Текст книги "Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами"

Автор книги: Сергей Макеев

Пленники и беглецы

Немало буров и волонтеров попали в плен. Англичане с ними не церемонились, не разбирали чинов и национальностей, содержали в скотских условиях, кормили впроголодь. Бывали случаи расстрелов без суда. Истощенных и легкораненых пленных гнали в лагеря, подгоняя ударами, уланы кололи пиками. Вконец обессиленных, случалось, закалывали штыками. В лагере их размещали в страшной тесноте и духоте, больные и раненые не получали медицинской помощи и умирали тут же, среди еще живых.

Выживших стремились вывезти в дальние колонии, чаще всего на Сейшельские острова или на остров Святой Елены, где томился когда-то Наполеон. Особо опасных, с точки зрения англичан, везли на Цейлон, причем с побережья гнали в глубь острова, в джунгли, откуда бежать было невозможно. На пароходах пленных везли, как рабов, по шестьсот и более человек, с вечера до утра запирали в трюме, лишенном вентиляции. Смертность и здесь была высокая.

Князя Багратиона захватили в плен 5 апреля 1900 года вместе с семнадцатью французскими волонтерами. Новый командующий английскими войсками лорд Китченер заинтересовался экзотической личностью и велел привести его. Внешность князя производила сильное впечатление – высокий красавец, весом свыше ста килограммов.

– Почему вы сражались против нас? – спросил лорд.

– Таковы мои убеждения! – заявил Нико и сам перешел в наступление: – Как вы могли напасть на маленький свободный народ? Как вы смеете расстреливать пленных?..

Участь князя была решена – его отправили на остров Святой Елены. Весь остров был большой тюрьмой, но пленные из Трансвааля содержались хуже всех – в отдельном лагере, жили в дырявых палатках, даже в дождливый сезон, спали на голой земле. Из-за недоедания Нико потерял треть своего веса. Вскоре в лагере началась эпидемия тифа, но условия содержания пленных не изменились, медицинская помощь отсутствовала…

Грузинскому князю повезло – о нем хлопотали влиятельные родственники, российские дипломаты вступили в переписку с английскими властями. Через семь месяцев узник Святой Елены получил свободу. Другим пленным оставалось надеяться только на себя. Несколько буров пытались бежать с острова Святой Елены в рыбацкой лодке, но были схвачены и снова угодили под военно-полевой суд.

И все-таки пятерым бурам удалось бежать с плавучей тюрьмы на рейде порта Коломбо. Вилли Стейн, Джордж Стейтлер, его младший брат Лоуренс, Эрнст Хауснер и Пит Бота (двоюродный брат знаменитого бурского генерала) с момента пленения держались вместе. Когда стало известно, что их вот-вот отправят дальше в глубь острова, они решили, что медлить нельзя. В новогоднюю ночь им удалось спрятаться на палубе. Они знали, что вокруг судна постоянно кружит шлюпка с охраной. Когда шлюпка находилась у противоположного борта, беглецы тихо спустились по веревке в воду. На рейде находились еще несколько кораблей. Ближе других, примерно в миле от них, стоял на якоре пароход, который буры приняли за французский. Каково же было их отчаяние, когда пароход снялся с якоря и отплыл. Беглецы так и не узнали, как им неслыханно повезло, – это был английский пароход «Манора». Из последних сил пловцы направились к следующему судну. На их счастье, им оказался российский торговый пароход «Херсон». Первым достиг борта Вилли Стейн и позвал на помощь. Его подняли на борт и тотчас спустили шлюпку, чтобы искать остальных. Отважных буров одели в сухое и усадили за новогодний стол. Вахтенный офицер доложил капитану 2-го ранга Остолопову о необычайном происшествии. Капитан был полной противоположностью своей фамилии, он приказал:

– Записей в бортовом журнале не делать. Вы мне не докладывали, я ничего не слышал. Если меня спросят, я под присягой заявлю, что не видел никаких буров.

На всякий случай до выхода в море буров прятали в одной из дымовых труб, так поступали и во время стоянок в английских портах. Даже в родной Феодосии буры прошли таможенный досмотр в русской форме. Только после этого весть о беглецах разлетелась по стране. Поездом буры отправились в Санкт-Петербург, на остановках их приветствовали как героев.

В столице отважных буров окружили почетом и уважением; они жили у голландского пастора Гиллота. Далее пятерка храбрецов намеревалась ехать в Голландию, повидаться там с президентом Крюгером – он как раз вел дипломатические переговоры, – а затем вернуться на родину.

– Возможно ли пробраться в страну, уже почти оккупированную англичанами? – удивлялись все.

– Это проще, чем бежать из английского плена, – невозмутимо отвечали буры.

За несколько дней, проведенных в столице, пятеро храбрецов посетили музеи, встречались с представителями общественных организаций и с журналистами. От них русские узнали о шокирующих методах войны по-английски.

Бесславная победа

Буры рассказали не только о бесчеловечном отношении английских военных к пленным. Бывали случаи, когда британцы вероломно нападали на буров-парламентеров под белым флагом. В бою под Сионскопом уже сами англичане подняли над окопом белый флаг, а когда буры приблизились на двадцать ярдов, последовал залп, убивший и ранивший семнадцать человек. Этот низкий прием англичане использовали еще не раз. Британцы неоднократно стреляли по мирным жителям, женщинам и детям, если они оказывались в зоне боев. Попавших в плен англичан спрашивали: за что вы стреляете в женщин? Они отвечали: мы думали, это переодетые мужчины. Нередки были случаи, когда жен бурских командиров вместе с детьми заключали в тюрьмы, их дома и фермы сжигали, скот угоняли…

Эти рассказы подтверждали другие участники той войны и международные наблюдатели. Британские власти, обескураженные тем, что огромная армия не может сломить сопротивление буров, отбросили прочь предрассудки вроде «цивилизованных правил ведения войны». Гнев империи пал и на мирное население: в Трансваале и Оранжевой англичане впервые применили тактику «выжженной земли»: фермы и другие строения, которые могли стать убежищем для бойцов-буров, уничтожались; скот угоняли, посевы и любое продовольствие предавали огню. Сами англичане называли это «политикой опустошения», ее проводили в жизнь карательные отряды. Один из участников карательных экспедиций, канадец по национальности, вспоминал: «По пути следования мы предали сожжению территорию на шесть миль вокруг, разгромили деревню Вилпорт и цветущий город Даллстром. Наш отряд оставил после себя огонь и дым… Я видел, как из домов выбегали женщины и дети, как из окон выбрасывали их одежду. Кавалеристы быстро удалились, а несчастные женщины и дети, крайне перепуганные нашим внезапным налетом, продолжали стоять во дворах или садах, беспомощно наблюдая, как их дома исчезают в огне и дыму». К концу войны, по свидетельствам самих англичан, были сожжены несколько тысяч ферм.

Отмечены случаи, когда британцы вооружали кафров и натравливали их на беззащитных бурских стариков, женщин и детей, причем командовали этими бандами английские офицеры.

Наконец, изобретательные англичане додумались до первых концлагерей: в них сгоняли всех жителей, заподозренных в связях с воюющими бурами (а «в связях» с ними были все – жены, дети, родители, соседи). Известно свыше одиннадцати крупных лагерей, в них оказалось двести тысяч человек – в основном женщины и дети. Условия содержания там были настолько ужасными, что в некоторых концлагерях умирали от половины до семидесяти процентов заключенных; первыми от истощения и болезней погибали дети. Всего англичане уморили в концлагерях по меньшей мере двадцать шесть тысяч человек, три четверти погибших – дети. Британское правительство уверяло своих граждан и мировую общественность, что создало сеть «Refugees Camps» (убежище, место спасения) по просьбе мирного населения, чтобы оградить их от тягот и опасностей войны. Беспримерное лицемерие проявлялось во всем: когда в концлагере умер маленький сын известного бурского командира, было опубликовано такое извещение: «В Порт-Элизабет умер военнопленный (так!) Д. Герцог в возрасте восьми (!) лет».

Англичанка Эмили Хобхауз создала «Фонд нуждающихся южноафриканских женщин и детей», побывала в концлагерях Трансвааля и Оранжевой и подготовила правдивый отчет об этих «убежищах». В газеты попала фотография истощенного бурского ребенка, умирающего от голода. Но правительство воспрепятствовало распространению разоблачительного доклада и публичным выступлениям активистки.

Перед лицом массовых безвинных жертв и безмерных жестокостей бурские руководители, военачальники и партизаны решили сложить оружие. Британские власти были тоже крайне заинтересованы в скорейшем прекращении боевых действий: им и в страшном сне не могло привидеться, что «маленькая победоносная война» продлится без малого тысячу дней. Теперь она обходилась казне в миллион фунтов стерлингов в неделю (в нынешних ценах – миллиард фунтов).

31 мая 1902 года мирный договор между Великобританией и бурскими республиками был подписан. Оба бурских государства вошли в состав британской колонии. Им было обещано самоуправление; всем добровольно сложившим оружие объявлена амнистия; пленные отпущены по домам. За ущерб, нанесенный хозяйствам, были выплачены компенсации.

Но бойцы-буры из числа жителей Капской колонии были надолго лишены избирательного права. Бойцов других национальностей выслали в страны, откуда они или их предки прибыли. Так, были высланы в Россию евреи – и те, кто сражался с оружием в руках, и те, кто снабжал бойцов продовольствием, одеждой и всем необходимым. Точных сведений о них не сохранилось, поскольку Российская империя стыдливо замалчивала сам факт еврейской иммиграции.

Марш обреченных

Русские военные специалисты, медики и бойцы-волонтеры прибыли в Южную Африку хотя и не первыми, но покинули ее в числе последних. После возвращения на родину все, кто находился в Трансваале официально, были награждены: военные агенты и инженеры повышены в чинах, некоторые удостоились аудиенции у государя; несколько врачей получили ордена, медсестры и санитары – медали.

Наградой бойцам-волонтерам стали только сознание исполненного нравственного долга, благодарность буров и уважение соотечественников. Мы до сих пор не знаем имен большинства добровольцев. Более того, значительная часть военного архива об Англо-бурской войне была уничтожена по приказу военного министра уже в 1900 году, то есть в разгар боевых действий. Какие сведения содержали исчезнувшие папки? Может быть, Россия, россияне приняли в той войне более деятельное участие?

В той далекой войне многое и поныне остается загадкой. До сих пор военные историки разбирают стратегические и тактические просчеты обеих сторон. Если ошибки английского командования непростительны для профессиональных военных, то действия бурских властей и командиров просто не понятны. Пишут, что у буров вообще не было стратегического плана.

Впрочем, план был, но не исключительно военный, а военно-политический. Все отчетливо понимали, что выступление бурских вооруженных сил против Британской империи являлось маршем обреченных. Поэтому и была сделана ставка на то, чтобы наносить противнику как можно больший урон, сберегая при этом собственные силы, то есть жизни. В результате буры рассчитывали, что Англия ужаснется масштабам потерь и пойдет, готовая к компромиссам, на мировую; что мировые державы все-таки выступят в поддержку бурских республик; что и в самом Лондоне возникнет пятая колонна – оппозиция воспользуется случаем, чтобы осудить агрессию, и станет добиваться заключения приемлемого мира.

План мог бы сработать, но он был основан на представлениях ушедшего девятнадцатого века. Буры не могли представить, что в наступившем двадцатом веке подлость и вероломство станут нормой международной политики. Их расчеты рушились, как карточный домик. Кстати, об английской оппозиции: в начале войны она заняла патриотическую позицию и только в конце войны, когда военные расходы возросли многократно, потребовала отчетов, разбирательств, смены военного руководства. Это привело лишь к тому, что сразу после заключения мира Британия начала активно реформировать свои вооруженные силы, в том числе и военное ведомство.

Таков был зловещий пролог трагического века. Сценарий Англо-бурской войны, в целом и в частностях, неоднократно повторился в мировых войнах и в региональных конфликтах. Да и двадцать первое столетие началось будто бы по тому же сценарию: события в Сербии и вокруг нее очень напоминали покорение Трансвааля и Оранжевой; много схожего и в оккупации Ирака, только в качестве главного трофея вместо золота – нефть.

Вот о чем я думал, перечитывая недавно книжку «Капитан Сорви-голова», так впечатлившую меня в детстве; припомнил я и песню, услышанную тогда же:

 
Трансвааль, Трансвааль, страна моя!
Ты вся горишь в огне…
 

Автор книжки – Луи Буссенар очень точно отобразил события Англо-бурской войны, словно сам побывал на фронтах Трансвааля и Оранжевой. Буссенар был военным врачом, участвовал во Франко-прусской войне, получил ранение. «Военная косточка» чувствуется во многих его приключенческих романах. Почти во всех своих книжках он описывал похождения отважных французов в разных уголках света. «Капитан Сорви-голова» не единственное его произведение о Южной Африке; очень нравился мне его роман «Похитители бриллиантов».

А песня на стихи Глафиры Эйнерлинг – о чужой беде, о чужой войне – отозвалась во многих более поздних литературных произведениях. Самая яркая интерпретация знаменитой песни – в поэме Михаила Исаковского «Песня о Родине» (1948 год), строка «Трансвааль, Трансвааль, страна моя!» проходит в ней рефреном.

 
Я даже знал тогда едва ль —
В свои двенадцать лет, —
Где эта самая Трансвааль
И есть она иль нет.
 
 
…Один был путь у нас – вперед!
И шли мы тем путем.
А сколько нас назад придет —
Не думали о том.
 
 
…«Трансвааль, Трансвааль!..» —
Я много знал
Других прекрасных слов,
Но эту песню вспоминал,
Как первую любовь…
 

Вот уж действительно, загадочная русская душа сродни бурской.

Сестра Маша

Мария Добролюбова всего на несколько лет, словно падучая звезда, озарила небо России – и погасла. Однако она произвела такое впечатление на современников, что ее образ запечатлелся в стихах Александра Блока, Николая Клюева, других поэтов. Писатели Осип Дымов, Леонид Семенов, Пимен Карпов изобразили ее под разными именами в своих книгах.

Легенда о Марии Добролюбовой начала слагаться сразу после ее ранней и внезапной смерти. Ее имя сделалось, можно сказать, знаменем революционеров левого толка. Предания о ней передавали из уст в уста в тюрьмах, на каторге и в ссылках на протяжении десятилетий – вплоть до сталинского ГУЛАГа.

«Левоэсеровскую» версию биографии Марии Добролюбовой изложил Варлам Шаламов в рассказе «Лучшая похвала». В начале тридцать седьмого года в Бутырской тюрьме ее поведал писателю старый революционер, генсек общества политкаторжан Александр Георгиевич Андреев.

«Жила-была красавица. Марья Михайловна Добролюбова. Блок о ней писал в дневнике: главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, – ход русской революции мог бы быть иной. Будь она иначе!..

…Красавица, воспитанница Смольного института, Маша Добролюбова хорошо понимала свое место в жизни. Жертвенность, воля к жизни и смерти была у нее очень велика.

Девушкой работает она „на голоде“. Сестрой милосердия на русско-японской войне.

Все эти пробы нравственно и физически только увеличивают требовательность к самой себе.

Между двумя революциями Маша Добролюбова сближается с эсерами. Она не пойдет „в пропаганду“. Малые дела не по характеру молодой женщины, испытанной уже в жизненных бурях.

Террор – „акт“ – вот о чем мечтает, чего требует Маша. Маша дожидается согласия руководителей. „Жизнь террориста – полгода“, как говорил Савинков. Получает револьвер и выходит „на акт“.

И не находит в себе силы убить. Вся ее прошлая жизнь восстает против последнего решения.

Борьба за жизнь умирающих от голода, борьба за жизнь раненых.

Теперь же надо смерть превратить в жизнь.

Живая работа с людьми, героическое прошлое Маши оказали ей плохую услугу в подготовке себя к покушению…

…Маша не находит в себе силы выстрелить. И жить страшно в позоре, душевном кризисе острейшем. Маша Добролюбова стреляет себе в рот.

Было Маше 29 лет».

Так или примерно так пишут о Марии Добролюбовой до сих пор. Многие факты ее биографии в пересказе Шаламова верны. Но не все. К тому же есть и недосказанное. Поэтому портрет героини-революционерки выходит несколько плакатным. Попробуем восстановить подлинные обстоятельства жизни и смерти этой загадочной девушки.

Мадонна, русская душою

Впервые годы нового, двадцатого, столетия литературно-художественная жизнь обеих столиц бурлила: творческие и философские собрания, духовные искания, смелые эксперименты в искусстве – все цветы Серебряного века словно спешили расцвести, заявить о себе.

В конце 1901 года в Санкт-Петербурге открылись религиозно-философские собрания – своего рода дискуссионная площадка, где творческая интеллигенция и служители православной церкви искали пути преодоления взаимного отчуждения. Одним из учредителей собраний был яркий поэт и мыслитель, теоретик символизма Дмитрий Мережковский. На одном из собраний обсуждали образ Мадонны в мировом искусстве. Очевидец вспоминал: «Мережковский с жаром говорил о Мадонне. Затаив дыхание, аудитория с глубоким вниманием слушала его. И вдруг он вздрогнул, неожиданно остановился и вперил свой взгляд в один угол. Все инстинктивно посмотрели туда же – и ахнули: в дверях стояла живая Мадонна. Это была Добролюбова».

Она действительно была удивительно красива. Тонкие правильные черты лица, темно-русые волосы, разделенные прямым пробором, толстая тяжелая коса, которая, казалось, всегда удерживала ее голову слегка откинутой назад, а главное, выражение доброты и искренности в глазах и всем облике ее.

Девушка стала все чаще появляться на подобных собраниях, в литературных кружках. Иногда к месту вставляла словечко-другое: горячо, но просто говорила о любимых писателях и поэтах – Мережковском, Розанове, Брюсове.

Она и сама пробовала сочинять, правда, относилась к собственному творчеству с улыбкой, говорила: это не стихи, а так, песенки.

 
Я красива,
Не спесива,
И пою я
Без мотива.
Ветерочек
Лепесточек
Мой, шутя, колышет,
Всякий странник
И изгнанник
Мои песни слышит…
 

Постепенно столичная богема узнала, что зовут девушку Мария Михайловна Добролюбова, ей немногим больше двадцати лет. Она, что называется, из хорошей семьи, дальняя родственница знаменитого критика и общественного деятеля Н. А. Добролюбова. Отец Маши был высокопоставленным чиновником, действительным статским советником. Он умер в 1892 году, после этого жена его и восемь детей вели довольно скромный образ жизни.

Оказалось, что еще прежде Марии в литературной среде прославился ее старший брат Александр, талантливый поэт-декадент. Его первая книга стихов наделала в 1895 году много шуму. Он воспевал всевозможные «цветы зла», в том числе проповедовал красоту смерти. В личной жизни любил эпатаж, демонстративно курил гашиш. Через три года после скандального триумфа пришло раскаяние, полное и бескомпромиссное. Александр Добролюбов неожиданно порвал все связи с «обществом», опростился и «ушел в народ». Скитаясь по деревням и селам, он говорил людям о братской любви, отрицал святость икон и императора, убеждал крестьян отказываться от военной службы. Его за это не раз сажали в тюрьму. Вокруг молодого проповедника повсюду возникали секты «добролюбовцев». Но в Петербурге и в Москве несколько лет не знали, жив ли он еще; в память о нем выпустили книгу его стихов с предисловием Брюсова. Однажды Александр возник на пороге квартиры Брюсова, словно из небытия. «Он был в крестьянском платье, сермяге, красной рубахе, в больших сапогах… Теперь он стал прост, теперь он умел говорить со всеми… И все невольно радостно улыбались на его слова. Даже животные шли к нему доверчиво, ласкались», – вспоминал Брюсов. Александр ушел наутро так же неожиданно, как появился.

Это было время «пришельцев» и «ушельцев». Пришельцы несли новые идеи, звали ломать старое и возводить новое. Ушельцы возвращались к прошлому, к корням, уходили в секты. «Неонародники» опять шли в деревни, «неохристиане» искали «своего», нового Христа.

Возможно, от старшего брата переняла Маша какую-то стихийную, неканоническую религиозность; много молилась, но не по писаному, а своими простыми словами, храм и иконы не были обязательными спутниками молитвы; часто бывала на кладбище, чтила память предков, но оставалась при этом девушкой современной и начитанной. В 1900 году окончила педагогические классы Смольного женского института. Она любила детей и мечтала посвятить им свою жизнь.

Едва окончив учебу, Маша сразу начала хлопотать об открытии в Петербурге школы для бедных детей. Вскоре нашлись и помещение, и деньги, собрались молодые учителя-энтузиасты, готовые работать ради благого дела. Школа Маши Добролюбовой действовала несколько лет.

Затем началась Русско-японская война. Мария Добролюбова окончила курсы медсестер и добровольно отправилась на фронт. Именно таким неопытным девушкам особенно трудно пришлось на той войне.

После разгрома под Мукденом началось отступление, похожее на бегство. Нечем было кормить раненых, особенно мучила жажда. Маша сама пила воду из грязной лужи. Когда подали эшелон для эвакуации, раненые дрались костылями и клюками, чтобы попасть в вагоны. Поезд тронулся, Маша успела вскочить на подножку последнего вагона…

В России уже разгорелась революция.