Текст книги "СССР — Империя Добра"

Автор книги: Сергей Кремлев

Кстати, о статистике, и даже точнее – о санитарной статистике. Если в 1913 году водопровод имели 215 городов Российской империи, а канализацию – 23 города, то в 1938 году в СССР было уже 411 городов с водопроводом и 107 – с канализацией. Известный читателю американский профессор Грэхем в своей книге об СССР возмущался тем, что, когда в конце 1920-х годов Сталин начал проводить политику ускоренной индустриализации, он якобы совершенно игнорировал при этом вопросы здравоохранения и счёл специалистов по общественной гигиене опасными оппонентами.

Но вот цифровые данные… Число больничных коек в старой России в 1913 году – 175,5 тысячи, родильных коек – 6,8 (шесть целых, восемь десятых) тысячи.

В 1938 году советские больницы имели уже 672 тысячи коек, а родильные дома – 131,1 (сто тридцать одна целая, одна десятая) тысячи!

В 1913 году Россия имела 28 тысяч врачей, при этом на 10 тысяч человек населения приходилось 1,8 врача. В 1940 году при числе 155 тысяч врачей в СССР на 10 тысяч человек населения приходилось 7,9 врача.

В 1937 году, отмеченном для «демократов»-антисоветчиков лишь репрессиями и «московскими процессами», в СССР приехал видный американский историк медицины Генри Зигерист. Вот его оценка увиденного:

«В Советском Союзе сегодня начинается новая эпоха в истории медицины. Всё, что было достигнуто в медицине за предыдущие пять тысячелетий, составляет лишь первую стадию, стадию лечебной медицины. Новая эра, эра профилактической медицины, берёт своё начало в Советском Союзе».

Наверное, Зигерист был прав, если в царской России 1913 года было 9 (девять) женских консультаций и детских поликлиник, а в СССР 1940 года – почти девять тысяч во главе с Государственным институтом охраны материнства и младенчества. Ещё в 1938 году женских и детских консультаций было существенно меньше – «всего» 4731. Но главным богатством в СССР всегда считались дети, и если кто-то из чиновников чего-то жалел для детей, то рано или поздно ему бы не поздоровилось.

В Москве 1913 года каждый год умирало 22 москвича из тысячи, а в 1931 году – менее 13. Зато рождаемость на 100 тысяч жителей в Москве в 1938 году достигла 28,5 человека, в Киеве – 22,5 человека, а в Баку – даже 33,9 человека. Для сравнения – в Берлине этот «показатель счастья и надежды» составил 14,1; в Лондоне и Нью-Йорке – 13,6 и 13,5, а в якобы беззаботном и якобы любвеобильном Париже – и вовсе 11,5…

* * *

ЕСЛИ перейти от статистики деторождения к статистике машин, то можно узнать, что тракторный, например, парк в СССР рос так:

1928 год – 26 733 единицы, из которых лишь 1272 единицы были произведены в самой России;

1932 год – 125 344 единицы, из которых около ста тысяч были уже «нашенские»;

1937 год – 559 тысяч единиц, большинство – отечественные.

К 1938 году СССР имел уже 617 тысяч тракторов. И практически все они были советского производства.

А вот немного советской «тракторной» хронологии…

17 июня 1930 года введён в строй Сталинградский тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского с массовым выпуском до 1936 года колёсных тракторов СТЗ 15/30, а после 1936 года – мощных гусеничных тракторов отечественной разработки СТЗ-НАТИ.

1 октября 1931 года пущен Харьковский тракторный завод имени С. Орджоникидзе с массовым выпуском тех же моделей тракторов.

1 июня 1933 года начал работу Челябинский тракторный завод с массовым выпуском мощных гусеничных лигроиновых и дизельных тракторов ЧТЗ.

Забегая вперёд, могу сообщить, что, по данным «Энциклопедического словаря» издания 1955 года, во время войны были построены Алтайский тракторный завод имени М. И. Калинина – в 1944 году, Владимирский тракторный завод имени А. А. Жданова – в 1945 году, а также Липецкий тракторный завод с массовым выпуском гусеничных тракторов «Кировец Д-35» и в 1946–1950 годах – Минский тракторный завод.

Забегая ещё более вперёд – в наши дни, – могу сообщить также, что, по официальным данным на 2008 год, динамика производства тракторов в «Россиянии» была следующей (в тысячах штук):

Замечу, что если в 1992 году «новорождённая» ельцинская «Россияния» произвела суммарно 136,6 тысячи тракторов, то в 1984 году Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика произвела их 258 тысяч штук. Так что за примерно двадцать лет «россиянские» «реформаторы» добились сокращения производства одних лишь тракторов в одной лишь Российской Федерации примерно в 40 (сорок!) раз.

Впрочем, более подробно об «успехах» ельциноидов всех типов, в том числе «путёвого» и «медведёвого» образца, я сообщу – со ссылкой на самые официальные данные – позднее. Сейчас же скажу, что картина довоенного СССР в цифрах поразительна. И эти цифры можно приводить и приводить! Однако и того, что уже сказано, должно бы и хватить – как информации к размышлению для всё ещё не сподобившихся поразмыслить!

Могу информации и подбавить! Скажем, за две предвоенные пятилетки на карте новой России появилось 523 новых города и 495 новых городских поселков. И каждый город и поселок означали появление нового завода или фабрики, рудника или шахты.

Их строили и отечественные строители, и – на первых порах – иностранные специалисты. Однако в СССР в то время приезжали не только за высоким заработком, но и за новыми идеями или – с собственными идеями. Так, знаменитый архитектор-конструктивист Ле Корбюзье именно в Москве в 1934 году реализовал свой первый крупный строительно-архитектурный замысел – тогдашнее здание Центросоюза, а нынешнее – Центрального статистического управления. Как раз в этом здании нынешние «россиянские» статистики ежегодно и подводят итоги плачевной «россиянской» статистики.

Наконец, последние, пожалуй, в этой главе статистические данные… Если в 1913 году в царской России на душу населения производилось 13,7 киловатт-часа электроэнергии (в США – 236), то в 1937 году в СССР на душу населения приходилось уже 215 киловатт-часов. Этого было ещё очень недостаточно – на среднего американца в 1937 году приходилось 1935 киловатт-часов, на англичанина – 1305 киловатт-часов, и даже средний японец имел 421 киловатт-час в год. Но в 1942 году средний гражданин СССР должен был получить уже 416,7 киловатт-часа.

В 1942 году – если бы он был мирным.

О той эпохе написано много правды, но тогда же – в реальном масштабе времени – было написано не меньше и лжи – отщепенцами, злопыхателями, но чаще – в счёт отработки гонораров за сознательную ложь всех оттенков желтизны.

Сегодня соотношение правды и лжи уже резко изменилось – на умы и души людей во всём мире сегодня низвергаются ниагары самой грязной лжи, а правда протекает в умы и души тонкими ручейками родниковой чистоты… Но самые великие реки мира начинаются с родников. Поэтому не надо считать дело правды проигранным. Однако в небольшой книге нет возможности опровергнуть всю ложь, поэтому многих тем мне придётся лишь коснуться, хотя неиспорченный вкус и по капле может оценить степень свежести и чистоты питья.

Так, я ещё ни слова не сказал о той стороне жизни СССР, которая в россказнях современных антикоммунистов и антисоветчиков – особенно доморощенного образца – была единственно значимой и всеохватной. Я имею в виду, конечно, тему пресловутого ГУЛАГа. Но я коснусь её – позже, в главе «Человек проходит как хозяин». А сейчас – о действительно главном, о том, чем действительно жили тогда все здоровые силы России.

* * *

В ПОЛИТИЧЕСКОМ отчёте ЦК XVI съезду ВКП(б) Сталин летом 1930 года говорил:

«Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблестии геройства(везде выделено Сталиным. – С. К. )…

Там, у них, у капиталистов, самое желанное дело, заслуживающее общественного одобрения, – иметь ренту, жить на проценты. Быть свободным от труда, считающегося презренным занятием. У нас, в СССР, наоборот, самым желанным делом, заслуживающим общественного одобрения, становится возможность быть героем труда, возможность быть героем ударничества, окружённым ореолом почёта среди миллионов трудящихся».

Это было сказано не поэтом (хотя Сталин не был чужд тонкого поэтического дара), а политическим лидером. Но то, что он говорил, само просилось в хорошую песню и песней становилось:

 
Труд наш есть дело чести,
Есть дело доблести и подвиг славы…
 

Вот такое это было время, когда тезис политического отчёта большевистской партии естественно становился песенной строкой.

Социалистическая революция – революция, утверждающая идеалы Добра, произошла в отсталой – по европейским меркам – стране. Причём в стране, полуразваленной в результате изнурительной и разорительной мировой, а потом гражданской войн.

И вот спустя два десятка лет после Октября, из которых не менее пяти пришлось на Гражданскую войну и окончательную ликвидацию её последствий в виде широкого бандитизма и прочего подобного, Россия не просто обрела грандиозные перспективы, но и в реальном масштабе времени добилась до ошеломления многого. А 5 декабря 1936 года Чрезвычайным VIII Всесоюзным съездом Советов был принят Основной Закон Союза ССР – сталинская Конституция.

«Успехи» страны Ельцина – Путина – Медведева у всех на глазах, и я, как и обещал, ещё скажу о них – в своё время. А вот успехи СССР Сталина во всех сферах жизни поражали и Европу, и Азию, и Америку. В США – тогда стране умело работающей, а не умело обдирающей как липку остальной мир – сразу же принялись внимательно и въедливо анализировать эти успехи и доискиваться – в чём же их причина? Американцы рассуждали просто и здраво – русским удалось резко поднять показатели производства без резкого повышения оплаты труда. Русские сумели увлечь трудящуюся массу не столько длинным рублём (или там долларом), а всего лишь – в конечном счёте – словами. Что же это за такие волшебные слова, гадали в США.

И пришли к выводам, в общем-то, верным: надо увлечь человека самим процессом труда, так, чтобы именно в ходе этого процесса человек получал моральное удовольствие от него и испытывал гордость за то, что он участвует в этом процессе как умелый и деятельный его работник.

В условиях капитализма подобный способ повышения эффективности труда имел, конечно, ограниченные возможности, но даже капиталисты воспользовались опытом Советского Союза и стали разрабатывать методы морального поощрения трудящихся. Это было – если иметь в виду привычные доселе нормы – чем-то для капитала совершенно новым. Было осознано, что к рабочим тоже надо относиться как к людям, что у них тоже может быть чувство самоуважения и достоинство. Это был один из впечатляющих результатов русского Октября во внешнем мире. Но так же, как чёрного кобеля не отмоешь добела, так и сделать труд делом чести, доблести и славы капитализму было не под силу.

Это могла сделать лишь Страна Добра – СССР. Ведь её главным успехом был новый человек. В 1924 году русский металлург Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, имея в виду начало послереволюционного строительства новой России, писал:

«Процесс длительный, мучительный, но необходимый. От благополучного его разрешения зависит, останется ли Россия самодержавным государством или сделается, к восторгу наших „друзей“, колонией и цветной расой, навозом для процветания культурных народов…»

Сегодня надо говорить, увы, о необходимости длительного и мучительного процесса отрезвления народов СССР от ельциноидного похмелья. От его благополучного разрешения зависит, возродится ли Россия как единое Союзное советское государство, или она сделается, к восторгу и облегчению всех её «друзей», окончательной колонией Запада и станет навозом для процветания «культурного» «золотого миллиарда».

Что же до Грум-Гржимайло, то он даже в 1924 году – когда ещё ничего толком не начиналось – не только понимал необходимость социалистического преобразования России, но и видел его будущий успех.

Он писал:

«Железный закон необходимости заставляет нас учиться работать, и мы выучимся работать. А выучимся работать – тогда будем и богаты, и культурны. Тогда мы благословим революцию и забудем всё то горе, которое она принесла нам с собой. Я всегда боялся, <…> что иностранное вмешательство помешает русскому народу исцелиться от той болезни, которою заболел русский народ под глупым управлением последних Романовых. Как ни горько нам приходится, я вполне уверен в том, что переживаемые нами бедствия сделают нас великим и смелым, культурным народом-тружеником».

Через пятнадцать лет после написания этих строк вместо «сделают…» можно было уверенно писать: «сделали»!

Я мог бы привести мнение не только «Грума» относительно того, чем явилась для России её Октябрьская революция – так, как мыслил старый металлург, мыслили и многие другие русские интеллектуалы. Или – стали мыслить со временем. Чего стоят, например, одни позднейшие оценки профессора-историка Павла Николаевича Милюкова! Того самого – политического идеолога русской крупной буржуазии, главы кадетской партии, думца, министра иностранных дел Временного правительства. Как много усилий он затратил, пытаясь свалить Советскую власть! – даже к немцам на поклон не погнушалея пойти! А вот же – перед войной фактически признал историческую правоту большевиков!

Да и один ли он!

Можно привести и оценки, злобно не приемлющие Октябрь даже после его убедительных успехов к концу 30-х годов. Чего стоит, например, одна брошюра монархиста Бориса Бразоля, изданная «к 40-летию трагической гибели Царской Семьи» Исполнительным бюро Общероссийского монархического фронта в 1958 году в Нью-Йорке! Я познакомлю с ней читателя в главе о «Чёрной книге коммунизма»…

Однако неприятие Октября его противниками всегда оказывается злобным и недобросовестно пристрастным. А вот позднейшее оправдание Октября его бывшими противниками всегда носит характер элегического раскаяния или – во всяком случае – признания сквозь зубы, что, мол, «и так можно было спасать Россию», как это сделали большевики.

Но чёрт с ними, со злопыхателями, раскаявшимися и нераскаявшимися! Вернёмся в ту великую эпоху.

Советские люди пели тогда:

 
В буднях великих строек,
В весёлом грохоте, в огнях и звонах
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна учёных!
 

А кстати, об учёных! Знаменитый русский кораблестроитель, математик, основоположник отечественной теории корабля академик Крылов свидетельствовал:

«Русская наука в прошлом не пользовалась уважением царского правительства. Тогда учёный-одиночка работал в основном „на свою науку“. Сейчас учёный работает на народ: он решает задачи гигантского строительства, он создаёт новую промышленность, новую технику. Впервые в нашей стране учёный стал подлинно государственным деятелем».

Кавалер трёх орденов Ленина, лауреат Сталинской премии 1941 года Алексей Николаевич Крылов знал, что говорил. Родившийся в 1863 году и скончавшийся в 1945-м, он имел все возможности сравнить старую и новую Россию. Крылов был адмиралом в царском и в советском флоте, был действительным членом Императорской Академии наук и Академии наук СССР, до 1917 года возглавлял Морской технический комитет, преподавал в старой Морской академии, а после Октября одно время ею руководил.

Так что сравнивать науку старой и новой России Крылов и его давние коллеги-учёные могли квалифицированно. Но и без того, невооружённым, как говорится, глазом было видно, что одно с другим не шло ни в какое сравнение – ни по объёму научных исследований и широте их тематики, ни по научным результатам.

Скажем, известный советский физик Сергей Фриш в своих воспоминаниях писал:

«Во второй половине 20-х годов советская физика быстро продвинулась вперед и во многих направлениях получила мировое признание. Эти успехи были вызваны не только возникновением большого числа щедро финансируемых институтов, но и широким общением советских ученых со всей мировой наукой».

То есть Фриш уже 20-е годы оценивает как бурный рост науки в СССР. Но в действительности в 20-е годы СССР ещё не мог финансировать науку так, как к этому стремился. Мощный количественный рост, который привёл к бурному качественному скачку, пришелся на те годы, которые белая эмиграция воспринимала как гибель России – на начало 30-х годов. Если в 1929 году научно-исследовательских институтов и их филиалов было 438, то к концу 1932 года – уже 1028.

Но и это был лишь разбег. В 1929 году страна имела двадцать тысяч научных работников, а через десять лет – почти сто тысяч.

Вот деталь новой жизни науки в СССР…

В 1928 году «отец советских физиков» Абрам Федорович Иоффе, пользовавшийся у Сталина большим авторитетом, организует I Всесоюзный съезд физиков. В Москву приехало тогда много иностранцев, среди которых блистали Дирак, Бриллюэн, Борн и Дебай. После недели московских заседаний съезд переехал по железной дороге в Горький, а оттуда на специально зафрахтованном пароходе его участники спустились по Волге до Сталинграда. Заседания продолжались на пароходе и в больших университетских городах Казани и Саратове. Из Сталинграда поездом перебрались в Орджоникидзе, а оттуда автомобилями – в Тбилиси. Там съезд официально закрылся, но большинство ещё поехало на море, в Батуми, и уж оттуда стали разъезжаться по домам.

Можно лишь удивляться тому, насколько остро большевики-сталинцы, и прежде всего сам Сталин, с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок, понимали необходимость для страны мощной науки. Не вообще понимали, а понимали практически! Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний, а по постановлениям ЦК партии большевиков. Вот перечень только новых институтов только Академии наук СССР, образовавшихся только за пять лет – с 1930 по 1934 год: энергетический, геологический, палеонтологический, зоологический, химической физики, ботанический, генетики, географии, физиологии растений, физический, общей и неорганической химии, физических проблем, органической химии, математический, микробиологии, горючих ископаемых, биохимии, коллоидно-электрохимический, эволюционной морфологии и палеозоологии.

Одним этим блестящим перечнем можно бить наотмашь любого негодяя, пытающегося представить СССР 30-х годов как мрачную казарму или лагерь с заключёнными!

Страна жила действительно всё более человечной жизнью, Советская Вселенная всё более наполнялась смехом и умной работой миллионов. Вот тому очередное мощное по своей психологической и исторической убедительности подтверждение…

* * *

АНТОН Семёнович Макаренко начал работать над «Книгой для родителей» летом 1936 года, ещё в Киеве, а закончил её в Москве, в 1937-м, и в том же году она была опубликована вначале в журнале «Красная новь», а затем – отдельным изданием в Государственном издательстве художественной литературы. До смерти великого педагога и гуманиста оставалось чуть более полутора лет – Макаренко скончался 1 апреля 1939 года, в вагоне электрички, когда ему едва-едва исполнился пятьдесят один год.

Макаренко был выдающимся практическим гуманистом, и в этом качестве он всегда был настоящим коммунистом. Однако заявление о приёме его в члены ВКП(б) он подал лишь за два месяца до смерти – в феврале 1939 года, уже будучи знаменитым писателем, удостоенным в январе 1939 года ордена Трудового Красного Знамени именно за писательский труд. Не исключаю, что для многих окажется неожиданным тот факт, что практически всю свою сознательную жизнь Макаренко формально провёл вне партии. Но это – факт, лишний раз доказывающий – насколько Партия Советского Добра была многочисленнее ВКП(б) как таковой!

«Книга для родителей» Макаренко начинается так:

«Может быть, книга эта – дерзость?

Воспитывая детей, нынешние родители воспитывают будущую историю нашей страны и, значит, историю мира. Могу ли я на свои плечи поднять величественную тяжесть такой необъятной темы?..

К счастью, такая дерзость от меня не требуется. Наша революция имеет свои великие книги, но ещё больше у неё великих дел. Книги и дела революции – это уже созданная педагогика нового человека…»

Антон Семёнович всегда был скромен, хотя низко себя не ценил. Он не был склонен – в жизни – и к патетике. Но в литературе это был трогательный советский романтик и трезвый реалист одновременно. Он умел находить точные, мудрые и волнующие слова для оценки происходящего, и в «Книге для родителей», последней большой его работе, это проявилось очень ярко.

Макаренко подводил своего рода итог воспитательной работы двух советских десятилетий, и делал это со свойственными ему аналитичностью в соединении с поэтичностью. Он писал:

«Наша молодёжь – это ни с чем не сравнимое мировое явление, величия и значительности которого мы, пожалуй, и постигнуть не способны. Кто её родил, кто научил, воспитал, поставил к делу революции? Откуда взялись эти десятки миллионов мастеров, инженеров, лётчиков, комбайнёров, учёных? Неужели это мы, старики, создали эту молодёжь? Но когда же? Почему мы этого не заметили? Не мы ли сами ругали наши школы и вузы, походя ругали, скучно, привычно; не мы ли считали наши наркомпросы (Наркомпрос – народный комиссариат просвещения. – С. К. ) достойными только ворчанья? И семья как будто трещала по всем суставам, и любовь как будто не зефиром дышала у нас, а больше сквозняком прохватывала. И ведь некогда было: строились, боролись, снова строились, да и сейчас строимся, с лесов не слезаем.

А смотрите: в непривычно сказочных просторах краматорских цехов, на бесконечных площадях сталинградского тракторного, в сталинских (то есть в городе Сталино, бывшей Юзовке и нынешнем Донецке. – С. К. ), макеевских, горловских шахтах, и в первый, и во второй, и в третий день творения, на самолётах, танках, в подводных лодках, в лабораториях, над микроскопами, над пустынями Арктики, у всех возможных штурвалов, кранов, у входов и выходов – везде десятки миллионов новых, молодых и страшно интересных людей.

Они скромны. Они нередко мало изысканны в беседе, у них иногда топорное остроумие, они не способны понять прелесть Пастернака – это верно.

Но они хозяева жизни, они спокойны и уверенны, они не оглядываясь, без истерики и позы, без бахвальства и нытья, в темпах совершенно непредвиденных, – они делают наше дело…»

Это написано старшим современником эпохи – Макаренко родился в 1888 году и хорошо узнал жизнь ещё в старой России. А вот советский поэт Александр Прокофьев, о котором я уже упоминал, родился хотя и при «старом режиме», но значительно позже, в 1900 году. С девяти лет, как вспоминал сам поэт в 1964 году, он «потянул… крестьянскую и рыбацкую лямку». Учившись на медные гроши, поступив в 1913 году по большому конкурсу в Петербургскую учительскую семинарию, Прокофьев вынужден был её оставить – отца взяли на войну и надо было кормить семью.

Макаренко и Прокофьев оба родились «при царях», однако относились они к принципиально разным поколениям – разница в возрасте в десяток лет была для тех времён огромной! Когда крестьянский сын Саша Прокофьев неполных семи лет пошёл в сельскую школу в поморском рыбацком селе Кобона, молодой Антон Макаренко из потомственной рабочей семьи на Сумщине уже преподавал в Крюковском железнодорожном начальном училище. И поэтому то, что написал Макаренко о новой советской молодёжи, можно было в немалой мере отнести и к Прокофьеву.

Прокофьев писал в своей «Автобиографии»:

«Шёл революционный семнадцатый год. Отец прибыл с фронта домой вместе с винтовкой. А через год, в первую Октябрьскую годовщину, я и отец определили свою политическую линию, вступив в сельский комитет сочувствующих коммунистам-большевикам. В марте 1919 года я уже был членом великой партии, а в октябре по партийной мобилизации сражался против банд Юденича…»

В 1920 году Прокофьев окончил Учительский институт Красной Армии имени Толмачёва и до 1930 года служил в армии. Писал стихи, не чуждые того «топорного остроумия», о котором с лёгкой иронией говорил Макаренко. Начинал Прокофьев, по собственному признанию, с таких вот «стихов»:

 
У кафе на площади старуха.
И с нею ребёнок. Чей?
Так и дал бы в ухо, в оба уха,
Чтоб не думала просить у богачей…
 

Политически здесь всё было верно, а вот поэтически… Однако через несколько лет, в 1928 году, Прокофьев писал уже иначе:

 
Развернись, гармоника, по столику,
Я тебя как песню подниму.
Выходила тоненькая-тоненькая,
Тоней называлась потому.
 
 
На деревне ничего не слышно,
А на слободе моей родной
Лёгкий ветер на дорогу вышел
И не поздоровался со мной…
 

Тонкая лирика, полностью своя интонация… Вроде бы и похоже на Есенина, и в то же время – нет. Это стихи иного склада, чем нередкая есенинская слеза. В них нет надрыва, зато есть ощущение такой полноты жизни, которая возможна лишь в стране, где нет хозяев и слуг, а есть верные и надёжные соратники и друзья.

В 1929 году Прокофьев пишет прекрасное стихотворение «Товарищ», в 70-е годы ставшее прекрасной песней. И эти стихи проникнуты чисто советским энтузиазмом и отношением к судьбе и предназначению человека:

 
…А песня взлетела, и голос окреп.
Мы старую дружбу ломаем, как хлеб!
И ветер – лавиной, и песня – лавиной…
Тебе – половина, и мне половина!
 
 
Луна словно репа, а звёзды – фасоль…
«Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!
Ещё тебе, мамка, скажу поновей:
Хорошее дело взрастить сыновей,
Которые тучей сидят за столом,
Которые могут идти напролом.
И вот скоро сокол твой будет вдали,
Ты круче горбушку ему посоли.
Соли астраханскою солью. Она
Для крепких кровей и для хлеба годна».
 
 
Чтоб дружбу товарищ пронёс по волнам,
Мы хлеба горбушку – и ту пополам!
Коль ветер – лавиной, и песня – лавиной,
Тебе – половина, и мне – половина!..
 

Но ведь и Прокофьев не был ещё полностью продуктом советской эпохи! Его первое становление проходило за несколько лет до Октября, в год которого Саше Прокофьеву исполнилось, как-никак, семнадцать… А к концу 30-х – началу 40-х годов советское общество и Советская Вселенная пополнились миллионами молодых граждан, которые с момента рождения сразу же попадали на орбиты этой Вселенной.

В 1934 году Аркадий Гайдар написал повесть «Военная тайна», а в 1938-м закончил киносценарий по ней. В авторских ремарках к сценарию Гайдар давал ряд советов режиссёру-постановщику, где о главной героине – Натке Шегаловой говорилось так:

«НАТКА ШЕГАЛОВА – только что выросла. Человек она умный. У нее чувство лёгкой иронии, и оно проявляется не только по отношению к другим (что встречается часто), но и к самой себе.

Она культурная советская девушка – такая, каких сейчас ещё не так много, но зато через три-четыре года будет уйма».

Я в своих книгах уже цитировал эту запись Гайдара, потому что она, как и ряд других, признаюсь, излюбленных мной цитат, хорошо дополняет мои собственные мысли и выводы. И эта запись Гайдара подтверждает, что в конце 30-х годов в жизнь Страны Добра начали входить принципиально иные поколения энтузиастов социализма – и рождённые в СССР, и полностью Советской властью и советской школой воспитанные!

Подсчитаем! Если в 1938 году «кинематографической» Натке было примерно 17 лет, то её год рождения – 1921-й, год окончания Гражданской войны. Если мы будем иметь в виду Натку из повести 1934 года, то тогда её годом рождения надо считать 1917 год – год Октября. При любом варианте Натка с рождения – гражданка новой России. А тот, кто родился в 1923 году, был с рождения уже и гражданином СССР. Это о нём было написано в «Стихах о советском паспорте» Маяковским:

 
Читайте,
завидуйте,
я – гражданин
Советского Союза!
 

В 1942 году первым гражданам, рождённым в СССР, исполнялось 20 лет. То есть к 1942 году перспективную ситуацию в стране должны были определять молодые парни и девушки, полностью сформированные новым строем. На смену и подмогу поколениям первых энтузиастов приходило поколение детей первых энтузиастов.

И если в Советской Вселенной не было преград мечтам и дерзаниям отцов, то как далеко унесли бы и вознесли мечты и дерзания их детей!

В 1940 году посетителей главного павильона Всесоюзной сельскохозяйственной выставки – предшественницы советской всесоюзной Выставки достижений народного хозяйства (ВДНХ) СССР, ныне антисоветской властью уничтоженной, – встречала огромная надпись над входом в павильон:

«Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1941 году, идущую впереди просвещенного мира».

Виссарион Белинский,

1841 год.

Если быть точным, то Белинский в 1840 году писал так:

«Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году – стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке, и искусству и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества».

Но простим нашим дедам и отцам эту небольшую поправку в цитату классика! Судя по этой поправке, очень уж им хотелось в 1940-м поскорее оказаться в 1941 году хотя бы мысленно! Тогда ведь никто ещё не догадывался, каким станет для Страны Добра этот год, подвергший советских энтузиастов тяжелейшим испытаниям. И устремлённые вперёд, полные мирных мыслей, эти энтузиасты уже прикидывали – а как там будет при коммунизме.

* * *

И ЭТОТ вопрос – как практический вопрос – интересовал не только молодёжь и не только в Советском Союзе. 9 сентября 1927 года Сталин принимал рабочую делегацию из Америки. Это были в основном представители различных американских профсоюзов, и вопросов они Сталину задали немало – вполне острых. В конце встречи Сталин, между прочим, тоже задал делегатам ряд вопросов, и тоже вполне острых. Вопросы делегации к Сталину и вопросы Сталина к делегации были опубликованы в «Правде» № 210 за 15 сентября 1927 года. И последний, 12-й вопрос американцев был таким: «Можете ли вы вкратце дать нам характеристику будущего общества, которое коммунизм пытается создать?»

Ответ Сталина был настолько внятен, точен и однозначен, что я приведу его почти полностью:

«Общая характеристика коммунистического общества дана в трудах Маркса, Энгельса и Ленина. Если дать вкратце анатомию коммунистического общества, то это будет такое общество: а) где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б) где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в) где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г) где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д) где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: „от каждого по способностям, каждому по потребностям“; е) где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж) где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к „сильным мира“, станет действительно свободной.

И т. д. и т. п.

Ясно, что до такого общества нам ещё далеко…»

Это не весь ответ, и не всё, что я хочу из него привести, однако я прерву цитирование, чтобы сразу обратить внимание читателя на ряд моментов.