Текст книги "Властелин молний(изд.1947)"

Автор книги: Сергей Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ЧАСТЬ 3
УКРОЩЕННАЯ МОЛНИЯ

XVII. Лаборатория высоковольтных разрядов

Самые различные исследователи уже давно пытались не только теоретически объяснить происхождение шаровых молний, но и получать искусственно подобия их. Считали, что шаровая молния – это особое уплотненное соединение азота с кислородом, да еще вдобавок пропитанное гипотетической «молниевой материей». Другие полагали, что это шар из водяного пара, пропитанный гремучим газом. Иные рассматривали шаровую молнию, как ионизированные вихри воздуха или как газообразные лейденские банки.

Пытались воспроизвести шаровую молнию между двумя металлическими листками, заряженными под напряжением свыше трехсот тысяч вольт. Пробовали заряжать электричеством даже мыльные пузыри. Они лопались с оглушительным треском, но не обладали свечением, как шаровые молнии. В общем же тайна шаровой молнии так и оставалась нераскрытой.

Углубленная работа над вопросами высоковольтных разрядов натолкнула коллектив института на мысль сконструировать особый аппарат, благодаря которому наша лаборатория надеялась искусственно получить подлинную шаровую молнию.

Основу аппарата составляло приспособление, благодаря которому мощные потоки электронов приобретали необычайную скорость. Этот аппарат был назван после длительного обсуждения в коллективе мегалотроном. В нем на пути сверхскоростных электронов ставилось препятствие, и тогда…

Впрочем, последующее будет описано ниже.

Мегалотрон был приведен в боевую готовность. Каждая деталь отделки его блестела, как медаль на параде.

И вдруг опыт с получением шаровой неожиданно отменили. Грохотов собрал нас в кабинете. На столе у него лежал большой кусок хрусталя, а рядом все было заставлено пустыми рюмками, бокалами, графинами, колбами и пробирками.

Мы с Олей этому страшно удивились, но Леонид потихоньку шепнул нам, чтобы мы внимательно слушали и не высказывали изумления.

У Симона торжественный вид, будто он собирался защищать докторскую диссертацию.

– Мне было поручено изучить и сконструировать наиболее надежные изоляторы, – начал Симон, обращаясь к Леониду. Тот утвердительно кивнул головой. – И вот удалось получить вещество с необычайными, я бы сказал, свойствами.

Симон приподнял со стола глыбу и показал нам.

– Это наилучший изолирующий материал, – пояснил он. – По виду хрусталь, но это не хрусталь и даже не стекло, хотя я и назвал его «стеколь». Вещество это абсолютно прозрачно, но не хрупко. Вот эти рюмки, – улыбнулся Симон, взяв в руки несколько бокалов со стола, – сделаны из стеколя. Они довольно крепки.

И Симон изо всей силы бросил рюмку на пол. Я ахнула. Думала, что рюмка разлетится вдребезги. Но рюмка только звякнула и даже не треснула. За ней Симон побросал на пол и остальные рюмки и бокалы. Ни одна вещь не разбилась.

Потом протянул Грохотову колбу и молоток.

– Прошу, Степан Кузьмич, будьте любезны, разбейте эту колбу.

Под ударами молотка колба звенела, как стеклянная, но не разбивалась. А Симон с воодушевлением докладывал:

– Изделия из стеколя нельзя разбить, как стекло! И в то же время его можно штамповать и отливать из него что угодно. Но это не металл. Стеколь не обладает основным свойством металла – электропроводностью.

Мы понесли новые пробирки и колбы в лабораторию. При нагревании на бунзеновских горелках они вели себя как обычные, из добротного тугоплавкого стекла. В них можно было кипятить что угодно, производить любые химические реакции.

Симон рассказал о своей работе в лаборатории новейших пластмасс. Производство стеколя должно обходиться вчетверо дешевле стекла.

Мы поинтересовались сырьем для стеколя. Сырьем оказалась особая губчатая смола, недавно в изобилии найденная под Саратовом. К смоле прибавляется мельчайший янтарный порошок. Смесь нагревается, а затем охлаждается по определенной схеме.

Я смотрела на Леонида. Во время доклада Симона он забился глубоко в кресло и сидел молча, с закрытыми глазами.

Вдруг он медленно произнес:

– Товарищ Симон! Можете ли вы сделать для ртутного насоса трубку из стеколя?

– Будет готово через два дня.

– Разве тебе не нравятся обычные насосы? – спросил Грохотов.

Леонид приподнял веки, посмотрел на Симона.

– Просто думаю, что такую трубку сделать труднее, чем рюмку.

Ровно через два дня Симон принес сделанную, из стеколя широкую трубку. Вместе с Леонидом он смонтировал ртутный насос. На испытаниях насос дал исключительно высокий вакуум.

Посуду из стеколя Симон раздарил товарищам по институту. Несколько колб осталось на полках в нашей лаборатории.

Знаменательный день первого опыта получения шаровой начался как обычно. Мы проверили все мелочи, надели предохранительные очки. Замысел Леонида основывался на том, что форма искр должна зависеть от подбора плоскостей электродов мегалотрона.

Когда в первый раз Леонид включил напряжение, никакой шаровой молнии не получилось. Мы видели, как между электродами протянулась светящаяся голубая тесьма. Она брызгала мелкими искрами. Электроды накалились, и Леонид выключил ток.

Часа три отняла замена электродов. А потом нам посчастливилось.

Действительно, от одного из электродов вдруг оторвался огненный шарик и поднялся в воздух. Нужно было спешно, соблюдая крайнюю осторожность, направить фотоаппаратуру так, чтобы заснять его.

Шарик медленно подплыл к окну. Будто вихрем распахнуло верхнюю форточку в окне. И через нее шарик покинул лабораторию.

Мы бросились смотреть, куда девался шарик.

Улица была пуста. А мне все-таки показалось, что на противоположной стороне, сливаясь с колонной большого серого подъезда, стоял человек в коротком пальто с поднятым воротником. Лица его я не видела. Но медвежьи кривые ноги выдали его.

Я подавила невольный крик. А человек исчез в подъезде. В это мгновенье Леонид выбежал из лаборатории.

Тут я вспомнила, что напряжение еще не выключено, и поспешила выключить его.

Когда через несколько секунд я с Олей подошла опять к окну, то увидела Леонида с Грохотовым на противоположной стороне улицы. Промчался грузовик, и опять не было никого постороннего.

Грохотов и Леонид вернулись в лабораторию молча.

Они пытливо смотрели друг на друга, и казалось, что между ними происходит молчаливый, не слышный никому разговор.

– Жаль, что не успели заснять молнию, – осмелилась нарушить молчание Оля.

Грохотов только махнул на нее рукой в непонятной для меня досаде. А я успела уловить быстрый взгляд, который Леонид бросил в этот момент на Грохотова.

– Ничего не заметили интересного? – спросил меня Леонид.

Я с нарочитым удивлением пожала плечами.

XVIII. Вероятная невероятность

На следующий день с утра я застала в лаборатории тот хозяйственный разгром, который бывает, когда вдруг вздумают спешно производить запоздалый ремонт.

Рабочие вставляли во все рамы новые стекла. Распоряжался Симон. Молодой рабочий спросил его о чем-то.

Симон ответил:

– Эге!

И тут же изо всей силы ударил стулом в только что вставленное стекло. Ножки стула отскочили от стеколя, как от гранитной стены.

К обеденному перерыву наша лаборатория оказалась надежно изолирована от внешнего мира. Форточки заперли и плотно замазали специальной пастой.

Поздно вечером Леонид осмотрел каждый закоулок в лаборатории. Он, видимо, не доверял даже Симону. А под конец изумил нас. Вынул из кармана длинную шелковую белую тесьму и один конец ее прикрепил к ручке двери, которая вела в кабинет Грохотова.

Мы с Олей заняли свои места. Грохотов – у фотоаппарата, Симон – у ртутного насоса.

– Приготовились, – негромко, но властно произнес Леонид.

Я не заметила движения его руки, включившей напряжение. Красный огнистый лохматый шар возник между сблизившимися электродами. Вот он оторвался и медленно начал подниматься к потолку.

– Степан, – прошептал Леонид.

И это было сигналом, чтобы каждый из нас занялся своим делом. Я слышала стрекотание ленты в моем аппарате. Грохотов регулировал объективы фотоаппаратов.

Сначала шаровая медленно сделала круг под потолком, потом забилась, как испуганная птица, случайно залетевшая в комнату.

– Осторожно, товарищи! – тихо приказал Леонид.

Тут я поняла, что опыт грозит нам смертью.

Отчетливо помню непередаваемое выражение лица Леонида в тот момент, когда он взял в руку свободный конец тесьмы, потянул за нее, и дверь в кабинет приоткрылась. И тогда, будто повинуясь какому-то неслышному зову, шаровая проскользнула в щель приоткрытой двери. А через секунду там, за дверью, раздалось стрекотание, будто опытный мотоциклист пробовал заводить маломощный мотор. Леонид осторожно подошел к двери и заглянул в кабинет.

– Сюда, ко мне! – крикнул он.

Мы бросились к двери и столпились у нее. Никогда не забыть картины, представившейся нашим взорам.

Шаровая хозяйничала на письменном столе. Она бегала по нему, словно взбесившийся звереныш, описывая круги над письменным прибором. Потом вдруг она неожиданно подлетела к замку шкафа, стоявшего в углу, будто хотела пролезть в замочную скважину.

Леонид осторожно подошел к окну и вышиб раму форточки. Шаровая, перелетев через его голову, выскочила на улицу.

Я ждала, что сейчас Леонид объяснит нам случившееся, но поверх наших голов из лаборатории через дверь в форточку летели один за другими огненные крупные бусы, как тогда в моей хатке. Люстры и лампы на столах погасли. И только разноцветные мчавшиеся шарики освещали нас фантастическим светом.

Симон стоял сзади всех в лаборатории, и мы услыхали его голос:

– Я выключил мегалотрон! Откуда же они берутся? Расталкивая нас, Леонид подошел к общему выключателю энергии для всего института и дернул рычаг на себя. Поток шаровых прекратился.

– Вот такие эксперименты я люблю, – нервно потирая руки, улыбнулся Леонид.

Мы молчали, надо было прийти в себя. Потом все сразу заговорили. Откуда брались шаровые после того, как мощный мегалотрон был выключен? На это никто не мог ответить.

– Странно… Даже очень странно… – бормотал Грохотов, потирая руки, будто ему было холодно. – Что ж такое получается? Я же предупреждал, что даже сверхмощный мегалотрон, в сущности, не даст ничего, кроме внешних эффектов…

Леонид и Симон при свете ручных фонарей стали осматривать мегалотрон. Работали они молча. Не было слышно даже отрывочных восклицаний. А Грохотов продолжал:

– Теперь для меня ясно, что наш бедняжка мегалотрон…

Леонид махнул рукой и посмотрел на Грохотова.

– Вот что, Степан. Первая шаровая где-то проделала трассу. Поэтому, хотя мегалотрон и был отключен от сети, он продолжал работать за счет…

– За счет чего? – глухо спросил Грохотов.

– Во всяком случае, не от электросети, – быстро ответил Леонид. – Мы с тобой сделаем расчеты, и ты увидишь, какое колоссальное количество энергии прошло через мегалотрон.

Грохотов пожал плечами.

А Леонид отрывисто спросил Симона:

– Проба воздуха взята?

– Четыре пробы отправлены в газовую лабораторию.

– Поторопите!

Симон поспешно вышел с Олей. Пробы воздуха были взяты в те минуты, когда по лаборатории гуляла шаровая.

На листке, вырванном из карманного блокнота, Леонид написал несколько слов, свернул его плотно, как записку, и вручил мне:

– Спрячьте, не читая.

Грохотов изумленно посмотрел на нас. В глазах у Леонида мелькнул лукавый огонек:

– Ты скоро узнаешь секрет этой записки, Степан. А вы, Таня, прочтете ее вслух, когда я вам прикажу.

Пришли дежурные монтеры исправлять освещение. При свете ламп мы увидели, что натворила в кабинете шаровая молния. Позолота с багетных рам картин, украшавших стены, исчезла. Зато дубовая темная мебель была вызолочена и блестела, как в музее.

Грохотов подошел к столу, протянул руки и вскрикнул:

– Что случилось? – подбежали к нему я и Леонид.

В руках Грохотова темнел пепел от сгоревшей бумаги. Книги и ведомости, лежавшие на столе, сохраняли свой обычный вид. Но достаточно было дотронуться до них, и они рассыпались в пепел.

– Отопри, Степан, шкаф, – попросил Леонид.

Грохотов распахнул дверцу. На обугленной деревянной полке покоился знакомый мне футляр серо-свинцового цвета.

Грохотов дотронулся до футляра и отдернул руку. Примерно через час снизу, из газовой, лаборатории, вернулись Симон и Оля. Они принесли анализ проб воздуха.

– Разрешите прочитать? – спросил Симон, обращаясь к Грохотову.

Но Леонид вырвал протокол из рук Оли, спрятал его за спину.

– Прочитайте мою записку вслух, – обратился он ко мне.

Я прочитала.

– «Закись азота».

Тогда Леонид протянул листок протокола Грохотову.

– Теперь читай это, Степан…

Взглянув на протокол. Грохотов высоко поднял брови:

– Любопытно… Они тоже пишут; «Закись азота». Ну и что же?

Мы все смотрели на Леонида, ожидая от него ответа.

– Пока секрет, – произнес он. – Кое-что становится ясным. Напомню лишь один факт. Ведь и раньше, Степан, в ваших опытах при разрыве шаровидных искр между электродами можно было заметить ничтожную дымку. Иногда ощущался запах, характерный для окислов азота, серы… И нам с тобой известно, что после разрыва шаровой 11 июня 1950 года в районе Саялы ощущался сильный запах фтористого водорода. Ты сейчас меня будешь ругать, а я тебе скажу одно: азот к шаровидной молнии имеет такое же отношение, как и все остальные девяносто один элемент химической таблицы Менделеева.

Грохотов наморщил лоб и медленно опустился в кресло.

– Начинаю понимать, Леонид. Но это приводит к невероятности…

Леонид призакрыл глаза в раздумье и очень медленно выговорил:

– К невероятности, которая более чем вероятна.

XIX. Голова Медузы

Наша лаборатория бездействовала недели полторы. Грохотов сидел у себя в кабинете, не показывался и даже выключил телефоны. Его никто не смел беспокоить. Леонид и Симон проводили дни и ночи в стеколевой лаборатории и мастерили какие-то приспособления к мегалотрону.

Мне и Оле было поручено проверить всю аппаратуру в лаборатории. Может быть, шаровидная молния что-нибудь напортила?

На фотоснимках, сделанных Грохотовым, ничего не получилось. Пластинки моментально чернели, лишь только их погружали в проявитель.

Лабораторное хозяйство оказалось в порядке. Правда, один из ртутных насосов испортился. Это был как раз стеколевый насос, сделанный Симоном. Нужного вакуума не получилось. Вчетвером мы осмотрели насос. Леонид сказал:

– Очевидно, где-то образовалась ничтожная трещина. Через нее устанавливается нежелательное сообщение полости насоса с внешним воздухом…

Мы заменили стеколевый насос простым металлическим. А испорченный насос положили на полку.

Оля узнала, что Леонид придумывает новую обстановку для третьего опыта с шаровой. Это было заметно. В лаборатории рабочие устанавливали большой изоляционный колпак из стеколя. Он должен был прикрывать тех, кто будет находиться здесь при эксперименте.

Потом Леонид и Симон принесли из лаборатории широкогорлую стеколевую колбу. Ее поставили под новыми гребенчатыми электродами мегалотрона. Колбу можно было закрывать, нажимая кнопку, находившуюся на пульте управления. Это была своего рода ловушка, в которую предполагалось поймать молнию. Все детали ловушки были вылиты и отштампованы из стеколя.

Однажды я была одна в лаборатории. Вошел Леонид.

Он обратился ко мне:

– Прошу вас, Татьяна Ильинична, приходите сюда сегодня ровно к десяти вечера. Кроме вас и меня, в институте будет только Симон. Он остается в резерве вне лаборатории. На всякий случай…

– Что вы хотите делать? – пробормотала я.

– Хочу проверить одно предположение, – тихо ответил Леонид. – Мы будем под надежной защитой, – улыбнулся он, кивнув на стеколевый колпак. – Так или иначе, но шаровая не выйдет из стен лаборатории. Посмотрим, как она будет вести себя. Я не сделаю прежней глупости и не открою двери…

И вот наступил вечер. Я в лаборатории. Леонид пригласил меня занять место рядом с ним. Шаровая не могла выйти из лаборатории. Все стены были изолированы стеколем.

– Кажется, удачно подобрал форму электродов, – сказал Леонид.

Он закрыл дверцу изоляционного колпака. Включил подачу кислорода и аппарат для поглощения углекислоты. Двинул рукоятку рубильника. Часы показывали ровно 22.40.

Шаровая – редкостный экземпляр! – подлетела к колпаку. Нас от нее отделяла только толстая стеколевая стенка. Огненный шар весь светился изнутри, но не ослеплял глаз. Леонид осторожно выключил напряжение. Шаровая мягко и ласково, словно пушистый котенок, обогнула колпак, будто постучалась к нам: «Пустите меня к себе, пожалуйста».

Она не имела никакого желания прятаться в колбу и легко избегала ловушку, которую Леонид подставил ей у электродов. Вот она опустилась к углу и покатилась по полу, словно отыскивала, нельзя ли ей пролезть в щель у порога. Потом она стала резвиться под потолком и вдруг упала на полку с лабораторной посудой.

Я ожидала разряда шаровой. Но никакого разряда не произошло. Мне показалось, что шаровая упала с полки и все-таки нашла щелочку, чтобы незаметно исчезнуть.

Леонид засмеялся и неожиданно открыл дверцу:

– Прошу вас, – сказал он, приглашая меня выйти.

Я остановилась на пороге, пораженная необычайным зрелищем.

Шаровая мирно лежала на полке. Лаборатория была освещена таким необычайным светом, что я зажмурила глаза. Потом открыла их снова.

Свет излучался из прозрачной надтреснутой трубки насоса. Той самой, которую положили мы с Олей. И я не сразу сообразила, в чем дело.

Подошли ближе и увидели – шаровая молния забралась в трубку и сидела там.

– Симона! – приказал Леонид.

Я бросилась к двери. Тот явился через считанные секунды, готовый на все.

– Фото! – было второе приказание.

Симон приготовил аппарат.

– Раньше, чем документировать такую необычайную вещь, – серьезно произнес Леонид, – примем необходимые меры предосторожности. Вдруг шаровой надоест сидеть в заключении и она вздумает выскочить на свободу!

Симон умел понимать все с полуслова. Он быстро помог Леониду протянуть от заземлительного шпунта идеально изолированный трос. Мы подтягивали конец троса к полке с таким расчетом, чтобы шаровая при первой же попытке выбраться из цилиндра натолкнулась на трос и ушла по нему в землю.

– Отставить! – вдруг очень весело произнес Леонид и смело дотронулся пальцем до светящегося цилиндра. Трос выпал из рук Симона.

– Почему? – пробормотал он.

– А потому, что она попалась, милая! – усмехнулся Леонид.

Он гладил цилиндр, как любимую собачонку, и говорил нам:

– Видите? Понимаете? Шаровая, проникнув в цилиндр, запаяла за собой выход. Может быть, она сейчас разорвется и разнесет все вдребезги вокруг? Но у меня такое предчувствие, что нет! Думаю, обойдется благополучно! И еще одно условие: никому не говорить о происшествии. Степану я скажу сам.

– Ага, – отозвался Симон.

– Теперь давайте ее фотографировать, – предложил Леонид.

Это было нелегким делом. Симон снимал шаровую и справа и слева. Даже вскарабкался на стол и заснял цилиндр с шаровой сверху.

Это был очень торжественный момент, когда Симон, будто священнодействуя в фотолаборатории, освещенной таинственным густо-красным светом, опустил негатив в ванночку с проявителем. Мы все трое наклонились над ней.

Вот обозначился неясный контур взлохмаченного фантастического очертания, и я вспомнила про голову Медузы.

В середине ночи автомобиль отвез меня домой. Мне было разрешено явиться в лабораторию после полудня. Леонид с Симоном остались. Они были осторожны и предусмотрительны. При шаровой следовало дежурить, как около бомбы замедленного действия.

XX. Туманность в созвездии Южного Циркуля

Грохотов рассматривал негативы и отпечатки, которые подавал ему Симон. Леонид стоял рядом с самым непроницаемым видом. Голубые его глаза казались мне потемневшими и усталыми.

– Ну-с, дорогой Леонид, на темном фоне я вижу туманное, как бы слоистое, светлое пятно, неясный контур… – бормотал Грохотов со значительным видом. – Да, пожалуй, с намеками на спиральность. Но из этого ровно ничего сверхвероятного не следует.

Леонид слегка улыбнулся.

– Следствие придет само собой.

– О да, конечно, – заторопился Грохотов. – Случай требует тщательного изучения. – Он строго посмотрел на меня и Симона. – Прошу вас хранить эту тайну. Полагал бы поставить в известность академию.

– Я бы сам полагал так, – сухо произнес Леонид. – Но повременил бы. Я бы и тебя, Степан, просил хранить пока эту тайну. Всего только несколько дней. Мне хочется действовать наверняка… Кое-что проверить, посоветоваться кое с кем. И не открывать прежде времени секрета.

– Как ты полагаешь? – прищурился на него Грохотов. – Вряд ли согласятся физики…

Леонид смотрел на один снимок, далеко отставив его от себя. Наконец сказал неожиданно:

– Сейчас меня интересуют не физики и не химики.

– А кто же? – строго нахмурил брови Грохотов.

– Астрономы.

Это было неожиданно и необычайно. Больше Леонид не проронил ни слова. Он молча сложил фотоснимки в папку и вручил их мне.

Через час я сидела рядом с Леонидом в кабине двухместного автомобиля и бережно держала папку.

Леонид очень ловко управлял машиной. Он молчал, а мне не хотелось нарушать этого молчания. Мы выбрались за город и теперь неслись по темному, влажному асфальту между аллеями по-осеннему безлистных деревьев.

Ужасно хотелось знать, куда мы едем.

Леонид круто повернул руль, и мы свернули с шоссе. Впереди я увидела высокое здание и возле него какие-то башни с куполами.

Леонид умерил бег авто и пояснил:

– Перед нами ЦАИ, или, что то же, Центральный астрономический институт. Директор академик Лунин ждет нас. Вы слыхали о нем?

– Нет.

– Лунин – известнейший астрофизик. Сейчас у нас произойдет интересная встреча. И я вас взял, как своего доверенного свидетеля. Вы будете только слушать и молчать. Я покажу ему фото… – Леонид кивнул на папку. – Здесь имеются такие, которых вы еще не видели.

Академик Лунин поразил меня. Великолепная рыжеватая шевелюра, окладистая борода. Почему-то на его носу сидело две пары очков. С непостижимым проворством он вскидывал на лоб то одну, то другую, то обе вместе. А на его письменном столе лежало еще несколько очков и пенсне в самых причудливых оправах. Леонид мне потом объяснил, что Лунин любит рассматривать все в мельчайших подробностях и считает оптические стекла самым замечательным достижением человечества.

Мы были приняты чрезвычайно любезно. Леонид вынул одно фото и протянул академику.

Академик снял очки и вооружил глаз каким-то очень сложным пенсне.

– Разрешите продемонстрировать снимки, о которых я имел удовольствие сообщить вам по телефону.

– Посмотрим, посмотрим, – профессионально, почти безразличным тоном выговорил он, принимая фото из рук Леонида.

Посмотрел, погладил бороду, спросил:

– Интересная туманность… Откуда это? В северном полушарии нет такой…

– Вы правы, – ответил Леонид с суховатой вежливостью. – Снимки попали ко мне случайно. Они сделаны моим другом Пирсом в Антарктике… Туманность в созвездии Южного Циркуля…

– Любопытно, – пробормотал несколько раз академик, рассматривая ряд фото с точнейшим изображением нашей шаровой молнии, мастерски отпечатанных Симоном.

Я с интересом наблюдала за выражением лиц собеседников.

– Туманность? – спросил как бы вскользь Леонид.

– Самая обыкновенная туманность, – пробормотал сквозь густые усы академик, откладывая последнее фото. Он взглянул поверх пенсне на высокие стоячие часы очень сложного, видимо, устройства, с десятками циферблатов и циферблатиков. Академик делал этим взглядом недвусмысленный намек, что нам пора бы убираться отсюда, потому что побеспокоили мы знаменитого ученого по совершеннейшим пустякам.

– Считаю приятным долгом информировать вас и о дальнейшем, – каким-то ласкающим голосом произнес Леонид. Он открыл второе отделение папки и тщательно выбирал оттуда новые фото. – У меня имеется также и несколько спектрограмм этой туманности.

– Что вы говорите? – поднял лохматые брови академик, протягивая руки – одну к Леониду, другою к чрезвычайно выпуклым очкам, покоившимся среди других на столе.

А Леонид показал академику несколько негативных лент, говоря:

– Снято нашей южной экспедицией. Полагаю что это – результат полиспектрографа вашей конструкции.

– Вот как? – заинтересовался академик, заменяя на носу пенсне выпуклыми очками. – Посмотрим, посмотрим…

– Мне говорили, – невозмутимо прибавил Леонид, – что посредством вашего портативного прибора можно заснять спектральные линии любого светящегося предмета, будь то кончик зажженной сигары или блестящий Сириус.

Спектрограф, я знала, имелся у нас в институте. И не было ничего удивительного, что шаровая успела уже попозировать Симону и перед спектрографом.

Академик скользнул сперва небрежным взглядом по первой ленте. И внезапно приподнялся с кресла.

– Показывайте спектрограммы! – почти крикнул он на Леонида.

Тот развернул перед ним небольшую коллекцию.

К моему изумлению, в движениях академика не осталось и следа размеренности и солидности. Теперь он ожесточенно ерошил то свою шевелюру, то бороду. Рассматривал спектрограммы через очки и лупы. Наконец размашистым движением он изо всей силы надавил кнопку, которую держала бронзовая статуэтка Меркурия, стоявшая на столе. За дверью раздался оглушительный трезвон. И тотчас в кабинет вбежал молодой секретарь, сам чрезвычайно похожий на Меркурия. Академик буркнул какое-то приказание.

Через несколько минут спектрограммы были помещены на матовом стекле освещенного сзади экрана. Академик имел необычайно взволнованный вид. Рядом с ним склонился над снимками человек, про которого Леонид успел мне шепнуть, что это тоже известный ученый-астроном.

– Что это такое, по-вашему? – спрашивал Лунин, показывая на спектрограмму. – Как вам нравится общая картина?

Впоследствии я узнала, что спрашиваемый имел сорок восемь работ по анализу спектрограмм небесных светил.

– Нравится, – отозвался тот. – Картина сложна. Думаю, что перед нами линии…

Но академик перебил размеренную речь своего сотрудника. Быстро сказал:

– Вы правы. Перед нами спектр…

От необычайного волнения он не мог договорить, чем был замечателен спектр на экране. А в действительности спектр был замечателен…

Леонид спрятал все снимки в папку. Вручил ее мне. Тщетно академик с ассистентом упрашивали Леонида оставить фото им. Леонид дипломатично отговорился необходимостью получить дополнительную информацию от сотрудника, который должен вскоре вернуться к нам в институт.

Когда мы возвращались, Леонид улыбнулся;

– Будет очень жаль, если мой друг заставит себя долго ждать… Почему?

– Не знаю, – недоумевала я.

– Потому что никакого Пирса не существует. Придется извиниться перед Луниным за эту маленькую мистификацию. Но она была необходима.