Текст книги "Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами"

Автор книги: Сергей Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

«Тайная свобода»

Ко времени создания «Ответа на вызов…» в России уже сложилась оппозиция существующей власти, действовал «Союз спасения», затем образовался «Союз благоденствия» – предвестники тайных обществ, подготовивших восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Когда-то сам будущий император Александр I был в оппозиции к своему отцу. Великий князь Александр с близкими друзьями мечтал о конституционной монархии, освобождении крестьян, но это была отчасти игра в заговорщиков; при дворе кружок великого князя Александра в шутку прозвали «якобинской шайкой».

В начале царствования Александра I встречи молодых реформаторов стали регулярными, теперь их кружок назывался «Негласным комитетом». Однако реформы были робкими, а результаты весьма скромными. Постепенно Александр все более отдалялся от государственных дел: реформатору Сперанскому он предпочел «эффективного менеджера» Аракчеева. Царь много разъезжал по стране и за рубежом и, по меткому замечанию современника, правил Россией «с почтовой коляски».

Наконец нежелание царя проводить реформы стало очевидным, и тогда сформировалось движение, оппозиционное к бывшему оппозиционеру.

Всех «несогласных» той поры именуют декабристами. На самом деле далеко не все просвещенные и свободолюбивые люди входили в названные тайные союзы, и уж совсем немногие ратовали за уничтожение монарха и монархии. Существовало много более умеренных просветительских «вольных обществ», таких, как «Зеленая лампа», которую посещал и Пушкин. Наконец, идеалы просвещения и свободы проповедовали в многочисленных масонских ложах. Одна из лож была основана с разрешения государя и названа в честь молодой императрицы «Елизавета к добродетели». «Елизаветинские масоны» носили звезду с вензелем императрицы, ложа славилась щедрой благотворительностью.

В творческой среде сложился своего рода культ почитания Елизаветы Алексеевны. Князь Вяземский писал, что она «единственный человек в семье», – так обычно переводят эту фразу с французского. А можно перевести «lе seul homme de la famille» как «единственный мужчина в семье». Это будет вернее, исходя из стилистики текста, изобилующего остротами, да и по существу: внешне хрупкая прелестная женщина обладала завидным мужеством, которое позволяло ей выживать в непростых обстоятельствах да еще поддерживать мужа, а он частенько в этом нуждался.

Сокрытые до поры силы и возможности Елизаветы усматривали в ней и люди научного склада. Незадолго до нашествия Наполеона известный ученый Паррот, хорошо знавший семью императора, прислал Александру I секретную записку: он предлагал, в случае отъезда императора в армию, провозгласить Елизавету Алексеевну регентшей. «У нее высокий дух, верное видение вещей», – писал ученый.

Александр I не последовал совету Паррота. Но императрица и без того много сделала во время Отечественной войны для раненых, сирот и обездоленных. Она следовала за императором в заграничном походе 1813 года, буквально в арьергарде наступающей русской армии. Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, ознакомившись с благотворительной деятельностью Елизаветы Алексеевны, назвала ее «ангелом-хранителем России».

В 1820 году, когда тучи сгустились над головой Пушкина, к императрице обратился Карамзин с просьбой заступиться за опального поэта. Вероятно, благодаря ее участию Пушкин отправился не в Сибирь, а в южную ссылку.

Тогда же состоялось тайное собрание «Союза благоденствия» на квартире Федора Глинки, полковника генерального штаба и поэта. Стихи он писал так себе, но человек был достойный. У Глинки обсуждался главный вопрос: быть России республикой или оставаться монархией? Все решительно выступали за республику, и только Глинка стоял за монархию, но при условии, что на трон будет возведена Елизавета Алексеевна. Свою позицию он обосновывал тем, что императрица умна, образованна, в ее окружении есть толковые люди, например ее секретарь Лонгинов, получивший образование в Англии. Простой народ привык к заздравным молитвам в честь Елизаветы, а люди сведущие смотрели на нее как «на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особенное участие, и поэтому, смело можно сказать, все сердца на ее стороне». Вдобавок России не привыкать к женскому правлению, почти весь прошлый век правили императрицы. А главное, что у Елизаветы нет наследников, это дает в будущем возможность мирного перехода к республиканскому правлению.

Глинку не поддержали, но он не отступился и стал активным членом «Общества Елизаветы», в которое входил и секретарь императрицы Лонгинов. По просьбе «елизаветинцев» императрица оказала благотворительную помощь одному несчастному семейству. Об этом было объявлено в журнале общества «Соревнователь Просвещения и Благотворения», а сам Глинка добавил стихи:

 
…О, милосердная! Здесь все тобой одной
Живет, и чувствует, и дышит —
И часто в тишине ночной
Создатель о тебе сердец моленья слышит.
 

Позднее к мнению Глинки присоединился декабрист барон Владимир Штейнгель. Незадолго до восстания он убеждал руководителей, «что в России республика невозможна, и революция с этим намерением будет гибельна… Если же непременно хотят перемены порядка, то лучше признать царствующею императрицей Елизавету Алексеевну…». Утром накануне восстания он принес подготовленный им манифест, который оканчивался такими словами: «…нам осталась мать в Елизавете. Виват – Елизавета Вторая и Отечество!» Штейнгеля на этот раз поддержали Сергей Трубецкой и Гавриил Батеньков, но переубедить остальных они не смогли…

В общем, с именем Елизаветы Алексеевны связывали надежды на либеральные перемены. Так думал и Пушкин, когда писал о «тайной свободе».

И все они ошибались. Императрица всегда и во всем поддерживала мужа, даже в таких жестоких экспериментах, как создание военных поселений. Правда, она была либеральнее в своих литературных оценках, милосерднее к простым людям. Но ее страшила сама возможность революции или дворцового переворота. Память об ужасных обстоятельствах свержения Павла I пугала императрицу всю жизнь.

Была ли она столь же верна императору в семейной жизни?

Коварство и любовь

Брак Александра и принцессы Баденской, в православном крещении – Елизаветы, устроила бабка, Екатерина II. Жениху было тогда шестнадцать лет, невесте всего четырнадцать. Даже по тем временам этот брак считался слишком ранним. А проще говоря, они были почти детьми, но столь прелестными, что их тотчас окрестили – Амур и Психея.

Старик Державин откликнулся на помолвку стихами в стиле рококо:

 
Амуру вздумалось Псишею
  Резвяся поймать,
Опутаться цветами с нею
  И узел завязать.
Прекрасна пленница краснеет
  И рвется от него;
А он как будто бы робеет
  От случая сего.
 

Между женихом и невестой вспыхнула влюбленность со всеми неизменными приметами: замиранием сердец, трогательными записочками, первым неумелым поцелуем…

Искушенная в делах любви бабушка решила подготовить жениха и направила к нему опытнейшую свою фрейлину. 28 сентября 1793 года Александр и Елизавета стали супругами. То ли урок пошел не впрок, то ли молодые действительно были не готовы к физической близости, но их интимная жизнь, мягко говоря, не заладилась. Только пять лет спустя у них родилась дочь, которая прожила меньше года. Вероятно, после этого муж окончательно охладел к супруге. Но они все-таки любили друг друга, каждый по-своему. Александр – с чувством явного превосходства и, конечно, со свойственной ему тягой к актерству. Она – с обожанием и готовностью все принять и все простить.

Молодых сплачивало и сложное положение при дворе. Им приходилось лавировать между Екатериной и родителями Александра – великим князем Павлом Петровичем и его супругой Марией Федоровной. Во время царствования Павла I ситуация стала еще напряженней…

Но вот Александр сам вступил на престол и произнес двусмысленную фразу: «Все будет как при бабушке!» Многие поняли это как поощрение распущенности.

Доходило до полной дикости: брат царя великий князь Константин решил отомстить своей неприступной возлюбленной самым мерзким образом. Он обманом заманил ее в свою резиденцию и изнасиловал. Затем беспомощностью дамы воспользовались его адъютанты, камердинер и лакеи. Бедная женщина умерла. Дело было замято, император объявил, что цесаревич Константин никакого касательства к оному инциденту не имел. Может, кого-то вердикт императора убедил, но только не жену Константина – великую княгиню Анну Федоровну: она уехала за границу и больше не вернулась.

Александр I тоже пустился во все тяжкие. За короткое время император удостоил своим вниманием графиню Бобринскую и нескольких французских актрис. Он уже пресытился неискушенностью жены и теперь отдавал предпочтение дамам более опытным. Вскоре император увлекся красавицей Марией Нарышкиной. Ее супруг получил сразу две должности: официальную – обер-егермейстера и неофициальную – «снисходительного мужа». Говорили, что при назначении начальника охотничьего хозяйства Александр I шепнул любовнице: «Я наставил ему рога, поэтому поручаю ему своих оленей».

Эта многолетняя связь была у всех на виду, о ней доносили иностранные дипломаты. Нарышкина, дама, что называется, без комплексов, даже сообщила Елизавете Алексеевне о своей беременности, когда еще признаки были незаметны. «Каким бесстыдством надо обладать?!» – писала униженная Елизавета Алексеевна матери.

Александр I, конечно, нашел себе оправдание: «…так как союз наш заключен в силу внешних соображений, без нашего взаимного участия, то мы соединены лишь в глазах людей, но перед Богом оба свободны».

Елизавете Алексеевне было всего двадцать три года, но она почувствовала себя немолодой, одинокой и усталой женщиной… Так продолжалось до тех пор, пока в начале 1803 года она не встретилась взглядом с молодым кавалергардом, дежурившим в тот день в охране дворца. Что привлекло ее? Может быть, та же затаенная, нездешняя печаль в глазах, какую видели и в ее взоре.

Его звали Алексей Охотников, он был из семьи богатых воронежских помещиков. В 1801 году он поступил в Кавалергардский полк, через год произведен в поручики. Позднее получил должность казначея полка и чин штаб-ротмистра. Охотников часто появлялся в светских гостиных, на балах и приемах. Как и многие его товарищи, он иногда нес караульную службу во дворце. Наконец Алексея начали узнавать в высшем свете, его запомнил император.

Внимание к нему императрицы перевернуло всю жизнь Охотникова. Теперь во всякую свободную минуту он мчался туда, где мог хотя бы мимолетно увидеть Елизавету Алексеевну. Когда она ехала на прогулку в коляске, он как будто случайно несколько раз попадался ей навстречу. Если гуляла в парке, то вдруг обнаруживала вырезанные на стволе дерева слова: «Я был здесь, чтобы видеть вас». Если же они встречались на людях, это была сладкая мука – они замечали друг друга, но не могли прямо смотреть в глаза. Иногда Елизавета Алексеевна бешено ревновала. Однажды на бале Охотников оживленно беседовал с красавицей Натальей Загряжской (будущей тещей Пушкина), а бедная Елизавета Алексеевна украдкой кусала губы.

Императрица кратко описывала свои встречи с Охотниковым в дневнике:

«После обеда я случайно глянула из окна диванной комнаты на набережную, когда он проезжал, он не мог меня видеть, я заметила только его плюмаж и узнала коляску… Но это мгновение произвело во мне извержение вулкана, и часа два потом кипящая лава заливала мое сердце…»

«Пасхальной ночью… по дороге в церковь очаровательный взгляд, говорящий как никогда, глаза сияли… они впервые как будто говорили: Ах, я вновь вижу вас – а вы разве меня не видите?.. Этот язык глаз был столь ясен, что он не мог не думать того, о чем глаза говорили».

Летом Елизавета Алексеевна решила избавиться от пагубной страсти, запретила себе не только смотреть, но и думать об Охотникове. Но, промучившись полтора месяца, сдалась: «Прелестен (подчеркнуто в дневнике. – С. М.), прощай борьба, продолжавшаяся 6 недель, один этот миг сделал напрасными все мои страдания».

Этот роман взглядов, тайных знаков и затаенных вздохов продолжался почти два года. В дневнике императрица называла его Vosdu — может быть, оттого, что он был живительным воздухом, которым она не могла надышаться.

Кавалергарда век недолог…

В 1805 году русская армия во главе с императором выступила в заграничный поход, в том числе и Кавалергардский полк. Но Охотников остался в столице – его назначили интендантом, он закупал для полка провиант и амуницию и только иногда ездил в действующую армию. Вероятно, это назначение объясняется еще и тем, что Алексей, по свидетельству полковых лекарей, страдал «грудной болезнью» – чахоткой. Елизавета Алексеевна знала об этом, всегда с грустью отмечала в дневнике, когда он плохо выглядит, и ликовала, когда он имел здоровый вид. Это придавало их отношениям оттенок обреченности.

С той поры между влюбленными началась регулярная переписка, а затем и тайные свидания. Чаще всего летом, когда императрица жила во дворце на Каменном острове или в Таврическом. Ночью Охотников забирался в окно императрицы, они проводили вместе несколько часов, а под утро любовник спускался вниз. Только примятые цветы под окнами любимой могли бы выдать его.

Когда свидания были невозможны, они засыпали друг друга нежными письмами. В них Алексей называл возлюбленную «мой Бог, моя Элиза», «моя маленькая женушка»… Удивительно, что роман императрицы так долго оставался секретом. Об этом знали только две фрейлины и сестра Елизаветы, принцесса Амалия. Но случилось то, что должно было случиться, – в 1806 году императрица понесла. Когда признаки беременности стали очевидными, тайна открылась императору, его сестре, брату и матери – они-то знали, что Александр I давно забыл дорогу в спальню жены. Но дальше этого круга молва не пошла.

Трагическая развязка наступила незадолго до родов. Вечером четвертого октября Охотников вышел из театра. В это время к нему быстро подошел неизвестный, нанес быстрый удар кинжалом и тотчас смешался с толпой. Раненого в карете привезли домой, уложили на постель. Скоро явился доктор, осмотрел рану, сделал перевязку. Рана показалась ему неопасной, но врач ошибся. Возможно, и хроническая болезнь подтачивала силы раненого.

История не получила широкой огласки, ходили слухи, что Охотников был ранен на дуэли. Цесаревич Константин Павлович приказал не возбуждать следствия по этому делу. А штабс-ротмистру предложили подать прошение об отставке.

Есть полулегендарное свидетельство, что Елизавета Алексеевна посетила раненого возлюбленного: «Они оба заплакали, обрывочные слова сквозь рыдания были свидетельствами их общей муки. В последнем усилии молодой человек схватил ее руку и покрыл жгучими поцелуями, в то время как, склонившись над ним в порыве глубокого отчаяния, Елизавета видела лишь милые черты, искаженные страданием…»

Через месяц после ранения Алексей Охотников стал отцом – Елизавета Алексеевна родила девочку, нареченную также Елизаветой. А еще через три месяца Охотников умер. Скоро над его могилой на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры появилось скульптурное надгробие: под сломленным деревом плачет женщина с погребальной урной, ее лицо прикрыто покрывалом…

Александр I признал родившуюся девочку своей дочерью. Никто не слышал, какая гроза бушевала тогда в царской семье. Елизавета Алексеевна всю свою любовь перенесла на Лизоньку. Но несчастья продолжали преследовать мать – девочка прожила чуть больше года. Императрица словно окаменела от горя.

Кто же направил руку убийцы? Скорее всего, заказчиком преступления был цесаревич Константин Павлович. Так он вступился за честь брата-императора. Но были у него и другие мотивы. Елизавета Алексеевна никогда не скрывала своего презрительного отношения к грубому и жестокому деверю; она всегда защищала и поддерживала его несчастную жену Анну Федоровну. Злопамятный Константин давно мечтал свести с нею счеты, разве мог он упустить такой случай!

Прощание с NN

Шли годы. Царственные супруги сохраняли дружеские, часто доверительные отношения. Елизавета Алексеевна по-прежнему была опорой для государя. А ему было от чего горевать: его реформаторская деятельность не состоялась, а реализованные прожекты рухнули, военные поселения бунтовали, восстал его любимый Семеновский полк, доносили о тайных обществах и зреющих заговорах. Это было тяжелое прозрение для самолюбивого государя – Россия его не любит!

Когда Александр I болел, Елизавета Алексеевна не отходила от его постели. Самым тяжелым ударом для них обоих стала смерть от чахотки дочери Софьи, рожденной от Нарышкиной. Императрица и сама привязалась к Сонечке, это была и ее утрата. Совместное горе, как в былые времена, сплотило супругов. «Я наказан за мои грехи», – признался Александр. А Елизавета в эти дни писала: «Стоит мне полюбить кого-нибудь, как Бог отнимает его у меня».

Елизавета Алексеевна всегда болела как-то тихо, незаметно, словно не желая беспокоить окружающих. К 1825 году ее состояние всерьез встревожило врачей, они опасались, что осень и зиму в столице она не перенесет. Надо было везти больную на юг, в Италию или во Францию. Александр неожиданно выбрал захолустный Таганрог на берегу Азовского моря. В конце сентября семья обосновалась на этом, с позволения сказать, курорте.

Здоровье императрице укрепилось. Она была счастлива, оттого что почти всегда была с мужем. «Все свитские, радуясь такой семейной жизни государя с императрицей, называли их между собою молодыми супругами», – вспоминал очевидец.

Но и эта скромная радость длилась чуть больше месяца. Во время поездки в Крым император подхватил лихорадку и через двадцать дней умер. «Я не понимаю себя, не понимаю своей судьбы, – писала Елизавета Алексеевна, – мне ничего не нужно, ничто меня не интересует, у меня нет никаких желаний».

Она устала жить.

На обратном пути, в уездном городе Белёве Тульской губернии, Елизавета Алексеевна тихо скончалась во сне.

Она завещала передать свои дневники историку Карамзину, с которым у нее были доверительные отношения. Она не хотела, чтобы ее любовь навсегда канула в Лету. Но Карамзин только что умер, и все бумаги доставили новому императору Николаю I. В спальне покойной императрицы обнаружили письма Охотникова, его портрет и прядь его волос. Царь сжег все бумаги, но перед этим дал прочитать письма Охотникова жене, императрице Александре Федоровне. Она, в свою очередь, выписала отрывки в свой дневник.

Благодаря этим выпискам, воспоминаниям современников, посвященных в тайну, и двум чудом сохранившимся фрагментам дневников самой Елизаветы Алексеевны была восстановлена эта романтическая и печальная история…

…В 1829 году Пушкин ехал на Кавказ. Он сделал большой крюк, чтобы заехать в Белёв. Там поэт посетил дом купцов Дорофеевых, где скончалась Елизавета Алексеевна, и долго стоял над склепом, в котором покоилась часть ее останков. Может быть, тогда родились строки, опубликованные год спустя:

 
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса…
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
 

Так Пушкин простился с загадочной NN, не узнав ее главной тайны.

Что скрывал Толстой-Американец

Федор Толстой по прозвищу Американец еще при жизни сделался человеком-легендой. Его любили, им восхищались, его боялись и ненавидели. Он послужил прототипом персонажей «второго плана», как теперь сказали бы, в произведениях отнюдь не второстепенных – в «Горе от ума» и в «Евгении Онегине».

Детство, отрочество, юность

Родовое древо графов Толстых напоминает тот знаменитый дуб из «Войны и мира». И чем удаленнее простирались ветви от ствола, тем беднее становились семьи, мельче их поместья. Семья нашего героя владела имением в Кологривском уезде Костромской губернии. Отец его вышел в отставку генерал-майором, зажил помещиком, избирался предводителем кологривского дворянства. Женился он на девице из рода Майковых, у них родилось семеро детей, три мальчика и четыре девочки. Сын Федор появился на свет 6 февраля 1782 года.

Сызмальства Федя был отменно здоров и буен, рассказывали о его склонности к жестоким забавам. Только отец, человек военный, мог до поры обуздывать Федин дикий нрав. Впоследствии Лев Толстой утверждал, что дикие наклонности – родовое свойство Толстых.

Но вот настало время учиться и служить. Федор Толстой поступил в Морской корпус в Санкт-Петербурге. Но служить отправился не на флот, как следовало, а почему-то был зачислен в гвардейский Преображенский полк. И тут его безудержная натура проявилась в полной мере – попойки, карты, дуэли.

Надо сказать, в те годы среди молодежи, особенно военной, было в моде молодечество. Удалец пренебрегал опасностью, презирал традиции и правила, ни в грош не ставил жизнь и достоинство окружающих за исключением близких приятелей.

Таким enfant terrible был и Федор Иванович Толстой. Его облик покорял каким-то демоническим обаянием: он был невысок, но крепок, смуглолиц, темные волосы вились крупными кудрями, черные глаза блестели, когда он бывал оживлен и весел, но в минуты гнева в них страшно было заглянуть. Дуэлистом он считался опаснейшим, потому что стрелял из пистолета без промаха, владел шпагой не хуже Севербека – известного учителя фехтования, и столь же искусно рубился на саблях. Он вспыхивал от малейшей обиды, но сам злословил и сплетничал постоянно; мог мгновенно пуститься в самое отчаянное предприятие, но становился хладнокровным за карточным столом и под дулом пистолета.

Довольно скоро Федор Толстой сделался столичной знаменитостью. Похоже, он упивался славой, самоутверждаясь все новыми подвигами. Как это часто случается, ему приписывались и отчаянные поступки, которых он, скорее всего, не совершал. Например, рассказывали, что он летал на воздушном шаре с французским воздухоплавателем Ж. Гарнереном. На самом деле с французом поднялся в воздух генерал С. Л. Львов, и этот полет считается началом русской аэронавтики.

Начальство смотрело на буйство молодежи сквозь пальцы, но лишь пока это не касалось самих начальников. Федор Толстой переплюнул всех! Какой младший офицер не хвастает, что плюет на полковника? И только подпоручик Толстой в прямом смысле «наплевал на полковника Дризена», как писал современник. Скандал привел к дуэли. Не известно, что произошло дальше – состоялся ли поединок и чем он закончился? Последствия «наплевательского отношения» могли превратить подпоручика в рядового.

Выход был найден самый неожиданный. Как раз в это время завершались приготовления к кругосветному плаванию шлюпов «Надежда» и «Нева» под общим руководством И. Ф. Крузенштерна, «Невой» командовал капитан Ю. Ф. Лисянский. На флагмане «Надежда» плыл и камергер Николай Петрович Резанов (тот самый романтический герой рок-оперы «Юнона» и «Авось»), он должен был установить торговые отношения с Японией и посетить русские владения близ берегов Америки. В свиту посла входили несколько «молодых благовоспитанных особ», в том числе кузен и тезка бедового подпоручика – Федор Петрович Толстой, тоже выпускник Морского корпуса, а ныне талантливый художник. Он не переносил качки и вообще не любил моря. В ход были пущены родственные связи, и место «благовоспитанной особы» чудесным образом занял другой Толстой, Федор Иванович, сохранив при этом офицерский чин и гвардейский мундир.