Текст книги "Суровая Родина. Нехороший путеводитель по Кемерово"

Автор книги: Сергей Колков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава четвёртая

Столица приняла его неласково – в творческом союзе советских скульпторов сказали, что единственный человек, который может ему помочь, – это Матвей Генрихович Манизер, но он заслуженный и именитый, лауреат государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся: «Попробуйте, но шансы у вас невелики».

Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. В 1937г. у Чёрной речки, на месте дуэли поэта, установили барельеф Пушкину его работы. Это стало началом большой «Пушкинианы» Манизера. Скульптор выполнил статую А.С. Пушкина для нового здания вокзала в городе Пушкино, другую – для фойе Государственного академического Малого театра. Большие монументальные работы Манизер осуществил для Московского метрополитена. Наиболее известна станция «Площадь Революции» (1939), где в низких углах арочных проходов размещены большие фигуры с атрибутами различных родов деятельности – пограничник с собакой, птичница с курицей, молодой рабочий с шестерёнкой, чиновник с лопатой и т. д.

Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы он не отказал ему дежурной фразой: «Я занят. Приходите в следующем году».

Карл Иванович купил в магазине бутылку коньяка, палку колбасы и заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Пил коньяк из горла и рвал колбасу не режа– зубами. И тут его осенило!

Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и как делегат народа – умолять его изваять памятник.

Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из стакана и писал «послание пролетариев Манизеру». Пол в номере плотным ковром устилала скомканная бумага черновиков. Нужные слова не находились – то получалось слишком официально, то чересчур дерзко: «Не то, не то! Всё какая-то липа!»

Наконец, он нашёл, как ему показалось, правильный тон «крика о помощи» и сел за чистовик.

«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей родины – СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, но, конечно, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными – станут учёными и, может быть, кто-то станет таким же известным скульптором, как Вы. Нет в нашем городе памятников великим русским писателям, как у Вас в Москве!

Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине. Ведь именно он стал буревестником Великого Октября:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Только терпение наше на исходе, а памятник – отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, в и горком партии, и в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят!

Надеемся на ваше участие!

Матвей Генрихович, помогите нам с памятником Пушкину. Кемерово век Вас не забудет!»

Далее шли подписи.

Карл Иванович накупил чернил разных фабрик и несколько перьевых ручек, которые сразу немного «подправил», чтобы было похоже, что они давно в ходу, и сел подделывать подписи.

Конечно, обманывать было нехорошо, но, по существу, он же всё написал, как есть, а подписи… – ну, все кемеровчане действительно мечтали об уютной площади в центре города с памятником солнцу русской поэзии, так что где тут обман? Он – всего лишь «меч» в руках народа.

Сначала он вспоминал фамилии и имена своих знакомых. На двадцатой странице в ход пошла фантазия – и в подписных листах появились Синебрюхов, Красномаков, Попугаев, Краеухов и многие другие «жители» Кемерово.

За полночь, исписав разнокалиберными подписями около 50 листов, Карл Иванович сказал: «Будь, что будет!», упал в кровать и отрубился – коньяк и мозговой штурм – лучшие снотворные.

Наутро, проснувшись ровно в семь, он был необычайно бодр, несмотря на то, что проспал всего шесть часов. Его наполняла уверенность, что действовать нужно именно так, как он вчера и решил. Перед именитым московским скульптором должен предстать не ловкий «выбивала», а делегат от кузбасского трудового народа – немного смущённый порученной ему миссией, но непобедимый в своей прямолинейной правоте.

Карл Иванович не сразу пошёл к Манизеру, как вы подумали, а сперва направился в ГУМ. Там он купил за 90 рублей самый обычный мешковатый костюм фабрики Большевичка, каких у него самого отродясь не бывало. И ботинки не то от «Красного Обувщика», не то от фабрики «Скороход», которые тоже не состояли на службе в его привычном гардеробе.

После этого он вернулся в гостиницу, оделся во всё новое и долго перед зеркалом искал такое выражение лица, чтобы в нём были и почтительное уважение к скульптору, и застенчивость человека из Кемерово в столице, и главное – твердая решимость не уйти от него без памятника поэту. Дополняло образ пенсне, которое постоянно сползало с крупного носа и возвращалось на место суетливым движением, что должно было продемонстрировать волнение просителя.

Отрепетировав «ходока из народа», наш «товарищ Бендер» с чувством внутреннего страдания надел новые скрипучие ботинки и пошёл на «взятие Манизера».

Скульптор работал в домашней мастерской, когда на пороге его квартиры появился исхудавший за время метаний по стране Карл Иванович с потупленным взглядом и растрёпанной, исписанной сотнями подписей пачкой бумаги в руке. Он вышел к гостю в длинном кожаном фартуке со свежими следами глины:

– Говорите быстро и по делу, я работаю.

– Матвей Генрихович, меня к вам послали трудящиеся Кузбасса с огромной просьбой, помогите! – для эффекта он немного присел при финальном «помогите» – это точно должно было сработать.

Его пригласили зайти. В кабинете он аккуратно сел на краешек стула, показывая тем самым своё смущение и робость перед лицом великого деятеля искусства, осторожно положил на край стола пачку скрученной бумаги с обращением к скульптору трудящихся и их пёстрыми подписями и рассказал ему в красках всю историю памятника Пушкину в Кемерово. Как в 49-м обещали и установили временный школьный бюст на площади, как потом совсем про него забыли и прошли годы, а памятника всё нет, и нет… Про ревизионную комиссию из Москвы, он, конечно же, умолчал.

– М-да, оторвались, мы, конечно, здесь в Москве от народа… Живём, как на Марсе. Непременно нужно помочь. Я думаю, исходя из вашего рассказа о площади, вам подойдёт памятник метра на 3-4 высотой. Полагаю, за год управимся. Готовьте договор.

– Никак нельзя, Матвей Генрихович, за год – трудящиеся волнуются.

– Уважаемый, как вас там, Карл Иванович? Я вам буквально памятники ведь не рожаю. У нас, понимаете ли, тоже есть производственный цикл. Обязательства.

– Ну может быть есть какой-то выход… – Карл Иванович выжал при этом густой росой на скульптора буквально весь свой заготовленный образ.

– Ну, если вам уж так крайне срочно необходимо – недавно я делал для Малого театра скульптуру Пушкина – могу отлить копию. Но она будет весьма небольшого размера – почти в его натуральный рост. Вам, наверное, это не подойдёт.

– Ещё как подойдет! – взмолился Карл Иванович.

– Готовьте договор.

– Вот, уже со мной, пожалуйста. Только сумму вписать!

– Хорошо, я посчитаю, подпишу и завтра заедете – заберёте. Только имейте в виду – лишней скульптурной бронзы у меня нет, доставайте сами где хотите. Это уже ваши хлопоты.

– Конечно, Матвей Генрихович, это как раз не вопрос, – из Карла Ивановича, воспользовавшись сладким ощущением победы, попытался вылезти сидевший взаперти пройдоха-снабженец, но его быстро затолкали обратно.

Назавтра Карл Иванович, уже в своём привычном гардеробе ответственного хозяйственника, был в Главкультснабе: «Что тут у вас с бронзой для товарища Пушкина?» С ней тоже всё оказалось очень сложно. Бронза для дела требовалась специальная, обладающая повышенной пластичностью и вязкостью для передачи тонких деталей скульптур. Все пути к ней вели к одному поставщику – заводу цветных металлов в Мытищах, куда он и направился.

Глава пятая

На заводе он долго сидел в предбаннике у приёмной и ждал «своего часа». Потом вёл долгие разговоры с директором и начальником отдела сбыта про фонды, недобросовестных поставщиков, «про Кузбасс, и про Кавказ» и про трудности везде и во всём. Заводчане понимали его интерес к предмету переговоров и прощупывали, какую бы побольш выгоду поиметь с сибиряка за сверхплановую продукцию. В иной ситуации он развернул бы все эти привычные вымогательства москвичей и в два счёта легко получил бы желаемое – ещё бы сами должны остались. У него были нужные рычаги «где надо». Но сейчас он почувствовал, что очень сильно устал – он хотел побыстрее вернуться в родной Кемерово к будущему внуку и дочке Светлане. Вся эта «дипломатия» ему смертельно надоела, и тут он вспомнил про обещанную ему награду – автомобиль:

– Бронза, бронза… а если трудящиеся Кемерово вам в плане шефской помощи передадут автомобиль?…

– Да? У вас есть такая возможность? А какой? – вялый и безразличный ещё минуту назад директор, вдруг проявил живой интерес к делу Карла Ивановича.

– «Победа»*, – спокойно и твердо ответил он.

– О-о-о!.. Карл Иванович, что ж вы нам сразу-то не сказали, как важен памятник Пушкину для Кемерово? Кстати, сколько бронзы? Всего-то тонна? Приходите завтра, мы подготовим все документы.

Через три дня Карл Иванович уже был дома. Успел. Светлана его дождалась, как и обещала.

А ещё через три дня она родила богатыря – 3 600!

Дед настоял, чтобы внука назвали Александром и всем доказывал, что Александр Андреевич Блинов, то есть, конечно же, Тимофеев, звучит гораздо изящнее и современнее, чем Максим. Ну, вы понимаете, в силу каких обстоятельств он изменил своё решение.

Матвей Генрихович Манизер отлил скульптуру точно в срок, как и обещал.

15 декабря 1953 года, тщательно упакованная, она прибыла в Кемерово в железнодорожном вагоне.

Константин Иванович благополучно пережил ревизию и остался главой города.

6 ноября 1954 года на площади по случаю торжественного открытия памятника А. С. Пушкину собрались кемеровчане, партийцы и немногочисленные кемеровские деятели искусств. За ходом митинга лично наблюдали товарищи Ленин и Сталин, портреты которых окружали слева и справа герб СССР на трибуне.

Поэт стоял весь в белом. Праздничную речь произнёс первый секретарь обкома КПСС, потом – горкома, далее – председатель горисполкома – Константин Иванович Горюнов.

Верёвки обрезали – белые одежды пали, и Кемерово увидел «нашего» Пушкина.

С площади вёл прямую трансляцию корреспондент областного радио Миша Ялин:

– Наш микрофон установлен на площади имени Пушкина. Сегодня, 6 ноября, здесь открывается памятник великому сыну русского народа, гениальному писателю Александру Сергеевичу Пушкину. На торжественное открытие памятника собралось несколько тысяч трудящихся областного центра. Пришли представители советских, партийных, профсоюзных и комсомольских организаций, рабочие заводов и фабрик, студенты, учащиеся школ и ремесленных училищ. Многие из них в знак любви к великому поэту принесли огромные венки, живые цветы.

Карл Иванович обошёл вокруг памятника, в судьбе которого он принял такое живое участие, и оценил его:

– Совсем как живой. Ну, здравствуйте, Александр Сергеевич!

Комментарии

Орловский рысак или Орловская рысистая – порода легкоупряжных лошадей с наследственно закреплённой способностью к резвой рыси, не имеющая аналогов в мире. Ее история неразрывно связана с именем Алексея Григорьевича Орлова. Он также был горячим поклонником петушиных и гусиных боев, являлся одним из авторов орловской породы кур. Занимался тонкорунным овцеводством, охотился с борзыми и гончими, вывел породу легавых собак (до наших дней не сохранилась). Есть сведения, что граф очень ценил канареечное пение.

«Победа» – автомобиль ГАЗ М-20 «Горьковского автомобильного завода». Выпускался с 1946 по 1958 годы. Первым оценил новинку И. В. Сталин. 19 июня 1944 года ему показали образец будущего серийного автомобиля. Главный конструктор «ГАЗа» предложил назвать автомобиль «Родиной». Вождю название не понравилось, и он иронично спросил: «И почем у нас будет Родина?» Тогда родился второй вариант «Победа». Сталин, глядя на автомобиль, улыбнулся: «Ну, не велика “Победа”…» Но потом добавил: «Пусть будет “Победой”». Обеспеченные советские люди могли выбирать между «Москвичом-401» (9 тысяч рублей) и «Победой» (16 тысяч).

Вещевой рынок (улица Тимирязева; ныне —улица Соборная): «Товарищи спекулянты и тунеядцы – два шага вперёд!»

Вещевой рынок Кемерово с послевоенного времени до 1989 располагался на улице Тимирязева (сейчас это улица Соборная) рядом со сквером Гагарина. 28 марта 1989 года горисполком принял решение о проектировании земельного участка площадью 1,5 га между улицами Тимирязева, Луговая, Кавалерийская и Гагарина – речь шла о территории рынка.

18 ноября 1989 года градостроительный совет после страшной борьбы и препирательств выдал разрешение на строительство на этой территории Знаменского собора и ансамбля.

Трудящийся приходит домой и застает жену с любовником:

– Вот вы здесь глупостями занимаетесь, а в «Садко» чешские туфли дают!

Глава первая

Спекуляция в СССР была уголовно наказуемым преступлением. Статьёй 154 УК РСФСР 1960 года за неё предусматривались следующие меры ответственности: либо лишение свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, либо исправительные работы на срок до одного года, либо штраф до 300 руб. Мелкая спекуляция, совершённая повторно, наказывалась исправительными работами на срок до одного года или штрафом до 200 руб. с конфискацией предметов спекуляции, а спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества.

Закон был суров, но поскольку дефицитом в СССР стали практически все товары высокого качества, советский человек умел «крутиться». Отношение к спекуляции в обществе было нейтральное. В спину спекулянтам не плевали и «по идейным соображениям» в подворотнях не били.

Всё детство я провёл у бабушки, которая жила на Сибирском переулке, это пройти чуть вглубь частного сектора от перекрёстка нынешней улиц Соборной (экс-Тимирязева) и Сибиряков-Гвардейцев.

В одной трамвайной остановке от нас был городской базар или, по-народному, барахолка. Сейчас на его месте – Знаменский собор. Поход на базар был обязательным развлечением по выходным дням. Здесь собирался весь Кемерово.

В будние дни базар не работал, только какие-то совсем алчные бабки торговали семечками у закрытого входа.

Все разнообразие товаров и продавцов частной торговли города Кемерово умещалось на квадрате примерно 100 на 100 метров.

Итак, пошли!

Слева, вдоль трамвайных путей, собачий ряд. У высоких тополей продавали щенков, собак и редких кошек. Кошки в то время не считались товаром – моды на экзотические породы ещё не было (пожалуй, только сиамская), а дворовые плодились и размножались сами по себе. Основной товар – овчарки, охотничьи и декоративные. Там, в этом собачьем ряду, произошло моё первое грехопадение – я продал друга.

Каждый советский мальчик откровенно или втайне мечтал о немецкой овчарке.

Овчарка была культовой собакой всесоюзного масштаба. Она украшала все фильмы и книги про войну, пограничников и уголовный розыск. Крепкая. Умная. Подтянутая.

Существует две близкие породы – немецкая и восточноевропейская овчарка. Базовой породой для выведения восточноевропейской послужили немецкие овчарки, вывезенные из Германии в СССР в 1930-е годы.

Ценились обе породы, но немецких овчарок уважали даже больше чем европеек, несмотря на то, что они были «немецкими». И даже эсэсовцы со шмайсерами и с овчарками на длинных поводках в фильмах про недавнюю войну и Штирлица не смогли испортить этой собаке её безупречную репутацию. Она была образцом верного служения родине и советскому народу.

Моё несчастливое детство прошло под завывания: «Хочу собаку!».

Я хотел её так сильно, что готов был ради неё на всё – учиться только на отлично, регулярно убираться в своей комнате, ходить к бочке за квасом столько раз в день, сколько скажут, – в общем, быть идеальным ребёнком. Родители, если бы захотели, могли под это маниакальное желание вить из меня корабельные канаты, но им это в голову не приходило. Я устраивал им бойкоты и голодовки, не разговаривал с ними днями и неделями, лежал под одеялом и тихо рыдал.

Я хотел не просто собаку, а такую большую, с умными глазами, внимательно наклоняющую морду и чутко реагирующую на мои команды. Немецкую овчарку!

Моя «собачья история» началась рано утром в ноябре 1976-го.

Я – ученик 1 «А» класса школы №31 города Кемерово. Учусь с первой смены.

Около 6 утра зазвонил телефон. Это было очень странно – таких ранних звонков у нас никогда не было. Дом спал. Мама взяла трубку и сквозь сон спросила:

– Кто это?.. Собаку, какую собаку?

Я услышал «страшное» слово, моментально вскочил с постели:

– Собаку, давай собаку!

Мама, ещё не проснувшись, честно призналась:

– Звонила моя студентка, у неё ощенилась собака, – и ушла досыпать.

Маму, конечно, я дожал. Не помню, через сколько дней, но мы поехали за собакой. Взяли с собой старую кроличью шапку черного цвета.

Кролик был самым близким другом советского человека – «не только ценный мех, но и три – четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса». Кроличью шапку хулиганы на улицах не снимали с прохожих даже в самых дерзких районах Кемерово – это было западло. В каждой семье на антресолях валялись поношенные, затёртые, засаленные кроличьи шапки. Выбросить их было жалко, а носить уже стыдно.

Приехали. Собака оказалась болонкой. Поговорили, завернули собачий комочек в шапку и – домой! Она была беспаспортная, и имя мы могли ей выбрать любое. Нарекли – Фенькой!

Первые полгода я был не седьмом небе от счастья – ухаживал за ней, гулял, кормил. Фенька росла и из маленького комочка превратилась в прелестную лохматую белую болонку. А я опять начал «скулить». Собака оказалась собаке рознь! Я-то хотел овчарку, чтобы дрессировать её, учить всяким командам, задерживать хулиганов и даже, возможно, шпионов.

А эта – издевательство какое-то, а не собака.

Настроение моё всё больше портилось. Я понял, что суровая судьба сыграла со мной злую шутку – подсунула мне «ни то, ни сё» вместо овчарки.

Уже второклассник – Сергей Колков, принял первое важное решение в своей жизни – продать собаку.

В воскресенье я проснулся в гостях у бабушки и твёрдо сказал:

– Я иду на базар продавать Феньку!

Бабушка относилась к Феньке спокойно и без личной привязанности, как всякий деревенский человек относится ко всему живому – скотина она скотина и есть.

Моя идея была такая – продать Феньку и купить щенка овчарки, чтобы всё в моей жизни стало «по-настоящему».

Я быстро оделся, взял Феньку на поводок и двинулся в сторону базара, бабушка покорно засеменила за мной.

Пришли на базар. Я занял свободное место у тополя в собачьем ряду. Вокруг меня моментально собрались люди. Вид сильно кучерявого мальчика с такой же кучерявой, но только белой болонкой в ряду взрослых продавцов был необычным.

Какой-то рослый пацан, сплюнув шелуху от семечек на землю, спросил, сам себе ответив:

– Чё, друга продаешь?

Я промолчал. Мне не хотелось рассказывать какому-то чужому мальчику как обманула меня злодейка-судьба.

Стою. Мне сильно стыдно, но отступать уже нельзя. Было стрёмно не от того, что продаю Феньку, а стыдно вообще – продавать.

Вскоре появился перспективный покупатель – женщина средних лет:

– Сколько стоит собака?

Это было неожиданно.

Продать-то я Феньку решился. Моё решение было твёрдым, но и абстрактным одновременно. Ни с мамой, ни с бабушкой я это не обсуждал. О цене вообще не думал.

До этого я ничего и никому в своей жизни не продавал, даже за пять копеек.

Женщина мне сразу понравилась, она была симпатичная и «городская».

– Мальчик, и сколько же стоит? —повторила она вопрос.

А вот сколько? Я чуть-чуть подумал и выпалил:

– Пятьдесят!

Почему «пятьдесят»? Это была самая большая купюра, которую я видел до этого в своей жизни – зелёная, хрустящая, с серьезным дедушкой Лениным в пиджаке.

Бабушкина пенсия была 40 рублей. Она ахнула:

– Деньжищи-то какие!

В её голове не укладывалось, что бесполезная в хозяйстве собака может вдруг стоить таких серьёзных денег.

Покупательница не торговалась:

– Хорошо, беру.

Достала те самые пятьдесят рублей одной хрустящей бумажкой и вручила их мне.

Дальше всё было как в тумане – я положил их в карман, отдал женщине поводок с Фенькой, развернулся и пошёл домой. Бабушка засеменила за мной. В тот день я был не в состоянии прицениваться к щенкам овчарок. Больше Феньку я никогда не встречал.

Всё случилось по-настоящему – настоящие деньги за настоящее предательство.

А базар жил своей жизнью.