя, с небом – светлые чистые порывы. Не так ли и человек, погруженный в земную суету, рвется в небесную безбрежность, в вечные края Божьего царства, жаждет идеала и желает его? Море полно «сладостной жизни», оно счастливо, когда небо открыто его «взору». Ему передается чистота небесного блаженства («Ты чисто в присутствии чистом его»). Так и человек, следующий Божественным предначертаниям и помыслам, остается нравственно чистым душой. Но едва темные тучи закроют ясное небо, море охватывает тревога, его настигает смута, оно утрачивает идеал, не «видит» его

и, чтобы не потерять совсем, «терзает» «враждебную мглу». Победив тьму, оно еще долго не успокаивается. Из этой картины, нарисованной Жуковским, следуют несколько выводов. Во-первых, для Жуковского море – подвижная стихия; его спокойствие обманчиво, мнимо; причина тревоги лежит в самом его положении между землей и небом; любуясь небом и стремясь к нему, оно всегда опасается, что небо отнимут злые силы, и море потеряет предмет своих стремлений и упований («Ты, небом любуясь, дрожишь за него»). Во-вторых, картина, созданная Жуковским, религиозна и философична. Она связана с его представлениями о земной неволе, земной суете, в которой нет совершенства, и о небесной безупречной чистоте и красоте, к которым все сущее испытывает неотразимое тяготение, томление, порыв. Это стремление к лучшему и есть закон, лежащий в основе бытия. В-третьих, элегия Жуковского имеет в виду не только море, не только природу. Оно относится к человеку и к человечеству. Они не могут существовать, жить, дышать без идеала. Иначе они лишатся смысла и цели, вложенных в них Творцом. Но небо, независимо от человека и человечества, может быть скрыто от них враждебными темными силами, и тогда неизбежны смута, беспокойство, угроза самой их жизни. Поэтому мысль, чувства человека, его душа и дух обречены на вечное беспокойство, на вечную тревогу, пусть скрываемую, но присущую им изначально. Причина этой тревоги лежит вне человека, но волнуется он за себя – за то, что исчезнувшее небо, исчезнувший идеал сделают бессмысленной его жизнь и погрузят ее в темноту, подобно тому, как мгла покроет землю, оставшуюся без солнца, как уйдет свет из души, потерявшей веру в Бога.

Знакомство с некоторыми лирическими стихотворениями Жуковского позволяет уточнить и расширить впечатления от его поэзии.

ПОНЯТИЕ О ЛИРИЧЕСКОМ ГЕРОЕ И ПОЭТИКЕ ЖУКОВСКОГО

Так как поэзия, по представлению Жуковского, соединяет земную и небесную жизни, то она мыслится поэтом особым духовным пространством. В нем поэт проживает еще одну жизнь. Получается, что у Жуковского как бы две жизни: одна – земная, другая – воображаемая, залечат ленная в поэзии. Одна соответствует всем биографическим фактам, другая – только избранным. Из земной жизни складывается доподлинная житейская биография Жуков-ского-человека, из воображаемой, поэтической – жизнь Жуковского-лирика. Они похожи и не похожи друг на друга.

Лирические узоры песнопений Жуковского опирались не на житейски точную биографию, а на те тщательно отобранные биографические факты, которые укладывались в его мыслимое, идеальное представление о своем уделе. В земной жизни развертывалась биография Жуковского, в поэтической – судьба, которую он себе желал и о которой мечтал. По канве своей житейской биографии Жуковский вышивал свою воображаемую и обобщенную жизненно-поэтическую участь.

Между Жуковским-человеком и его лирическим образом установилось прочное единство, но не тождество. Такого единства русская поэзия еще не знала. «До Жуковского, – писал

В.Г. Белинский, – на Руси никто и не подозревал, чтоб жизнь человека могла быть в такой тесной связи с его поэзиею и чтобы произведения поэта могли быть вместе с лучшею его био-графиею». Свой лирический образ Жуковский и хотел оставить потомкам. Так как житейская биография автора совпадает и не совпадает с его лирической «биографией», то в литературоведении для их различения ввели понятие лирический герой.

Лирический герой – это лирический образ, в котором запечатлелась личность автора, его идеальное «я». Лирический герой – это жизнь души поэта, которая выступает в стихах от первого лица, от лица «я».

Лирический герой – понятие, пришедшее в литературу вместе с лирикой романтизма. Оно свойственно не только Жуковскому, но и другим поэтам-романтикам.

Образ лирического героя отличается от жанрового образа поэта в лирике классицизма, условность которого определена жанром. Если поэт-классицист пишет оду, то он (так предписано жанром, «жанровым мышлением») надевает маску государственного мужа, патриота империи, которую славит. Если он пишет идиллию или эклогу, то предстает пастушком. Если пишет элегию, то выбирает маску несчастного влюбленного. Он меняет маски в зависимости от того, к какому жанру принадлежит создаваемое им стихотворение. В отличие от жанрового образа поэта в классицизме лирический герой в романтизме – единый образ, проходящий через всю лирику поэта-романти-ка. Он обладает устойчивыми чертами, потому что душевная жизнь автора-поэта протекает в зависимости от системы взглядов, убеждений, настроений, чувств, которые не имеют к тому или иному жанру прямого отношения. Одни и те же стороны души поэта могут быть воплощены и в оде, и в элегии, и в послании, и в песне, и в романсе, и в балладе, и в поэме. Для передачи сокровенных душевных движений души романтик не знает, в отличие от поэта-классициста, жанровых преград и жанровой неволи. Он свободен от жанрового мышления или, по крайней мере, стремится таковым стать.

Особенность лирического героя Жуковского заключается в том, что он чрезвычайно обобщен (в стихотворениях, написанных от первого лица), что его мысли, чувства и переживания еще мало индивидуализированы. Жуковский пишет о себе как о человеке вообще, а не как о данном, конкретном индивидууме.

Для того чтобы выразить внутренний мир, «душу», «я» в образе лирического героя, Жуковскому нужно было преобразовать тогдашний поэтический строй русской поэзии, ее семантико-стилистическую систему, основанную на рационалистических принципах отношения к поэтическому слову, характерных для поэзии XVIII в.

В слове содержатся основные и второстепенные значения, слово может заключать в себе эмоциональные признаки и оттенки. Рационалистическая поэтика строилась на основных, предметных значениях слова. Например, слово стол могло характеризоваться свойствами – квадратный, круглый, черный, деревянный, обозначая форму, цвет, материал; слово река обладало присущими реке естественными признаками глубины, прозрачности, быстроты, ширины и т. д. Такие признаки, принадлежащие самому предмету или явлению, называются объективными, предметными, вещественными, основными, прямыми.

В стихотворении Державина «Соловей» есть стихи:

На холме, средь зеленой рощи,

При блеске светлого ручья,

Под кровом тихой майской нощи Вдали я слышу соловья.

Державин точно определяет пространство и время, называя их признаки: «холм», «зеленая роща», «блеск светлого ручья», «тихая майская нощь», «соловей». Читатель понимает, что поэт описывает позднюю весну («майская ночь», «зеленая роща», «соловей»). Эпитеты, которые использует Державин, объективны, предметны: «зеленая» – обозначение цвета, «майская» – времени. Эпитет «тихая» означает в контексте стихотворения – «безветренная», т. е. в нем преобладает объективное значение слова. То же самое можно сказать и об эпитете «светлый» (для сравнения вспомним у Пушкина – «Печаль моя светла» или выражение «светлая грусть»).

Казалось бы, Державин нарисовал вполне «реальную» картину: в мае роща зеленая и поют соловьи. Однако ночной весенний пейзаж Державина условен. Обратим внимание на слова «зеленой рощи» и «кровом тихой майской нощи». Можно эмпирически доказать, выйдя ночью, что листва на деревьях не зеленая, а темная и даже черная, независимо от того, есть на небе луна или нет (есть поговорка: «ночью все кошки серы»). Значит, Державин не мог видеть зеленого цвета рощи. Почему же он написал «зеленая роща»? Да потому, что он знает (ему говорит об этом рассудок, ум, разум), как знаем и мы, что весной деревья покрываются зелеными листьями. Державин и рассудил, что в любое время суток весной деревья зеленые и даже в том случае, если в данный момент для поэта-наблюдателя они вовсе не зеленые. Эпитет «зеленая» связан, стало быть, не с непосредственным созерцанием, восприятием и переживанием, не с чувствами поэта, а с логическим, рациональным, рассудочным знанием. Поэтому пейзаж, нарисованный Державиным, вполне объективен, но психологически не конкретен, а это делает его условным. Между разумом поэта и его чувством возникло противоречие.

Вот начало одной из лучших элегий Жуковского «Вечер»:

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в реку!

Почти все слова, кроме эпитета «светлый», не содержат предметных признаков («тихая», «гармония», «приятна», «сверкание»). Жуковский, в отличие от Державина, отвлекается от них. По описанию Жуковского нельзя сказать о ручье – прозрачен он или мутен, глубок или мелок, широк или узок. Но зато на первый план выдвинуты особые эмоциональные признаки: «тихая гармония», которая «приятна» поэту, «сверкание». Если сравнить одно и то же слово «тихая» у Державина и у Жуковского, то ясно, что у Жуковского оно означает «умиротворенная», «придающая согласие», «вселяюшая спокойствие», – свойства, далекие от предметных и передающие впечатление, которое ручей вызвал в поэте. Жуковский оживляет в слове добавочные эмоциональные оттенки, скрытые в самом слове. На этом общем стилевом фоне и слово «светлый» («по светлому песку») получает дополнительный смысловой отблеск. Жуковский намеренно отвлекается от цвета песка (ср.: «желтый»), а повышает эмоциональную нагрузку, падающую на эпитет. Все слова подбираются с таким расчетом, чтобы вызвать у читателя определенное эмоциональное впечатление, эмоциональное состояние, причем такое, какое овладело самим поэтом. Жуковскому необходимо, чтобы читатель чувствовал то же, что и он, чтобы тревоги ушли прочь, душа успокоилась и могла в этом гармоничном состоянии без усилий воспринимать красоту и предаться поэзии.

Следовательно, Жуковскому мало нарисовать картину природы – ему нужно посредством пейзажа и через пейзаж передать свою душу. В стихотворении «Невыразимое» он говорит, что описания природы «легко ловит мысль крылата», что простая передача красоты природы не составляет труда. А вот выразить то, что «слито» с этой красотой, те душевные движения, которые она вызвала, те переживания, которые она всколыхнула, – это представляет настоящую поэтическую трудность и почетную задачу лирика. Поэтому в стихотворениях Жуковского за картиной природы всегда виден пейзаж души.

Жуковскому важно передать личное впечатление, личное переживание, навеянное природой, и внушить читателю свойственные поэту чувства и настроения.

С точки зрения классицистической поэтики появление последующих за пейзажем строк рационально оправдать нельзя – непонятно, почему вслед за описанием природы поэт вдруг призывает Музу:

Придя, о Муза благодатна,

В венке из юных роз с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды И, звуки оживив, туманный вечер пой На лоне дремлющей природы.

Логическая связь при переходе от описания «ручья» к «Музе» разорвана. Но логика все-таки есть. Только не логика рассудка, а логика чувства.

У Жуковского пейзаж сопряжен с конкретным психологическим переживанием. Поэт сливает пейзаж и свое переживание. Между ними возникает прочная связь, но не отвлеченно-логическая, а конкретно-психологическая. Игра природы (ручей вьется по светлому песку, его «гармоническое» журчание «приятно», его сверкание радостно) символизирует ее духовно-творческую силу. И эта сила настолько велика, что «светлой», наполненной «тихой гармонией», «сверканием» оказывается душа поэта. И невозможно сказать, то ли природа привносит в душу «гармонию», то ли «гармония» в душе переносится на природу. Душа поэта, полная «гармонии», готова к творчеству и предчувствует приход вдохновения. Так устанавливается родство между душой природы и душой поэта, которое трудно понять рассудком, но которое внятно чуткому сердцу.

Заслуга Жуковского состоит в том, что он расширил поэтический словарь русской лирики и всколыхнул в слове его эмоциональные значения и оттенки, вызвал к жизни дополнительные, добавочные смыслы, нужные для передачи личных переживаний и настроений.

Своими элегиями Жуковский вдохнул в русскую поэзию новое содержание и преобразовал ее строй. В элегиях содержание грустно не потому, что так велят «правила» искусства, а вследствие сложившегося у поэта миропонимания.

НРАВСТВЕННЫЙ ПАФОС ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО. «ТЕОН И ЭСХИН»

Бесценна роль Жуковского в нравственном влиянии на русскую публику и на русскую литературу, которые он обогатил истинно-человеческим, глубоко гуманистическим содержанием.

Преимущественная тональность стихотворений Жуковского – очарованность бытием, миром, созданным Богом, и разочарованность обществом. Жуковский искренно неудовлетворен царившими в его время моральными нормами. Жалобы на жизнь он связал с собственной участью и придал им обобщенное значение благодаря религиозно-гуманистическому пониманию человека.

Эти настроения он выразил в программном стихотворении «Теон и Эсхин». В нем есть строки, в которых выразилось нравственное существо поэзии Жуковского:

При мысли великой, что я человек,

Всегда возвышаюсь душою.

Жуковский задумался над тем, что составляет счастье человека: слава, богатство, карьера, чин, должность или гордое личное достоинство, незапятнанная личная честь, крепкая дружба, большая любовь, стойкая и неослабевающая вера. Два героя – Теон и Эсхин – по-разному смотрят на счастье человека. Эсхин искал его за пределами собственной души, во внешнем мире, в отдаленных краях, в наслаждении. И не нашел. Мудрец Теон тихо жил в родном краю и весь был погружен в заботы о своей душе. И хотя его настигло горе (умерла его подруга), Теон обрел подлинное счастье. Он понял, что счастье – в его душе, во всем его человеческом существе, и ничто – никакие временные блага – не могут его заменить. Даже страдание, пережитое Теоном, становится для него источником новых человеколюбивых чувств: оно укрепляет его душу, учит безропотно принять закон природы, а могила подруги умеряет его скорбь, потому что любовь Теона не иссякла, и он верит, что в будущем его ждет радостное свидание с любимой. Там, в загробном мире, они уже никогда не расстанутся и ничто не сможет их разлучить.

Счастье человека и смысл его жизни, убежден Жуковский, состоят не во внешнем интересе, а в нем самом, в силах его души.

Так как в реальном мире между просвещенной, глубоко нравственной личностью с ее большими духовными запросами и косным обществом, погруженным в эгоистические заботы, пролегла пропасть, то личность в поэзии Жуковского отчаянно одинока. Она находит понимание лишь среди немногих людей, разделяющих нравственные чувства поэта (Жуковский даже адресовал своим друзьям сборник стихов «Для немногих» ^{29 ). Однако одиночество не отвращает поэта от всего мира. Душа человека необъятна, она вмещает в себя всю Вселенную и сама является ею. Жуковский принимает жизнь даже с ее страданиями и печалями, потому что они содействуют нравственному возвышению личности («Все в жизни к великому средство»).}

Поэт верил, что в конечном итоге прекрасное и возвышенное в человеке победят. Но торжество их наступит за пределами земного бытия, в той вечной, совершенной жизни, которая зовется Царством Божиим.

С течением времени Жуковский все чаще и чаще, все убежденнее и настойчивее говорит в своих стихах о вечном идеале человечности, о вечной красоте, которые противостоят земной суете, жестоким обстоятельствам, несовершенной действительности. Он пишет о стремлении души в запредельное «Там», в заповедную область света, любви, покоя, прекрасного. Из тесных и узких пределов существенности, из грешной земной юдоли, называемой «Здесь», душа поэта порывается в просторы чистого и светлого блаженства. Этим настроениям посвящены стихотворения «Цвет завета», «Я Музу юную, бывало...», « К мимопролетевшему знакомому Гению», «Жизнь», «Лалла Рук», «Видение поэзии в виде Лалла Рук», «Мотылек и цветы», «Таинственный посетитель». Тем самым в поэзии Жуковского со всей полнотой и остротой проявилось типичное для романтизма романтическое двоемирие.

Своеобразие Жуковского состоит в том, что поэт увлекает не конкретным изображением того и другого мира (они выражены поэтическими формулами стихотворения «Таинственный посетитель» – «Здесь» и «очарование Там»), признаки и даже контуры которых под его пером ускользают, а намеком на присутствие идеального мира в земном, томлением, порой вдохновенным порывом к идеальному миру. В описаниях у него преобладает зыбкость очертаний. Он передает не конкретный пейзаж, а пространство, воздух, даль, звуки – все, что нельзя потрогать, осязать, а можно только ощутить, обонять, увидеть, почувствовать. Жуковский уносит читателя в неведомую даль очарования, убеждая в передаче дуновения красоты, ее дыхания, ее незримым, но внятным душе присутствием. Он внушает читателю мысль о совершенстве и гармонии неземного мира и этим побуждает сбросить груз земной суеты, презреть мелкие интересы и оживить истинно человеческие свойства.

ЖАНР БАЛЛАДЫ

Столь же решительной перестройке, как и лирические жанры, подверглись и лироэпические, в частности баллада – жанр, непосредственно связанный с исторической жизнью народа.

Романтики глубоко интересовались народной культурой и ее национальным своеобразием. Среди баллад различались французская народная баллада с особой строфикой и системой рифмовки, с плясовым ритмом, английские шотландские и немецкие народные исторические песни. В русском фольклоре к балладам ближе всего исторические песни, однако они лишены фантастики и таинственности.

Европейская народная баллада обычно содержит эпическое и лирическое начала. В основе сюжета баллады лежит предание, легенда, исключительное, страшное, необыкновенное событие, к которому персонажи и народное мнение выражают свое эмоциональное отношение.

Романтики сразу же обратили внимание на жанр баллады. В нем было удобно опереться на происшедшую в средневековье историю и раскрыть психологические мотивы поведения действующих лиц, обусловленные не только личной логикой персонажей, но и независимыми от них внешними законами. Баллада предоставляла поэту широкую возможность выразить внутренний мир личности. Кроме того, в классицистической жанровой иерархии баллада считалась «средним» жаром. А романтизм, как всякое художественное направление, стремился к тому, чтобы освоить не только малые лирические жанры, но и средние, и монументальные. Баллада была жанром, словно бы специально приготовленным древней народной поэзией для романтизма. Своими обработками народной баллады романтики создали литературную балладу с обязательным фантастическим или мифологическим сюжетом, подчеркнув господство высших сил или Рока над человеком.

У Жуковского встречаются три типа баллад – «русские» (некоторым балладам он дает такой подзаголовок; среди них – «Людмила», «Светлана», «Двенадцать спящих дев»; вслед за Жуковским такими же подзаголовками снабжали свои баллады и другие отечественные авторы), «античные» («Ахилл», «Кассандра», «Ивиковы журавли», «Жалобы Цереры», «Элевзинский праздник», «Торжество победителей»; античный, мифологический сюжет – приобретение литературной баллады, поскольку народная баллада основана на средневековом предании) и «средневековые» («Замок Смальгольм, или Иванов вечер», «Баллада о старушке...», «Поликратов перстень», «Рыцарь Роллон» и др.).

Все названия баллад условны и связаны с тем, какой сюжет развивается в балладе. Подзаголовок «русская баллада» подчеркивал также переделку средневековой баллады в национальном духе. В «русских балладах» Жуковский воскрешает старинный мотив народных исторических и лирических песен: девушка ждет милого друга с войны. Сюжет разлуки влюбленных необычайно важен, потому что в нем живет народная мораль, принимающая часто наивно-религиозную форму. Все баллады объединяются гуманным миросозерцанием, общим для жанра в целом.

В литературной балладе любое историческое или легендарное предание может стать сюжетом, в том числе современное (например, «Ночной смотр» Жуковского и «Воздушный корабль» Лермонтова). Историческое время и историческое место действия в балладе условны. Такие события, которые произошли, например, в средневековье, могли быть в литературной балладе приурочены и отнесены к античности, к Греции или Риму, к современной России и вообще к выдуманной, небывалой стране. На самом деле все действие совершается вне истории и вне конкретного пространства. Время и пространство баллады – это вечность, живущая по постоянному графику: утро, день, вечер, ночью Все временное, исторически преходящее отступает на второй план. Точно так же пространство баллады – весь мир, вся вселенная, у которой тоже есть свои постоянные места – горы, холмы, реки, равнины, небо, леса. Они опять-таки не прикреплены к какой-либо одной стране. Действие баллады развертывается на виду всей вселенной как во времени, так и в пространстве. Человек в балладе поставлен лицом к лицу с вечностью, со всей судьбой. В таком сопоставлении главную роль играют не его социальное или материальное положение, знатен он или незнатен, богат или беден, а коренные свойства и всеобщие чувства. К ним относятся переживания любви, смерти, страха, надежды, гибели, спасения. Все люди бывают недовольны, и время от времени из их уст раздается ропот, все на что-то надеются, чего-то опасаются, испытывают время от времени страх, и все знают, что рано или поздно умрут. В большинстве баллад Жуковского герой, героиня или оба персонажа недовольны судьбой и вступают с ней в спор. Человек в балладе отвергает свою судьбу, а судьба, становясь еще более свирепой, настигает его и является в еще более страшном образе.

Жуковский начал с русских баллад. В них господствовал тон меланхолической любви, наслаждения печалью, который распространился затем на античную и средневековую баллады, постепенно тема любви уступила место нравственно-гражданским, моральным мотивам, выдержанным, однако, в лирическом ключе. Затем, во второй половине 1830-х годов, балладное творчество Жуковского иссякает, и поэт переходит к большим эпическим формам – поэмам, повестям, сказкам.

РУССКИЕ БАЛЛАДЫ. «ЛЮДМИЛА»

Одним из самых жутких сюжетов в немецкой народной поэзии был сюжет о женитьбе мертвеца на живой девушке. Европейские предромантики и романтики любили такие сюжеты за их выразительный национальный колорит, за «дикость» и «грубость» нравов, за презрение ко всему нормальному и рассудочному. Одну из таких баллад немецкого поэта Г.А. Бюргера «Ленора» Жуковский и выбрал для перевода-переложения. Свою балладу Жуковский назвал «Людмила» (1808).

Жуковский не собирался точно переводить балладу (он сделал это позднее, оставив заглавие Бюргера). Его цель была иной – создать оригинальное произведение по мотивам баллады немецкого автора. И хотя Жуковский дал «Людмиле» подзаголовок «русская баллада», воспроизведение национального колорита также не стало его задачей. Он лишь слегка окрасил балладу в русские тона – приурочил действие к русско-ливонским войнам, ввел русские понятия и реалии, которые не встречались у Бюргера, заменил имя героини (немецкое Ленора на славянское Людмила). Однако русский колорит имеет второстепенное значение и подобен больше театральной декорации, которая легко может быть убрана со сцены и на ее место поставлена другая.

В балладе «Людмила» героиня ждет жениха с войны, тоскует о нем и, наконец, потеряв надежду, отчаивается. «Сердце верить отказалось», – комментирует Жуковский. Выражение это несет два смысла: у Людмилы иссякла вера как в то, что жених жив и что он возвратился, так и в милость Бога, пообещавшего ей вернуть жениха живым с войны. Она думает, что жених умер, что Бог не выполнил своего обещания и что это приговор судьбы, лишивший ее счастья. И тогда раздается ее ропот на Бога, на Провидение.

Бунт против Бога, против судьбы – явное (в других балладах – скрытое) богоборчество. Ропот на свою незавидную участь – непростительный грех. И мать укоряет Людмилу. Но героиня ей отвечает: «Что, родная, муки ада? С милым вместе – всюду рай». Людмила сопоставляет свои беды с очень высокими понятиями – адом и раем. Она хочет сказать, что без любимого ей всюду уготован ад, что она вынесет муки ада, лишь бы быть вместе с ним. Без любимого даже рай превращается для нее в ад, а с любимым ад становится раем. Отчаяние сместило у Людмилы все ценности мироустройства. В этом и состоит ее грех. Как Фауст продает свою душу Мефистофелю ради познанья, так Людмила жертвует своей душой ради любви. Олицетворением судьбы предстает в «Людмиле» ночной всадник, который под видом жениха является к ней и увозит на кладбище, где ее ждет могила. Так опровергаются слова Людмилы, будто ад может стать раем. Не может, даже если там героиня пребывает с любимым. Судьба оказывается сильнее героев, и Божий суд всегда окончателен. Он торжествует.

Этот сюжет – победа судьбы над человеком, который, сталкиваясь с роком, ропщет на Божью несправедливость, – основан на необычных обстоятельствах и необычном поведении героев. Исключительность и фантастичность балладного мира породили жанровое единство баллады и совокупность составляющих ее признаков.

Баллада порывает с рационалистической логикой, со здравым смыслом. Она не допускает вопросов рассудочного толка. События, фабулу и сюжет баллады надо принимать такими, какими они предстают у автора, рассчитывающего на понимание условности ситуаций. Всадник, явившийся к Людмиле под видом жениха, увлекает ее, и она едет с ним в его жилище.

По дороге он прозрачно намекает Людмиле, что дом ее жениха – гроб. Критики первых баллад Жуковского недоумевали, почему, например, Людмила, несмотря на явные намеки всадника, прикинувшегося женихом, и предупреждения нечистых сил, все-таки спешила за мертвецом и сама влеклась к гибели. Они допускали фантастику в балладу, но требовали, чтобы героиня поступала правдоподобно. Между тем Людмила у Жуковского словно не внимает никаким мрачным предостережениям. Она прислушивается только к голосу собственного сердца. Рядом с ней ее милый, и она вся отдается своему чувству.

Сюжет баллады строится так, что рациональная логика поведения героини исчезает, утрачивает свои права. Отсюда, по мнению критиков, возникают сюжетные несообразности, логически необъяснимые поступки героев. Однако в балладе Жуковского берет верх логика чувства. Баллада выбирает такие сюжеты, в которых можно было передать сложность внутреннего мира героев, неподвластных логике реальности, выходящих за грани предуказанного и очевидного поведения. Балладная ситуация смещает реальность и дает почувствовать не только противоречивость личного чувства, но и противоречивость всего бытия. Рациональные поступки всюду оказываются посрамленными. Людмила поверила разуму, убедившему ее в смерти жениха, а не сердцу и была наказана роковой встречей с ночным гостем, который внезапно обернулся мертвецом. Естественная ее радость вдруг сменилась испугом и страхом, которых она раньше даже не чувствовала. Всюду в балладах ощутимо присутствие судьбы и непредвиденное вмешательство вне личных, сверхъестественных, роковых сил.

Это одна сторона. Другая заключена в том, что балладе присуща фантастика. Читатель понимает, что мир баллады – предание, легенда, фантастика – события исключительные, чудесные. А это означает, что происшествия баллады предстают в двойном свете – реальном и нереальном, в их правдивость нужно верить и нельзя верить. Фантастика уберегает читателя от буквального восприятия событий. Она смягчает страшное, ужасное, не дает испугаться и вместе с героями провалиться в мрачную бездну. Читатель начинает понимать, что автор-бал-ладник ведет с ним литературную игру. Все, что совершается в балладе, напоминает сон, и читатель словно находится в двух состояниях одновременно – во сне и наяву. Только в финале, когда Людмилой овладевает испуг, когда страх поглощает ее душу, колебание между явью и сном разрешается в пользу яви. Сон превращается в явь, и путь спасения для героини отрезан. Окончательную точку ставит приговор Божьего суда.

Трагический конец баллады «Людмила» предупреждает о том, что может произойти с человеком, если он будет роптать на Бога и, отчаявшись, откажется верить и впадет в уныние. Разочарование и отчаяние, хочет сказать Жуковский, относятся не к мироустройству вообще, а только к земному порядку, в котором все несовершенно. Разочарование не абсолютно, а только относительно.

«СВЕТЛАНА»

Очевидным доказательством в пользу этих взглядов мягкосердечного поэта служит его вторая баллада на тот же сюжет из Бюргера «Светлана» (1808—1812). Фабула ее повторяет фабулу «Людмилы»: Светлана раздумывает о женихе, от которого «вести нет», и томится в разлуке с ним.

Мотив ожидания суженого вставлен Жуковским в более широкую раму: Светлана предстает перед читателем в чрезвычайно ответственный момент девичьей судьбы, на пороге важной перемены в жизни. Она должна проститься с беспечным девическим житьем («веселость... дней ее подруга»). Будущее замужество одновременно пленяет ее и страшит загадочной неизвестностью. Может случиться и так, что в грядущем героиню ожидает не любовь, а «бедствия рука». Жуковский выбрал для баллады особую жизненно-психологическую ситуацию: перемену в судьбе, которую героиня переживает остро и напряженно. Поэт намеренно вырывает Светлану из привычных и устойчивых связей и отношений, из обычного повседневного быта, который ее окружал, и впрямую ставит лицом к лицу с неизведанным и полным тайны предстоящим жребием. Этот сюжетный ход, известный и по балладе Бюргера, и по балладе «Людмила», обрастает в «Светлане» чисто русскими приметами, традициями, обычаями и поверьями. Главное в том, что в «Светлане» героиня наделена русскими чертами национального характера – верностью, сердечностью, кротостью, добротой, нежностью, простотой. От духовных и душевных сил героини зависит, будет ли она счастлива или ее ждет беда. Так Светлана поставлена перед судьбой.