Текст книги "Сид и Ненси (СИ)"
Автор книги: Сергей Лузин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Глава 5. Энди
Никогда еще Сиду не случалось быть в таком возбужденном состоянии. Он испытывал какой-то особый, щемящий сердце и волнующий душу восторг и сам не мог выяснить его причину. Он понимал, что никакой любви, а тем более симпатии к этой «странной девчонке» он не мог испытывать. В конце концов, кто он и кто она такие? Он несчастный инвалид, всю свою короткую жизнь проживший с отцом в Доме Отщепенца, ничего еще не знающий об этом ужасном и неприветливом мире. А она? Столько всего знает, столько всего видела! К тому же она его пусть дальняя, но все-таки родственница, а какая может быть любовь к сестре, кроме родственной? Но почему их так непонятно тянет друг к другу? Он это явно чувствовал на обратной дороге к дому. К тому времени над деревней сгустилась кромешная тьма, и найти дорогу можно было лишь по светящимся окнам в домах. Поэтому Сид и не видел Таню. Они шли уже порознь, она чуть впереди, и он не мог различить даже ее силуэта. Но он все равно слышал ее прерывистое, возбужденное дыхание, и от этого его сердце начинало стучать сильнее. Она ничего не говорила, и Сида это радовало. Спроси она его в тот момент хоть о чем-нибудь, он не смог бы ответить: в горле у него словно застрял невидимый ком.
А когда они поднялись на вершину холма и подошли к веранде, она вдруг куда-то резко исчезла, словно и не шла с ним всю дорогу от заброшенного дома. Он поглядел вокруг, но она будто бы растворилась в непроглядном сумраке вокруг, исчезла, словно ее никогда не было. Он вздохнул и поплелся на веранду. Там за столиком еще сидели тетя Мэгги и бабушка Данни. Тетушка, захмелевшая от домашней наливки, что-то болтала вялым языком про выборы в Конгресс и про беспорядки в Восточной Европе, а бабушка дремала, подперев щеку ладонью. Аня и отец, по-видимому, ушли к себе. Сид, понемногу успокоившийся, устало поднялся по лестнице в мансарду, рассчитывая лечь на кровать и поскорее заснуть. Он заметил, что дверь в его комнату неплотно притворена и внутри горит свет. Немного удивившись, он отворил дверь и застыл на пороге.
В комнате Сида, как всегда, был беспорядок. Кровать была не убрана, скудные пожитки маленького инвалида раскиданы по углам, старые фотографии матери покрыты пылью – Сид был еще слишком мал ростом и не мог достать до них. Порядок в этой комнате исходил только от трех, совсем еще новых вещей – пневматической винтовки с высовывавшимся из чехла блестящим стволом, книги с нарядной обложкой и коробки с настольной игрой. Джемпер бабушки Данни уже был позабыт Сидом и небрежно висел на спинке стула. Но то, что так поразило Сида – впервые в комнату без его ведома вошел кто-то чужой. Этим чужим, хоть и родным Сиду человеком был Энди. Он совершенно спокойно сидел на кровати младшего брата и перелистывал семейный альбом его родителей. Как только вошел Сид, он испуганно вскочил, захлопнул альбом и засунул его на прежнее место – в верхний ящик комода. Сид продолжал стоять на пороге, не зная, что сказать. Энди стоял словно бы в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, затем вдруг с серьезным видом сел на стул и сделал знак Сиду, чтобы тот заходил в комнату и прикрыл за собой дверь.
– Хочу с тобой серьезно поговорить, братишка, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Сида. Тот, окончательно сбитый с толку (еще никто не обращался к нему таким деловым тоном и при этом не называл так доверчиво "братишкой"), послушно исполнил указанное и нерешительно присел на край кровати. Энди несколько секунд пристально смотрел ему в лицо, а затем вдруг усмехнулся, приведя Сида в еще большее замешательство.
– А вы с сестрой так похожи, – произнес он и снова усмехнулся. – Даже не знаю, как тебе сказать, но… похоже, я влюбился в нее, – последние слова он произнес особенным тоном, взглянув прямо в глаза Сиду. Тот только пожал плечами.
– Нет, серьезно, – продолжал Энди, – я как увидел ее в первый раз, так сразу и понял: мы с ней созданы друг для друга. А она этого почему-то совсем не понимает. Ну и пусть мы совсем недавно знакомы. Ну, поцеловал я ее всего-то один раз в щечку, так, в качестве комплимента, а она сразу: "Расскажу твоей матери". Нет, ну правда, Сид? – Он заметил, что Сид давно уже его не слушает, только смотрит пустым взглядом в стену, и говорил он больше для самого себя. Но, услышав свое имя, Сид вышел из оцепенения и взглянул на Энди, не понимая, чего тот от него хочет.
– Может, ты мне подскажешь, как сделать так, чтобы ей понравиться? Ну например, что она любит и чего не любит? Ну и вообще?
Сид недоуменно пожал плечами. Он никак не мог взять в толк, почему брат завел с ним разговор на такую необычную тему, даже не пытаясь выяснить у него самого что-нибудь про его жизнь и увлечения, как это делала Таня. Вместо этого он спрашивал его об образе жизни и увлечениях его сестры, которыми Сид никогда всерьез не интересовался. Энди хотел, по-видимому, задать еще вопрос, но тут с улицы загудел мотор и тут же снизу раздался громкий крик тетушки Мэгги: "Энди, мы уезжаем!" Энди мгновенно вскочил и, крикнув: "Сейчас, мам, иду!" протянул Сиду руку.
– Ну что ж, братишка, до свидания, – произнес он с преувеличенной серьезностью. Сид второй раз за день нерешительно протянул ему свою руку. Энди пристально вгляделся в его ладонь и вдруг рассмеялся.
– Ты что – гулял с Таней? – сквозь смех вымолвил он.
Сид кивнул, не понимая, что вызвало у его брата смех. Впрочем, Энди тут же перестал смеяться, взглянул брату прямо в лицо и заговорил с неподдельной серьезностью:
– Послушай, Сид, я бы тебе не советовал с ней гулять и тем более играть с ней в эти ее дурацкие игры.
– Почему? – спросил Сид, и это было единственное слово, сказанное им брату за целый день.
– Ну, слава богу, ты хоть говорить умеешь, – усмехнулся Энди, но затем вновь заговорил о серьезном: – Да потому что она вообще странная. С другими детьми редко играет, вместо этого сядет дома где-нибудь в углу и так сидит, пока ее не позовешь обедать или еще куда-нибудь, и то она не сразу придет. Или, бывает, запрется у себя в комнате и читает всякие глупые книжки, которые обычно детям вроде нее запрещают читать. А когда мама станет отбирать у нее книжку, она обижается на нее, устраивает истерики, кричит и ругается нехорошими словами. А то совсем ни с кем не разговаривает, целыми днями сидит у себя в комнате и смотрит на всех угрюмо. А несколько раз она вообще из дома сбегала, – продолжал Энди с воодушевлением, видя, что Сид весь подался вперед и жадно ловит каждое его слово, – еле удавалось ее найти и обратно вернуть. А месяц назад… – Он прервался, чтобы крикнуть матери, нетерпеливо стучавшей в дверь: "Мам, я иду! Только договорю с Сидом кое о чем", и продолжал: – Так вот, месяц назад она вообще избила одного соседского парнишку. Больно, до крови, чуть нос ему не сломала и палец прокусила. А перед этим таскала его куда-то на заброшенную фабрику, заставляла давать какие-то клятвы, тоже кровью по ладони писала. Я ведь как увидел у тебя на ладони букву "N", сразу понял: это она. "N" – это ведь "Nancy", верно? Ей это имя настолько нравится, что она порой даже на свое не откликается, ждет, когда ее назовут, как она хочет. А тут еще ты ей попался… Слушай, а как ведь совпало – "Сид и Ненси", а? Сладкая парочка! Понятно, почему она тебя с собой потащила.
Он вдруг замолчал, видя, что Сид совсем уже не испытывает восторга от его рассказа, а сидит, отвернувшись и машинально поглаживая приклад новой пневматики. Энди понял, что, возможно, задел чувства мальчика. Он, смутившись, сел и начал виновато объяснять:
– Понимаю, что ты думаешь, Сид, но ведь пойми – она просто не знает жизни вокруг. Она живет не своим умом, а тем, что вычитала в книжках. Ей все хочется романтики, приключений, она не думает, что можно жить обычной жизнью, как живут все. Я с ней пытался много раз на эту тему поговорить, да все бесполезно, она никого не слушает. Подумай об этом, Сид, она ведь только втянет тебя в неприятности.
Он внимательно посмотрел в глаза Сиду, но тот, как и при утреннем разговоре с Аней, напряженно смотрел в сторону и думал о чем-то другом, словно совсем не желал слушать советов.
– Таня! Таня! Ну куда же подевалась эта наглая девчонка? – раздался на лестнице крик тети Мэгги. – Энди! А ну немедленно найди ее, мы сейчас уезжаем!
Энди снова вскочил.
– Ну в общем, пока, Сид, – произнес он, крепко пожал брату руку и выскочил за дверь. Сид подошел к окну, поглядел на сгустившуюся тьму, которую разрывали лишь яркий свет фар "Кадиллака" и далекие огни в домах, и ему снова стало грустно. Разговор с Энди окончательно выбил его из колеи. Он погасил свет, лег не раздеваясь на кровать и пустым взглядом уставился в пространство.
– Таня! Ну где же эта мерзавка, черт бы ее побрал! – продолжала кричать на лестнице подвыпившая тетя Мэгги.
Скрипнула дверь комнаты по соседству с Сидом, раздался голос Ани:
– Тетя Мэгги, я прошу вас, не кричите так сильно. Отец устал, ему нужно выспаться. А ваша дочь найдется, я уверена.
– Дочь? – тетушка разразилась громким смехом. – Да если бы она была моей дочерью, думаешь, я стала бы ей позволять такое нахальство?
– В смысле? – удивилась Аня.
– А, так ты разве не знаешь? – еще громче воскликнула тетушка. – Как же, про эту мерзавку все уже знают! Да тебе известно, что ее отец был спившимся портовым грузчиком из России, а мать – дешевой шлюхой, которой не пришло в голову сделать аборт? Девчонка жила прямо на улице, попрошайничала, помирала с голоду. Вот мой сердобольненький муженек и решил взять ее в нашу семью. Нет чтобы просто отвести в какой-нибудь приют, так он сделал ее полноценным членом семьи! Клянусь, если бы не он, я бы давно ее выгнала! Она и в грош нашу заботу не ставит! Ей, видите ли, лучше жилось бы на улице!
Тут тетя Мэгги наконец сообразила, что и правда орет на весь дом, и поспешно понизила голос до шепота. Но тут снизу донесся голос Энди: "Мам, я нашел ее!" Тетушка облегченно вздохнула и, бормоча ласковые слова племяннице, с шумом спустилась вниз. Хлопнула дверца "Кадиллака", взревел мотор и все стихло. Сид с трудом перевернулся на другой бок. Он не верил тому, что только что услышал. Неужели Таня и вправду такая наглая и мерзкая девчонка, какой ее описали мать и сын? Или с ней просто обходятся так же жестоко, как с ним обходится отец? Одному Сид радовался точно: тому, что он не видел Таню после той "игры" в заброшенном доме, да и не увидит, возможно, еще долго. Сегодняшний день нес столько разных событий, что трудно было во все это поверить. Но Сид точно знал: этот день станет переломным в его жизни. За странными, непривычными мыслями он совсем не заметил, как засыпает.
Проснувшись на следующее утро, Сид долго лежал в кровати, находясь под смесью впечатлений от вчерашних событий и сегодняшнего сна. Снилась ему конечно же она, причем была в этом сне так прекрасна, что Сид, сладостно ежась под теплым одеялом, испытывал самую настоящую эйфорию – чувство, которое прежде было ему совсем незнакомо. И лишь спустя некоторое время он начал внимательней прислушиваться к звукам в доме. Неестественную тишину лишь время от времени нарушали звуки, хорошо знакомые ему с самого детства. Еще минут пять он лежал, собираясь с духом, потом, поняв, что ему все равно не избежать этого, встал и начал одеваться.
Когда он спустился вниз, то увидел отца, сидящего за столом на веранде посреди остатков вчерашнего торжества. Перед ним на столе стояла наполовину пустая бутылка с водкой. Как раз в тот момент, когда вошел сын, он запрокинул назад голову и залпом выпил целый стакан. Затем громко икнул, закусил выпитое недоеденным куском вчерашнего пирога Сида, со стуком поставил стакан на стол и, не отрывая от него руку, застыл, словно статуя. Сид негромко кашлянул. Отец не пошевелился. Тогда, осмелев, мальчик шагнул вперед и произнес, уповая на вчерашнее хорошее настроение отца:
– С добрым утром, папа.
Отец повернулся, и его глаза с налитыми кровью белками в упор уставились на сына. Вид его был страшен: борода небрита и всклокочена, с губ свисала слюна, дышал он тяжело, с хрипом. Казалось, он совсем не узнает сына. С полминуты он неподвижно смотрел на Сида, затем, что-то невнятно зарычав, встал и с размаха ударил его по щеке. Сид отлетел назад и стукнулся затылком о стену. Перед глазами у него все поплыло, затем опрокинулось, слилось в непонятную разноцветную массу, с бешеной скоростью мелькавшую перед ним. В голове неприятно гудело. Нечто подобное он ощущал ровно сутки назад, когда первый камень Эдди Мейрона ударил его в живот. Теперь же он понимал, что лежит на полу, а отец навис над ним огромной глыбой и уже занес кулак для нового удара.
– Папа, не смей!! Если ты хоть пальцем его тронешь, я немедленно вызову полицию!
С трудом повернув голову, Сид увидел, какой неистовой яростью пылало лицо Ани. Такой ее он еще никогда не видел. Она стояла в дверях, яростно сжимая кулачки с побелевшими костяшками. Отец несколько секунд тупо смотрел на нее, затем опустил кулак и медленно попятился к столу. Упав на стул, он плеснул в стакан водки, одним глотком выпил ее и снова застыл, склонив голову на грудь. Аня помогла брату встать, осмотрела синяк на его щеке и ссадину на затылке, принесла из аптечки вату и йод, а из холодильника – кусочек льда. Уже второй раз за два дня она вовремя оказалась рядом, радостно подумал Сид. Отец вдруг хрипло откашлялся и поднял голову. Выражение его лица уже не было таким страшным, но в глазах горел огонь не хуже, чем у сестры.
– Аня, – медленно произнес он, – забери с собой этого ублюдка, уведи его от меня куда-нибудь подальше. И пусть целый день сегодня не попадается мне на глаза, слышишь? А завтра отправляйся с ним в школу. Не могу видеть его здесь целыми днями, бездельника сраного! Хватит с меня всего этого! – И он с силой треснул кулаком по столу.
Глава 6. Старый Том
– Эй, Сид Сойер! Как там твоя тетушка Полли поживает?
Сид, притворяясь, что не слышит, спокойно захромал ко входу в школу.
– А твой брат Том? Он еще хочет бежать сегодня на лодке на необитаемый остров? – не унимался Деннис под гогот своих подпевал, стоявших полукругом позади него. – А меня он не возьмет с собой, а, Сидди? А ты не станешь рассказывать своей тетушке об этом?
Вот уже седьмой год подряд этот мерзкий прыщавый Деннис Гриллс всячески издевался над Сидом. Этот высокий тощий мальчишка-альбинос учился лучше всех в классе, был любимчиком учителей, которые всем его ставили в пример. Кроме того, он много читал и любил рассказывать всем в классе истории из прочитанных им книг, при этом значительно привирая и приукрашивая. Но всем ребятам так нравились эти истории, что они никогда не дразнили Денниса и не издевались над ним, хотя он постоянно давал к тому поводы – например, чуть что бежал жаловаться учителям, даже если его просто случайно толкнули. Мало того, его даже выбрали неофициальным лидером класса, и два здоровых мальчугана постоянно ходили рядом с ним как телохранители. Деннис так упивался своей властью, что всех вокруг себя считал презренными и недостойными и относился к ним поэтому свысока. А уж несчастного Сида, молчаливого и хромого парня, который к тому же учился хуже всех в классе и почти ни с кем кроме старшей сестры не разговаривал, он вообще не считал за человека и в измывании над ним находил особенное удовольствие. Между тем Сид знал: Деннис, как и сам он, родом из неблагополучной семьи, единственную ценность которой составляла библиотека, оставшаяся от деда. Жил он с мачехой, которая терпеть его не могла и потому постоянно била, и с безвольным отцом на окраине деревушки по соседству с Двумя Холмами. Видимо, за все унижения и побои, которые он безропотно переносил дома, он отыгрывался по полной на уроде-однокласснике. Иногда просто отпускал в его адрес мерзкие шуточки, называл "Сидом Сойером", при этом изрядно надоев Сиду своими присказками о "тетушке Полли" и "братце Томе", а иногда подсылал кого-нибудь из дружков, чтобы они устроили с ним какой-нибудь номер похлеще, вроде заливания чернилами его тетрадей или резкого отодвигания стула в тот момент, когда Сид садился на него. Все эти фокусы, разумеется, вызывали смех и одобрение у остальной части класса за исключением двух-трех девочек. Однако сам Деннис никогда не занимался подобными шутками, боясь уронить свой авторитет в глазах учителей и сверстников. Обычно Сид старался попросту игнорировать выходки Денниса, как его учила Аня. Но злоба на несносного лидера и его прихвостней с каждым днем становилась все сильней, и Сид уже не мог сдерживать ее. По ночам он сжимал кулаки, думая о том, как однажды изобьет этого урода так, что он запомнит это на всю жизнь. Но, приходя наутро в школу и видя Гриллса, он понимал, что у него нет никаких шансов. Все время рядом маячил какой-нибудь из дружков-громил, и Сид при его хромоте никогда не успел бы подбежать и отвесить оплеуху Деннису прежде, чем получил бы удар сам. Поэтому ему оставалось только молча терпеть все насмешки. Вот и теперь он поскорее захромал через школьный двор под насмешливыми взглядами одетых в голубое с черным сверстников. До звонка оставалось две минуты, и Сид надеялся, что ему удастся улизнуть без происшествий.
– А как там поживает твоя сестренка? – завопил Деннис, как только стих хохот вокруг него. – Можно пригласить ее сегодня вечером на чашку чая? – последние слова он произнес с особенным выражением.
Сид застыл на месте, не успев приставить больную ногу к здоровой. Все вокруг притихли, лишь за спиной у Денниса раздался язвительный смешок. Сид медленно повернулся. На лице его врага сияла злорадная усмешка: он знал, что задел самое больное место Сида.
– Ну так что, можно? – продолжал издеваться он. – А то я слышал, она никому никогда еще не отказывала. Как там у вас говорят – автомат Калашникова?
На этот раз грянул дружный хохот всего двора. Сам Деннис ржал громче всех, запрокинув голову назад. Сид, кипя от ярости, шел прямо к нему. Никто на него не смотрел, Деннис заметил его, когда уже было поздно.
– А-а-а, помогите! А-а-а, кто-нибудь!
Сид одним ударом повалил Денниса на землю и сел на него верхом, продолжая бить кулаками. Тот вопил как резаный, даже не пытаясь защищаться, удары сыпались на его лицо один за другим. Нос и верхняя губа его были разбиты, кровь залила все лицо. Мгновенно вокруг дерущихся столпились все, кто был в этот момент во дворе. Сида с трудом оторвали от поверженного противника, несколько мальчишек держали его за руки, но он продолжал лягаться ногами. Вся ярость, накопившаяся в нем за семь лет, выплеснулась наружу, и это был еще не предел.
– Что здесь происходит? – раздался вдруг строгий голос. – Почему никто не на уроке?
Мистер Коллинс, учитель математики, появления которого из-за суматохи никто не заметил, стоял рядом, возвышаясь над детьми, и его глаза взирали сквозь стекла очков на собравшуюся толпу небывало строго. Этот добрый темнокожий мужчина был единственным из учителей, кто не проявлял особой симпатии к Деннису Гриллсу, и ко всем ученикам относился одинаково. Поэтому в его строгом взгляде, переходившем с одного ребенка на другого, чувствовался укор каждому.
– Была драка, это я понимаю, – заговорил он, остановив наконец взгляд на разбитом лице Денниса. – Но кто ее начал?
Воцарилась пятисекундная тишина. Затем один из главных почитателей Денниса протянул руку в сторону смущенного Сида.
– Это он! – воскликнул он.
– Это он! Сид!
– Хромой Сидди! Это он начал драку!
– Ублюдок!
Сид явно чувствовал враждебное кольцо, смыкавшееся вокруг него. Полтора десятка пар глаз смотрели на него с явной неприязнью. Обвинительные слова бросали уже не только прихвостни Денниса, но и те, кто с самого начала был равнодушен к ним обоим. Сид чувствовал, что уже обречен…
– Неправда! – раздался вдруг, словно выстрел, громкий крик Ани, и сама она внезапно появилась рядом с мистером Коллинсом. – Сид никогда не начал бы драку, не дай Гриллс ему повода!
Она смотрела на грозное сборище вокруг тем гневным взглядом, который Сид последний раз видел восемь лет назад, когда отец хотел во второй раз ударить его. Взгляд этот обжигал как огонь и в то же время был холоден как лед. И под действием этой маленькой бури, бушевавшей внутри девочки, все вокруг как-то странно притихли и даже пристыженно опустили головы. Какая-то добрая девочка уже было открыла рот, готовясь, видимо, назвать истинную причину драки. Сид понимал, что снова спасен. Чувствуя себя на пике восторга, он даже осмелился улыбнуться мистеру Коллинсу, взгляд которого по-прежнему оставался строгим.
– Да как он только посмел, этот мерзкий уродец! Ударить ни в чем не повинного мальчугана! Да ты хоть знаешь, что с тобой могут сделать?!
Едва услышав этот визгливый голос, Сид понял, что все пропало. Сквозь толпу учеников проталкивалась воспитательница миссис Сидни, сухонькая сварливая женщина лет сорока, из тех, кто в Деннисе души не чаял. Отпихнув локтем Аню, она схватила Сида за руку и потащила его за собой.
– К директору! К директору! – беспрестанно выкрикивала она, и ученики испуганно расступались перед ней. Сид с мукой на лице оглянулся на толпу, на злорадствующего Денниса с приятелями, на выглядящего смущенным мистера Коллинса и на Аню, взгляд которой говорил: "Прости, я сделала все, что смогла". И правда – спорить с миссис Сидни, особенно когда дело касалось ее любимца, было невозможно. Лишь на мгновение мелькнуло это все перед Сидом, а затем входные двери школы захлопнулись за ним. Теперь он слышал только цокот каблучков воспитательницы, гулко разносившийся по пустым коридорам да сильное биение собственного сердца. Поход к директору означал окончательную гибель.
Спокойно выслушав визгливый рассказ миссис Сидни, то и дело прерывавшийся причитаниями ("О, бедный Деннис! Да он ему чуть нос не сломал!"), директор важно покивал большой квадратной головой с седым ежиком волос. Сид стоял перед ним молча, ничего вокруг не видя и не слыша.
– Что ж, великолепно, – произнес директор (он всегда говорил "великолепно", когда хотел подчеркнуть, что для виновного ученика теперь все хуже некуда). Ну что ж, я очень желал бы видеть твоего отца. Завтра же, – добавил он вкрадчиво, чтобы окончательно уничтожить мальчика.
… – Какого хрена?! – взревел Виктор, ударив кулаком по столу так, что стаканы и тарелки жалобно зазвенели. – Ну нет, с меня хватит! Мало того, что ты в этой гребаной школе и так ни черта не делаешь… Каждую неделю на тебя жалуются! Уроки прогуливает, с другими учениками не ладит, в работах одни "неуды"! А теперь еще и к директору! За драку! Это надо же до такого дожить!
Он отвел яростный взгляд от потупившегося в стол сына и уставился в стену, что всегда делал перед тем как сказать что-то особенно злое. Сид жалобно взглянул на сестру, которая только ободряюще похлопала его по руке и с тревогой взглянула на отца. Тот сидел, тяжело дыша, и кровь все сильнее приливала к его лицу, что обычно случалось лишь в минуты крайней ярости или во время пьянства. Время от времени он цедил сквозь зубы русские матерные слова. Сид успел за долгое время выучить не только значение всех этих слов, но и малейшие интонации в голосе отца, посредством которых он придавал ругательствам особое значение. В нынешней ситуации все они значили: "Ты, мелкий ублюдок, исчерпал мое терпение!" Затем, уставившись на сына так, словно не видел его, он прошипел со всей злобой, на какую был способен:
– Лучше бы ты, гаденыш мелкий, сдох в тот же день, как и родился, вместе со своей матерью…
– Папа! – закричала Аня тем страшным голосом, который безотказно действовал на отца уже восемь лет. – Не смей такое говорить! Если ты еще раз такое скажешь, то я…
Продолжать не потребовалось. Отец тут же опустил голову, как будто задумавшись о чем-то. Раздумье длилось недолго. Когда Виктор снова взглянул на сына, в глазах его читалась суровая решимость.
– В школу я не пойду, – угрюмо произнес он. – Но и ты туда больше не пойдешь.
Сид молчал. Он понимал, что в таких случаях спорить с отцом бесполезно.
– Как? – вскинулась Аня.
– Вот так, – отрезал отец. – Завтра же пойдет со мной на работу. Уже не маленький, хватит дурака валять.
– Как? В шахту? – изумленно воскликнула Аня.
– Да, в шахту, – спокойно ответил отец.
– Но он же…
– Да мне плевать на это! – заревел отец. – И это мое последнее слово! Все, хватит! – И, как восемь лет назад, он снова хватил по столу кулаком.
С этого дня у Сида началась совершенно новая жизнь. В шесть утра отец будил его громким стуком в дверь мансарды и криком: "Вставай, черт бы тебя подрал! Уже пора!" Аня в это время обычно еще спала, но тут ей приходилось вставать, чтобы приготовить отцу с братом нехитрый завтрак и проводить их. Впрочем, отец обычно отказывался от завтрака и Сиду не позволял есть, говоря: "Пожрав с утра, о работе потом меньше всего думаешь". После этого отец и сын выходили из дома и спускались вниз по склону холма, а Аня, стоя на крыльце, долго махала им вслед. Она теперь по-настоящему волновалась за младшего брата – на такой опасной работе с ним могло случиться все что угодно.
Пять минут спустя Виктор с сыном уже тряслись в старом ржавом автобусе, который вез их за десять миль к западу, в сторону шахтерских поселков. В автобусе Сид каждый день видел одних и тех же людей: старушку в драной вязаной шали и с пыльной сумкой на коленях, все время что-то тихо напевавшую себе под нос, католического священника с молитвенником на коленях, в роговых очках и с постным лицом и двух молодых фермеров, которые постоянно громко разговаривали, шутили, а иногда даже приветливо улыбались мальчику. Всю дорогу он сидел, отвернувшись к окну, и угрюмо созерцал унылые пейзажи, проносившиеся мимо. Но уже через несколько минут отец тряс его за плечо – им пора было выходить. И Сид был вынужден расставаться с уютной обстановкой в автобусе, с загорелыми улыбающимися лицами молодых фермеров, с доброй седой старушкой и безразличным ко всему священником. Взамен этого его охватывал неприятный сумрак, который, казалось исходил от всего вокруг: от приземистых, с плоскими крышами домишек, напоминавших бараки, от рабочих в черных комбинезонах, с испачканными сажей лицами, от самой шахты, которая распахивала перед ним, словно пасть, свое черное жерло.
В первый же день хозяин шахты, невысокий лысый мужчина с хмурым лицом, посмотрел на Сида и недовольно сморщился.
– И ты всерьез предлагаешь пустить этого заморыша вниз? – с презрением осведомился он у Виктора. – Да он на первой же смене подохнет! Ты только посмотри – у него ребра во все стороны так и торчат. А руки? А спина? Ты вообще в своем уме – приводить этого дохляка сюда?
– Не беспокойтесь, мистер Мэтс, – бодро ответил Виктор и похлопал сына ладонью по плечу так, что колени у того подогнулись. – Я вам ручаюсь, что он будет работать не хуже меня или Бена Тайлера. А уж я, если что, за ним присмотрю. Все-таки он мне сын родной.
– Ладно, – махнул рукой Мэтс. – Только вниз я его все равно не пущу. Помрет еще, а я потом за него отвечай! Пусть остается наверху. Платить буду только половину, а то другие еще возмутятся. Все, за работу, живо! – Он похлопал в ладоши, поторапливая.
Так началась для Сида трудовая жизнь. Вниз, то есть на самую глубину шахты, его, естественно, не пустили, он остался наверху – помогать извлекать на поверхность добытый уголь и пустую породу. Поначалу даже эта работа давалась ему тяжело – ведь он с детства был непривычен ко всякого рода физическому труду: все, что можно было делать, а особенно тяжелую работу, часто делала за него сестра. И все же он понемногу привыкал. Глядя в черные лица рабочих, которые из-за грязи казались одинаковыми, он ловил на себе их мрачные взгляды, которые, обращаясь на него, сразу добрели и даже наполнялись чем-то вроде жалости. Некоторые даже улыбались искренне, не так натянуто, как начальник шахты. Впрочем, эти лица редко бывали добрыми, чаще Сид видел их хмурыми и злыми. Им тяжело, думал он, гораздо тяжелее, чем мне. У них свои семьи, которые нужно кормить, свои дети, которых они, конечно же, никогда бы не потащили сюда, хотя платят им, как и отцу, копейки, а уйти на другую работу не все могут. Это потому, что они своих детей по-настоящему любят. А глядя на Сида, возможно, вспоминают их. А может, они его просто жалеют и искренне сочувствуют ему. Никто за все время работы ни разу не сказал ему грубого слова, не закричал и уж тем более не поднял на него руку. В первые дни Сид с нетерпением ожидал того часа, когда отец поднимется на поверхность, чтобы поскорее идти с ним домой: все тело так и ломило от усталости. Но уже потом ему стало жалко расставаться с шахтерами, которые, казалось, любили его больше, чем сам отец. Впрочем, последний тоже по-настоящему любил его. Сид понял это в тот день, когда они с отцом получили первую зарплату. На радостях Виктор отнял у сына его и так небольшие деньги и купил целых две бутылки настоящей водки и закуску к ней и пригласил Сида выпить вместе с ним. Когда тот отказался, отец побагровел и грозно спросил, правильно ли сын поступает, отказываясь пить на собственные деньги. Тому ничего другого не оставалось кроме как присоединиться к отцу.
Аня уже спала, когда они вернулись домой и начали пить (отец называл это смешным русским словом "бухать" с ударением на последнем слоге). Уже после первой стопки отец разгорячился и, хлопая сына по спине своей огромной ладонью, заставил его выпить свою порцию. Сид еще морщился от горечи и неприятного жжения в пустом желудке, а отец уже наливал ему вторую и, так же сильно хлопая его по спине, горячо матерился и сыпал непонятными русскими фразами. Вторую стопку они выпили чокнувшись, и Сид слегка захмелел. Откусывая с хрустом огурец и громко чавкая, отец, уже совсем пьяный, стал рассказывать Сиду о жизни. Многое из его рассказов Сид так и не понял, потому что сидел, тупо глядя перед собой и слыша только голос, но не различая слов. Лишь когда отец встряхивал его и наливал очередную стопку, он начинал слушать внимательнее.
– … Жизнь, сынок, штука сложная, – говорил отец, закуривая сигарету и выдыхая дым в сторону. – Вот все вокруг говорят: свобода, демократия там, американская мечта. А какая на хер демократия, когда получаешь сотню долларов в месяц, а другие золотые слитки мешками гребут? У нас в "совке" и то больше демократии было. А теперь смотри, что там у них творится – то же, что и здесь. А я ведь когда-то еще студентом, курсе на третьем… – Он налил очередную рюмку, залпом выпил, громко рыгнул, закусил хлебом и продолжил: – …на третьем курсе сюда, в Америку, сбежал, с друзьями вместе. Тоже за свободой, за "мечтой" этой самой погнался. И где теперь друзья мои? Один спился в порту, помер в доках, другой дальше на Запад поехал, и с тех пор о нем ничего не слышно. А я вот видишь, где. Я тебе вот что скажу, сынок, – он приблизил свое налитое кровью лицо совсем близко к Сиду, и тот невольно поморщился от резкой смеси запахов табака и перегара, – не верь ты ни в какие сказки про свободу и американскую, мать ее, мечту, и того, кто тебе будет эти сказки рассказывать, сразу шли на хуй, понял? Жизнь тебе дана, чтобы ты постоянно страдал, понимаешь? И если ты родился не во дворце, среди золота с брильянтами, то всю жизнь потом страдать будешь, понял? И ничего не пытайся с этим сделать, только хуже будет. Живи как живешь и смирись со всем этим, понял? Ну вот и молодец. – Он снова хлопнул сына по спине и налил ему следующую рюмку.
