Текст книги "Шабашка Глеба Богдышева"

Автор книги: Сергей Каледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Думаю, надо до конца их сделать: портянку с винчестера сдергиваю, с одной стороны, и с мелкашки – с другой. Они ошалели, ломанули – чуть двери не высадили... Они чего за мной увязались-то: одет я был плохо, наверное, да небритый. Думали: так все просто.

Мать Кольке потом три сотни подарила... любит его, хулигана... Вась, ну я мурлат подбирать, начну.– Глеб снял телогрейку.

– Мауэрлат,– поправил Билов. Билов почему-то считал себя плотником.

– Подбирай мурлат, потом давай стропила...– Васька задумался на секунду.– Рассчитай, чтобы за световой день поставить, кран Зинка только на день дает.

– Скоб мало,– Глеб выплюнул окурок.

– Не твоя забота – достану! Юля – класть, я – на подхвате, Билов -к мешалке. Погнали!

Юля подошел к стене. Вчера он успел завести угол и дотянуть к нему проем. Хорошо, ровно получается. Если так и пойдет, кое-где под крышу поднять можно. Юля зачалил шнурку.

Васька удивленно уставился на него:

– Ты чего, на три ряда хочешь?

– Тихонько пойду – ровно будет... Только раствор потоньше...

– Билов! Сей лучше! Без камней!–крикнул Васька.– Чего крутишься?

– Да ты погляди!.. Опять!.. Лопату сперли, студенты...– Билов стоял над развороченным штабелем, в который зарывал на ночь инвентарь.

– Воруют...– Глеб почесал в голове.– Мне, что ль, сюда поселиться?.. И на дорогу время сэкономится, и постерегу...

А Юля уже орет:

– Грязи!

"Грязи", значит, раствора. Не готов раствор – двое стоят: каменщик Юля и подхват-Васька. И объясняют Билову, бедному, как работать надо. Объясняет, конечно, один Васька, Юля грубых слов не любит: не нравится ему грубить, так же, как и чужую грубость выслушивать.

Короче, Билов после Васькиного объяснения метаться начинает, красный, потный, очки все в цементе. Нет раствора, значит, Билов о бренности задумался и темп сбавил. Если хорошо работать, все успеешь.

106 Освоился Билов – тексты во время работы басить было стал, значит, не устает: бас-то у него искусственный, большого напряга требует. Эх, не басил бы лучше на свою голову. Васька-то его первые дни разминал просто, присматривался – не околеет ли? Не околел. Тут Васька и добавил ему хлопот:

– Глеб, вторым пойдешь за Юлианом. Значит, два каменщика будут класть, а Васька один на подхвате у двоих. Двоим раствор носить, у двоих перед носом вываливать его из ведер на стену, чтоб каменщики из темпа не выбивались. Опорожнил ведро на стену, с пустым к Билову за раствором и опять бегом – к стене Юле раствора не так много надо – он линию ведет: помедленнее. А Глеб, тот бутит за ним, грязь жрет ведрами; стенки в полкирпича, а внутри – бут и раствор, бут и раствор...

– Чего случилось? – орет Васька. Юлька стянул рукавицы и смотрит на кончики пальцев. Хоть Васька и спросил "чего", а сам все знает: пальцы болят – сил нет. У профессионалов, у тех мозоли, им все нипочем, а Юля хоть кладет хорошо – в стройотрядах еще настропалился, а мозолей нет – куда денешься: распухают пальцы, трескаются от цементного раствора.

– Помазать забыл,– оправдывается Юля.

– Крем положи возле мешалки! – рявкает Васька.– Кончил, руки помыл – намажь тут же!

Юлины пальцы сейчас на особом учете. Бригада маленькая, подменить некем, один вышел из строя – вся шабашка накроется. Билов первые дни на мосту хотел в речке по утрам купаться для здоровья, а больше для понта. Васька ему запретил тут же: заболеешь – каждый день полета рублей минус. Раздумал Билов купаться. Васька стянул свои сухие рукавицы и поменялся с Юлей; себе взял его клеклые от раствора. Ведра в руки и – к мешалке. Пока нагребает в ведро раствор, командует Билову:

– Юлиану раствор тоньше делай, два раза песок сей! Глебу – можно грубый.

– Ящик-то один! –огрызается Билов.

– Второй сколоти!

– Когда-а? – тянет Билов, протирая очки.

– В обед! –гавкает Васька, но понимает, что задает непосильное, и орет: – Глеб! Второй ящик сколоти! В обед.

Через час Васька командует перекур. юг

– Э-э-это... Билов! Сейчас покурю – и полечимся.– Глеб оторвал фильтр у Васькиной сигареты. Не купил ему Васька вовремя "Приму", теперь Глеб уродует его дорогие "Столичные".– Деревяшки пиленой, Вась, мало, а на циркулярке студенты круглый день.

У студентов в захвате все: пилорама, кирпич, техника – все в первую очередь. Чуть что:"в контору бегут – жаловаться. Даже Зинка их боится. Так и сказала: "Василий, со студентами сам разбирайся. Мне еще с райкомом ссориться!.." Не надо ссориться. Васька же договорился с шофером, тот ему фару с "зилка" даст напрокат. Над циркуляркой повесить, и пили всю ночь до утра в холодке.

– Студенты уже стропила ставят,– Билов с завистью посмотрел в сторону студенческого коровника. Билов стоял перед Глебом голый по пояс, расставив руки крестом, а Глеб обкладывал его прошедшей "Литературной газетой", еще из Москвы.

Васька глянул невзначай на Билова и вдруг заржал.

– ..."Зачем человеку собака?" – прочел он по складам название газетной статьи поперек биловского живота.– Хорош балду ловить...– он досмеялся, курнул наш> следок и щелчком влепил окурок в кирпичи.

Васька не зря усмехается каждый раз, когда речь заходит о студенческом коровнике... Там все ясно. Чего-че^ го, а уж эти дела он знает.

Студенты пашут – будь здоров. Коровник на глазах растет. Пообещали им, студентам, мешок денег. Пообещали-то в институте перед трудовым семестром, и Зинка наверняка подтвердила. Они и мечутся. Покупки в голове прикидывают. А политика про них вся уж наперед ясная. Недодаст им Зинка обещанных денег. Обдерет! За пустяк какой-нибудь зацепится и – от винта. Денег в совхозе мало, даже если много, все равно – мало. Студентов наколет, а совхозные деньги сэкономит.

К коровнику пылил самосвал.

– Тяжело прет! – обрадовался Васька.– Полный!

– Принимай! – Зинка соскочила с подножки.– До обеда еще один подойдет. Хватит. Не хватит – сам дольешь. У студентов отняла. У них, между прочим, мешалки нет, на земле всей оравой гурцуют...

– Лопаты крадут, сволочи! – Васька развел руками.

– Это твоя забота. У тебя увели – ты уведи! Учить надо!

– Э! Сюда давай! – Васька замахал рукой шоферу.– Подай назад!

Зинка подошла к Глебу.

– Смотри! – Зинка подставила ему ухо.– Я думала, так... смола.

– Смола!.. Мумие! Теперь это... сережки, золотые обязательно.

Она усмехнулась.

– Можно серебряные,– поправился Глеб.

– А тебе за лечение?..

– При чем тут здесь?..– Глеб завертел головой.– Женщине помочь...

– Василий! – не слушая его, крикнула Зинка.– Что он у вас любит?

– Сивуху!

– Это все любят. Чего еще?

– Охоту!

– Не слушайте вы их.– Глеб прямо закрутился от смущения.– Пацаны неумные...

– Охо-о-отник...– соображая что-то, протянула Зинка.– Ну да, ружье возит. Ладно, трудитесь.

Васька поглядел ей вслед.

– Смотри, змей! – Он погрозил пальцем Глебу.– То-то я гляжу: ушки, теперь – "что он у вас любит?"... Пока деньги не получим, ни-ни... Понял?

– Да и после лучше бы Юлика направить,– хохотнул Билов.– Без пяти минут кандидат... Красавец...

– Затаривать! – оборвал его Васька. Не любит он, когда Билов выступает.

Юля встал у подножия кирпичной кучи. Глеб – между стеной и кучей. Юля нагнулся за кирпичиной, потоптался, чтоб поудобней в развороте с разгибом кинуть кирпич Глебу за десять метров. Да так, чтобы не по ногам и чтоб не крутился. Чтоб кирпич летел прямо в руки.

– Ты долго еще?!

– Сейчас! – Васька зашнуровал второй кед. На стену лезть – только в кедах. А по земле бегать– наоборот, пожестче подошву, чтоб неровности не чувствовать.

Васька взлетел на стену, покрутился так, сяк...

– Погнали! – крикнул он Юльке.

Юлька наклонился в кучу, кинул.

– Легче! – крикнул Глеб.

Юля кидает плохо, потому что редко кидает. Утром чуть-чуть, пока Билов первый раствор не заведет, да после обеда – опять же до первого. А так: кладет и кладет... Кидают в основном Васька с Глебом, у них уж отработано. Иной раз Глеб и не смотрит, куда кидает, а Васька ловит – и все четко – из рук в руки, без промахов.

– Хорош! –орет Васька.

Теперь опять класть. Весь кирпич сработают – опять затаривать. И так – до темноту, пока не перестанет зудеть мешалка. Перестала-значит, дел еще на полчаса – раствор в ящиках доработать. А Билов тем временем мешалку моет. Можно и не мыть, кто их моет! А здесь, на шабашке, мешалка – все, ее чуть не кремом Юлькиным мазать надо, чтоб не заскорузла. Не помыл: раствор затвердеет – наутро схватится, включишь – а она не везет: мотор сгорел или шпонка полетела. Вот и умывает ее Билов ежевечерне и, помыв, еще лопасти вхолостую провернет. Конечно, не по своей инициативе. Он ее разок не помыл – встала. Васька обещал наказать при расчете...

Юля вдруг перестал класть и с непонятным вниманием уставился на стену.

– Плохо...– пробормотал он.

– Чего такое? – забеспокоился Васька.– Руки?..

– Да нет... стена выперла...– Юлька показал на выпятившуюся кладку.-Просмотрели...

– Отвешивать чаще надо! – Васька уже рычит.– и на три ряда не гнать!..

– Пузо, что ль? – крикнул с подмостей Глеб. Он уже стяжкой сводил стены под крышу.– Сейча-а-ас!.. – И тяжело спрыгнул вниз.

Глеб долго кряхтел, ковыряясь в тайнике под досками,– отыскивал кувалду. Нашел, наложил доску на кирпичный бугор и тремя ударами заподлицо выровнял пузо. А Васька уже на стене. Хоть и стена, а стоять-то не на чем. Он будто эквилибрист стоит на ней. Как его только кирпичом не сшибает? Обычный еще – ничего, а вот два года назад в Смоленске шел кирпич самодельной выпечки, на два кило тяжелей обычного. Вот это да-а-а! Страх смотреть... Кувалда летит – четыре кило! А Васька ловит и затаривает, ловит и затаривает... Тонкий, узкий, весь из резиновых мышц, потом помазанный, блестит на солнце, как мулат. Еще плавки до неприличия закатал – Люське загар в Москву повезет. Морда ровная, спокойная, на Джека Лондона похож немного. И что язва – никогда не подумаешь, только шрам над пупком, зашнурованный, как мяч волейбольный.

Работали до темноты. Васька решил на завтра весь периметр затарить. И нужды большой в этом не было. Просто не мог Васька остановиться. Как будто силы в нем прибывало, хотя пошел четырнадцатый час работы. Билов давно выключил мешалку, и сейчас они с Глебом вдвоем кидали кирпич в темноту, и только по шмяканью можно было определить, что Васька его ловит. Как только Васька переходил по верху стены на другое место, внизу Глеб с изнемогающим Биловым перебирались к следующей куче кирпича, ближайшей к Ваське. За Васькой по стене, чуть отступя, шел Юля – ровнял стопы кирпичей, доводя их до максимальной высоты. Взошла луна.

– Пожалуй, хватит,– ровным голосом сказал Вася и спрыгнул со стены.

Билов где стоял, там и сел, прямо на битый кирпич, не чувствуя боли.

– Так и надо всегда работать,– забубнил Глеб.– Может, лампочку тут приспособить?

Васька не слушал, оглушенный приливом сил, который у него всегда случался от такой работы. Он курил, поднося сигарету к губам подрагивающей рукой, и озирался по сторонам, смотрел, сколько сделали. Стены коровника были похожи в лунном свете на крепостные, проемы между стопок кирпичей напоминали бойницы.

– Как в замке,– пробормотал Васька.

– Завтра кончу,– сказал Юля.

Коробка – четыре стены – была почти готова. Мауэрлат уложен. Можно кран заказывать: стропила ставить. Глеб всю деревяшку уже напилил, сейчас скобами шьет. Стропила поставить, обрешетку и шифером покрыть – неделя, не меньше.

Зинка еще велела побелить, но думать про побелку Васька не стал. Потому что точно знал: под завязку Зинка еще работенки подкинет. Деньги-то у нее!.. Хозяин – барин.

– Перекур! – скомандовал Васька, взгрустнув от этих дум.– Расскажи, Глеб, чего-нибудь...

– Да уж все пересказано по сто разГлеб сел на доски, повел головой от дыма и наткнулся взглядом на Билова. Билов улегся на песок в плавках, потный, правда, уже не такой толстый, и чистым платком протирал очки. В волосах на груди у него застрял клочок газеты. Весь он был ярко-розовый: загорать у него не получалось, обгорал, шелудился и снова розовел.

– Э-это... Я иной раз отдыхаю и думаю: может, и мне в бога заверить...

При слове "бог" Билов откашлялся и весь подобрался.

– ...У меня тем более и протекции есть в религии... Парень с Цветного в Загорске монахом служит. Он меня к себе звал... Да некогда временно...

– Да, Глебушка, дел у тебя, конечно... – Билов снисходительно усмехнулся и даже не окончил фразу из-за очевидной нелепости возражения.

– Вот у Билова к богу, любовь какая-то несерьезная: то он буддист, то, наоборот, христианин, то он этот... Чем так – уж лучше и вовсе не верить. Гарик тоже хреново верит...

– Этот-то еще откуда вылез? – поинтересовался Васька.

– Гарик? Монах, какой в Загорске. Он там и учился на холяву – в армию даже не сходил. А сейчас ему в келью велят прописываться, а он – наотрез: в Москве тогда прописка теряется, а у него на Цветном трехкомнатная, там только бабушке помереть осталось, и его целиком квартира... Все ко мне лезет: как быть? Склоняется уйти из религии... Вот я его место и заступлю... Коровник с вами дострою и определюсь туда. Спокойно, тихо, хорошо...

– А выпить?

– Поднесут. Мир-то небось не без добрых людей... Не все, Вась, жлобы, как ты... Я у них буду там на территории по хозяйству починять, то-се, мол, по плотницкому...

– Ты стропила-то к завтрему добьешь? – перебил его Васька. Сказал вроде так, одному Глебу, а всем ясно: подъем!

Билов со вздохом встал. Васька удовлетворенно посмотрел на него. Билов сперва ершился, не слушался с первого раза, советы давал. И обалдел, когда Васька ему прямо заявил: мнений твоих не нужно, твое дело раствор месить. Ясно? Не согласен – будь здоров. И Билов смолк. Оскорбился и смолк.

О штукатурке разговора не было. Это Зинка по ходу пьесы выдумала. Васька в общем-то и не разозлился: ждал, что под занавес она им сюрпризик устроит, так, поворчал для вида...

– Интересное кино! – возмутилась Зинка.– А ты как белить собрался: по голым кирпичам?

– А почему бы и нет? Делают...

– А ты будешь делать как надо!

Сказала и укатила на своем велосипеде.

– Штукатурить велела! Сволочь!.. А этот ей: ушки!..

– Пойду терок сделаю... – сказал Глеб, не обращая на Ваську никакого внимания.– А Билов пусть раствор заведет... совсем тонкий – штукатурить легче... Глеб выстрогал две метровые терки. Из совковой лопаты сделал особую – обрезал ручку и развалил пошире сам совок.

Он загрузил раствором тачку, подкатил к стене, набрал полную лопату и с кряхтеньем шмякнул раствор на стену. Потом взял терку обеими руками и сверху вниз по стене, волнируя, провел по расплеснутой массе. Из-под терки вышла чистая, гладкая полоса штукатурки шириной больше метра и высотой два с половиной.

Васька молча подошел к стене и недоверчиво потыкал штукатурку пальцем.

– А верха – с подмостей,– пояснил Глеб.– Встаньте поврозь, пошире друг от друга. А я вам накидывать буду.

Глеб выплеснул на стену весь раствор, впрягся в тачку и, вспахивая ржавым колесом землю, покатил ее к мешалке. Васька с Юлей взяли терки. Через пару часов Васька попробовал сменить Глеба, но у него ничего не вышло. Раствор или выплескивался из лопаты, не долетая до стены, или шлепался, как не надо.

В час ночи коровник изнутри был готов. Васька этого не ожидал. Теперь ему было тошно, что так по-бабьи сорвался. Главное, под самый конец. Завтра снаружи оштукатурят, потом побелить, крышу покрыть – и гуляй, Вася,– по домам.

Васька осатанел: переставил будильник на пять. Глеб, конечно, поддержал: спать – дело поросячье, трудиться надо. Билов, который уже ополовинел и анфас и в профиль, закряхтел, забурчал, но в голос высказаться не посмел. Васька и сам уже на ночь седалгин стал глотать– руки ломило, заснуть не мог. В Москве запасся медициной на всю команду, знал, что к концу понадобится. Видел Васька, что Билов при последнем издыхании и у Юльки пальцы растрескались в кровь, хоть и мажет их все время кремом. И знал, что темп нельзя сбросить – добить надо коровник, чтоб в запасе еще хотя бы пара дней оставалась... Мало ли что... Так и вышло: подсуропила Зинка штукатурку напоследок. Зараза!

...Билов сидел напротив Васьки с пустой тарелкой и ждал, пока Васька доест и скажет, что делать. А Васька не спешил: во-первых, сам не знал еще, как быть, а во-вторых, ему действительно пережевывать все нужно аккуратно. Что-то живот у него этой ночью вдобавок ко всему заболел по-нехорошему, по-язвенному. Не дай-то бог! Люське он больной – не очень-то, да и вообще...

– Дай спичку... Билов протянул ему коробок.

– Так...– сказал Васька, ковыряясь в зубах.– Чем же белить-то будем? – И сам себе ответил неприлично.

– Вася! – устыдил его Юля.– Люди...

– Чем белить, говорю?–со злостью повторил Васька.

– Вот чего...– заторопился Глеб,– ты сейчас, это, поедим когда, ящик сколоти побольше. На полозьях...

– Дальше, дальше! Белить чем? Мазать?!

– Гашеной известью,– всунулся в разговор Билов.

– У-у-у!..– Васька сморщился, как от зубной боли.

– Вася имеет в виду орудия,–перевел Билову Юля.– Квачи, кисти...

– Билов! – Глеб высвободился из-за стола.– Я котлету есть не хочу, скушай... Вы ящик путем сделайте, а побелить – побелим.– Глеб успокаивающе махнул рукой и болезненно поморщился.

Васька встревоженно взглянул на него.

– От лопаты,– заоправдывался Глеб.– Перенапряг вчера... Пройдет временно. Вы ящик-то сколотите, а я сейчас квачи...

У бани, возле самой помойки, Глеб стирал мочалки. "На четыре квача хватит". Отжал их, как белье, положил рядом с шайкой.

– Ты хоть бы в тень встал...

– Зинаида Анатольевна?!

– Голову напечет... Чего это ты? – Зинка удивленно смотрела на мокрые мочалки.

– Для квачей, вот... мочалки... пользованные.– Глеб ногой ковырнул помойную кучу. Из нее фонтаном брызнули мухи. Зацепил одну мочалку и показал Зинке:– Полно...

– Ты еще в нос мне сунь! – отдернулась Зинка.– Оштукатурили?

._ Как велели. Теперь белить...

– Васька меня материл?

– Не-е-е, не особенно. Хорошо отзывается. Положи> говорит, женщина.

Так уж и положительная? – Зинка тихонько засмеялась.– Глеб, слушай...– медленно сказала она, ковыряя босоножкой песок.– Что, если... Да нет, ничего!.. И шоркнула по песку ногой, стирая наковырянное.

– Опять за мочалками? – спросила бабка-истопница, когда через час Глеб снова появился у бани.

– Нет, теперь по делу – руку парить.

Парить руку послал его Васька. В бане Глеб был один. Минуя ненавистное мытье, он сразу сунулся в забитую влажным серым паром парилку. Сырой, почти на ощупь обжигающий пар шел из трубы под потолком. Глеб, насколько мог выдержать, подобрался поближе к шипящей дыре, пристроил плечо поудобнее и замер, обхватив голову ладонями.

В парилке он продремал с небольшими перерывами три часа. Напоследок решил даже помыться чужим обмылком и постирать трусы. На стирке трусов в мыльную влетела бабка.

– Живой?! Думала, задохся. Вылазь давай. Стирает, главное дело. И там стирал, и здеся!..

– Сейчас я...– Глеб прикрылся шайкой.

– У тебя ведь переодежи-то не было,– сказала бабка, когда он вышел из бани, держа в руках постиранное, и подозрительно посмотрела на него.

– Да я так одел.

– С легким паром! – крикнул Васька весело, потому что и ящик сколотили на полозьях, и известь нашли, и квачи получились – лучше не надо.

– Расческу возьми в джинсах! Глеб засадил расческу в темя, рванул вперед и начал терзать задубелые пряди, не промытые баней. После каждого чеса он рассматривал расческу, забитую волосами, и с удовлетворением приговаривал:

– Массаж им, а которые слабые, так и не надо. Новые нарастут...

– Какие новые, Глебушка? – иронически заметил Васька. Он лежал, заложив руки под голову, готовясь к последней атаке – побелке.– Тебе жить два понедельника осталось...

– Ничего,– обрывая на себе волосы, приговаривал Глеб.– Я еще молодых обживу... На болоте у себя – на даче сяду на пенсии – лук продавать стану, баню построю... Полешек надолбал – и парься. Я трудовую свою как-то читал: у меня стаж почти к пенсии набран – морские-то год за два идут,– только возрасту не хватает временно...

– Ты хоть помылся, Глебушка? – спросил Васька.

– Мыться, Вась, вредно. Умные люди вон чего пишут. Мол, надо только ноги мыть ежедневно и гениталий. А какой там у русского человека гениталий?.. Так... Не в этом дело. На пенсию надо идти... пораньше... А чего вы разлеглись-то все? Белить приступать надо. Сейчас расчешусь временно.

– Мол,– передразнил его Билов. Васька подошел к ящику с гашеной известью, помешал.

– На кой хрен его белить? Так серый, будет белый– ну и что!

– У финнов коровники разноцветные, между прочим, я на выставке видел,– подал голос Юля.

– В отношении? – спросил Глеб, пряча расческу с выломанными зубьями в карман.– Каких цветов?

– Расчесочку забыли вернуть, Глеб Федорович.

– Да она, Вась, уже недействительная. Я тебе с денег новую подарю. Каких цветов-то, Юль?

– Да там разные: розовые, голубые...

– А голубеньким, прямо сказать, неплохо, гм...– задумался Васька и посмотрел в небо.– Неплохо...

– Думай, Ананий, думай! – пророкотал Билов.– "Голубой коровник* -Агата Кристи, не иначе.

– Черт его знает...– Васька почесал бороденку.– Белила-то белые...

– Пацаны неумные,– сказал Глеб.– Чернил вон синих в селыю купи, добавь в известь – любой колер будет временно, Я когда смолоду по строительству халтурил в Ногинске, всегда в побелку или чернила, или синьку для цвгта.

Васька уставился в ящик с известью:

– Сколько ж сюда надо?

– Да сколько не жалко. И коровничек будет – любо-дорого!

– Черт! – Васька посмотрел на часы.– В магазинето перерыв.

– Пока дойти – кончится,– сказал Юля.

– Деньги гони, пацан корыстный.

– Червонец остался...

– Вот и гони. Не жмись для животных.

В ящике цвет побелки получился лазурный, но ког"да начали белить, Васька сморщился:

– Псивый цвет какой-то. Надо вылить – да по-нормальному... Без экспериментов. Тоже – послушался идиотов!

– Да поверь ты на слово,– взмолился Глеб.– Высохнет – не узнаешь.

– Вась, раз Глеб говорит...

– Тебя не спрашивают,– обрезал Васька Билова. Глеб постучал себя по груди:

– Раз человек говорит, врать не станет, давай голубым.

Васька сплюнул:

– Черт с вами! Давай!

– А ты, Вась, меня послушаться не хотел,– сказал утром Глеб, выходя из интерната.– Где коровничек-то? Коровник за ночь высох и исчез. Слился с небом. Такой же голубой.

– Лепота-а! – пробасил Билов, и Васька впервые его не окоротил.

– Крышу поставим, и уезжать не стыдно. А то – белый,– сказал Глеб, поднимая воротник штормовки. Возле коровника бродила Зинка.

– Кто додумался?

– Глеб,– сказал Васька и зло посмотрел на него.– Голубой, голубой...

– Чего ты, Василий, испугался? – улыбнулась Зинка.– Молодцы! Баран с меня. Чернилами или гуашью?

– Чернилами,– пробормотал Глеб.

– Баран с меня,– повторила Зинка и подняла с земли велосипед.-Михайлов!

– Я,– почему-то испуганно отозвался Юля.

– Я на мосту была у Кареева. Там, значит, такое Дело... Там сварщик, ну, этот, который упал... Умер он...

– Иван Егорыч?! – вскрикнул Юля.

– Плохо-то как...– по-бабьи запричитал Глеб.– Думал: оклемается... Ой-ей!.. Когда ж помер?

– Не спрашивала, позавчера вроде... Ханку меньше жрать надо!.. Михайлов должен объяснительную написать, что пьян он был...

– Он не пьяный был,– пробормотал Юля.– Он так...

– Ну, не знаю.– Зинка досадливо поморщилась.– Кареев говорит, пьяный... А тебе-то не все равно: пьяный, не пьяный... Напиши – и все. Богдышев! – Она поманила Глеба в сторону.– В одиннадцать к коровнику подойдет машина. За сайгаками поедешь, понял?..

– Понял...– непонимающе глядя на нее, пробормотал Глеб.

– Чего смотришь? Не хочешь, что ли? Так и скажи!– Зинка повысила голос.– Мне эти сайгаки сто лет не нужны!..

– Хочу...– Глеб тупо смотрел в землю.

– Ну и все! – Зинка недоуменно взглянула на него и укатила сердитая.

...В интернате Егорыча не касались. Будто он и не помер. Васька тренькал на гитаре: хоть он уже и доходит, но Асадова поклялся выдолбить и каждый день хоть двадцать минут, но тренькал. Юля лежал на койке, не двигаясь. Каждый раз, когда доплетались до интерната, он залегал, не раздеваясь и не моясь, минут на сорок, лежал с закрытыми глазами и только потом рассупонивался, мылся, подлечивал руки – мазал, массировал...

Билов наконец написал письмо матери: мать заваливала его слезными письмами и даже прислала две телеграммы на имя Васи: что с ее сыном, почему не пишет.

– "Не пишет..." – бормотал Билов, заклеивая письмо.– Тут– еле ноги волочишь... Глеб, ты-то хоть не бухти, чего сопишь?..

– Пыжи забыл.– Глеб вывернул на постель мешочек с охотничьим припасом, ковырялся в нем и ворчал:– Надо-то всего ничего, а нет... А без пыжей как? И сделать-то, главное дело, не из чего, картонки нет...– Он сунул руку в рюкзак.– Реликвию раскурочить временно?..– Он вытянул из рюкзака солидную синюю книгу в тисненом переплете, повертел ее в руках, прикинул толщину обложки.– Некрасиво, конечно, но чего ж теперь?..

Достав из охотничьего хлама специальный дырокол, Глеб заломил переплет, сунул его в машинку и даванул со злостью. Переплет хряпнул.

– Рехнулся?! – Билов потянулся к изуродованной книге. На титуле изящным неторопливым почерком было написано: "Глебу Федоровичу Богдышеву, талантливому теоретику и зятю". Дата и фамилия знаменитого академика.

– На столе в кухне оставил...– переживал Глеб.– В целлофан склал, в суете забыл... Это разве пыж?! – Он вертел в руках синий кружочек из-под дырокола.

– Глеб,– сказал Билов, завороженно разглядывая надпись,– ты какое-нибудь открытие сделал?

– Он пулю изобрел.– Васька чуть заметно усмехнулся.

– ...Это не охота с таким пыжом! Ну что это! Тьфу!

– Правда пулю? – не отставал Билов.– Какую?

– ...Пуля как пуля...– бормотал Глеб.– Стрелять... для охоты. Ее украли временно... Дай книгу-то...

– Украли? – Билов протянул ему книгу.

– Ага... Я лет через пять журнал американский по охоте читал: там моя пуля, в журнале...

– Как же это?

– А кто знает... Я с американцами не выпивал, значит, не рассказывал. Может, сами доперли, а может, кто из наших проболтал, каким я говорил... А этот, кто ее запатентовал, небось миллион получил. Такая, главное дело, простая пуля... для охоты...

– А по науке-то ты открыл что-нибудь? – Билов никак не мог успокоиться.

– Открыл...– пробормотал Глеб.– Брату потом подарил. Он докторскую писал по твердому телу.

– Какое "тело"?

– Твердое...

– Ва-а-ась! – послышалось в темноте шипение Глеба.

– Ну-у? – тяжело отозвался Васька.

– Сайгак в кузове... Чего с ним?

Васька вздернулся.

– Билов! Глеб, пихни его. Подъем. Сайгака обдирать!..

– А? – очумело отозвался Билов и глубже зарылся в постель.

– Не буди, давай я,– дневным голосом сказал Юля и начал одеваться.

– А чего не спишь? – удивился Васька. Юлька мрачно натягивал штаны.

– Сколько сайгаков? – спросил Васька.

– Один. Другие – ребятам: шофер и с фарой кото* рый... светил... Я это... постель смотаю, раз уж машиной...– Глеб смахнул с тумбочки ерунду на пол, кинул туда же сандалии, примял подушку и свернул тюфяк.– В коровнике постелюсь...

В кузове лежали три сайгака: два с рогами, один – без.

– Козлы,– Глеб показал на рогатых и стукнул по кабине. Машина дернулась. Глеб шлепнулся на куль с постелью.– Три выстрела – мертвобитые.

– Угу,– кивнул Юля. Он молча глядел на сайгаков, мотавших рогатыми головами по доскам кузова.

– Двух сразу, а третьего долго искали...– Глеб закурил.– Эти уж припухли временно...– Сайгаки тряслись, из них выкатывались черные горошины помета.– Подсолить надо получше, чтоб не тронулись... У коровника они скинули на землю сайгака, куль с постелью. Машина укатила, номер ее был тщательно заляпан грязью.

– Его надо за передние ноги повесить,– хлопотал Глеб, оглядываясь в проеме.– Веревки забыл!.. Юля снял с себя ремень.

– Точно! – Глеб полез под свитер за своим.– Манято как теперь?.. Надо ей соболезнование... Помоги-ка... Ага...

– Кареев хочет, чтоб я объяснительную прислал, как он упал...

– Так ведь ты писал... Чего же опять...

– А Васька говорит: пиши... Понимаешь, он же поддатый был...– Юля с надеждой взглянул на Глеба.

– Похмеленный, а не поддатый,– уточнил Глеб.

– Васька говорит, тогда Кареев наряды нам закроет... Егорыча-то нет... какая разница?..

– Есть разница!–твердо сказал Глеб, надрезая шкуру на брюхе.– Один трясет, другой дразнится. То пьяный, а то, можно сказать, трезвый... Чего вратьто, мол!..

– Так ведь не закроет наряды...

– Ну и хрен с ними! – равнодушно сказал Глеб, ковыряясь у сайгака в брюхе.– Тебе не закроют, зато Мане пенсию дадут!.. Не пиши. Бога побойся, как верующие говорят... На, зарой временно...

Глеб протянул Юле завернутые в целлофан сайгачьи внутренности.

– А Билов чего? __ Сначала, как ты, говорил: не пиши, а как Васька про наряды сказал, сразу –пиши.

у _ Понятно... Во, в шею!..– Глеб протянул Юльке на ладони картечину.– И чисто!

– Маленькая... _ Хва-а-а-тит... А из головы чучелу сделаю для дома. Или в подарок кому... Сколько Кареев может дать?

– Васька говорит: тыщи полторы.

– Правильно говорит: на полторы наработали. Закури мне, только фильтру оборви.– Юля прикурил сигарету, всунул ему в рот.– Я бы не писал... Все пропито, кроме чести!..

Ободрав сайгака, Глеб отмотал от рулона кусок рубероида, расстелил и на нем стал разделывать тушку. Юля сидел в стороне и молчал.

Глеб разделал сайгака, вытряхнул рюкзак прямо на землю, сложил в него мясо и заложил в кирпичи. А кровь закидал.

Разбудила их мешалка.

– Э-э-это, час-то который? – протирая глаза, спросил Глеб.

– Полвосьмого,– ответил Васька.– Сколько могли – не будили. Мясо где?

– В рюкзаке,– Глеб показал на кирпичи.– А Билова чего нет?

– Уксус ищет. Шашлык хочет заделать,– Васька потормошил Юлю.– Машина в девять на мост пойдет. Не забыл?

Юля встал, умылся возле мешалки и потянулся за рукавицами...

– Ты чего? Не успеешь...– Шевеля губами, Васька загружал мешалку: две лопаты цемента, шесть песка.

– Я не буду писать.

– Не понял,– Васька замер с лопатой в руках, так и не высыпав песок в мешалку.– Мы же вчера говорили...

– Он трезвый был,– пробурчал Юля, не глядя на Ваську.– И все.

– Не-ет, не все,– четко, по складам произнес Васька и всадил лопату в песок.– Кому вред, если ты напишешь?

– Мане.

– Какой еще Мане?! – заорал Васька.– При чем здесь Маня?!

– Мане, жене его... Ей пенсию дадут, если трезвый...

– А-а-а!.. Тут Глебушка поработал! Божий человек!..– Васька обернулся к Глебу: – Вы чего, ошалели? Помер он. Все! Поезд ушел! А денег не будет! Нам не будет! Ясно?!

– И не надо,– проворчал Юля.

– Тебе не надо! – взвился Васька.– У тебя папашка с мамашкой!.. Полмашины отстегнули и еще дадут!.. Подохнут-все твое! А я?.. У меня две девки!.. А у Билова трояк!.. Вон он пришел, скажи ему, что писать не будешь...