Текст книги "Все кошки смертны, или Неодолимое желание"

Автор книги: Сергей Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

11

Когда следующим утром я вошел в контору, Прокопчик с привычно откляченным в проход гипсом уже восседал за своим столом. Вид у него был сытый и снулый, как у кота, опустошившего крынку со сметаной. Я внимательно принюхался в поисках остаточных явлений вчерашнего «возобновления контакта», ничего не учуял, но на всякий случай сказал:

– Ну разве можно так напиваться на сто баксов?

– З-зря стараетесь, ваше б-благородие, ― самодовольно отдуваясь, отреагировал он. ― Нас проклятая не б-берет ― мы закаленные!

По его самодовольному виду можно было не сомневаться, что все это означает одно: вчерашний день не был безуспешным, и теперь он только и ждет моих расспросов. Поэтому я не стал тянуть резину и спросил:

– А что твой «источник»? Его-то хоть взяло?

– П-представь себе, нет! ― с отвращением в голосе покрутил головой Прокопчик. ― Завязал, гад! А ведь самый примерный алкан был во всем райкоме! К-кроме первого секретаря, конечно… И вот ― завязал! Закодировался ― и не п-пьет!

– Ну что ж, нет худа без добра, ― махнул я рукой. ― Зато сто зеленых сэкономили.

Но Прокопчик словно меня не услышал.

– П-пить ― не пьет, ― сообщил он, выразительно поджимая губы, ― зато жрет ― нормально! Слопал – не п-поперхнулся, понимаешь, ф-фаршированного омара и две порции рябчиков!

– Что же тут нормального? ― поморщился я, начиная подозревать, что речь идет об очередном покушении на мой карман, ― и не ошибся.

– Сотни не хватило, пришлось из своих добавить, ― понуро развел руками Прокопчик. Но заглянув мне в лицо, прочел там что-то не слишком обнадеживающее, потому что поспешно добавил: ― Это при том, что сам я практически не ел: у меня эзофагит в стадии обострения.

– Изо ― чего? ― скорее по привычке переспросил я. Список болезней, обострение которых коварно и всегда внезапно поражает Прокопчика в самый неподходящий момент, по моим прикидкам составляет почти полный курс обучения в мединституте. Нормальному человеку запомнить их невозможно.

– Воспаление п-пищевода. Острого, жирного, жареного нельзя… ― начал он объяснять, загибая пальцы, но я оборвал его посреди фразы: на гастроэнто-рологическом фронте я Прокопчику не соперник.

– Короче: результаты есть?

– А как же! ― просиял он лицом, сообразив, что грозовая туча прошла мимо. ― В п-полном объеме!

Картинно выхватив из ящика стола папочку, Прокопчик с важным видом развернул ее, явив миру тощенькую стопку листов. Но судить этот труд предлагалось не столько по объему, сколько по содержанию. Потому что, размахивая извлеченными из папки бумажками, Прокопчик торжественно возвестил:

– Моя версия подтвердилась! Целиком и полностью!

После чего приступил к краткому, как он сам выразился, изложению предыдущих серий.

Как ни странно, журналистов, презрительно (и втайне завистливо) именуемых «сливными бачками», оказалось на Москву ― раз-два и обчелся. Источник Прокопчика объяснял это тем, что сливающих оперативную информацию организаций не так уж много (в основном всякие спецслужбы). Абы с кем они не работают, предпочитая проверенные в деле кадры. Кадры эти, ко всему прочему, предполагают умение подать информацию в нужном ключе, верно (с точки зрения сливающих) расставить акценты. Ибо любой слив есть оружие обоюдоострое, которое при неосторожном обращении может легко обернуться против самого сливателя.

Прокопчик увлеченно продолжал развивать передо мной эту теорию, как он сам ее назвал, «большого слива». Не прояви я бдительность, он точно улетел бы в эмпиреи. Поэтому я его оборвал, прозрачно намекнув, что читать лекции на журфаке он будет, когда выйдет на пенсию.

Но помощника моего распирало от нетерпения выложить информацию. Пропустив мимо ушей мой сарказм, он перешел к конкретике:

– Сейчас в с-строю их, почитай, всего д-двое. Некая Т-татьяна Чичина, проходит под кодовым именем Чичолина. П-поразительная, говорят, стерва, ради жареного ф-факта мать родную не пожалеет. И Виктор Ванин по кличке Вантуз, с ним вообще п-половина города не здоровается. Оба с-стрингеры.

– Давай-ка по-русски, ― попросил я.

– В-вольные журналюги, ― пояснил Прокопчик. – Ни на какую газету конкретно не работают, тащат туда, где больше з-заплатят, а если нет ― то в Интернет.

– Так кто из них что писал-то? Про «стресс со штанами» и про этих… «политических проституток»? ― подстегнул я его нетерпеливо.

Но сбить Прокопчика с ритма было нелегко.

– О! ― согласился он, назидательно подняв указательный палец. После чего заговорил протокольным голосом старого зануды-криминалиста: ― Мною, с п-привлечением независимого эксперта, была п-проведена судебно-лингвистическая экспертиза…

– За те же деньги, ― не терпящим возражения тоном вклинился я, и Прокопчик, кивком обозначив согласие, продолжал:

–…экспертиза п-представленных для изучения текстов. Т-тщательное исследование показало…

– Ты скажешь, кто из них писал, или нет? ― потеряв терпение, рявкнул я.

На лице Прокопчика отразилась битва обуревающих его чувств: то ли сыграть гордую обиду, то ли все-таки не отказывать себе в наслаждении и рапортовать до конца. Победила дружба. Лицом изобразив страдание от моей грубости, он радостно выдохнул:

– Оба! В-вантуз подписывается «Курвощипов», и это его статья про д-депутата с замминистра! А у Чичиной один из псевдонимов «Блаж». Она наехала на г-губернатора!

Я молчал, пережевывая эту информацию: что-то в ней было не так. Но Прокопчика уже несло под горку со звоном и грохотом, как порожнюю жестяную тару.

– А п-поскольку эта твоя парочка… Ну, которые закос под «контору»… П-поскольку теперь известно, что они из «Ф-фаруса», то моя версия…

– Стоп! ― оборвал я его полет на полуслове. – А про «Фарус» ты откуда знаешь?

– От верблюда! ― остроумно ответил, кивая на компьютер, Прокопчик.

Выяснилось, что еще до моего прихода звонил Невмянов. Он сообщил, что скинул мне на «мыло» всю затребованную информацию, которую любопытный Прокопчик тут же и вывел на бумагу, нахальным образом присоединив эти данные к своим. И теперь его версия действительно приобрела некоторую стройность.

1. Финансово-промышленная группа «Фарус», что выглядит для нашей сегодняшней жизни вполне убедительно, не сказать ― обыденно, борется за власть и собственность любыми способами, дискредитируя противника в том числе на сексуальном фронте.

2. На этом фронте, на самом его, можно сказать, оголенном участке действовали и Нинель с папашей, содержавшие фотомодельное агентство, у которого с борделем была «не такая уж большая разница».

3. Люди из «Фаруса» с помощью Шахова подкладывают мешающему их планам губернатору модельную девицу, а запись их бесед сливают в прессу через Чичолину.

4. Но и противная сторона не дремлет. Подкладывает девчушек, полученных у того же Шахова, федеральным чиновникам. Их записанные на пленочку интимные переговоры изложил в печати стрингер Ванин по кличке Вантуз. Компромат ему слили конкуренты «Фаруса», тот же губернатор, например.

5. По причине собственной жадности и беспринципности Шахов оказался между двух огней. По крайней мере одна из сторон предъявила ему обвинения в двурушничестве.

6. Наконец, моим друганам из «Фаруса», Мерину и Бульбочке, зачем-то позарез нужна была именно Нинель.

Выводы: кто шляпку спер, тот и тетку пришил (в данном случае ― дядьку). Хозяева «Фаруса», обозленные Шаховым, дали указание его ликвидировать, что и было сделано (исполнители хлестанулись под прославившуюся в последнее время маньячку), а Нинель как единственная оставшаяся в живых свидетельница их деловых контактов была обречена. Так что стоит тряхнуть хорошенько этого самого Вантуза, он подтвердит, что девочек поставлял Шахов, и против «Фаруса» можно будет смело возбуждать дело по обвинению в двойном убийстве.

И последнее. Поскольку теперь ясно, что под маньячку убийцы Шахова решили элементарно закосить, заниматься Дамой Бланк больше не след, хоть он, Прокопчик, и убил добрых два часа своего драгоценного времени на порученный мною сбор ненужных теперь сведений. В доказательство он предъявил мне листок бумаги из принтера, на котором были напечатаны имена жертв Дамы Бланк. Состав оказался вполне интернациональный и разновозрастный: Сарабьян, семидесяти двух лет, Ривкин, сорока восьми, и совсем молоденький тридцатилетний любитель клубнички с баночно-посолочной фамилией Ивасев. Но главное, как сообщал «источник, близкий к расследованию», все они не имели друг к другу никакого отношения, жили в разных районах города и даже не были знакомы. Я разочарованно откинул листок в сторону.

– Ну как? ― довольно отдуваясь, откинулся в кресле Прокопчик. ― Впечатляет?

Я молчал. Моя уверенность, что здесь все не так складно, как хотелось бы Прокопчику, росла.

– Все кошки смертны… ― сказал я задумчиво – и совершенно не в такт его брызжущему через край оптимизму.

– Не п-понял? ― напер он на меня с прежним энтузиазмом.

– Софизм, ― объяснил я. ― Ошибочный вывод на основании верных предпосылок.

– А к-кошки при чем? ― нахмурился Прокопчик.

– Все кошки смертны. Сократ смертен. Следовательно, Сократ ― кошка. Не слыхал?

– Глупость какая-то, ― растерянно пожал плечами Прокопчик. ― С-собаки, например, тоже смертны…

– Во-во, ― поддержал я. ― Говорят тебе: софизм. Логическая ошибка. Это когда принимаешь во внимание только те факты, которые тебя устраивают.

– Чегой-то я не п-принял? ― набычился он.

– Ну, например… ― задумался я. ― Например, откуда такая уверенность, что Шахова заказали именно из «Фаруса», а не те, другие, которые с губернатором?

– Отвечаю сразу! ― голосом заядлого знатока из передачи «Что? Где? Когда?» торжествующе заорал Прокопчик, вытягивая руку вперед. ― П-потому что за Нинель приходили ребятки не откуда-нибудь – а из «Ф-фаруса»!

– Вот именно, ― подчеркнул я. ― Вот именно. Папашу ― убили, да еще с инсценировкой, а за единственной, как ты говоришь, свидетельницей Нинель – приходили. Тогда и убил кто-то другой? А журналистам этим сливали из другого бачка?

На этот раз Прокопчик, задумчиво посопев носом, хотел было что-то возразить, но передумал.

– Возьми помощь клуба, ― сочувственно посоветовал я ему.

Вообще-то вариантов ответов могло быть сколько угодно. Но мой многолетний опыт говорил, что просто раскладывать из них пасьянс в расчете на удачу – гиблое дело.

– В первую голову надо прокачать все, что есть на «Фарус» и на его реальных владельцев. Чего, ты говоришь, Невмянов нам там выкатил?

Мрачный Прокопчик, не говоря ни слова, перекинул ко мне на стол еще несколько листочков.

– Во-вторых, у нас новый клиент…

– Я видел д-договор, ― кивнул Прокопчик.

–…который фактически хочет, чтобы мы занимались тем же самым, детали я тебе расскажу. А пока поедешь к офису «Фаруса», найдешь местечко, настроишь аппаратурку и будешь сидеть-смотреть, пока не выйдут мои друзья ― фотографии прилагаются. Маленькие, правда, со служебной ксивы, но ты справишься. Если они действительно там работают, завтра будем думать, как к ним подобраться.

– Вообще-то мне д-долго на одном месте сидеть врачи не рекомендуют, ― сделал Прокопчик слабую попытку отвертеться и стеснительно пояснил: – П-почечуй у меня.

– Красиво, ― согласился я. ― А как по-русски?

– Это как раз п-по-русски, ― тяжко вздохнул он. – А по-научному ― г-геморрой…

– В стадии обострения? ― хищно поинтересовался я. ― А то можно и постоять. Где-нибудь за колонной. Или скажешь ― остеохондроз?

– Т-тромбофлебит… ― пролепетал он себе под нос.

– Тогда уж лучше посидеть, ― безжалостно согласился я.

– А В-вантуз? ― с тоской во взоре поинтересовался Прокопчик.

– Вантузом заняться стоит, ― вручил я ему утешительный приз. ― У тебя его координаты есть? Отлично! Прямо сейчас и заеду к нему. Чтоб с плеч долой.

– Б-без меня?! ― обмер Прокопчик.

– Без, ― отрезал я. ― На тебе ― просмотр флэшки и наблюдение за «Фарусом». А по дороге найди мне какие-нибудь сочинения Фрейда. Надо кое-что освежить в памяти. Да и сам, кстати, почитал бы, тебе полезно.

– Еще Чичолина, ― слабо вякнул он.

– Кто-кто? ― не понял я.

– Т-татьяна Чичина. Вторая журналистка. Чичолина.

– Эту-то ты каким боком сюда приплел? ― удивился я. ― Она же как раз на стороне «Фаруса» выступала!

– Да они все, как п-пролетарские пушки, стреляют туда и сюда! ― упрямился Прокопчик. ― Им только пообещай жареный материал, они тебе все в-выложат. А у нас ф-фактики на руках ― жаренее не бывает!

Все эти тезисы вызывали у меня сильные сомнения как оптом, так и в розницу. И это явственно отразилось на моем лице, потому что Прокопчик, обиженно надув губы, пробормотал:

– Ага, держишь меня при себе, как з-запасное колесо: на всякий случай, да и то сзади…

Бесконечно обижать ранимого помощника мне не хотелось. Поэтому я сказал неопределенно:

– Ну, если время у тебя останется…

Но по его физиономии понял, что для него это уже как минимум руководство к действию. Даром что на одной ноге, он бодро взвился с места и, радостно цокая костылями, устремился вон. А я остался наедине со своими мыслями ― отнюдь не такими стройными и упорядоченными, как у Прокопчика.

Передо мной на столе лежали: тонкая стопочка собранных Прокопчиком по разным сусекам сведений о Даме Бланк, принесенная Малаем флэшка и присланные Невмяновым листки с информацией о «Фарусе». Начать я решил именно с них, ибо хотя и стремился как мог оспорить теорию Прокопчика, но сознавал, что кое-какое рациональное зерно в ней имеется. С одной стороны, явно за уши притянута его уверенность в том, что раз Нинель, ее папаша и герои газетных заметок Вантуза все как один замечены в боях на сексуальном направлении, значит, они имеют друг к другу непосредственное отношение. С другой ― нельзя не признать, что определенные (и неразъясненные до сих пор) совпадения типа связки «Фарус»-Нинель имеются и, натурально, требуют разъяснения.

К сожалению, ничего для себя интересного я в обзоре жизни и деятельности «Фаруса» не обнаружил. Эта финансово-промышленная группа стала особо заметна после кризиса девяносто восьмого года, когда прежние тиранозавры в одночасье вымерли, освободив отечественные джунгли новому, но отнюдь не менее плотоядному поколению любителей пилить бюджеты. Основой благосостояния «Фаруса» был алюминий, а полем для экспансии, соответственно, добыча глинозема и дешевые источники электроэнергии: в какой-то цитируемой невмяновскими аналитиками газетной статье алюминиевые чушки, в себестоимости которых она, энергия, составляет порядка тридцати процентов, назывались «консервами из электричества». На этой почве и произрастали, можно сказать, злонравия достойные плоды. Насколько я мог судить, сексуально-скандальные публикации последнего времени были связаны с попытками «Фаруса» подгрести под себя акции ближайшей гидроэлектростанции. Переменчивое, как у девушек, настроение демонстрировали на сей счет то местный губернатор, то профильные министры и депутаты. Их следовало дискредитировать, а потом попытаться подвинуть с должности. Ходили слухи, что на губернаторское кресло претендует сам глава «Фаруса». Одним словом, схватка хозяйствующих бульдогов под ковром. Из-под которого если что и мелькнет иногда перед глазами широкой общественности, так обязательно голое и неприличное.

На последнем листке я обнаружил список топ-менеджеров холдинга с краткими биографическими данными и даже местами обитания ― согласно прописке и фактическое. Фактическое у всех было одно и то же: корпоративный коттеджный поселок «Беляны» на Ильинском шоссе. Беглый просмотр показал, что ни одна фамилия мне ничего не говорит, и я уже готов был разочарованно отложить в сторону и эту страничку, когда в последний момент что-то удержало мою руку. Вглядевшись повнимательней, я понял, что именно. Согласно прописке, президент фирмы «Фарус» Воробьев-Приветов Валентин Олегович, тот самый, что метит на место губернатора, проживал со мной в одном дворе, конкретно ― в бывшей цековской башне, отлично видной из моих окон.

Не помню, сколько именно времени я просидел, тупо вглядываясь в этот с детства знакомый мне адрес. Знаю только, что ничего не высидел, кроме лежащего на поверхности вывода: количество неразъясненных совпадений выросло. Причем в пользу Прокопчика.

12

Стрингер Ванин проживал где-то у Кольцевой. Я долго кружил по этой окраине в поисках обозначенной в адресе Цветочной улицы, все время натыкаясь на Фиалковые проезды, Голубиные переулки и упираясь в Смородиновые тупики: прямо «Незнайка в Солнечном городе» какой-то. Когда я нашел наконец нужный дом, шел уже двенадцатый час пополудни. Но меня обнадеживало, что ищу я человека, которому не обязательно каждое утро отправляться на службу.

Панельная девятиэтажка, серая и немытая, как вокзальный бомж, гостеприимно встречала распахнутой настежь дверью: домофон в подъезде сломан, кодовое устройство выдрано с корнем, разноцветные кишки проводов вывалены наружу. Пахло кошками, мочой и блевотиной, из подвала тянуло застарелой гнилью. Стены, как и положено, украшал стандартный набор граффити, среди которых выделялся начертанный углем призыв какого-то доморощенного мизантропа: «Уходя, гасите всех!» По крайней мере, палат каменных Вантуз со своих трудов не нажил.

Я взбежал на третий этаж, на ходу прикидывая, как получше обставить свой визит. Прикинуться страховым агентом? Или участковым инспектором? Вот уж это я умею!

Можно еще сыграть перепутавшего адрес, заблудившегося в московских дебрях провинциала. Главное ― начать разговаривать, вступить в отношения. А там останется «узнать» знаменитого журналиста, выразить восхищение талантом и т. д. Тут уж, как говорит Прокопчик, начинает работать не требующая доказательств аксиома: кратчайшее расстояние между людьми ― кривая. Куда-нибудь да вывезет.

Но едва вылетев на лестничную площадку, я остановился как вкопанный: дверь квартиры Ванина оказалась полуоткрыта. У меня появилось нехорошее предчувствие: как бы в очередной раз в моей биографии не сыграть здесь роль понятого.

Осторожно войдя в квартиру, я огляделся.

Обычная московская «однушка», из которой и гроб-то не вынести. Крошечная прихожая, где дверь в совмещенный санузел не в силах разойтись с входной: открывать их можно только поочередно.

Проход в кухню через комнату ― все тот же Прокопчик именует такие апартаменты «баня, раздевалка через дорогу».

И дальше, как принято говорить у владельцев подобных жилищ, «зала». Узкий темноватый пенал, сам чем-то напоминающий домовину-переросток, с давящим на нервы низким потолком. Такие бывают в современных кладбищенских склепах из железобетона ― зимой сырых и промозглых, летом нагретых, словно печь крематория.

Я остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к полутьме.

За плотно задернутыми шторами по их легкому трепетанию можно было предположить наличие открытого балкона. Там же, у невидимого сейчас окна, стоял стол, на котором темнели очертания компьютера, монитора и принтера. Прямо напротив меня притулился обеденный стол с двумя стульями, на нем угадывались расплывчатые силуэты нескольких бутылок и стаканов. Левее, у самой стены, несколькими грудами лежали прямо на полу книги и журналы вперемешку со старыми газетами.

А в нише, расположенной в противоположном от окна углу, стояла широкая и низкая двуспальная тахта. В царящем там полумраке уже совсем ничего не было видно, поэтому мне пришлось сделать несколько шагов вперед.

Посреди тахты неподвижно лежало тело.

В первое мгновение мне даже показалось, что это не одно тело, а сразу два ― одно на другом. Но потом, приглядевшись, перевел дух. Оно было одно – огромное, как крымская гора Аю-Даг, Медведь-гора. Еще немного приблизившись, я начал различать разметавшуюся по подушке длинную спутаную шевелюру и снова усомнился: уж не женщина ли это? Но потом вслед за шевелюрой сначала разглядел лежащие поверх мятого пододеяльника здоровенные волосатые руки, а после ― торчком уставившуюся в потолок распатланную бороду.

Мне оставалось всего ничего, чтобы подойти вплотную, и можно было бы уже рукой коснуться белеющего в полутьме мощного оковалка плеча. Как зачарованный, я вытянул вперед осторожные пальцы, и тут за моей спиной что-то грохнуло. Да так, что мои напряженные нервы не выдержали, я отдернул руку и отпрянул назад, испуганно озираясь. Прошли долгие томительные мгновения, прежде чем до моего замершего, как суслик посреди жнивья, мозга дошло, что это всего лишь хлопнула от сквозняка балконная дверь.

Но перевести дух я не успел: лежащее в двух шагах от меня безжизненное тело неожиданно издало какой-то невероятный звук, похожий на предсмертный рык раненого животного. Ноги мои едва не подкосились. Не справившись с собой, я наверняка рванул бы из квартиры вон, но немедленно вслед за этим рыком меня накрыла с головой волна коньячно-водочного перегара: стрингер Вантуз банально рыгал с перепою.

Закряхтели пружины ― это тело попыталось повернуться на бок, но неудачно: сил для смещения центра тяжести в нужном направлении не хватало.

Я кашлянул, надеясь привлечь к себе внимание, и мои надежды оправдались.

– Пиво принесла? ― не открывая прочно сомкнутых вежд, с сиплым клекотом поинтересовался Вантуз.

Вопрос явно адресовался не мне, но молчать было глупо, и я ответил:

– Нет.

– Почему? ― требовательно переспросило оно.

На это отвечать совсем уж было нечего.

Я подошел к окну и отдернул шторы. Все в комнате сразу потеряло налет драматической таинственности. Стол в объедках, пол в окурках. На подоконнике, на компьютере с принтером, на книгах и журналах лежал толстый слой пыли. Не хватало только принца, чтобы прервать столетний сон прекрасной принцессы. Хотя здесь нужнее был бы нарколог, чтобы прервать многодневный запой.

– Пи-ива-а! ― прокричал Вантуз, как кричат на пожаре: «Вод-ы-ы!»

Я всмотрелся в его серое, покрытое мелкими каплями пота лицо с обострившимися чертами и понял, что без пива тут и впрямь не обойтись. Если только в мои планы не входит развязать Вантузу язык с помощью столь изощренной пытки.

– Сейчас, ― сказал я. ― Держись. Три минуты продержишься?

Подъезжая к дому, я возле трамвайной остановки видел «стекляшку» с напитками.

– Гони! ― прерывисто выдохнул в ответ Вантуз. – Гони! Гони!

Когда, ободряюще громыхая бутылками «Балтики», я снова появился в квартире, он лежал все в той же позе, и только мелкий-мелкий озноб, сотрясающий тахту, выдавал в нем признаки жизни. Поставив пиво на пол рядом с ним, я стал оглядываться вокруг в поисках открывалки. Но Вантуз не глядя, исключительно на слух, протянул руку и цепко ухватил ближайшую бутылку за горлышко.

И не успел я удивиться тому, как он собирается с ней управиться, Вантуз зубами сорвал крышку и опрокинул в себя первую порцию. Потом процедура с небольшими перерывами повторялась еще дважды, после чего окончание серии ознаменовалось новым, но уже гораздо более умиротворенным рыком.

Только тут Вантуз позволил себе взглянуть на белый свет. Сперва он приоткрыл один глаз. Тяжелый, налитый свежим пивом зрак обозрел пространство и споткнулся на мне.

– А где эта… такая?.. ― с испугом вглядевшись в меня, почему-то низким шепотом поинтересовался стрингер.

– Какая? ― уточнил я, оглядываясь. ― Тут больше никого.

– О-о! ― в отчаянии простонал он.

И вдруг, сунув руку под одеяло, принялся судорожно шарить где-то в области собственного паха. Искомое никак не нашаривалось, потому что лицо Вантуза исказил уже не просто испуг, а натуральный ужас.

– Где?! Где?! ― бормотал он, вибрируя всем телом.

Но наконец пальцы его что-то нащупали. Черты

лица разгладились, из груди вырвался облегченный вздох. Выпростав из-под одеяла руку, Вантуз несколько мгновений рассматривал свою добычу, а потом облегченно отбросил ее в угол, где использованный контрацептив, чавкнув сырой лягушкой, шлепнулся на паркет.

После этого он неожиданно легко перевел свой грузный круп в положение, которое с некоторой натяжкой можно было признать вертикальным, и сел на кровати. Почесал заросший черными волосами огромный, как рюкзак туриста, живот и виновато спросил:

– Как же это мы с тобой, дружок, а? Оскоромились?

Я остро почувствовал, что сейчас может возникнуть довольно сложная для дальнейшего разрешения коллизия, и решил немедленно объясниться, сообщив:

– Я, собственно, только что подъехал.

Давненько мне не приходилось видеть такого искреннего облегчения, которое продемонстрировало лицо Вантуза.

– А… ― протянул он, ― выходит, мы вчера… не с тобой?.. А?

– Полагаю, тут была дама, ― заметил я, поддевая одним пальцем лежащие на стуле скомканные колготки, ― так примерно пятьдесят шестого размера.

– Пятьдесят шестого? ― переспросил он и снова удовлетворенно рыгнул: ― Мой гардероб.

Но тут же снова забеспокоился. Его необъятный живот заколыхался, перемещая центр тяжести хозяина сперва из стороны в сторону, а потом вперед. Наконец Вантуз не без труда поднялся на кривые волосатые ноги, чуть наклонился вперед и, влекомый инерцией собственного брюха, устремился в прихожую.

– Даже дверь, сучка, не закрыла… ― послышался оттуда его утробный голос.

Сам он тоже не потрудился прикрыть дверь в ванную, вследствие чего на меня обрушились разнообразные чарующие отзвуки имевших место в организме стрингера процессов метаболизма. Когда он вернулся обратно, облегченный, но не посвежевший, его интересовал один-единственный вопрос:

– Пиво осталось?

Через четверть часа мы сидели на кухне. Вернее, сидел он, а я стоял у плиты, жарил ему яичницу и дивился, с какой скоростью бравая батарея полных пивных бутылок превращается в нестройную толпу пустых. Вантуз теперь был оживлен и даже разговорчив. Единственная странность заключалась в том, что он так и не поинтересовался, кто я, зачем пришел и почему с такой готовностью бегаю ему за пивом.

– Человек, который большую часть энергии тратит на поддержание собственной лени, подобен рабовладельческому государству ― он малорентабелен, – вещал Вантуз, приканчивая очередную бутылку и грязноватым полотенцем вытирая пену с усов и бороды. ― Кто это сказал?

Вряд ли вопрос был обращен ко мне: я уже имел возможность убедиться, что в собеседнике стрингер не больно-то нуждается. Но решил, что пора мне как-то заявить о себе в качестве полноценной боевой единицы, и предположил:

– Какой-нибудь идеолог грядущего феодализма.

Он оторвался от стакана и впервые оглядел меня

с интересом.

– Вообще-то это сказал я, ― скромно сообщил он. Подумал и добавил: ― О себе. От природы я ленив и нелюбопытен…

– Как Пушкин, ― кивнул я.

Теперь Вантуз посмотрел на мою персону даже с некоторым уважением и пробормотал:

– Можно и так. Он ведь это еще до меня сказал: «Мы ленивы и нелюбопытны!» Но когда меня застрелят, люди тоже скажут: закатилось солнце русской журналистики!

Я внутренне сделал стойку, но поинтересовался небрежно:

– Почему обязательно застрелят?

– Застрелят ― не обязательно, ― с пьяной бесшабашностью легко согласился он. ― Могут зарезать. Или взорвать к чертовой матери…

– Это за что же?

– «За что» у нас никого не убивают, ― наставительно сообщил Ванин, нетвердо наливая себе новый стакан. ― Убивают ― «для чего» или «почему». Меня, например, прихлопнут потому, что я у себя в квартире бомбы держу. Бомбы, понял? В любой момент вкручиваешь запал и… Сам понимаешь.

Я попытался заглянуть ему в лицо, чтобы понять, насколько серьезно он все это произносит. Но обнаружил у него поверх зрачков ту же, в сущности, мутную пивную пену, что на усах и бороде: Вантуз на глазах уходил в новый виток штопора.

Я не педалировал тему, ожидая ее развития, но после затянувшейся паузы длиной в добрые две с половиной бутылки он неожиданно сменил пластинку, ни к селу ни к городу заявив:

– Вот ты говоришь ― я идеолог феодализма…

Ничего подобного я не говорил, но снова промолчал, с интересом наблюдая, как Вантуз безуспешно пытается двумя пальцами ухватить скользкий кусок яичницы.

Так и не справившись с этой задачей, он погрозил мне испачканным в желтке пальцем:

– Обидеть хотел, да?

– Нет, ― сказал я, только чтобы поддержать разговор.

– Хотел, хотел! ― с пьяным упрямством помахал Вантуз у меня перед лицом теперь уже всей перемазанной в яичнице пятерней. ― А я не обиделся! Знаешь, почему?

– Не знаю, ― сказал я, решив и дальше придерживаться выбранного лапидарного стиля.

– Потому что это ― правда! ― торжественно сообщил он, наливая себе еще пива и опрокидывая стакан в свою бездонную глотку. ― Мы все живем при феодализме! Не веришь? А я тебе докажу! Как трактует феодализм научная историческая теория? Во-первых, так и трактует, что самое главное для вассала ― найти себе сюзерена! «Крышу» найти, понял? Хоть ментов, хоть бандосов, хоть грушников, хоть фэ-эсбешников ― но без «крыши» никуда! Без «крыши» тебя всякий сожрет и не подавится! А как называется строй, при котором маленькие и слабые люди меняют свою свободу на безопасность? Фе-о-да-лизм!

Последнее слово далось ему уже с некоторым трудом: прозвучало что-то вроде «фидидализм». Стрингера это откровенно огорчило, он сокрушенно помотал головой и решил исправить дефект речи посредством упорных логопедических упражнений.

– Что трактует теория во-вторых? ― вопросил он профессорским голосом и сам же по-профессорски на этот вопрос ответил: ― Теория трактует, что отличительные черты фидидализм… нет, фе-о-да-дилизм… нет, ну, ладно… короче, фе-да-о-дализма…

Концентрируя внимание аудитории, Вантуз выкинул вверх руку с указующим перстом и даже попытался выпрямиться на стуле, но уперся животом в край кухонного стола и чуть не опрокинул на пол остатки своего завтрака. После чего прекратил попытки подчеркнуть важность произносимых тезисов посредством искусства жеста, оставив на вооружении более доступное ему сейчас искусство мимики. С лицом, полным горечи, он торжественно провозгласил:

– Власть главнее собственности! А близость к трону главнее закона!

И уже простым будничным тоном поинтересовался:

– Ничего не напоминает, а?

Я промолчал, и это было воспринято оратором как знак согласия, потому что он продолжил доклад с перечислительной интонацией:

– Право преимущественного проезда для знати, отмененное, кстати, Великой французской революцией, ― имеем? Имеем! Торговлю должностями ― имеем? Имеем!

В горле у Ванина пересохло, последние слова вываливались наружу с наждачным акцентом. Он допил то, что оставалось в стакане, и горько всхлипнул:

– Да что говорить, у нас даже взятки какие-то фе-до-до-дальные: берут не за нарушение закона, а за исполнение!

Тут Вантуз протянул руку за новой бутылкой и промахнулся. С удивлением посмотрел на пустую ладонь, повторил попытку, но вновь неудачно. Тогда он тяжко вздохнул и, опираясь кулаками на стол, чтобы подняться на ноги, сказал:

– Трудный был сегодня денек… Пора на боковую…