Текст книги "Похищение Европы"

Автор книги: Сергей Кишларь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Понимание того, что их пишут люди, пришло позже.

Командор и дядя Павел друзья – как выражаются они сами – ещё с прошлой жизни, хотя реально познакомились только в армии, где вместе служили в десантных войсках. Они хоть и разные по характерам, но мне всегда казалось, что их взгляды на жизнь очень похожи.

Так оно и было, пока не начались эти манёвры с ассоциацией в Европейский Союз. Сонная страна забурлила, переругалась и собралась «за бугор», правда долго не могла решить за какой именно. С одной стороны: «Наш дом Европа!» С другой: «Наше будущее в союзе с Россией!»

Пока спорили и перетягивали канат, ушлые парни от власти приняли решение втихушку, оправдав междусобойчик тем, что глупо спрашивать мнение у народа с плохой советской наследственностью.

Иногда мне кажется, что никакого Советского Союза на самом деле не было, его придумали нынешние политиканы, чтобы иметь отмазку на все случаи жизни. Советское прошлое стало сродни ругательству «Тва-аю мать!» Стукнулся локтем о дверной косяк и сразу вспоминаешь её, хотя к косяку она имеет такое же отношение, как Советский Союз к вороватости ушлых парней.

Ещё полгода назад я был таким наивным, что так и сыпал смешными вопросами:

– А нельзя так, чтобы и «Европа наш дом» и «союз с Россией»?

– Шаг вправо, шаг влево – попытка усидеть на двух стульях! – с шутливым видом Командор делал движение, будто передёргивает затвор. – Стрельба без предупреждения!

– Видел, что с Януковичем сделали за попытку сидеть враскорячку? – продолжал его мысль дядя Павел. – Голой задницей да между стульев. А внизу для большего эффекта и горящую автомобильную шину можно бросить, и бутылку с коктейлем Молотова разбить. Чтобы приземлиться было приятнее.

– А если взять длинную лавку, как у нас во дворе? – не сдавался я. – Человек пять вместится, и даже если захочешь, на полу не окажешься. Все вместе. И всем хорошо.

– Ты конечно парень умный, но идеалист, – снисходительно усмехался Командор. – Принцип «разделяй и властвуй» никто не отменял. С точки зрения совести и справедливости можно было бы всем усесться на одну скамью, но там, – он поднимал палец к небу. – Другие принципы. И мне иногда кажется, что у них таких понятий как совесть и справедливость даже в списках не значится. Вот это и называется геополитикой.

Дядя Павел путь в Европу поддержал однозначно, хотя к «пацанам» у власти отнёсся без симпатии. Командор поначалу равнодушно жал плечами: «Куда народ, туда и я», но, когда народу предложили не раскатывать губу по поводу того, что кто-то собирается спрашивать его мнение, старик раз и навсегда определился с выбором, и дяде Павлу этот выбор не понравился.

По утрам старики просыпаются в одно и то же время. Выходят на балконы, позёвывая и почёсываясь, перекидываются какими-то прибаутками, строят планы на очередной пенсионерский день.

Помню утро после подписания ассоциации с Евросоюзом. Я тогда ещё работал и выходил из дома спозаранку. Услышав вверху голоса, задержался у подъезда. Старики не видят меня, – под их балконами сплошной ковёр виноградных листьев, переходящий в серую крышу сарая. Желобки шифера засыпаны шелухой прошлогодней платановой листвы, на край заброшена всякая рухлядь, дабы не путалась под ногами: пара поломанных тёмно-синих пластиковых ящиков, моток двужильного электрического кабеля, кусок ржавой трубы-дюймовки.

– Как твоя первая европейская ночь? – слышен ироничный голос Командора. – Сны европейские видел? Разницу почувствовал?

– Конечно! – в том же духе вторит ему дядя Павел. – Земля и небо!

В этом оба старика единодушны и с охотой посмеиваются над нашей молдавской верой в сказки. Из детских сказок мы вырастаем быстро, но потом перестаём расти, потому и верим во взрослые сказки пожизненно.

«Вот подпишем ассоциацию с Евросоюзом, и сразу жизнь превратится в рай на земле. Европа – это новые дороги, это передовая медицина. Это культура, в конце концов» – убеждают одни. Другие возражают: «Лошадь удачи скачет с Запада на Восток. Войдём в таможенный союз, газ станет дешевле, сельское хозяйство попрёт вверх, разворованные заводы и фабрики отстроим заново».

И начинаются споры, почти война. Не холодная и не горячая; не захватническая и не освободительная. Так… война сказок.

Ждём каких-то договоров и ассоциаций, как тот чудак, который собирался начать новую жизнь с понедельника, потом с начала месяца, потом с нового года.

А проснуться?! Сказать, глядя на себя в зеркало: «Всё, чудила! С этой минуты окурки бросаю только в урну, машину поперёк тротуара не паркую, взяток не беру».

Слабо?

Ответ известен: «С понедельника».

И никакие ассоциации этот понедельник не приблизят.

У Командора и дяди Павла традиция: раз в неделю они собираются за кувшином вина в соседнем дворе у деда Тудора, подальше от жён и суеты. У них это называется разгрузочный день.

В том закутке за сараем, где стоит стоматологическое кресло, есть небольшая калитка, ведущая на задворки к деду Тудору. Двор деда выходит на параллельную улицу, и чтобы добраться до него обычным путём, надо обойти целый квартал, а тут – шмыг в заднюю калитку, прошёл через огород, и ты уже там.

Участок у деда большой: придомовые постройки, огород, виноградник. Дом одноэтажный в старом молдавском стиле, теперь так уже не строят. В глубоком и сыром подвале стоят заплесневелые бочки с вином, а двор от ворот до дома укрыт виноградом.

Для Командора и дяди Павла дед Тудор такой же старик как они для меня, хотя, если честно, все старики для меня входят в одну возрастную категорию: где шестьдесят пять, там и восемьдесят пять. Ну и, кроме того, Командор утверждает, что применительно к течению человеческой жизни все законы физики, кроме одного, не работают.

– Время течёт не всегда одинаково, – говорит он. – Вспомни, какими длинными были летние каникулы в классе этак пятом-шестом. А теперь? Лето короче?

– Сто пудово, – без тени сомнения отвечаю я.

– Раз-два – лето прочь. Дальше – ещё быстрее. После сорока в неделе остаётся всего два дня: понедельник-воскресение, понедельник-воскресение – до мельтешения в глазах. Тут как раз и включается тот единственный закон физики, который работает. Про ускорение свободного падения помнишь?.. Ну вот! Применительно к человеческой жизни работает безотказно: чем ближе к земле, тем выше скорость, а то, что мы летим к земле и все там будем, никто в этом не сомневается, – он с усмешкой смотрит на меня, хитро подмигивает. – Ну разве, что ты. И то до поры до времени.

К концу лета, когда домашнее вино начинает терять вкус и цвет, у Командора и дяди Павла появляется тяга к переменам, и на длинном дощатом столе во дворе у деда Тудора появляется бутылка водки, а сам дед начинает ворчать:

– Что вы за молдаване, раз водку пьёте?

Дед Тудор к «змию» никогда не прикасается и пьёт только вино, которое в понятие «змия» у него не входит. У нас в Молдавии бытует такое мнение: раз пьёшь таблетки, значит, калечишь организм побочными эффектами, а пьёшь вино, значит, лечишь. Вопрос в дозировке.

Веру в целебную силу вина в Молдавии искоренить невозможно. Каждый у нас знает хотя бы одну историю о его чудодейственной силе.

«Тётю Веронику знаете? Жену дяди Иона, который работает водителем на «двойке», ну тот, помните, у которого брат построил двухэтажный дом возле русской школы?.. Нет, не этот, этот давно уехал, – тот у которого жена в Кишинёве в собесе работает. Так вот, у тёти Вероники соседка была, а у той соседки дочка малая, в те времена только говорить научилась. Заболела она, и что за болезнь у неё ни один врач не знает. У девочки жар несколько дней, а она постоянно клянчит: «Хочу оно». Что оно? И то ей дают и это, – всё ручонкой отталкивает, плачет и клянчит: «Хочу оно!» Так и продолжалось, пока однажды за столом не увидела стакан вина. «Оно, оно, оно!» – кричит и тянет ручонки. Отлили ей в рюмашечку на два глотка, и следующие два дня по чуть-чуть давали. Всё, милые мои! Болезнь как рукой сняло. Девчонка выросла, в школу уже ходит и не про какие болезни не вспоминает».

Во время разгрузочных дней всё лето разговоры шли только об Украине. Дед Тудор ко всему происходящему там относится спокойно, как к чему-то постороннему, а для Командора и дяди Павла Украина – это особая тема в отношениях. Здесь их мнения тоже разошлись, но если о выборе Молдавии они могут спорить со снисхождением друг к другу, то в спорах по поводу Украины ещё некоторое время назад у них доходило до крика.

В какое-то время я стал замечать, что стремление стариков докопаться до правды начало угасать: Командор всё больше склонялся на сторону самопровозглашённых республик Донбасса, дядя Павел на сторону Киева. Увы, крылья правды тоже устают, и тогда парить над схваткой становится трудно, – нет-нет, да и приземлишься где-нибудь сбоку, откуда не всё видно, но где спокойнее, уютнее и понятнее, – хотя не факт, что правдивее. Тем более, что правда бывает мерзкой как скрип пенопласта по стеклу.

Чисто внешне всё было как раньше, – старики изучали различные источники информации, что-то доказывали друг другу, прислушивались к аргументам, соглашались с неоспоримыми фактами. Да и меня не переставали поучать: «Единственный способ не стать информационным болванчиком – сцепив зубы, читать ненавистные тебе источники альтернативной информации», но я чувствовал, что поиск правды для стариков превратился в формальность, а в душе каждый оставался при своём мнении, ибо свои врут ладно и лихо, а чужие – мерзко и возмутительно.

Они даже стали приходить ко мне порознь. Если раньше им было интересно всё без исключения, то в последнее время Командор не просит меня заходить на проукраинские сайты, дядя Павел не интересуется сайтами пророссийскими. Ответы у обоих одинаковы: «Достали, тошнит уже»

Особенно сильно накалились отношения между стариками, когда над Донбассом сбили «боинг». Вот тогда мне и стало казаться, что дружба стариков, тянущаяся «ещё с прошлой жизни», готова разъехаться в разные стороны, как ноги у человека, впервые ставшего на коньки. Хотя куда денется одна нога от другой? А вот затылком об лёд – это запросто.

Сходились во дворе:

– Тебе промыли мозги, – кричит Командор, теряя свою обычную степенность и яростно потрясая указательным пальцем.

– Кто мне мыл мозги? – с таким же запалом отвечает ему дядя Павел. – Одной и той же информацией пользуемся.

Досадливо махали руками, разбегались по квартирам, но уже через несколько минут, то один, то другой выбегал на балкон, кричал, нисколько не заботясь о том, что спрятавшийся в доме адресат может и не услышать:

– Зачем из украинцев делают фашистов?

– А зачем из жителей Донбасса делают террористов? Якобы они сами обстреливают и разрушают свои города. Утром проснулся, поехал на передовую, развернул пушку, взорвал свой дом с женой и детьми. Нормально, да? И главное верят в эту чушь! Всей страной верят!

– А ты слышишь, что говорят русские? Убийства русскоязычных граждан при помощи систем залпового огня. Нормально, да? У украинцев появилось новое оружие – ракеты, наводящиеся по этническому признаку – наводятся только на русскоязычных, а украиноязычных обходят стороной.

– Ну что ты пристал? На Донбассе большинство русскоязычных. Убивают всех! Тебе от этого легче? А голодомор тоже самонаводящимся был? Поражал только украинцев, обходя русских?

Непонимание порождало злость, злость порождала крик, крик порождал обиду. Казалось, дружба стариков не просто разлетелась вдребезги, но и сами дребезги распылилась на наночастицы.

Когда речь идёт об Украине, старики готовы спорить до хрипоты, но начни в их присутствии хаять Советский Союз, и оба волшебным образом оказываются в одной упряжке. При Союзе всё было лучше: и деревья выше и доллары зеленее. Хотя дядя Павел говорит, что доллар тогда стоил всего пятьдесят семь копеек, но в свободном обращении его не было. Так что неизвестно, был ли он зеленее, но то, что девки давали чаще, – дядя Павел при этих словах делает хитрые глаза, заговорщически оглядывается, – не слышит ли тётя Надя, и, пригладив указательным и большим пальцами усы, нарочито переходит на шёпот: «Это доказано теорией и практикой».

Иногда я пользуюсь этим единодушием стариков, чтобы отвлечь их от «огнеопасных» тем. Сойдутся они из-за Украины, а я тихонько перевожу разговор на совок, ляпну что-нибудь нарочито пренебрежительное, вроде бы и не в тему:

– Да кто сейчас захочет вернуться в ваш Союз? Там ни компьютеров, ни мобильных телефонов не было.

Всё! Украина забыта, старики наезжают на меня с двух сторон.

– Ага! – говорит Командор. – А в Римской империи не было ни автомобилей, ни поездов. Весь мир развивается, а Советский Союз, сохранись он, должен был бы застыть на уровне начала девяностых. Так, по-твоему?

Но в случае с Украиной такие хитрости не срабатывали – здесь, что называется, нашла коса на камень. Я пробовал другие варианты: в шахматишки бы сыграл, да компании нет. А, может, бутылочку водки возьмём? Ввиду сложной международной обстановки ещё один разгрузочный день не помешает.

Надо было видеть глаза стариков в тот момент. Я категорически не беру в рот спиртного, за исключением пива на самом донышке стакана, и то ради того, чтобы не обидеть стариков, поэтому моё предложение шито белыми нитками: «Ну, что ещё сделать, чтобы вы помирились?» Именно неуклюжесть моей попытки тогда чуть охладила стариков, и они ради меня на время спрятали свои обиды.

– Точно, выпьешь?

– Пацан сказал – пацан сделал!

Вместе пошли в магазин за бутылкой. В разгрузочные дни старики всегда чередовали водку: один раз российского производства, другой – украинского, а тут вдруг сцепились прямо у прилавка. Продавщица только увидела их вместе, понимающе улыбнулась:

– Российскую или украинскую?

– Российскую! – Командор сказал, как отрубил.

Продавщица только потянулась за бутылкой, как дядя Павел негромко, но требовательно:

– Украинскую!

– Российскую!

– Украинскую!

Продавщица ошарашено переводила взгляд с одного старика на другого.

– Вы определитесь уже.

– Они определились, – поспешил я на помощь. – Одну российскую и одну украинскую.

Но примирение в тот день не состоялось, – старики так и разошлись по квартирам каждый со своей бутылкой.

В первые два дня после авиакатастрофы было по-настоящему страшно. Крушение огромного самолёта само по себе – жуть, а над зоной боевых действий, – это всё равно, что бензовоз в пылающий дом вкатить. Тогда, казалось – всё! – рванёт так, что весь мир содрогнётся.

Сто лет назад сербский чувак застрелил наследника Австро-Венгерского престола, и из этого выстрела разгорелась Первая мировая война. Понятно, что тот выстрел был лишь поводом, а суть состояла в том, что в тесном переулке Европы столкнулись лбами множество проблем и противоречий, завязавшихся в такой узел, что дипломатам стало не под силу распутать его.

Пришлось рубить при помощи всех тех военных средств, которые в те времена под рукой были.

И где гарантия, что сейчас противоречия не подобрались к красной черте? В конце концов, почти триста пассажиров «боинга» перевешивают одного эрцгерцога, пусть он и наследник императорского престола.

Слава Богу, пар вышел хоть и шумно, но без «битья посуды»: мир покричал, назначил виновных и благополучно забыл о катастрофе. Ссора между стариками тоже тянулась не долго. В одно прекрасное утро, когда тётя Лариса ушла на базар, Командор вышел на балкон, перегнулся через перила, призывно свистнул:

– Паша!

Дядя Павел сердито вышел, почёсывая заросший седыми волосами живот. Командор показал ему бутылку водки, подмигнул, кивая подбородком в сторону подворья деда Тудора, мол, место встречи изменить нельзя. Дядя Павел готов был мириться, но принципы не картошка – в пюре не перетрёшь. Он ещё сильнее нахмурил брови, отрицательно покачал головой и ушёл бы с балкона, если бы Командор не крикнул ему в спину:

– Наша, молдавская!

Дядя Павел в раздумье поджал губы и, распрямляя сдвинутые брови, с заговорщическим видом оглянулся на балконную дверь, из которой сквозняк парусом выдувал тюлевую занавеску, – не видит ли жена? Потом растопырил пятерню, мол, пять минут, и я там.

С тех пор старики в очередной раз поумнели.

– Слушай, а чего это мы ругаемся?

– И то верно. Другие врут, а мы за них расхлёбываем.

На том и сошлись: ну их всех к японе маме. Американцы бессовестно включают чёрный пиар, пачкая грязью всех, кто им неугоден; европейцы идут у них на поводу, безжалостно топча собственные же ценности; россияне выпячивают то, что им выгодно и замалчивают то, что не по вкусу; украинцы вообще переворачивают всё с ног на голову.

При этом все любят правду: за то, что она у каждого своя, за то, что ею можно приструнить соперника, за то, что её в случае чего и под сукно можно спрятать. А истина от правды отличается 3D форматом. Поэтому и стараются от неё избавиться – слишком явно выступает из-под сукна острыми краями.

Глава 3. «Ах, какая женщина!»

Вечером старики пришли ко мне с двухлитровкой «Кишинёвского» светлого и пакетом сушёных анчоусов.

– Покопошимся? – Командор суёт мне в руки холодную запотевшую бутылку пива, по-хозяйски идёт в кухню за стаканами.

Слово «гондурасить» в последнее время начало выходить у нас из употребления. Зачем обижать хорошую страну? Теперь мы копошимся, несмотря на то, что семнадцать тонн пугают нешуточно.

Сунув руку под футболку и, почёсывая живот, дядя Павел проходит сразу в мою комнату.

– Что за бардак у тебя? – Он ставит в вертикальное положение опрокинутую карандашницу, собирает со стола разбросанные карандаши и авторучки.

– Симба лазил, – пытаюсь свалить беспорядок на котёнка, любимца всего двора.

– А это тоже Симба? – старик крутит указательным пальцем, очерчивая участок стола возле монитора.

Наколотые на руку парашют и два самолёта на бреющем полёте облетают горку нещадно измятых в тесном джинсовом кармане купюр; спутанные в клубок наушники от смартфона, пару флэшек с давно потерянными колпачками; стеклянную чашку с остатками утреннего чая и измочаленной долькой лимона на дне.

Совершив круг, синие самолёты взлетают к окну, – дядя Павел поправляет щель между шторами тёплого серого цвета. Окно моей комнаты выходит не во двор, а прямо на тротуар, поэтому по вечерам оно всегда зашторено, иначе любой прохожий заглядывал бы ко мне так же просто, как в аквариум, стоящий в соседней кафешке.

– Не бардак, а творческий беспорядок. – Командор входит с тремя стаканами в руках. – Правильно, малой?

– Типа того.

Беспорядок на столе скрашен уютным полусумраком, разбавленным только местным светом нарочито слабой настольной лампы. Ряды книг в шкафу у дальней стены затушёваны тенью. Комнатные тапочки брошены посередине комнаты. Командор ногой сдвигает их к стене, ставит стаканы в круг жёлтого света под светильником.

– О.Генри? – берёт со стола нагретую лампой накаливания книгу. – Я в молодости фанател от его рассказов, – пролистывает страницы, выпуская их из-под большого пальца и заставляя мелькать, как банкноты в счётчике купюр, одобрительно подмигивает мне. – Правильным путём идёте, товарищи!

Разлив пиво по стаканам, дядя Павел придвигает стул, садится на него верхом справа от меня.

– С чего начнём?

Командор подвигает с другой стороны табуретку.

– Пусть малой решает.

Но не успеваю я выбрать из развернувшейся панели закладок какой-нибудь сайт, как посиделки прерывает тётя Лариса:

– Эй, мужички-и, – вместе со скрипом входной двери раздаётся из прихожей её голос. – Вы здесь?

Командор срывает со стола бутылку, прячет её за стол, сердито шепчет мне:

– Ты что дверь не закрыл?

– Так вы последний заходили, – я задвигаю свой стакан и стакан Командора в сумрак за монитор.

Окно распахнуто настежь, сквозняк от раскрывшейся входной двери вздувает шторы, шелестит ядовито-жёлтыми стикерами-напоминалками наклеенными на стену над компьютерным столом, отчего кажется, что они собираются взлететь к потолку, в жёлтый круг света от настольной лампы.

Дядя Павел ставит свой стакан на системный блок, стоящий в боковой ячейке компьютерного стола, двигает его глубже в тень, подмигивает мне.

– «Какая женщина» пришла.

Когда я был мелким, учудил на дне рождения тёти Ларисы. Все поздравляли её, дарили подарки, а про меня забыли: не поставили даже на табуретку, чтобы услышать от меня что-то вроде «Нашей Тани». Чтение стишков с табуретки мне страшно не нравилось, – хоть и мелкий был, а понимание того, что я не пудель дрессированный имелось. Но в тот раз так обидно стало, что я сам по доброй воле взобрался на четырёхногий постамент.

Долго кашлял, привлекая внимание шумной и безразличной ко мне публики. Потом раскланялся как заправский исполнитель, артистично задрал кверху подбородок и, расставив в стороны руки, запел, вернее, заорал писклявым козлетоном. А знал я тогда единственную песню, вернее одну строчку из неё, но, нисколько не смущаясь, пустил эту строчку по кругу, пока не охрип.

«Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую», – я так орал и фальшивил, так старался понравиться, что все от смеха чуть ли не лбами стучали об края стола. С тех пор старики периодически напоминают мне о той гастроли, не забывая при этом иронично подмигивать.

Не помню, как выглядела тётя Лариса в те времена, но сейчас она даст фору всем своим сверстницам. Как не зайдёшь вечером к ним с Командором, у неё либо лицо блестит от крема, а она подушечками пальцев осторожно постукивает себя под глазами, либо голова повязана платком, – что-то типа маски для волос, или как это у них там называется? Иногда просит найти в интернете комплекс новомодной утренней гимнастики или рецепт похудения от Малышевой.

Говорят, когда муж и жена много лет живут вместе, они становятся похожи друг на друга. Командор и тётя Лариса похожи, особо роднит их хитринка в глазах и не стариковская готовность к шуткам. Оптимистичная такая парочка.

– Опять Гондурас беспокоит? – «Какая женщина» поочерёдно оглядывает нас, обмахиваясь как веером номером «АиФ». – Смотрю, пивком балуетесь?

– С чего взяла? – округляет невинные глаза Командор.

– А анчоусы так… – она пренебрежительно шевелит пальцами, берёт из пакета кусок рыбы, откусывает с самого кончика. – На сухую грызёте?

– А на сухую это преступление?

– Не преступление, но колпачок от бутылки я бы на вашем месте спрятала. Кто-то утром жаловался, что у него желудок болит. Или мне показалось?

Командор берёт со стола колпачок от пивной бутылки, небрежно подбрасывает его в ладони и бодро расправляет спину, отчего его голова поднимается над скошенной из-под абажура размытой границей света, вязнет в густых тенях, – будто в фотошопе потянули в обратную сторону ползунок освещённости.

– Это не тебе, это мне показалось, что болит. Ложная тревога.

Тётя Лариса плохо говорит по-молдавски, поэтому общаемся мы с ней только на русском языке. С Командором я тоже разговариваю на русском, а с дядей Павлом на румынском…

Стоп! Не забывать о политкорректности!

Политкорректность по-молдавски, это когда ты называешь в одной компании наш язык молдавским, а в другой – румынским, чтобы никому обидно не было. Оказывается, и такое бывает: язык, которому сотни лет, никак не может определиться, как ему называться.

Одни говорят, что молдавский язык это такая же глупая выдумка, как и современное Молдавское государство. Другие твердят, что в те времена, когда Штефан чел Маре говорил и писал на молдавском и был властелином Молдавского княжества, Румынии и румынского языка даже в проекте не было. На этой почве и поселился в душах разлад.

Дядя Павел уверяет, что молдавский язык пытаются упразднить – вычеркнуть даже воспоминания о нём. Сам дядя Павел говорит на молдавском языке и никогда на румынском не заговорит.

Иногда ему возражают:

– Как не заговоришь? Вот же – уже говоришь.

– Я говорю на молдавском, – гнёт свою линию дядя Павел.

– А в чём разница? – спросят его.

– Разница в названии. Молдавский язык был раньше румынского, и не пытайтесь меня переубедить. Знаю я все эти ваши словесные выкрутасы.

Командор русскоязычный, поэтому лишь пожимает плечами:

– Ваш язык вы и разбирайтесь, а то скажете, что лезу не в своё дело.

Я тоже русскоязычный и не лезу не в своё дело, но раз дядя Павел свой выбор сделал, я должен этот выбор уважать.

Итак, с дядей Павлом я общаюсь на молдавском языке, а вот когда мы встречаемся втроём: дядя Павел, Командор и я – это надо слышать. Говорим по-русски, потом дядя Павел по привычке обращается ко мне на молдавском и Командор, сам того не замечая переходит на молдавский. Заходя в дебри рассуждений и не в силах подобрать нужное молдавское слово, я снова перехожу на русский. Так и кочуем с одного языка на другой, порой не замечая перехода.

Пока тётя Лариса лениво читает нотации Командору, на выдвижной полке рядом с клавиатурой просыпается мой смартфон. Хватаю его, пока никто не засёк засветившееся на дисплее имя.

На том конце – мелодичный женский голос:

– Деды не задолбали ещё? – а в другое ухо льётся тоже мелодичный, но более строгий голос тёти Ларисы: – Вот ты и стараешься, чтобы заболело. Осень не за горами, а там – сезонное обострение.

– Э-э… – неловко тяну я и изо всей силы плющу смартфоном ухо, превращая его в присоску, чтобы голос абонента не прорвался к старикам. – Нет, всё нормально.

– Так пиво же, – приходит на помощь Командору дядя Павел, нагибаясь и вытаскивая стакан из сумрака, в котором прячется системник.

– А меня задолбали, – говорит голос в трубке. – Чем вы там столько времени занимаетесь?

– Вот именно. – Тётя Лариса сторонится, чтобы пропустить меня. – Как раз пиво бьёт по организму сильнее водки.

– Э-эм… – Я протискиваюсь между тётей Ларисой и сидящим верхом на стуле дядей Павлом. – Как тебе сказать… Нормально всё.

– Мама? – спрашивает меня в спину тётя Лариса.

– Ага, – вру я.

– Привет передай.

Поднимаю ладонь, мол, передам и выхожу из комнаты.

Моя мать работает в Италии, и я не видел её уже четыре года, разве что на экране смартфона. Она находится там нелегально, поэтому приезжать домой хотя бы раз в год не имеет возможности, иначе, обратно уже не сможет уехать. Говорит, ещё немного денег накопит и вернётся домой. Год-полтора максимум.

Отец – инженер по образованию – года три находится в России. Неплохо устроился, сколотил свою строительную бригаду. Работает официально, ни от кого не прячется, поэтому в отличие от матери приезжает домой на Рождество и на Пасху, когда в России длинные праздники. Так что у нас по современным молдавским меркам «нормальная» такая семья – по скайпу.

Прикрыв за собой кухонную дверь, тихо, но сердито говорю в трубку:

– Чего разоралась? Хочешь, чтобы они услышали?

– Ничего я не орала. Нормально говорю.

– У меня динамик такой, что на всю комнату слышно.

– Да, они всё равно глухие как тетерева. Ты отправишь их однажды? Я уже полчаса, как из ванны вылезла, сижу дура дурой.

В кухне полусумрак. С одной стороны – рифлёное стекло кухонной двери, густо засеянное из прихожей искрами преломлённого электрического света, с другой – окно, в которое сквозь вертикальные жалюзийные жабры скупо цедится зеленоватый неоновый свет.

– Куда отправлю? – с сомнением говорю я. – Они только пришли.

– И что мне делать?

– Потерпеть можешь?

– Могу, но не больше пятнадцати минут.

– А потом?

– Пойду куда-нибудь, – голос в трубке приобретает игривые нотки. – Я женщина свободная.

– А чего так? Развод получила?

– Типун тебе на язык! Временно свободная.

– Ладно, потерпи, сейчас тётя Лариса их разгонит, она это умеет. Давай! Перезвоню.

Потирая раскрасневшееся ухо, возвращаюсь в комнату, где старики перетирают всё ту же тему:

– Смысл в том, что водки выпьешь грамм двести, а пиво пьёте литрами, – видя меня, тётя Лариса решительно взмахивает рукой. – Всё! По домам! Не мешайте парню, может ему на свидание надо.

– Да никуда ему не надо, он в последнее время всё дома сидит. – Дядя Павел хитро посматривает на меня, прихлёбывая пиво. – Где эта твоя с короткой стрижкой?

– Не сошлись характерами.

– Так давно уже не сошлись. – Командор косит глазами за монитор, но не решается достать свой стакан. – Пора другую завести.

– Это тебе что? Кошка? Собака?.. Завести! – передразнивает тётя Лариса. – Кормишь, гладишь её, а она тебя за это любит. – Отмахивается газетой от стариков, мол, что с вас взять. – Денис, у меня снова проблема с кроссвордом. Найди, как называется финский квас.

За окном слышится шарканье ног по стене, дребезг жестяного отлива с наружной стороны подоконника. Шторы приоткрываются, и в просвете между ними появляется голова моего приятеля Влада. Тётя Лариса от испуга прижимает к груди ладонь.

– Добрый вечер! – Влад лежит животом на подоконнике, оглядывая комнату. – Не помешал?

У него лёгкая щетина на щеках, стрижка в стиле милитари, татуировка в виде штрих-кода на правой стороне шеи. Он редко пользуется дверью, когда приходит ко мне. Это надо обогнуть дом, зайти в железную калитку рядом с воротами, потом в подъезд. А тут прыг грудью на подоконник и любой вопрос решай, не слезая с окна.

– Уф-ф! – наконец отнимает от груди ладонь тётя Лариса. – С тобой заикой можно остаться.

– Я на секунду. – Влад шуршит ладонью по крепкому выбритому затылку. – Думал, может, пойдём на террасе посидим.

– Ты что не знаешь, что он у нас непьющий? – Командор наконец понимает, что прятать пиво глупо и достаёт из-за монитора стаканы. – Вон, на два пальца нацедил и то не может выпить.

– Я же не предлагаю ему пить, просто посидеть.

– Не, Влад, – отрицательно мотаю я головой. – Не охота выходить.

Сидеть по барам – это не моё. Когда все трезвые – тогда да! Но этот период длится не долго, потом сознание компании устремляется в коллективный полёт, а твоё по-прежнему остаётся пристёгнутым вместе с задницей к стулу. Все становятся весёлыми, забавными, но чужими. Иногда бывает весело смотреть как их штырит, но быстро надоедает, а потом вообще подходит черта, за которой – непонимание. И тогда остаётся два варианта: либо маяться от скуки и тайком посматривать на часы, либо проявить решительность, сослаться на срочные дела и уйти.

Влад некоторое время молчит, потом пожимает плечами:

– Ладно, пойду, посмотрю, кто там из знакомых есть. Сигарету дай.

В последнее время сигареты он не покупает, – как приходит, первое, что от него слышишь: «Дай сигарету». Чтобы не доставать постоянно сигареты я держу одну пачку на подоконнике специально для него.

– Там смотри, – киваю подбородком за штору.

Он оглядывает подоконник, суёт пальцы под раскрытую створку окна, выковыривает оттуда пачку.

– Я две возьму, ладно?

– Ладно.

Он суёт одну сигарету за ухо, вторую берёт губами и, прощаясь, поднимает ладонь, спрыгивает за окно. В щель между шторами с улицы виден зеленоватый отсвет неоновой рекламы.