Текст книги "Суровая Родина. Нехороший путеводитель по Кемерово"
Автор книги: Сергей Колков
Жанр:
Путеводители
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Сергей Колков
Суровая Родина. Нехороший путеводитель по Кемерово
Кемеровчане, помимо деления на живущих в самом Кемерово и на Лесной поляне, разошлись ещё на две непримиримые группы – тех, кто не склоняет слово Кемерово ни при каких условиях, и тех, кто «из Кемерова».
Лингвистика утверждает, что русские названия городов с финалью -ино, -ово, -ево следует склонять, если рядом не употребляется родовое наименование (в Кемерове, но в городе Кемерово). Несклоняемым формам (живу в Кемерово) учёные-лингвисты отводят место в устной речи.
Многочисленные опросы горожан говорят о том, что «восхищен Кемеровом» и «благодарен Кемерову» звучит коряво и режут слух.
Для сохранения исторической идентичности, все цитаты, включенные в текст Путеводителя, сохраняют склонение Кемерово согласно приводимым источникам.
Автор путеводителя, как и большинство кемеровчан, придерживается лагеря – «человек из Кемерово».
Истории дикие, но привлекательные
Роддом№1 (улица Островского, 22): «Здравствуй, Кемерово!»
8 мая 1927 г. одновременно с Дворцом труда в Щегловске (с 1932 года – Кемерово) состоялась торжественная закладка здания окружной больницы, ставшей одним из первых каменных зданий левобережной части города. Строительство было завершено в 1928 году. В правом крыле больницы размещались родильное и гинекологическое отделение, в левом – хирургическое (сейчас это корпус № 3, смотрящий фасадом на Притомскую набережную). 19 апреля 1935 года Совет Народных Комиссаров РСФСР, рассматривая вопрос «О хозяйственном и культурном строительстве г. Кемерово», определил необходимость создания дополнительных корпусов Кемеровской больницы, что позволило бы к 1940 году открыть пять новых отделений и довести количество коек до 502. Решение было выполнено, и к первому корпусу пристроили ещё два, соединённых переходами. В годы Великой Отечественной войны здесь размещался эвакогоспиталь № 2495. В настоящее время все корпуса входят в комплекс зданий Областной клинической больницы скорой медицинской помощи.
…много раз приходил ты к рожденью,
но рождений ты прошлых не знаешь…
Бхагавад Гита
Я захотел появиться на свет ночью, в конце июня 1969 года. Почему именно в Кемерово? Для меня самого это до сих пор загадка. Может быть, решил поменять итальянский на русский или устал от шума столиц?
Рождение ребёнка, как бы старательно к нему ни готовиться, всегда связано со многими неожиданностями. Тем более если это происходит в ночное время в Кемерово.
Мои родители жили в частном доме со своими родителями в районе нынешнего Знаменского собора. Это, в принципе, считалось неплохим местом жительства. По улице Тимирязева (ныне улица Соборная) уже были проложены трамвайные рельсы и ходили трамваи по двум маршрутам: № 1 до Новой колонии – Кемеровского механического завода и № 6 до Ново-кемеровского химкомбината. По маршруту № 1 можно было доехать и до центра города. В радиусе 300 метров располагалось почтовое отделение с телефоном-автоматом. На него-то и рассчитывали, чтобы позвонить в скорую помощь для транспортировки в ближайший роддом № 1, который располагался в самом центре города – у Горсада. Но расстояние до него от дома составляло около пяти километров.
Мой отец тогда находился в длительной командировке-стажировке в Минске, где в этот период создавались первые отечественные ЭВМ. Их планировали установить в кемеровском угольном тресте и нужны были специалисты в этой сфере.
Когда я решил, что хватит жить на всём готовом, дома с моей матерью были её родители. Дед, многократно раненный участник Великой Отечественной войны, побежал к ближайшей почте, чтобы вызвать на дом скорую помощь. Но оказалось, что телефон-автомат сломан.
Решили они идти с матерью по направлению к следующему автомату, который размещался на базарной площади (теперь – Соборная площадь). Но и этот телефон-автомат также не работал. Пошли дальше к Искитимскому мосту, где и надеялись вызвать скорую помощь. С каждым очередным переходом всё больше укреплялось моё желание увидеть Кемерово.
Телефон-автомат у Искитимского моста почему-то оказался исправен и моему деду ответили из скорой помощи: «Ожидайте!». Ожидание сильно затянулось. Но не обманули, через час машина пришла, и все мы поехали в роддом.
Дело происходило в ночь с субботы на воскресенье. Врачу скорой пришлось долго звонить в дверь, чтобы передать беременную специалистам. Но сразу стало понятно, что люди здесь, как и правила их работы, очень серьёзные. Акушерка принимала неспешно и обыденно. Всю одежду и нижнее бельё у матери забрали и выдали больничное. Мыться в роддоме ни до, ни после родов было не принято.
После осмотра и первичной медицинской подготовки сказали, что ещё немного нужно подождать, и определили место в палате на четыре человека. Три места уже были заняты. И это ещё повезло! Были палаты, где размещали и больше десяти женщин. В родильной палате акушер-гинеколог и акушерка могли принимать роды одновременно у нескольких рожениц.
Каждой беременной хотелось внимания со стороны медперсонала, но он был очень суров и практически не реагировал на стоны и громкие просьбы подойти. С кровати вставать не разрешалось. Моя мать решила, что ей будет легче переносить ожидание родов в хождении по коридору. Это строго пресекли и предупредили, что накажут за нарушение режима. В те времена возражения не принимались, а если будущая мама упорствовала, такое поведение могли списать на невроз или расстройство психики. В воздухе витало «Господи, за что этот ад?», где не только не поддерживают, но и высказывают недовольство и что-то требуют.
О советской роженице как о невежественном и безвольном объекте манипуляций пишет и научно-популярное издание 1952 года «Гигиена женщины»: «По прибытии в родильный дом женщину подготовляют к родам: её моют, сбривают волосы на лобке, ставят клизму, одевают в чистое белье. В своём белье пребывание в родильном доме воспрещается».
Прошло пять часов. По ощущениям уже требовалась срочная медицинская помощь, и мать решила найти врача. Ей вновь равнодушно ответили, но сделали осмотр и, как оказалось, уже очень своевременно. Я захотел родиться в положенный срок. Повели в родильную палату. Дети появлялись в то время безо всякой анестезии – на энтузиазме роженицы и новорождённого. Я увидел Кемерово в 12 часов дня. Матери сказали, что родился мальчик, и передали меня другим специалистам.
У родивших могли быть большие разрывы. Сшивали также без обезболивающих, но это было терпеть уже легче, чем боли до родов. После этого повезли в палату для родивших. Разные виды анестезии были известны в советской медицине, но по негласному правилу считалось, что «получила удовольствие – теперь надо пострадать», а ещё говорили: «испокон веков бабы так рожали – и ничего».
В палате родившие постоянно слышали детский плач, и мамаши друг за другом пытались найти работника, приставленного к детям, чтобы навести справку о своём ребёнке, но это было строго запрещено. Новорождённых привозили на кормление группами на столиках с колёсами, которые страшно содрогались при движении по неровному полу. Все родившие сильно переживали, чтобы их детей не перепутали. Переживала и моя мать.
Впервые знакомство с малышом происходило на первом кормлении на следующий день. И это, с одной стороны, было правильно, так как после перенесённого тяжелого стресса организм, безусловно, должен был отдохнуть. И мамашам в данной ситуации не нужно было с первых часов заботиться о своих малышах.
К кормлению нужно было подготовиться. Результаты подготовки проверял врач-педиатр, который сильно ругал мамаш, если прядь волос выбилась из-под косынки или торчали голые колени. Кормили нас строго по расписанию. Если кто-то описался или обкакался, то лежал в холодной пелёнке и начинал истошно орать. Мы подключались к его крику и орали уже всем коллективом, но выдержка у медперсонала была советская – закалённая как сталь, и до очередного пеленания-кормления по графику никто к нам не спешил.
В перерывах между кормлениями к роженицам приходила медсестра и выполняла процедуры. Матери сказали, что ей назначены уколы. Она ответила, что ей ещё ничего не назначали, но это не имело никакого значения. Укол поставили. Позже оказалось, что по ошибке (кто-то не получил своего лекарства). Никто не оправдывался и не извинялся. Но, хотя человеческая поддержка и тактичность не были в почёте, в целом люди в роддоме работали честно и совестливо. Просто времена и порядки были такими. И привкус горечи от них, к сожалению, остался навсегда и отзывается многие годы.
Было и хорошее. Родственники и знакомые писали трогательные записки и передачи. Наши мамочки общались, мечтали, подбирали нам имена. Актуальными именами мальчиков были «Андрей», «Максим», «Дмитрий». Что касается меня, то выбор моего имени был однозначен. Имя «Сергей» я получил в честь двух лучших друзей отца – замечательных людей: Сергея Макеевича Ощепкова и Сергея Александровича Вирского.
Прошла неделя. Всё, что произошло за эту неделю, перекрывал финал – моя счастливая встреча с родственниками и близкими. Пришла медсестра и благо, что по здоровью мамы и моему всё было хорошо, сказала долгожданное: «На выписку!». Нарядили, упаковали и вручили родным. Меня принял мой дед, Иван Григорьевич Болотов. Когда дед забирал меня из роддома, заглянул внутрь свёртка, перевязанного красной лентой, и сделал вывод: «Точно наш». Действительно, внешнее сходство с дедом с каждым годом проявляется всё отчётливей.
Работников роддома благодарили, дарили цветы и коробки конфет. Они приглашали посетить роддом вновь.
А дома ждал праздничный стол. Дед с гордостью потчевал собственным самогоном, а бабушка всяческими яствами. Стол ломился от доступных для того времени угощений. В частном секторе в то время с соседями жили очень дружно, как одна семья. И радость каждой семьи была общей. И это было настоящее счастье.
Так началась моя жизнь дома, где важнейшая задача состояла в том, чтобы набирать вес и расти на радость всей семье.
Отец в 1972 году получил квартиру в новом двенадцатиэтажном доме на проспекте Ленина. Одна комната стала детской. Моя жизнь налаживалась.
ДК «Москва» (улица Дзержинского, 2): «Человек из Кемерово» (святочный рассказ)
Дом кино «Москва» построен по проекту архитектора Д.Ф. Зезина. Оформление фасадов разработал архитектор Кемпроекта С.П.Скобликов. Габаритные размеры в плане – 42 на 65 метров. Площадь – 4809,5 м2. Открыт 15 июня 1937 г. Выбор названия кинотеатра был вынесен на обсуждение горожан. Предлагались варианты: «Буревестник», «Гигант», имени А.С.Пушкина, М.Горького и другие. Президиум городского Совета решением от 23 июля 1937 года присвоил кинотеатру название «Москва».
Кинотеатр располагал зрительным залом на 1000 мест, читальным залом, шахматным клубом и тиром. ДК «Москва» реализовывал концепцию мультикультурного городского пространства. В фойе и вестибюлях проходили художественные выставки, танцевальные вечера, торжественные сборы пионерских дружин и даже заседания партийно-хозяйственного актива, на которые собиралось до полутора тысяч человек.
В 1962 году проведена первая реконструкция здания кинотеатра. В 1969 году кинотеатр был переведен на широкоформатный показ фильмов. С 1 июля 2005 года ДК «Москва» заброшен.
У меня были проблемы
Я зашел чересчур далеко
Нижнее днище нижнего ада
Мне казалось не так глубоко
Я позвонил своей маме
И мама была права
Она сказала: «Немедля звони
Человеку из Кемерова».
Борис Гребенщиков
Глава перваяИгорю очень хотелось привезти в Кемерово БГ (Бориса Борисовича Гребенщикова). Не насовсем, а с концертом.
Это была его голубая мечта с тех катушечных 80-х, когда он впервые услышал загадочную рок-группу из далёкого Ленинграда – «Аквариум». Сейчас это уже был не студент КузПИ Игорь, а Игорь Петрович Фромин – уважаемый член общества и руководитель большой сети общественного питания «Тысячелистник».
Игорь мечтал подарить своему родному городу Кемерово концерт БГ – поделиться тем самым чистым и прекрасным, что было у него в душе со времён студенческой поры.
Деньги на организацию концерта у Игоря имелись. И с площадкой – ДК «Москва» – он тоже уже давно договорился. Осталась только одна загвоздка – БГ. Вернее, даже не сам БГ, а его концертный директор – Таточка, которая всякий раз, когда Игорь Петрович интересовался, не появилось ли гастрольное окно у любимого артиста, говорила однозначно:
– Ну, Кемерово пока пусть дозреет. У нас тут в графике тура Москва, потом Владивосток, а дальше мы в Америку-у!
С Америкой Кемерово тягаться, конечно, не мог; доллары здесь тоже были, но далеко не в тех количествах. Собственно, Игорь Петрович уже и не надеялся на чудо, но однажды в августе 1998 зазвонил телефон, и Таточка сообщила:
– У нас тут Самара слетела, вы ещё хотите концерт БГ в Кемерово?
Игорь даже встал со стула и поправил зачем-то галстук:
– Конечно! Ждём!
– Хорошо, вечером пришлю райдер*, – быстро попрощалась Таточка и повесила трубку.
Игорь тут же позвонил любимой жене и, потея всеми частями своего хорошо тренированного боксёрского тела, сообщил:
– Олечка, тут у нас такое происходит…
– Что, налоговая наехала?
– Нет, наехал БГ, точнее, скоро он к нам наедет, то есть приедет с концертом.
– Котик, ты шутишь?
– Да какие шутки! Только что звонила Таточка – у них дырка в Самаре, через три дня он у нас.
Весь остаток дня булочки и шашлыки уже не шли Игорю в голову. Он мечтал.
Вечером, как и обещала Таточка, факс выдавил из себя райдер БГ.
Из него стало ясно, что БГ приедет один, без «Аквариума», и даст один единственный концерт. Далее следовал список требований для принимающей стороны: гостиница, трансфер, питание, гонорар, концертная аппаратура…
Игорь вызвал Рюшу, для всех других – Андрея Викторовича, главного по разным очень ответственным поручениям, и вручил ему райдер:
– Рюша, чтобы всё от сих до сих, ну ты понимаешь, как для себя и даже больше!
Рюша пробежал взглядом по скрученному свитку и спросил:
– А «это» где будем брать?
– Что «это»? Там же всё ясно написано!
– Игорь, тут в конце райдера стоит «настоящий сибирский самогон».
– Ну-ка, покажи, – Игорь был сегодня не расположен к шуткам друзей.
– М-да… Действительно…
– Вот я и уточняю, где брать-то будем? У меня дядька в деревне, конечно, гонит, но тут-то случай особый…
– Рюша, ну какой ещё дядька, тут же написано «настоящий»! Ты читал?!
Игорь был человек непьющий, то есть совсем непьющий, и, несмотря на то, что родился и вырос в сильно закладывающем Кемерово, слова «первач» и «настоящий сибирский самогон» были для него почти совсем пустой звук.
У Игоря как-то неприятно потянуло под ложечкой, и он вздохнул:
– Рюша, обзвони всех, найди лучший первач – завтра будем дегустировать. Проверять качество на себе, по-живому…
Если бы в райдере был Macallan или даже Louis XIII, ему было бы куда как проще…
Вечером следующего дня в кабинете Игоря на столе аккуратно стояли и играли закатными лучами 15 образцов сибирского первача в разнокалиберной и разноцветной таре – от прозрачно-белой, с наплывами серого стекла, и золотисто-жёлтой до загадочно зелёной, видимо, из-под чебурашки*. На тарелочках томилась разнообразная местная закусь: торчали пупырчатыми боками тёмно-зелёные солёные огурчики, томно переливались под сметаной с тонко порезанным лучком грузди, призывало к себе только что из морозилки хрустящее сало с нежной корочкой.
До приезда БГ оставалось 48 часов.
Игорь зашёл в кабинет и окинул взглядом дегустационную комиссию. Рюша собрал пять человек – самых проверенных знатоков сибирского первача на фирме. Дегустацию решили проводить по модному заграничному сценарию – «вслепую». По этим правилам распорядитель разливает объекты исследования по бокалам, не показывая бутылок и этикеток и не называя марок и производителей.
– Значит так, не увлекаемся. Наша задача – выявить лучший первач в Кемерово для дорогого гостя, – подвёл черту, как на планерке, Игорь. Сам-то он практически не пил, тем более первач, поэтому вся надежда была на знатоков. – Дело ответственное. От вас зависит репутация города на всероссийском уровне!
Мужики стояли навытяжку – пить с такой ответственностью им ещё не приходилось.
Рюша подготовил первую партию образцов и объявил:
– Ну, коллеги-дегустаторы, алкоголики не тунеядцы, приступим! Не пьянства ради, а культуры гостеприимства для! – произнёс он открывающий тост, расслабляя атмосферу.
Мужики, немного робея от самой мысли – пить первач в кабинете высокого начальства, неуверенно потянули руки к стаканчикам.
– Градус, кажись, маловат, – отметил Евгений Павлович, мужчина с большим опытом гаражных дегустаций, пригубив из стаканчика.
– И привкус какой-то смурной, – поддержал Иван Тихонович из транспортного отдела.
– Сплёвывать будем или глотать, как по старинке? – уточнил электрик Петруха с неожиданным эротическим подтекстом.
– Как пойдёт. Хороший продукт мой организм никому просто так не отдаст, – отреагировал Евгений Павлович и дёрнул по второму кругу.
Первый, второй и третий были исключены из отбора по разным признакам «питьенепригодности».
К четвёртому мужики уже освоились, хрустели огурцами и практически не замечали присутствия шефа.
К пятому образцу шеф и сам не выдержал своего положения алконеудачника:
– Ну-ка и мне плесните. Приму участие с риском для жизни.
К седьмому пошли анекдоты про рыбалку и секретарш.
– Короче, мужики, пьяные челябинские рыбаки ночью поймали русалку. Наутро оказалось, что это сом, и всем стало стыдно.
Игорь хлопал по спине Рюшу:
– Рюша, прямо хорошо идёт! Внутренняя энергия природы эликсиром сибирского ядра вливается в организм!
– Эка ты загнул про ядро, надо тюкнуть!
В тот вечер комиссия смогла оценить только 12 из 15 соискателей на звание «Самый очуменный первач из Кемерово».
Безусловным лидером был признан экземпляр под номером 7 из деревни Пугачи от какого-то неизвестного Иваныча.
Утро следующего дня. До приезда БГ осталось 24 часа.
Игорь появился на работе не к 8 утра, как обычно, а к 10, и сразу вызвал Рюшу, который, понимая всю пикантность ситуации, появился с литровой банкой полупрозрачной золотистой жидкости со скрюченным огурцом на дне.
– Рюша, ты как? Нормально? Я тоже ничего, но знаешь, пьянство – это, оказывается, тяжёлый труд. Но в целом мы с ним справились! Какой же замечательный у нас в Сибири народ! Гонит на совесть, без халтуры – хоть этой выдающейся черты советская власть не смогла убить в русском человеке.
Рюша в это время аккуратно разливал рассол по граненым хрустальным стаканам, в которых он заиграл ещё жизнерадостнее:
– Ну, Игорёк, за здоровье тех, у кого оно ещё осталось!
– Мы там вчера какой выбрали в «экспортном исполнении»? Из Пугачей? Выводи оставшиеся три из конкурсной программы. Берём тот, что из Пугачей, как его? От «Иваныча»! Проверено на родном коллективе, не щадя живота и его! – Игорь, похрюкивая, засмеялся своему каламбуру.
– Будет сделано, – отрапортовал Рюша и как кот Бегемот* растаял в воздухе.
До вечера Игорь был плотно занят суетой вокруг концерта; нужно было проконтролировать рекламу, аппаратуру и многое прочее. Уйти домой пораньше, как планировал, не случилось.
– Котик, ну что ты так поздно! Ты же вчера так нагружался на этой дегустации, – кинулась к нему с порога Олечка.
– А ты знаешь, сегодня у меня сил даже больше, чем обычно, и настроение какое-то звёздное весь день было. Всё-таки первач – это сила земли сибирской, а не водка какая вонючая из опилок, – парировал Игорь, обнимая жену.
Глава втораяСамолет из Москвы прилетел без опозданий. Игорь встречал драгоценного пассажира у трапа с большим букетом белых роз:
– Борис Борисович, приветствуем вас на кемеровской земле! – Игорь хотел добавить «и хвостами машем», но не стал.
БГ оказался совсем не барином, и с первых минут разговора всё накопившееся за прошедшие «страшные» дни напряжение куда-то ушло.
В машине БГ поинтересовался:
– А где у нас будет концерт, милейший Игорь Петрович?
– О, Борис Борисович, это очень особенное место – ДК Москва. Можно сказать – наше место силы! Одна из старейших достопримечательностей Кемерово. Построен в 30-е годы. Проявили особое отношение – сначала объявили конкурс на лучший проект. В нём участвовали архитекторы из Новосибирска и Кемерово. Кузбасс в 30-е годы быстро набирал вес как мега-промышленный центр Сибири, население под сто тысяч, а из культурных учреждений в Кемерово почти ничего – только Дворец Труда. По тем временам тоже, конечно, здание гигантское – 84 комнаты и зрительный зал на тысячу человек, но масштаб не тот. Вся культура Кемерово там была. На первом этаже – филармония, на третьем – музей, где-то сбоку драматический театр, снизу – культснаб и радиокомитет – короче, дом колхозника. Все сидели друг у друга на коленях.
– Ну хоть не стояли, и то хорошо, – пошутил БГ.
– Да! А население в Кемерово было уже свыше ста тысяч, я об этом уже говорил. Нужно было рвануть вперёд, сделать что-то замечательное. Нет! Грандиозное! И вот – «Москва»! Главный фасад с тремя арочными окнами, широкий балкон опирается на столбы портиков и центральные колонны. Внутри – огромные площади вестибюлей, лестницы, как во дворцах. Попадая в него, труженик проникался величием и державностью столицы; ощущения были – почти как на Красной площади постоять. Я впервые попал в него в 80-е, когда пионером был. Тридцатые и восьмидесятые – дистанция космос, но впечатление, конечно, было как от «Титаника» – плывёт по городу исполин, окружённый зеленью парка; чувствовалась в нём сила эпохи гигантов. Ну а для тех лет – вообще…
Игорь не преувеличивал, в те годы это был настоящий центр культурной жизни Кемерово: пионеры, шахматы, партактив, кино и тир «Ворошиловский стрелок» для полного комплекта – жизнь в «Москве» кипела.
– Представляете, там играли джаз! – воскликнул новоиспечённый экскурсовод. – Вокруг – грязь, где по колено, а где и по уши и две бани на город, в которые ещё не попадешь. Я вот посмотрел в Сибирской Советской Энциклопедии – в Щегловске, а так до 1932 назывался Кемерово, было в 1929-м два с полтиной квадратных метра жилой площади на человека. В 1937-м «Москву» открыли. Первый киносеанс – звуковой фильм «Зори Парижа». Кто бы мог подумать, в Кемерово, во глубине сибирских руд – кино про Париж! Вера Марецкая там играла. Купить билеты на сеанс было как в Большой театр попасть: бронь для партийцев, для ответственных работников исполкома, трестов. Простые работяги туда так запросто и не пролезали. Очереди выстраивались за билетами громадные, как за водкой.
– Выпивали? – спросил БГ, хитро прищурившись.
– Я? Да что вы, я с утра не пью и вообще я не…
– В «Москве».
– А… было дело. Власти хитрили – денег у рабочих была уйма, а купить нечего. Так в Кемерово часто завозили вместо водки коньяк. Ну, а водка, конечно, всегда была «королевой бала». Работяги говорили, что «борются с водкой как с социальным злом до полного его истребления!». Продавалась в таре 0,1 литра, называлась «пионер», 0,25 – «комсомолка» и 0,5 – «партиец». Настроение у людей в конце 30-х было такое радостное, все ждали перемен к лучшему, дома стали строиться многоквартирные – жили-то люди в основном в бараках и землянках, с продуктами получше стало… И вот – война, всё разом переменилось! В войну «Москва» работала практически круглосуточно – до четырёх утра. Люди падали от усталости на производстве, работали сверхурочно – давали стране угля, кокса, но хотели и культурно отдохнуть. Как ни крути, а человеку потанцевать с красивой девушкой важнее, чем узнать из газет о запуске новой домны. Ну нельзя всё время быть на войне, даже когда судьба страны висит на волоске. Днём там – кино, после последнего киносеанса – клуб и ночные танцы. Дамы приглашали дам. Кавалеры – на фронте. С гастролями в «Москву» приезжали всякие знаменитости союзного масштаба – Шульженко, Орлова. И даже в войну в «Москве» играли джаз – в Кемерово гастролировали Эдди Рознер, Утёсов. Вот теперь и вы в «Москве» прозвучите!
– А «Питера» у вас случайно нет? – задал вопрос БГ и затянулся сигаретой.
– Питерские нам не по карману, – предвидя будущее, парировал Игорь. Когда в 1946-м партия сочла джаз вредным – «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», в ДК «Москва» продолжал выступать местный джаз-банд. Замаскировали его под «эстрадный квартет» без опасного слова «джаз»: на сцену выходила солистка в длинном платье с декольте и музыканты, которые играли уже «подпольный» джаз. Выступали перед вечерними сеансами кино и по выходным; изнурённые войной кемеровчане танцевали под музыку «толстых». Потом смотрели американские фильмы, которые нам присылали союзники. Ну и, конечно, заходили в буфет.
Я, кстати, подготовился, вот у меня есть цитатка из статьи «О музыке толстых» пролетарского писателя Максима Горького в газете «Правда»: «Но вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек – раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту, две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом.
Это – радио, одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у притворно безгласной природы. Это – радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это – музыка для толстых. Под её ритм во всех великолепных кабаках ”культурных” стран толстые люди, цинически двигая бёдрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины.
Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон. Раскачивая жирные бедра, шаркают и топают тысячи, десятки тысяч жирных ног».
– Сильно он их приложил, – оценил БГ классика в битве с джазом.
– После такого хочется выпить! – подытожил Игорь.
– Не правда ли, славно, что кто-то пошёл за вином! – процитировал БГ самого себя.
– За пивом, Борис Борисович, за пивом! Да! И за всем этим следил лично товарищ Сталин. Он стоял в сквере перед кинотеатром в длинной шинели и с той самой газетой «Правда» со статьей Максима Горького в руке. После смерти Хозяина и развенчания культа личности, демонтировали его не сразу, кажется, только в 1959-м – в Сибири всегда присматриваются к событиям в Центре. А этих сталиных по городу штук шестьдесят стояло. Незадолго до этого местные шутники, а репрессированных и их потомков в Кемерово – считай каждый второй, засунули ему подмышку непочатую бутылку водки. Не пожалели для Иосифа Виссарионовича дефицит. Так он и стоял перед Москвой целых три дня с водярой – милиция охраняла, но не решалась отобрать пузырь у Вождя. После этого случая его быстренько ночью демонтировали, поколотили на куски и упаковали в утиль, чтобы впредь шалить неповадно было. Шутников особенно не искали. Что им предъявишь? Раньше бы – сразу к стенке – «расстрелять гадину», а сейчас: «Все о Сталине рыдали – аж мороз по коже! А теперь они сказали: «Слава ж тебе, Боже!».
– А что писатели?
– Писали. И не только доносы на коллег по цеху. Александр Волошин в 1950 году за роман «Земля Кузнецкая» был удостоен Государственной Сталинской премии второй степени. Роман прогремел на всю страну, был переведён на десятки языков. Денег у него было два больших чемодана и маленькая тележка, а душа широкая. Как-то в декабре вечером выходят зрители с вечернего сеанса из «Москвы», а перед кинотеатром стоит ёлка, которую Волошин нарядил палками колбасы и бутылками водки. А время голодное – послевоенное, товары в магазинах появились в избытке, это даже потом вспоминали как «сталинское изобилие», но денег у народа не было: «Налетай, честной народ, сталинскую получил – отметим!».
– Во благо всех живых существ! *
– Ом мани падме хум! * Тут оттепель, потом заморозки. Как-то пережили. В 70-е наша «Москва» – снова центр городской пижонской жизни, и снова можно джаз. И, что немаловажно, сюда завозят дефицитное бутылочное пиво, которого в магазине вовек не купишь. Выпить его, пенное, прохладное, стоя с товарищами в костюмчике из кримплена* на открытой веранде «Москвы» с видом на площадь перед кинотеатром и ещё не шумную улицу Дзержинского, было солидно! В малом зале показывали редкие советские и заграничные ленты: фестивальное кино, Тарковского.
– А как же акустика в этом прелюбопытном заведении?
– Звук в зале очень приличный. Проектировал какой-то «кулибин» из столицы – специально выписали.
– Отлично! Немного отдохну с дороги и сделаем саундчек*.
– Конечно, Борис Борисович.
День пролетел, как секунда: саундчек, обед, экскурсия по городу, концерт.
Это был полный аншлаг. О концерте объявили всего за три дня, а продали полный зал.
В зале Игорь Петрович с удивлением отметил, что публика пришла самая разнообразная: много людей за тридцать и в то же время совсем молодых – студентов и школьников.
– Да, некоторые люди светят, некоторые – греют, а некоторые – и светят, и греют, – вздохнул Игорь. Всё получилось, как он мечтал.
После концерта – ужин. Игорь поставил на стол две тёмно-зелёные бутылки без этикеток:
– Борис Борисович, как заказывали!
– А, не забыли – знаменитый сибирский первач, наслышан! Ну давайте, за ваш гостеприимный Кемерово!
– Борис Борисович…
– Для вас – просто Борис.
– Борис, к первачу рекомендуем солёные закуски – всё домашнее: капустка квашеная, огурчики… И обязательно попробуйте солёный папоротник. Из тайги!
Ужин прошёл легко и весело, Борис уже обращался к Игорю на «ты», Игорь чувствовал себя на седьмом небе.
– Игорь, а кто сотворил сию амброзию*? – спросил БГ.
– Иваныч! Живёт в деревне Пугачи, это недалеко от Кемерово, – ответил Игорь.
– А давай махнём к нему, в эти ваши Пугачи! – предложил БГ.
– А давай! – легко согласился Игорь.
Дело было уже к ночи, и когда БГ, Игорь и Рюша приехали в Пугачи, Иваныч собирался ко сну.
– Доброй ночи, Иваныч! Ты уж извини, что мы на ночь глядя, но артист завтра в Москву улетает и хотел с тобой познакомиться как с творцом настоящего сибирского первача!
Лицо Иваныча потеплело:
– Ну заходите, доброму человеку у нас всегда дверь отрыта!
