Текст книги "Приключения Сэмюэля Пингля"

Автор книги: Сергей Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Нет! нет! – чуть не зарыдал я, так как теперь левая рука Годвина рвала волосы на его голове.

– Пингль требует только одного – возможности доказать, что он Пингль.

Годвин заложил правую руку за борт сюртука и отчетливо произнес, чеканя слова, как новенькие гинеи:

– Прошу об удовлетворении просьбы.

Он упал на свое место в совершенном изнеможении. Я отчетливо видел, как от его головы шел пар. Мною овладело безумное желание поцеловать защитника, но звонок судьи помешал этому.

– Исходя из того, что решающим...

Так начал судья, и мне казалось, что он не говорит, а что-то жует. Слова причудливо сплетались в тончайшие узоры, то ехидно высмеивая Годвина, то касаясь судьбы юноши, отданного в руки правосудия. Этот судья был тоже хитрецом и стилистом. Голос его начинал приобретать густоту и окраску. Слушая его, я то возносился на вершины надежд, то низвергался в бездны отчаяния. И вот когда мелодия в голосе судьи уже звучала трагически, он внезапно снизил тон:

– Постановляю: предоставить обвиняемому возможность доказать свою личность, проделав перед судом смертельный номер цирковой программы.

II

Заседания суда по моему делу были прерваны на десять дней. В течение этого срока я должен был подготовиться к выступлению.

Жизнь моя в тюрьме с того момента, как меня привезли из суда. изменилась как по волшебству.

– Ого, ты не простая птичка,-сказал Джиге, входя за мной в камеру и захлопывая дверь. – Как вы с Годвином обработали судью... Восхитительно! Ты, конечно, проголодался? Я распорядился подать тебе обед сюда. Повар смотрителя недурно делает паштеты. Закажи, кстати, что-нибудь и на ужин...

– Милый Джиге, вы издеваетесь, – горько усмехнулся я.

Тот почти обиделся.

– Над артистом? Над чемпионом? Это не в моем характере. У меня два сына оба спортсмены. Они бредили "Человеком легче воздуха", когда вернулись с твоего дебюта в "Колоссэуме". И неужели, дружище, жизнь не научила тебя не удивляться?

Принесли роскошный обед. Я проглотил его, как иигшу глотает мышонка.

Джиге критически оглядывал камеру.

– Рядом освободилось прекрасное помещение. В нем полгода прожил один очень остроумный парень, оправдавшийся перед судом, хотя его накрыли за расплавкой сейфа в кладовой банка. -Надеюсь, что пребывание в его камере принесет тебе окончательное счастье...

После обеда я перешел в соседнюю камеру. Там стояла прекрасная мебель, мягкая постель, мраморный умывальник. Недоставало только картин в золотых багетах.

– Ущипните меня за нос. Джиге, чтобы я проснулся, – попросил я, с наслаждением располагаясь в мягком кресле.-Что произошло, Джиге?

Надзиратель приятно улыбался.

– Сенсация произошла, друг. Везет вашему брату. Теперь все газеты только и будут писать о тебе. Ха, "Человек легче воздуха"! Ты будешь принимать посетителей?

– Мистера Годвина?

– Адвокаты не в счет. А репортеры? Журналисты? Сочинители забавных историй? Фотографы? Кинохроникеры? Не давай им снимать тебя бесплатно. Закутай лицо полотенцем. Тогда они скоро раскошелятся...

Можно было бы посмеяться над этими советами Джигса, но дело предстояло серьезное. В том, что мое заявление действительно произвело сенсацию, я не сомневался. Но через десять дней я должен был лечь в катапульту. Вот что меня ужасало.

Вскоре явился Годвин вместе с двумя джентльменами.

– Ну и хорошенькую же кашу ты заварил, Пингль! растопырил руки один из них, лишь только вошел в камеру. Это был директор "Колоссэума". Он долго не мог успокоиться. – Ах, какие ты убытки причинил мне, когда сорвал свои гастроли! Но я говорил: "Он вернется".

– А это доктор Вилсон, – представил мие Годвин другого джентльмена, серьезного сухого человека, затянутого в сюртук. – И не будем терять драгоценного времени. Господа, дело вот какого рода. Для нас нет никакого сомнения, что мистер Пингль есть мистер Пингль. Верно и то, что он проделал в свое время знаменитый прыжок. Теперь он должен повторить его перед судом...

– Должен,-вздохнул я, сознавая, что заварил кашу.

– Катапульта цела как будто, господин директор? – спросил Годвин.

– В полной исправности, – наклонил голову директор.

– А мистер Клипс? – воскликнул я.

Директор потупил глаза.

– Пока не спрашивайте о нем, Пингль. Есть обстоятельства, мешающие...

Годвин замахал на директора руками,

– Не касайтесь деталей. Необходимо проверить, находится ли Пингль в форме... Ваша катапульта какую допускает перегрузку?

– Не более полуфунта. Даже меньше...

Годвин в волнении забегал по камере, потирая руки.

– Вот видите... Надо, чтобы вес "Человека легче воздуха" соответствовал силе пружины катапульты. Осмотрите парня, Вилсон. Раздевайтесь, Пингль...

Мне пришлось раздеться. Все трое осмотрели меня с ног до головы, пощупали мускулы на руках и на ногах. Доктор измерил меня лентой вдоль и поперек, что-то пошептал, высчитывая в уме, и подвел научный итог:

– Парень не дотягивает шести фунтов в весе...

– Тогда катапульта забросит его на галерку, – задумчиво произнес директор. – Придется менять пружину...

– Мы откормим его, – сказал доктор важно. – Диета по моему способу. Сладости, белки, немного жиров. Массаж всего тела два раза в день. Постоянный контроль веса. Упражнения на турнике...

–_ Я уже предвидел это и распорядился, – заявил директор.

– Тогда я спокоен, – широко улыбнулся Годвин. – Надо приступать к тренировке сейчас же...

"Деньги делают все дела", – говорит индусская поcловица. Деньги директора превратили мою камеру в удивительное сочетание санатория с тренировочным залом. Арестанты в полосатых куртках принесли сюда точные весы и установили турник. Облаченный в тепленькую пижаму, я усиленно питался и занимался собственным взвешиванием. Потом меня массировали; я отдыхал, по расписанию проделывал упражнения и с удовольствием отмечал, как нарастали и крепли мои мускулы. Годвин, директор и доктор Вилсон навещали меня ежедневно.

А там, за стенами тюрьмы, плескалось житейское море, и только глухой отрывочный шум его доносился до моего слуха. Восторженные почитатели цирковых трюков присылали мне цветы. Камера становилась похожей на оранжерею. На мое имя приходили письма и телеграммы, но Джиге имел твердую инструкцию не тревожить меня корреспонденцией, да я и не имел времени читать ее. Только раз массажист случайно забыл у меня газету, и я прочитал о себе.

Редакция передавала как достоверное, что известный миллиардер Хопхар два года назад купил у дирекции "Колоссэума" всю аппаратуру смертельного номера "Человек легче воздуха" и несколько раз вызывал желающих повторить мой прыжок. Но девять смельчаков один за другим разбивались насмерть, потому что попадали головой в землю, мимо бака. Миллиардеру же, страстному любителю рискованных видов спорта, очень нравилась такая занимательная игрушка. Он ищет десятого. Но вот уже год, как на всем земном шаре не находится человека, решающегося быть подброшенным катапультой. Конечно, мистер Хопхар ни на секунду не сомневается, что подсудимый совсем не тот чемпион, который когда-то ухитрился попасть именно в бак. Но мистер 'Хопхар сейчас в восторге, что наконец-то находится десятый смельчак. Мистер Хопхар внес десять тысяч долларов в общество "Эквитебль", страхуя жизнь смельчака. Мистер Хопхар не стесняется в средствах. Он принял на себя все расходы по заседанию суда в цирке "Колоссэум" и сам будет нажимать кнопку катапульты, которая подбросит именующего себя Пинглем перед судьей и присяжными на сто двадцать три с третью фута вверх. Сообщалось, что роковой бак будет наполнен раствором морской соли, изготовленным в лаборатории химической компании "Горвард Лимитед" по специальному заказу, и что удельный вес соляного раствора 1,71 при температуре сорок пять градусов по Фаренгейту.

III

На одиннадцатый день заседание по делу об убийстве Рольса открылось, согласно постановлению суда, в помещении цирка "Колоссэум".

Суд расположился на краю арены, которая была ему предоставлена Хопхаром. Но миллиардер, снявший на этот день цирк у директора, вовсе не хотел тратить деньги понапрасну, только из любви к смертоубийственной игрушке. Он сдал суду только арену и отнюдь не сдавал ему остального помещения. Поэтому публика платила двойные и тройные цены и заполнила все места "Колоссэума" от партера до галерки.

Когда я вышел на арену в скромной куртке матроса с "Буксуса", присланной мне в тюрьму одним из товарищей по судну, одобрительный говор пронесся по цирку. Кое-кто захлопал в ладоши. На галерке закричали:

– Алло, Пингль! Держись смелей!..

Судья зазвонил в колокольчик. Тонкий звук терялся в огромном помещении, как жужжание одинокой мухи в чистом поле.

Суд разместился комфортабельно в окружении стенографисток, машинисток, клерков и полисменов. В проходах стояли толпы фотографов и киносъемщиков.

Дирекция дала полный свет. В ложах печати началась давка. Несколько телетайпов готовились передать подробности процесса в Нью-Йорк, Вашингтон и за океан. Очевидно, все средства газетной связи были приведены в боевую готовность.

А перед судом стояли знакомый мне бак с водой и люлька катапульты.

– Заседание возобновляется, – объявил судья. Подтверждает ли подсудимый свое желание доказать, что он Сэмюэль Пингль?

"Колоссэум" замер, ожидая моего ответа.

– Да, господин судья, я согласен и готов доказать мою личность сейчас же, – твердым и громким голосом произнес я.

Поднялся Годвин.

– Прошу сделать перерыв. Подсудимый должен переодеться в соответствующий костюм. Он не может проделать номер в одежде, стесняющей его движения.

В зале шум.

Суд удовлетворяет просьбу защиты. Объявляется перерыв.

Жандармы повели меня за кулисы.

Вот опять я в уборной, через окно которой я удрал когда-то. Какой сложный путь мне пришлось проделать, чтобы, выбравшись в это окно, быть приведенным сюда снова через дверь! Судьба явно издевалась надо мной. А что, если я постараюсь сверху угодить не в бак с водой, а прямо на судью? Ведь я ловко сверну шею ему, а заодно и себе.

Так думал я, когда молчаливые костюмеры под надзором жандармов одевали меня в шелковое трико. Они узнали меня, но не проронили ни слова: ведь посторонним воспрещалось разговаривать со мной. Но я первый нарушил молчание.

– Послушайте, Годвин, – обратился я к адвокату, наблюдавшему вместе с директором за моим туалетом, покажите мне мистера Хопхара. Ведь он будет нажимать роковую кнопку. Мне интересно знать, как он намерен спускать пружину.

И вдруг невероятный страх овладел мной. А что, если все это подстроено нарочно? Если неизвестный Хопхар рывком спустит пружину? Если он не умеет управлять ею? Если они все хотят, чтобы я...

– Не хочу! Не буду! – вдруг закричал я, не помня себя, и вскочил.

– Ах, да посадите его на стул, – услыхал я насмешливый голос.

– Да, да!-кричал я, вертясь в крепких руках Годвина.-На стул меня!

– Мистер Хопхар хочет говорить с вами, – сказал Годвин мне на ухо.

Каково же было мое удивление, когда я увидел миллиардера. Он входил сюда гордый и независимый. Это был собственной персоной Клипс, безукоризненно одетый. В булавке его галстука блестел роскошный бриллиант. Клипс строго посмотрел на меня и вдруг неповторимым движением приподнял свою левую бровь. Это был призыв к молчанию и осторожности. Я понял, что не следует сейчас выражать изумление по поводу неожиданной встречи. О, это был настоящий миллиардер, только грим был мне виден совершенно ясно. Клипс играл. Он небрежно процедил сквозь зубы:

– Годвин, парнишка в форме? Дайте ему пять капель рому на куске сахару. Он прыгнет у меня, как бог. Он ободряюще пожал мне руку.

– Ты сделаешь два витка – не больше. Считай до одиннадцати. На двенадцатом ты уже будешь сидеть в баке. Теперь на манеж. Пусть судья приготовит зонтик. Мы сделаем на арене бурю в стакане воды...

Я дососал кусок сахару и поднялся.

– Готов.

– Так-то лучше, – произнес Клипс. – Гляди на мир веселее, и ты побьешь рекорд какого-то там Пингля...

С арены доносились звуки оркестра. Дирекция не останавливалась ни перед какими расходами и услаждала публику музыкой в судебном антракте.

– Пойдем, парень! – скомандовал Клипс. – Парад-алле!..

Грянул "Марш гладиаторов". При выходе на арену меня ярко осветили прожекторами. Я шел между двумя рядами выстроившихся жандармов и цирковых униформистов. Прямо передо мной на каталке ехали два киноаппарата с микрофонами. Мне захотелось разбить эти аппараты, такие неуместные здесь, и поколотить прытких людей, орудовавших на каталке. Я сжал кулаки, выпрямился... и услышал голос Клипса позади меня:

– Смелее, дорогой сын мой! Весь мир смотрит на тебя! Он продекламировал это благородным тоном любящего отца.

В этот момент послышался страшный шум. Расталкивая жандармов и униформистов, с диким рыданием бросилась ко мне роскошно одетая дама. Она упала передо мной на колени, простерла ко мне руки и вскрикнула:

– Милый Чарли! Не покидай меня!

Я отступил на шаг, потрясенный, и мог только в волнении сказать:

– Простите, миледи...

Почти перешагнув через рыдающую женщину, в истерике рвавшую на себе волосы, я пошел дальше.

– Не обращай внимания на пустяки, – успел шепнуть мне Клипс своим обыкновенным тоном, который меня ободрил.– Мало ли на свете восторженных дам! Покажи-ка им свое искусство...

Я снова на арене. Вот люлька. Вокруг шумит пестрая толпа, жаждущая за свои деньги кровавого зрелища.

Судья раскрывает над своей головой зонтик и боязливо посматривает на бак с водой.

"Нет, – очень ясно подумалось мне, – я не хочу и не буду умирать вам на потеху. Не хочу погибать, как в далекие времена умирали рабы на арене Колизея".

– Подсудимый, называющий себя Пинглем, – воззвал ко мне судья, – предлагаю вам предъявить суду достоверное доказательство...

Клипс встал рядом со мной и поклонился на все четыре стороны.

Оркестр заиграл "Усни, мой котик..."

Я лег в люльку.

"Боже мой, где ты, Эдит?"-была моя последняя мысль.

– Внимание!

– Готов!..

– Полет!..

"Рррррррррр..." Дробь барабанов и вскрик толпы слились в одно. Цирк провалился подо мною, перевернулся через мою голову. Еще мгновение, и я сижу в баке, крутя головой и отплевываясь, точно пудель.

Клипс подал мне руку. Рев толпы оглушал. Судья тряс колокольчиком, но его не было слышно.

"Колоссэум" был тот же. Но я перестал быть бандитом Карнеро и стал снова Самюэлем Пинглем.

Годвин произнес речь. Он говорил, что я блестяще удостоверил свою личность. Он говорил также, что я прибыл в Масатлан в полдень, как показал привезший меня рыбак. Он говорил, что Доктор Рольс был убит в девять часов утра. Это было установлено по бронзовым часам доктора, которые упали на пол во время борьбы Рольса с убийцей и остановились на девяти часах. Прокурор отказался от обвинения. Меня немедленно же освободили.

Но в моей душе на всю жизнь остался странный осадок. Цирковая арена с тех пор стала мне ненавистна, какие бы интересные номера на ней ни показывали.

До тюрьмы авто, в котором ехал я с Годвином и Клипсом, провожала многотысячная толпа.

Наконец я остался один. В камрру вошел Джиге.

– Поздравляю, – сказал он добродушно и крепко пожал мне руку. – Какие будут приказания от вашей милости? Завтра у вас на руках будут такие деньги, что вы за пояс заткнете всех Клипсов.

– Милый Джиге, – произнес я задумчиво, но твердо, –если вы мой друг – а я не сомневаюсь в этом, – то устройте так, чтобы меня выпустили отсюда сегодня вечером. Я не хочу дожидаться утра.

– Слово такого человека, как вы, для меня закон, ответил Джиге. – Все на свете дело рук человеческих,заметил он многозначительно и вышел, оставив дверь– камеры незапертой.

К полуночи меня вызвали в тюремную контору. Клерк Бен, сидевший за пюпитром на высоком стуле и болтавший ногами, благосклонно посмотрел на меня с высоты своего величия.

– Можете, Пингль, отправляться на все четыре стороны. Любопытное дельце, между нами говоря. Бумаги ваши затерялись. Труп бедняги Рольса затерялся. Сообщник ваш затерялся. Хорошенькая ошибочка, но это не меняет конечного результата. Вы прыгнули, как черт, и теперь на законном основании ступайте из нашего почтенного учреждения куда глаза глядят...

– В таком случае прощайте, Бен, – произнес я, снимая с себя арестантскую куртку.

– Простимся, когда выполним формальности, – пробормотал Бен, роясь на пюпитре в бумагах.-Так-с... Вот постановление суда... -Бен хитро подмигнул: А вы ловко одурачили судью... Сознайтесь, успели кое-что припрятать?

Неосторожный ответ с моей стороны мог опять напялить на меня полосатую куртку, и я вздохнул.

– Грешно смеяться над братом, ввергнутым в пучину бедствий,– смиренно потупив глаза, произнес я фразу из молитвенника, который пришлось переплетать в тюрьме.

Это спасло меня от приступа бешенства. А мне так хотелось свернуть на сторону челюсть этому хитрецу, думавшему подловить меня напоследок.

Тяжелыми шагами вошел Джиге.

– Вот и приказ начальника. Выдай, Бен, мистеру Пинглю деньги.

– Ах, да! – встрепенулся Бен. – У нас в переплетной вы заработали девятнадцать долларов десять центов. Прошу вас, распишитесь в получении, мистер Пингль...

Бен вручил мне деньги.

– Отправляйтесь,-сказал он мне насмешливо,– на свой остров, коптите там треску и будьте счастливы. Достаточно хлопот вы причинили нам. Кстати, вы брились три раза в тюремной парикмахерской. Надо удержать с вас тридцать центов...

Я оставил на пюпитре доллар. Бен ловко смахнул его на свой стол и прикрыл постановлением суда.

– До скорого свидания, – ядовито сказал он, когда я нахлобучил кепи.

– Передайте мой горячий привет мистеру Грегу и мое искреннее восхищение его следовательскими методами, не менее ядовито ответил я.

Выпустивший меня из ворот Джиге сказал сердечно;

– Не огорчайтесь словами Бена. Судьба привесила ему язык собаки, ничего не поделаешь. Отправляйтесь в любой отель, переночуйте, а утром шагайте к директору цирка. У него для вас всегда найдется работенка...

Но по скользкому от ночного дождя тротуару я пошел искать вокзал. Я хотел идти по жизни своей дорогой.

После новых скитаний я, наконец, добрался до восточного берега. На меня уже дуло свежим ветром родного океана. В порту с большой радостью увидел я, что под погрузкой у причала стоит "Зеленый кот".

Белозубый Ча выглянул из люка и узнал меня.

Шкипер, куривший на палубе трубку, прищурившись, взглянул на меня и вдруг приветливо крикнул:

– Алло! Алло, пропащая душа! Вижу тебя насквозь, малый. Иди-ка сюда! Берись за лопату, если хочешь домой...

Шкипер угадал – я хотел домой.

ВОСЬМАЯ ТЕТРАДЬ

С тех пор как я расстался с родным Эшуорфом, в течение почти трех лет мне не находилось места под солнцем. После кругосветного путешествия я снова у туманных берегов. Родина встретила меня неприветливо. Окончить жизнь угольщиком я не хотел. Во мне еще теплилась надежда. Но в большом городе, где я высадился на берег, для меня не было работы.

Подкрадывалась осень. Однажды ночью мне довелось сидеть в сквере спиной к спине с каким-то бродягой,чтобы согреться.

– Жизнь бродяги хуже смерти, – философствовал втот парень. – У меня нет никого из близких на свете, и мне все равно, куда деваться. Ах, сколько ошибок наделал я в моей жизни, мальчик! Да теперь уже поздно раскаиваться!

– Что же вам помешало стать на ноги? – спросил я. -Может быть, неуживчивый характер?

– Прежде всего нужда и безработица,– ответил он.– Вот сижу и дожидаюсь полуночи. За тоннелем недалеко стоит порожняк. Сюда придут двое приятелей и покажут, с какого конца будет удобнее забраться на угольный экспресс. Через сутки он домчит нас до Уэсли...

Родные места манили. И я решился. Бесплатные пассажиры ловко обманули "быков" – сторожей, охранявших пустые товарные вагоны, и платформы из-под угля. По мокрой грязи мы вчетвером подползли к вагонам. Потом я лежал на вонючей платформе, скорчившись, как бездомный пес. В нос лезла пахучая и едкая грязь. Жажда томила невероятно. Оборванные жалкие фигуры набились на платформу, и все мы сжались в плотный клубок. Поезд дернулся неожиданно, словно в припадке. Головой я стукнулся о какой-то железный болт. Еще больше захотелось пить. Повернувшись лицом вверх, я раскрыл рот и ловил редкие капли скупого дождя.

– Да не вертись ты!-сердито пробормотал кто-то, лежащий на моем животе.

А другой сосед беззлобно, но больно толкнул меня ногой в бок и захрапел.

Поезд полз в пространство, во тьму, в неизвестность, осторожно набирая скорость.

День я провел в железнодорожной канаве, дожидаясь ночи и порожняка. Попав, наконец, на платформу, я собирался доехать до Уэсли. Но пришлось покинуть платформу раньше.

Впереди оставался еще долгий путь. Я пробирался теперь пешком. Скоро я войду в Эшуорф, увижу отца и Эдит.

Но с каждым шагом мрачные мысли все больше терзали меня. Имею ли я право возвращаться? Ведь в редких письмах к Эдит и отцу из Бирмы я так красочно описывал мое будто бы блестящее положение, писал, что я чуть ли не ассистент промышленной лаборатории, сочинял, приукрашивал и хвастал, для того чтобы успокоить старика и бедную девочку. Конечно, они верили моим письмам. Зачем я вселял в них подобные иллюзии и несбыточные надежды? Что сейчас? По-прежнему я нищий и бездомный. Зачем я послушал Клипса? Надо было удариться о песок арены или о стол судьи, сломать себе спину, и все было бы кончено.

Терзаемый сомнениями, замедлял я шаги. Наконец остановился, набрал придорожных камней и наполнил ими старый вещевой мешок, потом забросил его себе на плечо и двинулся дальше, еле передвигая ноги.

Вот и глубокий канал Уэсли.

II

Помню, я долго стоял на берегу, охваченный жестокой тоской.

Ах, лучше бы я остался в городе: там можно ночевать если не под кустами сквера Виктории, то хоть в мусорных ямах Голдхилла.

С прокопченного полосатого неба спускался отвратительный вечер поздней осени, когда с севера собираются дуть холодные ветры и в воздухе чувствуется приближение туманной измороси, при одном напоминании о которой у каждого бездомного бродяги начинает ежиться кожа на спине, а сам он старается поплотнее запахнуться в свою видавшую виды куртку.

"Нет, я не дойду до отцовского дома. Пусть воды канала погребут меня вместе с моими страданиями", – очень ясно подумал я.

Но было нелегко сделать роковой шаг. При мысли о холодной одинокой вечной ночи я застегнул куртку на все пуговицы. Впрочем, их оставалось всего две. Потом подумалось о еде, и я не мог вспомнить, когда я ел горячее последний раз.

– Простите, юноша, – услыхал я вежливый голос рядом и обернулся.

Около меня у решетки канала стоял нестарый, обросший бородой, небрежно одетый человек в помятой шляпе и задумчиво плевал в мутные воды, в которых дрожали отражения деревьев, росших на противоположном берегу,

и неяркие сигнальные огни. Глубокие глаза человека светились мрачным юмором. Руками он придерживал положенный на гранитный парапет увесистый кирпич и усмешливо поглядывал на меня.

–Простите,-повторил человек.-Я хотел бы попросить вас о двух одолжениях.

Он говорил вежливо, и я счел себя обязанным ответить учтиво.

– К вашим услугам, сэр.

– Хм... – откашлялся человек. – Не найдется ли у вас куска хорошей веревки, способной выдержать тяжесть этого кирпича?

В дорожном мешке, взятом мною с "Зеленого кота", в мешке, впитавшем в себя аромат трюмов и ночлежек и потерявшем свой когда-то добротный вид, были старые бечевки.

– К сожалению, веревки нет, – ответил я. Мне хотелось помочь человеку, и я добавил;-Но если вас устроят жалкие остатки от самодельных силков, то пожалуйста. Они крепкие. Я отлично ловил ими голубей когда-то.

И хотя по известным соображениям мне не хотелось в данный момент открывать мешок, я все-таки сделал движение сбросить его с плеч. Но человек, усмехнувшись краями губ, удержал мою руку.

– Благодарю вас, направление моих мыслей изменилось. Хм... Я думаю, что достаточно положить кирпич за пазуху и поплотней застегнуться. Вовсе не обязательно привязывать кирпич себе на шею веревкой, не так ли?

– Что вы задумали?-с беспокойством прошептал я.

– Надеюсь, вы догадались? – скривил в усмешке губы человек. – Забраться на парапет, а потом броситься в эту клоаку. Кирпич может гарантировать мне более быстрое опускание на дно.

– Вот оно что... – изумился я подобной откровенности.

– Хм... А вы полагали, что перед вами гидролог и интересуется глубиной этого сооружения с научной целью?

Человек пробормотал это почти сердито, и я содрогнулся.

– Не делайте этого!

Но он посмотрел на меня с таким ужасающим презрением, что я отшатнулся. А он яростно заскрипел зубами.

– Хм... Вероятно, вы преподобный викарий из капеллы святого Духа. Вы учите людей удерживаться от зла и творить благо? Или, может быть, вы проповедник общества снабжения безработных патентованными зубочистками? Нет? Хм... догадываюсь. Вы сын миллионера и сегодня в поисках приключений сменили фрак и белые перчатки на эти лохмотья. Ах, дружище, если бы вы были в моей шкуре, то не отговаривали бы меня, а сняли бы с себя последние подтяжки, привязали ими к моей шее кирпич, пожелали мне непробудного сна и обещали бы выполнить и вторую мою просьбу...

В крайнем изумлении я не прерывал этой речи, исполненной едкого сарказма и ненависти, так знакомых мне в последнее время. А незнакомец энергичным движением решившегося на все человека засунул кирпич за пазуху и неожиданно тихим, простым голосом повторил:

– Да, вторую просьбу. Когда с глубины пятнадцати футов я начну пускать пузыри, могут явиться полисмены. Их дьявол носит тут по шоссе на мотоциклах. Будьте добры, скажите им, что ничего не случилось. А то они начнут шарить баграми. Вытащить меня они поленятся, но могут изуродовать мне глаза. С них это станется. А я хочу предстать на том свете в полном параде и отнюдь не кривоглазым. Обещаете? Благодарю. Итак...

– Погодите!-вскрикнул я.-Выслушайте!..

Но человек уже вцепился обеими руками в парапет, приготовившись перепрыгнуть через него в воду. Он уставился на меня.

– Говорите, только скорее. Мне некогда.

От волнения я задыхался. Мне ужасно не хотелось, чтобы этот малый начал пускать пузыри с глубины пятнадцати футов.

– О, сэр... – в тревоге забормотал я. – Уверяю вас, много раз я сам находился в ужасных положениях. Горькие разочарования подстерегали меня, как пули куропатку. Но я еще надеюсь...

Человек засмеялся.

– Вы комик. Вероятно, жизнь наделяла вас только легкими подзатыльниками. Она еще не удосужилась дать вам "круче" под нижнюю челюсть так, что пятнадцать зубов дробятся в мелкий порошок, а из глаз фейерверком летят бенгальские огни. Ну? Вы еще не задавали такой работы дантистам? Хм... Что скажете? Предлагаете подождать с последним прыжком?

Далекое воспоминание об арене нахлынуло на меня, и я произнес с великим упорством:

– Да.

Вероятно; говоря так, я пытался спастись от собственного отчаяния. Ведь я сам выбрал этот уединенный уголок канала вдали от шоссе с той же целью, что и мой странный собеседник. Мой мешок, наполненный здоровенными булыжниками, потянул бы меня ко дну быстрее, нежели кирпич, и я мог держать пари сто против одного, что на дистанции пятнадцать футов по вертикали я финишировал бы первым.

– А на что мы можем рассчитывать? – задумчиво произнес человек.

Цепляясь за жалкие обрывки надежды, я пробормотал!

– Доберемся до Уэслй и попытаемся устроиться в ночлежке Общества спасения грешных душ.

В ответ человек скрипнул зубами:

– Хм... Не придумаете ли, юноша, чего-нибудь более подходящего? – И прежний сарказм зазвучал в его голосе. – До двух часов ночи стоять на дворе в очереди с подобными нам "грешными душами"? Потом с боем прорваться в спасительную конуру, где старые леди заставят нас петь акафист Иисусу и слушать проповедь преподобного джентльмена на тему "Воздавайте за зло добром"? Нет, благодарю...

– Зато мы получим по тарелке похлебки и место под крышей,-возразил я из странного упрямства. Оно уводило мои мысли от неизбежного, казалось, жребия нырять с мешком булыжников.

Разглядывая меня с ног до головы, человек прищурился с горькой гримасой.

– А может быть, мы отправимся вместо Уэсли к прекрасному замку Олдмаунт? Мы подойдем к окнам спальни доброго владельца и крикнем: "Эй, достопочтенный джентльмен! Пожалуйте на два слова!" Владелец замка выйдет на балкон или откроет форточку и высунет голову в ночном колпаке. "Добрый вечер, джентльмены, – скажет он. -Чему обязан я вашим визитом?" Тогда мы отвесим низкий великосветский поклон и доложим: "Мы не кушали со вчерашнего утра и не имеем угла, где бы выспаться". Конечно, владелец замка может заметить: "При чем же тут я?" А мы попробуем настаивать; "Все-таки не найдете ли вы для нас чего-нибудь подходящего? Мы слышали о вашей исключительной доброте. На первый раз мы удовольствовались бы остатками от вашего скромного ужина. Пригодилась бы и ваша старая парадная мантия. Она послужила бы нам одеялом. А завтра утром мы продали бы ее старьевщику и неделю жили бы блаженствуя..."

– Добрый владелец Олдмаунта?-спросил я с изумлением. – Разве он вернулся?

– О ком вы говорите?-махнул рукой человек.-Все они одинаковы... Смешно... Да раньше чем мы разинули бы рот, сторожа замка надавали бы нам таких тумаков...-И человек крикнул, как будто его ужалила кобра:-А я не хочу этого! Прощайте!

Он начал пролезать через парапет.

– Погодите! – нервно задыхаясь, прошептал я. Мне было страшно оставаться одному на свете, я тоже решился. Дрожащими руками я стал тоже затягивать ремни мешка, готовясь в последнее путешествие. -Одну секунду,– чуть не плакал я. Мы вместе... Я с вами...

Человек раскрыл рот от изумления и поставил занесенную было на парапет ногу обратно на сырые выбоины набережной.

– Об этом уговора не было, – мрачно улыбнулся он. – Знаете, это вышло бы очень плохо и даже совсем нехорошо. Ну, я понимаю, пусть утоплюсь я один. А вы так молоды и уже покидаете поле сражения? Нет, разрешите мне одному.

Он опять перекинул ногу за парапет.

– Не разрешаю, – захлебываясь слезами, в волнении бормотал я. – Не позволю одному!..

Человек сел на парапет спиной к воде и задумчиво почесал переносицу.

– Хм... У вас такой властный вид сейчас, как будто вы раньше были хранителем королевской печати. Что ж, если я не могу позволить вам сопутствовать мне туда, он показал на черную воду, – следовательно, должея оставаться с вами здесь.-Он вытащил из-за пазухи кирпич и положил его на парапет. – Теперь ваш черед. Мне не нравится содержимое вашего мешка, юноша, добавил он дружелюбно.

Я покраснел, бормоча что-то маловразумительное.

Но человек ободрил меня:

– Не стесняйтесь. Всякое бывает в жизни. – Он прищурил глаза и добродушно усмехнулся. – Итак, юноша? Камни в воду, а мы остаемся?

Он помог мне побросать булыжники в воду и, наконец, ухнул свой кирпич туда же.