Текст книги "Победить смертью храбрых. Мы не рабы!"

Автор книги: Сергей Лапшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Да, он убил его голыми руками. И я это тоже видел, лейтенант, – в противовес Свиридову, Терехов сохранял холодность и отстраненность. – Когда он сделает это еще десять раз, убьет еще десять фрицев, тогда я буду относиться к нему по-другому. Так, как к тебе.

Свиридов, встретив с нервной усмешкой отповедь Терехова, недовольно покачал головой. Посмотрел на стол:

– Вряд ли он ждет подобного отношения, товарищ капитан.

Нельсон

Вернувшись, я застал за столом одного лишь Клыкова. Здоровяк сидел, задумчиво уставившись куда-то вдаль, и заметил меня далеко не сразу. Я подошел ближе и устроился на скамейке, напротив него. Переведя на меня взгляд, Клыков вздохнул, молча поднялся, и, направившись к дому, вскоре исчез за дверью черного хода.

Машинально стряхивая со стола крошки, оставшиеся от обеда, я старался разобраться в себе. То, что мне полегчало после моего сольного выступления, понятно. Все же хорошо это – перекинуть на других свои собственные горести и сомнения.

Считаю, я честно поступил. По отношению к себе и к тем, кто спас меня, не дал фашистам разрезать мое бренное тело на мелкие кусочки. Но в то же время мои признания, так беззастенчиво и сумбурно выложенные, с определенного времени становились заботой Терехова и Свиридова. Именно с момента, как они их услышали. Теперь капитану и лейтенанту предстояло решать не только что делать со мной, но и о чем рассказать бойцам, а о чем стоит молчать. Наверное, не слишком просто принять решение.

Клыков вернулся через несколько минут. В руках у него был солдатский котелок – напоминающий большую флягу, закрытый сверху крышкой. Посудину парень поставил на стол передо мной, задумчиво посмотрел, почесал в затылке и вынул из кармана ложку.

– Держи. Себе я еще найду. Наговорился?

Приняв столовый прибор, я подвинул к себе котелок. Не то чтобы привычно, но без особого труда открыл его и размешал ложкой запаривший борщ.

Поднял глаза на парня:

– Наговорился. Я так понял, что в отряде буду. В твое распоряжение попадаю. Как мне к тебе обращаться?

– «Товарищ сержант», известно как, – улыбнулся весело Клыков, – а у вас что, в будущем, звания другие?

– Нет-нет, – поспешил ответить я, – такие же. Просто я не знал про ваше, товарищ сержант.

– Алексей, – покачал головой Клыков, – сержант для строя или для боевых. А так зови Лехой, чего мудрить-то! Ешь, – заметил он мой жадный взгляд, что раз за разом соскальзывал с его лица на котелок, – ешь, потом наговоримся еще.

Напутствовав меня и предупредив, что скоро вернется, Клыков ушел. Я же сразу заработал ложкой. С утра меня никто не кормил, и, получается, обед в себя включал и завтрак. Плюс еще и понервничал. Это как нельзя больше способствует проявлению аппетита, по крайней мере, у меня.

На некоторое время заботившие меня мысли удалось отогнать прочь. Терзания морального плана оказались пшиком по сравнению с обычным голодом. К тому же борщ был вкусен. Без майонеза, сметаны и даже без хлеба, который почему-то забыл мне выдать Клыков.

– Занимался чем? – Важно было выяснить, чтобы сориентироваться, что конкретно показывать и на чем базировать технику. Упаси боже, я не мнил себя великим бойцом: знал лишь кое-какие азы. Тем не менее некоторые моменты наверняка были бы откровением для ребят. Та же нехитрая встреча в ногу, что я продемонстрировал с немцем, настолько заинтересовала Клыкова, что он счел ее каким-то чудом.

– Не-а, – покачал головой Алексей и усмехнулся, подмигивая, – хватало, знаешь, и так.

Затем, явно похваляясь, сержант сжал кулак и продемонстрировал его мне. Это, конечно, внушало. Но, думаю, и сам Клыков понимал, что далеко не все в бою решает размер кулака. Иначе бы он не попросил меня показать тот самый, видимо, ставший уже знаменитым в узких кругах прием.

– Там боксер был. Но в принципе это не важно. Давай, с места медленно бей меня рукой. Правой, левой, не важно. Только медленно.

Хитрости тут никакой не было. Собственно, как и секрета. Простая левосторонняя стойка. Достаточно лишь немного отклониться назад, перемещая вес тела на правую ногу, а левую поднять на уровень колена соперника. Естественно, сделать это в тот самый момент, когда он постарается вас ударить рукой.

– Ого! – Алексей, колено которого уперлось в мою стопу, забавно промахнулся, провалился и еле-еле удержал равновесие, чтобы не упасть. Бей он в полную силу, мало того, что обязательно оказался бы на земле, еще бы и ногу не уберег.

– Так это левой, а правой если? – Алексею действительно было интересно. Я пожал плечами и повторил тот же самый трюк. Бить руками совсем не сложно. Но в любом случае при длинном ударе ты просто вынужден выставлять вперед опорную ногу, на которую придется вес тела. И именно эту ногу я и встречал своим, по сути, контрударом.

Попытавшись пробить прямые правой и левой, раздухарившийся сержант перешел к боковым, которые он исполнял, пожалуй что, ближе к свингам [8]8
  Боковой удар, наносящийся с дальнего расстояния. В идеале боковой очень короток, а свинг размашистый и длинный удар. То, что вы видели в драках на улицах, эдакий колхозный удар, когда рука вылетает чуть ли не из-за головы и по широкой дуге устремляется ко встрече с лицом противника, по сути-то и есть свинг.


[Закрыть]. В любом случае смена тактики ему никакой пользы не принесла. «Ахиллесовой пятой» так и оставалась нога, которую я встречал.

Испробовав различные варианты, Алексей все же вынужден был остановиться. Поморщившись, он шутливо поднял руки. Затем, согнувшись и весело посматривая на меня, парень принялся растирать коленку, приговаривая при этом:

– Хитер, хитер, чертяка. Ну как, видели? – Последнюю фразу сержант произнес для троих бойцов, стоявших невдалеке и увлеченно наблюдавших за нашими занятиями. Дождавшись энергичных шутливых ответов, Клыков весело мотнул головой и предложил:

– Ну, дальше давай?

– Чего дальше? – несколько опешил я. – Договаривались на один приемчик!

– А ежели немец буром прет на тебя? А ты не успеешь вот эту свою хитрость провернуть, что делать будешь?

– Слушай, – попытался я урезонить сержанта, – глупости это, сейчас еще что-то показывать. Есть же множество всяких школ и дисциплин. Борьба, боевые, смешанные стили, всего и не перечислишь! Как я тебе сейчас что-то покажу? Это же комплекс, понимаешь, его надо полностью изучать, решать, что тебе нравится, что нет!

– Вводная такая, боец! Немец прет на тебя, а ты про свою эту хитрость забыл! Поехали! – Алексей махнул рукой, будто отметая все возможные сомнения. Затем, скорчив какую-то гримасу, сержант действительно пошел на меня, широко раскинув руки, видимо, собираясь заграбастать в объятья.

На принятие решения у меня была буквально пара секунд. Так что никакого многообразия, никакой многовариантности. Только то, что не раз проверено и отработано.

Знаете, не советуют работать ногами в драке выше ног противника. В целом я согласен, однако и у этого правила есть исключения. Если вы серьезно занимались восточными единоборствами, подразумевающими активную работу ног, то скачите ради бога. Ну и, на мой взгляд, у любого более-менее физически подготовленного человека должен быть в загашнике один-два отработанных удара ногами.

Поэтому, как только сержант начал движение, я автоматически встал в чуть более короткую стойку. И через секунду, резко выпрыгнув, распрямил левую ногу, нанося своеобразный мае гири – прямой удар ногой, но только в прыжке.

Носок ботинка четко пришелся в солнечное сплетение сержанту. Блестяще. Идеально. Брависсимо. Отпрыгнув после удара, кляня себя последними словами, я с испугом посмотрел на богатыря. Клыков застыл на месте и, выпучив глаза, силился вздохнуть, лицо его стремительно краснело.

– Дыши-дыши, только потихоньку, маленькими порциями, – тут же пришел я на помощь и положил руку на плечо сержанту, – дыши давай, только аккуратно, медленно!

Исполняя мои рекомендации, Клыков вдохнул, не торопясь, и выдохнул. Еще раз. Затем, выполнив уже более глубокий вдох, закономерно закашлялся и скрючился, громко перхая.

Да уж. Тренировка закончилась весьма печально. И неизвестно, чем мне еще откликнется моя инициатива. Вообще, конечно, я сам дурак. Удар, хоть и отработанный, все равно при этом опасности своей не теряет. Не следовало мне так делать. Отводя глаза от Клыкова, которого сотрясал глубокий кашель, я наткнулся взглядом на группу бойцов-зрителей. Теперь их было уже четверо, и один из ребят, совершенно не стесняясь, показал мне оттопыренный большой палец. Остальные так и вовсе чуть не покатывались со смеху.

Тем самым они меня совершенно сбили с толку. Переводя взгляд с них на прокашливающегося Клыкова, я силился понять, в чем же дело. Вроде бы смешного тут мало, и я более склонен был считать, что мне вообще сейчас достанется от всей шоблы за некорректно проведенный спарринг.

– Что, сержант, пошел стричь, да сам стриженным? – задорно крикнул кто-то из четверых, и они все вместе просто-напросто грохнули со смеху.

Клыков, наконец-таки распрямившись, посмотрел на меня, вытер ладонью рот и удивленно-озадаченно кхекнул.

– Хорош… хорош, ничего не скажу. Молодец! Спасибо! Давай пять! – Совершенно неожиданно сержант улыбнулся и протянул мне руку. Машинально я пожал ее, а Клыков, встряхивая энергично мою ладонь, вдруг выкрикнул в сторону зрителей:

– Яковенко, иди сюда! Теперь с тобой попытаем!

– Ага, разбежался! – донесся ответ.

Обернувшись, я успел увидеть, как все четверо, не сговариваясь, взяли старт в разные стороны.

Другие

– Мы нужны им до той поры, пока в нас есть необходимость. Сейчас главное наше достоинство – мальчишка и его знания. А также наша сплоченность и ценность как боевой единицы.

Высказавшись, Трехов замолчал. Задумался. С того самого момента, как было принято решение, капитану стало гораздо легче. Он будто бы вышел из тупика, заново обретя возможность строить планы и рассчитывать версии. Спасибо за это следовало сказать как раз-таки Свиридову и парню, подобранному с уничтоженной колонны. Именно они фактически заставили Терехова принять предложение Книппеля. Не будь их… скорее всего капитан ответил бы отказом. Какие последствия ждали при этом группу, нетрудно догадаться.

Но Терехов поддался. В определенной мере. И теперь, когда предложение служить немцам было принято коллегиально, никто не смог бы упрекнуть Терехова в намеренном предательстве. Как минимум ответственность эту следовало разделить на троих. При этом Свиридов и мальчишка ни в коей мере не считали зазорным такое сотрудничество, видя в нем лишь своеобразную военную хитрость.

И постепенно свалив груз со своей шеи, Терехов принимал эту же самую установку. Так было проще и легче. И способность к внятному анализу обстановки, острота мысли… – заработало все, что изначально было присуще капитану.

– Согласны? – Терехов поднял взгляд на Свиридова и Дилярова. Оба лейтенанта сидели молча, ожидая, когда командир обратится к ним непосредственно или попросит их высказать собственное мнение. Видимо, последний разговор пошел впрок обоим. И сейчас, по крайней мере, не было заметно никакого покушения на лидирующую роль капитана.

– Согласен, – кивнул Свиридов. Диляров развел руками, показывая, что и ему нечего противопоставить высказанным аргументам.

– Зависимость от немцев станет для нас фатальной. И нам следует этого максимально избегать. Лейтенант?

Свиридов, полностью принимая правила игры, а именно свое подчиненное положение, дождался разрешения высказаться.

– Любое задание, которое выполняем мы, уже ставит нас в зависимость. Что может предложить нам немец? Все то же самое – охрану да войну. Я знаю один исход, при котором мы останемся нужны, вернее, даже жизненно необходимы. И при этом будем делать лишь то, что устраивает нас. Война. У Книппеля не будет иных мыслей, кроме спасения собственной жизни. И если он в самом деле такой увлеченный, авантюрный игрок, как это кажется, он не решится просто взять и уехать отсюда.

– Хочешь устроить войну между немцами? За это месторождение? – Было очевидно, что Терехову мысль пришлась по вкусу. Мало того, капитан и сам держал ее в уме, не высказывая раньше. Свиридов лишь опередил с ее озвучением.

– Мы уже устроили ее. Вот только Книппель сейчас всеми путями будет стараться замять конфликт. – Лейтенант пожал плечами.

Действительно. В настоящий момент Йозеф Книппель, судя по его настрою, пытался решить проблему какими-то дипломатическими путями. Не факт, что ему удастся. Однако, не обладая сравнимыми с корпорацией Штайнера военными силами, другого пути он и избрать не мог. Именно поэтому ему как минимум на первых порах была столь необходима группа Терехова. Но впоследствии, когда Йозеф сумеет заинтересовать какой-то другой концерн, станут ли столь важны для него русские разведчики?

Нет. Важную роль Терехов играет лишь тогда, когда у Книппеля нет никаких других сил и ему просто не на кого опереться. Выходило, что лишь искусственное продление данной ситуации дает разведчикам шанс выжить и сохранить себя в положении людей, а не бесправных рабов.

То, что у всех троих командиров мысли шли в одном и том же направлении, доказал и Диляров. Он кивнул, подтверждая только что прозвучавшую сентенцию Свиридова:

– Точно так. Лучше и не скажешь.

– А если ему не удастся… сгладить углы? – Терехов, явно что-то уже придумав, взглянул на соратников. – Если что-то пойдет не так? Деревня нужна всем. Даже если Книппелю удастся как-то добиться прощения за наши действия, уверен, что во второй раз нечто подобное будет уже не замять. Верно?

Подчиненные выразили согласие кивками. Им обоим уже стала ясна позиция Терехова.

– У нас есть пятеро пленных. Нужно как-то по-хитрому довести до них, что нас тут совсем ничего и свежих сил не ожидается ближайшее время. И если они не нападут прямо сейчас, день-два, подойдет… ну пусть батальон ожидается? Со средствами усиления. Четверых придется расстрелять… один убежит. У них будет два дня, чтобы подготовиться. Ясно?

Молчаливое согласие было ответом капитану. Диляров и Свиридов, сосредоточенно размышляя, не находили изъянов в коротком дерзком плане Терехова. Им не впервой было вызывать огонь на себя, и этого они не боялись. Страшнее было не учесть чего-то, не заметить какую-то мелочь, которая впоследствии сыграет свою роковую роль. Пока, при первом приближении, никаких промахов не было заметно.

– Лейтенант Свиридов, вам следует проинструктировать конвоиров. Будет неплохо, если утечка информации пойдет от них. И расстрел. Расстрел тоже – с вас.

Помедлив, Свиридов угрюмо кивнул. Одно дело – убить в бою, другое – расстрелять пленных. Неприятно было сознавать, что тебе поручают самую грязную и подлую работу, тем самым оставляя руки других незапачканными. Судя по всему, вожделенный статус «свои» еще не гарантировал, что Свиридов со своими людьми и в самом деле стал ровней разведчикам Терехова.

– Так точно, товарищ капитан. Будет исполнено.

В сорок первом привычная картина мира, да и собственное мировоззрение лопнули, как зеркало, упавшее на пол. Тысячью фрагментов, случайных отражений. Июнь будто бы перечеркнул множество прошлых жизней. Со своей суматохой, с потерями и отступлениями, он все же твердо дал знать – целая эпоха уходит в прошлое. Эпоха мира.

Миллионы рук в сорок первом взяли винтовки. Мозолистые, похожие на лопаты, интеллигентные, с длинными пальцами, холеные ладони были едины в одном – твердом убеждении с оружием в руках защищать свою Родину. Илюхин был одним из многих.

И честно тянул свою лямку: ходил в атаку, кричал «ура» и даже имел представление на награду, так и не нашедшее своего зримого воплощения. А в сорок втором, в апреле, он попал в плен.

Здесь в своих размышлениях и воспоминаниях Илюхин привык ставить точку. Память услужливо шла ему навстречу. Время с момента пленения и до встречи с разведчиками Терехова будто бы исчезло из головы. Как не было ничего. Пустой год.

В разговорах с другими Илюхин старался не рассказывать о себе. Это тоже было сродни кодексу, своеобразное табу. Впрочем, ничего необычного в том не было. Подавляющее большинство русских, служивших немцам, представляли собой классических «людей ниоткуда». У них не было прошлого, родных и воспоминаний. Только имена и фамилии, зачастую вымышленные, и их настоящее. Из чего состояло оно? Из того, что позволяла совесть. Кому-то подсобными, кому-то в полицию, ну а кому и в каратели.

Рассказывай – не рассказывай, а от слухов никуда не денешься. Как и от документов, скрупулезно заполненного личного дела, что следует за тобой, куда бы ты ни перевелся. В таком случае твое молчание будет лишь служить подтверждением вины. Какой? Это уж додумают люди.

И за Илюхиным тянулся хвост сплетен, недомолвок, туманных намеков. Никто не мог сказать что-то определенное, в чем-то укорить его, однако, как это бывает часто, обвинение, сплетенное из общего мнения, оказалось гораздо серьезнее, нежели документальные свидетельства. Ни Свиридов, ни остальные бойцы не видели личного дела Илюхина, однако были абсолютно уверены, что идти на сделку с красными ему незачем. Между тем, следуя своим личным причинам, Илюхин присоединился к заговору в батальоне и принял в нем достаточно активное участие. Ну а затем… затем он честно и достойно проявил себя в провалившейся затее разведки.

Упрямая вещь – память. Почему то, что следует забыть, стереть, вывернуть из себя, будто последствия вчерашней попойки, не поддается приказам разума? Картины, что должны уйти в небытие, становятся столь реальными, что замещают изображение на сетчатке твоих глаз.

Пятеро мужчин стоят на коленях на краю неглубокой, только что отрытой ямы. Отрытой ими самими. Стоят без обуви, в нательном белье. Обмундирование, ремни, ботинки заботливо сложены в стороне.

Одного из них трясет крупной, сильной дрожью. Другой стоит, словно окаменев и боясь пошевелиться. Белые майки пропитались нервным вонючим потом и липнут к телам. Вспотевшие волосы на затылках и висках.

Сколько раз так уже бывало? Услужливая память подсказывает – двенадцать. Двенадцать раз. Безжалостно наслаивает картины, словно на резаных кадрах кинопленки – вот мужчины, раздетые, вот – женщины в исподнем, вот – дети. Прошлое остается в нас. Навсегда.

Илюхин прошелся вдоль ряда пленных. Вынул из кармана портсигар, раскрыл его, вытаскивая сигарету. Щелкнул зажигалкой, закурил. Глубоко затянулся.

Жилов, стоящий рядом и напряжено сжимающий в руках автомат, вытер лоб о плечо. Лето, жара. Нервы. Кинул взгляд на руки Илюхина и завистливо дернул верхней губой. Пальцы напарника не дрожали. Ни капли. Илюхин глубоко затягивался и смотрел на стоявших на коленях пленных. Лицо его внушало страх. Лучше бы оно было маской. Жилову очень бы хотелось, чтобы истинные свои чувства боец РОА скрывал под шторами безразличия. Потому что с таким лицом убивать людей нельзя.

Двенадцать. Точно. Илюхин мог вспомнить все случаи наперечет и даже назвать места. Эта его память, возможно, когда-то могла бы быть полезна. Война обязательно кончится, и могилы, оставшиеся безымянными, станут незаживающими ранами на теле страны. Илюхин мог бы подсказать, прояснить судьбу хотя бы некоторых. Практически все операции, в которых участвовал, он помнил досконально. Однако судьба распорядилась иначе. Вполне вероятно, что и его тела никто и никогда не найдет в той чертовой редкой дубраве.

Он добил сигарету до конца в несколько затяжек. Бросил окурок и тщательно затоптал его ногой. Поднял пистолет и выстрелил, практически воткнув дуло в затылок стоящему крайним справа.

Звонко ударил выстрел. Из ствола вырвался короткий плеск пламени, и человек, дернувшись, повалился лицом в яму.

Шаг в сторону, и еще один выстрел. Один за другим. Тела, будто кули, падают в яму. Никакого сопротивления, никакой мольбы – испуганное и планомерное ожидание смерти. Перемещаясь, переводя прицел на очередной затылок, Илюхин задавал себе один и тот же вопрос. Опостылевший. Осточертевший. Ненужный.

Не в себя ли я стреляю? Не я ли, вот так же безропотно, не желая умереть голодной смертью, сойти с ума за колючкой, пошел в «хиви» [9]9
  «Добровольные помощники». Не получающие оружия инородцы на службе в вермахте и администрации Третьего рейха.


[Закрыть]? И теперь эти выстрелы, давным-давно приобретшие очередность, не попытка ли это застрелить себя? Того самого, не выдержавшего голода?

Почему они все боятся? Почему не встать, не развернуться, не напасть, в конце концов? Попытаться завладеть пистолетом, и к черту мысли о том, что рядом стоит второй, страхует от как раз-таки подобного случая. Пусть так, пусть ты прошит очередью в грудь, но сравнимо ли это со скотским выстрелом в затылок?

Сравнимо. Никакой разницы. Это Илюхин мог заявить со всей ответственностью. Бывало такое – бросались, обезоружить пытались, лозунги кричали, а кончалось это одинаково. Мертвое тело в яме. Мертвый герой неотличим от мертвого труса.

Дойдя до последнего, Илюхин развернулся и дважды выстрелил в Жилова. Вытащив из кобуры запасной магазин и хладнокровно его меняя, пнул сапогом пленного:

– Вставай, одевайся. Очень быстро. Мы уходим с тобой.