Текст книги "Спасти Париж и умереть"
Автор книги: Сергей Зверев
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Едва это случилось, внутри художника словно сработала пружина. Он вскочил, вонзая локоть в живот агента. Все, кто это видел, опешили. Никто не ожидал от старого портретиста такой прыти.
Здоровяк охнул, перегнулся пополам – от неожиданности у него заняло дыхание.
Дальше произошли и вовсе небывалые для Монмартра события. Блондин, недавний клиент Клода, тоже вскочил. Клод бросился к нему, выхватывая что-то из кармана на ходу, и все увидели в руке художника маленький «браунинг». Приставив пистолет к виску блондина, Клод охватил другой рукой его за шею и стал пятиться назад, оглядываясь, выбирая направление для побега.
Бежать, собственно, было некуда. Разве что можно было попробовать пробиться к автомобилю?
– Стоять на месте! – воскликнул Клод. – Одно движение, и я стреляю!
Это дало ему несколько секунд. Шарль, пожилая дама и ее кавалер во все глаза рассматривали Клода. Ветер развевал его длинные волосы, по скулам ходили желваки.
Один из агентов замер, а вот второй агент, с противоположной стороны тротуара, вдруг засуетился, поднял руку, намереваясь сунуть ее во внутренний карман пиджака… Клод заметил это движение, обернулся и, одновременно с тем, как мужчина вынул пистолет, нажал на спуск.
Раздался выстрел… Незнакомец упал на асфальт, раскинув руки, в одной из которых было оружие. Две проститутки подняли визг. Пожилая дама вскочила и, опрокинув кресло, бросилась куда-то прямо сквозь мольберты.
– Жюли! Жюли! – завопил кавалер в очках с толстыми линзами. Он поднял руки, сбив на затылок помятую шляпу, беспомощно тряс руками, в одной из которых болталась трость.
Агент секретной полиции, последний, кто не пострадал, опомнился от неожиданности. Он не мог ничего поделать, лишь, кусая губы, наблюдал, как седовласый, охватив рукой голову блондина, пятился к подворотне. Он увлекал клиента за собой.
Напротив стоял агент. Детина выглядел растерянно.
– Если кто-нибудь из вас сделает движение, я продырявлю ему голову… – трясущимися губами повторил портретист.
Спас положение немецкий унтер-офицер, от которого никто не ждал никаких действий. Он дернул усом, сосредоточенно расстегнул висевшую на поясе кобуру, вынул «парабеллум» и разрядил в художника. На спине Клода расплылось пять розочек.
Дядюшка Клод упал на асфальт, увлекая блондина за собой. Тот поднял крик:
– Не стрелять!
Унтер-офицер не собирался стрелять. Он подошел и с любопытством тронул тело художника сапогом. Было похоже, фронтовик сам не осознал, что совершил только что.
Блондин освободился, поднялся на ноги. Махнул рукой, стоял, раскачиваясь, пока агенты, которые остались в живых, тащили тело старого художника к машине. Затем вынул сигарету, с третьего раза зажег спичку, закурил…
Так получилось, что с расстояния всего в несколько метров трагедию наблюдал штандартенфюрер СС Курт Мейер. Он был в гражданском костюме. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он развернулся… И увидел рядом девушку, через плечо которой висела корзинка с цветами. Курт тихо произнес:
– Букет фиалок, пожалуйста…
Когда девушка протянула фиалки, Мейер сказал:
– Это вам! – и отдал ей букет.
Девушка с благодарностью посмотрела на человека, отвлекшего ее от отвратительного зрелища.
Медицинская лаборатория была оборудована по последнему слову техники. Широкие столы, облицованные белой кафельной плиткой, стояли вдоль стен. Было видно только два стола, третий стол скрывался за белой полупрозрачной занавеской.
На одном из столов в беспорядке свалены книги и тетради. Стол напротив занимали пробирки, колбы, прочая химическая посуда.
Курт стоял в середине помещения, рассматривая стеклянное великолепие. С момента убийства художника Клода прошли сутки.
В одной из пробирок человеческая кровь. Обычная человеческая кровь. На пробирке написано, что это кровь, – на латинском языке.
Курт сжал кулаки до боли. Несколько секунд стоял неподвижно, опустив веки.
– Только посмотрите, штандартенфюрер, какой прорыв сделали мои исследования в немецкой медицинской науке! – послышался жизнерадостный голос доктора Менгеле.
Прорыв в науке? О чем это он? Курт открыл глаза. Ах да, они встретились в Париже, и доктор Менгеле привез Курта в лабораторию. Лаборатория эта располагалась в концлагере.
Сейчас Менгеле знакомил Курта с результатами своих исследований. По словам Менгеле, эти исследования должны были изменить судьбу немецкой нации.
Веселый, подтянутый Йозеф Менгеле стоял перед ним. В прошлый раз это был скорее чиновник. Сейчас Курт видел преуспевающего ученого, воодушевленного, красивого, в белой рубашке с закатанными рукавами, обнажавшими загорелые руки. Черные глаза Менгеле искрились торжеством.
– Французы не идут ни в какое сравнение с поляками! – самозабвенно рассказывал доктор. – Господин штандартенфюрер, если бы вы только знали, – Менгеле возбужденно вдохнул, глаза его превратились в две сияющих звезды, – какие они тощие! Это нация, совершенно не приспособленная к жизни! – Глаза Менгеле потухли, но полные губы растянулись в улыбку, и Курт увидел ровные зубы доктора. – Они мне просто надоели, господин штандартенфюрер… Никакого продвижения вперед…
Доктор подошел к столу и отдернул занавеску. То, что было за ней, заставило Курта вздрогнуть. На столе стояли колбы с заспиртованными головами детей. Еще на столе стоял большой аквариум, где Мейер увидел два детских тела.
– Зрелище, конечно, не для слабонервных, – заметил Менгеле. – Однако эта работа имеет большое значение. – Он постучал пальцем по стенке аквариума. – Я сшил этих детей, изучая близнецов, но они умерли…. Впрочем, я подробно описал все стадии проведения моего опыта и надеюсь опубликовать…
Курт поморщился и произнес брезгливо:
– И вы говорите о дополнительном финансировании, доктор? Вы меня не убедили… Германский народ истекает кровью на полях сражений, а вы занимаетесь здесь околонаучными опытами… Неужели нельзя все отложить до нашей великой победы?
– Уверяю, вы ошибаетесь! – воскликнул Менгеле растерянно. – Мои опыты позволяют сократить численность охраны лагерей, экономить боеприпасы… – Он загибал пальцы. – Если бы вы знали, как много дало Германии использование газа «Циклон-Б» в лагерях…
– И все-таки не слишком усердствуйте в своих изысканиях, доктор, – строго произнес Мейер. – Ваша деятельность направлена на уничтожение людских ресурсов. Пока идет война, великой Германии нужны рабочие руки в шахтах, на заводах и фабриках. Пусть работают на нас… – Он подумал и вдруг добавил: – Однако вы меня заинтересовали, доктор…
Менгеле при этих словах вспыхнул, как ребенок.
– Возможно ли сохранить город, но уничтожить жителей без единого выстрела?
– Конечно, господин штандартенфюрер, – с готовностью закивал Менгеле. – Я ведь говорил об этом. Мой «Циклон-Б»… Если только начнется восстание, не надо ничего минировать и взрывать! – Доктор затараторил, глаза его загорелись. – Мой знакомый генерал Циммерман сказал, что люфтваффе может организовать ковровые бомбардировки города… Мы сбросим бомбы с «Циклоном-Б» – и город останется, зато недочеловеков в этом городе не будет.
Курт Мейер в это время соображал. У Менгеле есть высокопоставленные друзья в Берлине. Он любимец Гитлера. Если дать Менгеле «зеленую улицу», а потом остановить его – например, организовать покушение или подстроить что-нибудь, после чего Менгеле потеряет доверие, то план Маннерштока по взрыву Парижа будет сорван. Пусть Менгеле готовит свои бомбы. Саперы в это время будут бездействовать. А Курту того и надо.
Вслух же Мейер произнес весьма спокойно:
– Ваша идея любопытна, доктор. Я обязательно доложу о ней рейхсфюреру. Выше нос, Йозеф! – вдруг воскликнул Курт. – Ваша наука вполне может пойти в гору, если сложатся обстоятельства. – Он посмотрел Менгеле в глаза. – Но не будем забегать вперед, поговорим о вещах более приятных… Я слышал о вас как о настоящем меломане… Вы любите оперу? Какого вы мнения о предстоящей премьере «Вольного стрелка» фон Вебера?
Знаменитый латинский квартал Парижа получил свое название потому, что в годы Средневековья здесь традиционно селились студенты Сорбоннского университета. Эти молодые люди, приехавшие в Париж из разных уголков Европы, вынуждены были общаться между собой на латыни – языке, на котором велось обучение.
Сейчас в Латинском квартале обитали не только студенты, но и художники, писатели, прочая творческая братия. Старые ханжи считали квартал гнездом разврата. Впрочем, сами жители квартала так не думали. Творческие люди преследовали другие, куда более благородные цели.
Вечерние тени плясали на стенах мансарды. Обнаженные плечи Адель отдавали позолотой. Павел бережно обнял их.
– Ну что, больше не плачешь?
– Мне трудно, милый… – Девушка натянула одеяло до подбородка. – Если бы ты знал, сколько у меня было связано с дядюшкой Клодом…
И он, и она знали о смерти Клода. Известие привело их в шок. Павел встретил заплаканную Адель на улице и отвел ее домой. Сейчас Адель задумчиво рассматривала скошенный потолок мансарды. Деревянные панели были покрыты солнечной позолотой.
– Куда ты смотришь? – спросил он, проследив ее взгляд.
– Вспоминаю всю мою жизнь, – улыбнулась Адель. – Мой отец был фермер, мы жили на побережье Средиземного моря, в двух десятках километров от Марселя. Там так красиво, Павел, не представляешь! – Она зажмурилась. – Всюду виноградники… Потом была частная гимназия, Марсель. Я отправилась в Париж на заработки в сороковом году, когда немцы уже были здесь. Первый мой мужчина оказался коллаборантом, и это заставило меня связать свою жизнь с подпольем.
– Из-за него?
Она кивнула.
– Дядюшка Клод мне помог. Господи, его уже нет в живых. Эта сволочь задумал использовать меня. Если бы не мой дорогой дядюшка Клод и его тетушка Матильда, которые дали мне приют, я была бы сейчас не знаю где… В концлагере…
Павел привлек ее к себе и поцеловал бережно.
– Как он мог тебя использовать?
– Лучше не спрашивай…
Молчание длилось несколько минут.
– Спасибо, что зашел, – наконец сказала Адель. – В такую ночь трудно оставаться одной.
– Я не уйду от тебя… Не могу оставить тебя одну.
Они затихли. Наверное, именно в эту минуту вечер сменился ночью. Солнечная позолота совсем померкла, за окном возникла луна.
– Когда война окончится, мы поженимся, – сказала Адель.
– Да… – отозвался он уже сонно. – Почему-то я в это верю…
– Оставайся здесь! – с жаром произнесла девушка. – Я имею в виду, во Франции. После войны. Оставайся со мной!
– Нет…
– Оставайся! Будешь здесь учить детей. Ты уже неплохо говоришь по-французски…
– Я не могу остаться, Адель, – серьезно произнес он. – Не могу, любимая! – Он вздохнул. – У нас в стране все сложнее. Если я не вернусь в Москву, мои родные – мама, отец, младший брат – пострадают. И очень серьезно пострадают.
– Почему? Они не смогут быть там, а ты здесь? Вы бы ездили друг к другу в гости.
– Нет, Адель, – как можно мягче произнес он. – Их расстреляют, если я не вернусь…
Адель расплакалась. Павел был в отчаянии. Чтобы как-то поменять тему разговора, он протянул руку и нащупал газету на полу. Поднял, развернул.
– Смотри, вовсю рекламируют премьеру в Гранд-опера, которая состоится на этой неделе! – произнес он.
– Что там будет идти? – Адель повернула голову.
– «Вольный стрелок» Карла фон Вебера, – сказал Павел. – Наверняка там соберется немало высокопоставленных нацистов, – увлеченно продолжил он. – Господи, Адель, у меня просто руки чешутся отомстить за смерть твоего Клода! Они все будут как на ладони, а ведь я ворошиловский стрелок. Был чемпионом округа по пулевой стрельбе, мне сам нарком Ворошилов в 1940 году вручил именные часы…
– Это что, получается, когда у нас началась война? – спросила она.
– Получается, тогда.
Она устремила долгий взгляд на газету, которую он все еще сжимал в руке.
– Что ты хочешь всем этим сказать? – наконец произнесла девушка.
– Ничего, – покачал головой Павел. – Просто у меня возникла идея встретиться с товарищем Анри… – Он подтолкнул Адель. – После побега мы расстались, и я его больше не видел. Где он? Ты поспособствуешь нашей встрече?
– Теперь, после смерти Клода, мне самой придется устанавливать с ним контакт, – сказала Адель. – Господи, как страшно. Я не видела полковника Анри несколько месяцев… О нем рассказывают страшные вещи. Говорят, он совсем не жалеет немцев…
– Глупая, чего тебе бояться? Ты француженка, а не немка!
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Да, – смущенно ответила девушка. – Но я все равно боюсь…
Он тихо рассмеялся.
Курт в большом волнении ходил по кабинету. В голове все становилось на свои места. Первые два пункта задания оказывались связанными между собой. Он должен был непременно похвалить план доктора Менгеле перед Берлином.
Курт сел и стал писать донесение.
«Дорогой рейхсфюрер! – писал он. – По моему мнению, заслуживает особого внимания план известного специалиста медицины доктора Йозефа Менгеле о применении высокоэффективного газа „Циклон-Б“, разработанного под его руководством… Этим газом можно наполнить авиационные бомбы, которые выпускает один из заводов Рено под Парижем…»
Далее Курт постарался, как мог, расписать достоинства газа и его автора и упомянул, что план фон Маннерштока громоздок и неэффективен. «Минирование объектов Парижа принесет большие затраты. Минирование не удастся сохранить в тайне, оно вызовет протест местного населения. Саперы вряд ли справятся с большим объемом работ. В сложившейся ситуации можно применить авиацию, однако можно вспомнить и другие способы уничтожения Парижа – или населения Парижа».
Курт отложил ручку и перечитал написанное. Донесение получилось неплохим. Возможно, оно направит мысли Гиммлера в нужное русло. Все это как-то повлияет на ситуацию, особенно если Гиммлер доложит фюреру.
Мейер зашифровал донесение и отправился к Обергу. Бригаденфюрер был у себя в кабинете.
– Курт, дружище, – приветствовал он Мейера. – Что нового?
– Мне нужно срочно передать донесение в Берлин, – сказал Мейер. – Можно воспользоваться услугами вашей радистки?
– Разумеется, уступлю ее вам, – подмигнул Оберг. – Если ваши потребности не выходят за рамки служебных…
Они спустились в подвал и подошли к кабинету радиосвязи.
– Прошу вас! – произнес Оберг, торжественно распахивая перед Куртом дверь.
Мейер переступил порог и увидел пухленькую девушку, которая вскочила при появлении офицеров. Курт вдруг заметил, что девушка отчаянно покраснела.
– Это Ингрид, наша радистка, – объявил Оберг. – Ингрид, позволь представить тебе штандартенфюрера Курта Мейера. Он совсем недавно приехал из Берлина…
Девушка сделала книксен и хихикнула.
– Очень приятно, господин штандартенфюрер… – произнесла она, поглядывая на Курта глуповатыми кукольными глазами. – Что я могу сделать для вас?
– Но-но, Ингрид, не надо шутить! – Оберг погрозил пальцем. – Господин штандартенфюрер – весьма серьезный человек… – Вдруг бригаденфюрер посмотрел на часы. – Однако прошу прощения, дорогой Курт, мне надо идти, в приемной меня ожидает генерал Данциг… У нас с ним важный разговор, который касается применения транспортных самолетов…
Произнеся эту загадочную, с точки зрения Курта, фразу, бригаденфюрер скрылся за дверью.
Курт остался наедине с девушкой.
– Вот… – протянул он шифровку. – Если вам не трудно…
– Нет, что вы! – с игривой улыбкой произнесла Ингрид. Словно спохватившись, девушка напустила на себя серьезный вид и села за стол. Положив перед собой шифровку, включила рацию и сосредоточенно застучала ключом.
Курт оглянулся. Это был обычный кабинет радиосвязи, в Берлине он видел множество таких. Несколько столов стояли вдоль стен, на столах громоздились приборы. Окна забраны решетками, за окнами мелькали ноги парижан.
Ему вдруг в голову пришла любопытная мысль… Он решил отложить ее реализацию на потом.
Пожалуй, он сможет отправить шифровку отсюда в Москву… Любой здравомыслящий человек назвал бы такой поступок крайне рискованным. Но рассуждения Мейера были упорны: радистка передает сообщение не конкретному адресату, а в эфир. Шифр знает только он. А специалистам пеленгационной службы даже не придет в голову заподозрить неладное, если радиограмму отправит Ингрид, почерк которой известен. То, что радиограмма полетит в свет из здания гестапо, можно будет объяснить необходимостью секретных переговоров между штандартенфюрером Мейером и рейхсфюрером Гиммлером.
Глава 6
На улице Соссэ в камере для заключенных всю мебель составляли две охапки сена, неизвестно каким образом попавшего сюда.
Впрочем, можно было вспомнить, что всего месяц назад в полях под Парижем проходил сенокос. Можно было нафантазировать, что хозяйственная служба, подчиненная оберштурмфюреру Кнохену, проявила чудеса экономии. Ведь оберштурмфюрер Кнохен, как истинный немец, приветствовал бережливость.
На охапке сена, прислонившись спиной к бетонной стене, сидел звонарь Жорж Лерне. Глаза его были полузакрыты, чуть подрагивавшие руки лежали на раскинутых коленях. Лерне приходил в себя после многочасового допроса. Впрочем, на душе было спокойно – он никого не выдал. К тому же из слов напарников-эсэсовцев, проводивших допрос, он понял, что у немецкой секретной полиции против него ничего нет. Неужели авторитет церкви сделал свое дело?
Мало-помалу на губах звонаря появилась улыбка – сначала слабая, она стала шире, и вот Лерне, постанывая и сотрясаясь всем телом, захохотал… Он смеялся дико, по-сумасшедшему, удивляясь собственной стойкости, которую проявил на допросе, потому что совсем недавно считал себя конченым человеком и вот внезапно понял, что силы вернулись к нему.
А ведь раньше сил не было. В сороковом году под нацистскими бомбами погибла его семья, и Жорж потерял смысл жизни. Чтобы как-то продержаться, он пошел служить в церковь.
Хохот перестал мучить так же внезапно, как начался. Жорж спокойно посмотрел вокруг. Камера, бетонные стены, лампочка под потолком, маленькое окно. Железная дверь. Все было как всегда, и все-таки… мир налился яркими красками.
Вдруг Жорж Лерне заметил, что «глазок» в железной двери, напротив которой он сидел, открыт. Кто-то наблюдал за ним из коридора.
Лязгнул замок, дверь со скрипом повернулась на петлях. Звонарь увидел человека, избитого много больше, чем был избит сам звонарь, в тряпье, которое когда-то было одеждой, вернее, военным обмундированием; человека, окровавленного, которого втолкнули в камеру так сильно, что он пролетел несколько метров и грохнулся на пол рядом со звонарем.
– Принимай напарника! – весело произнес надзиратель и захлопнул дверь.
Словно пасть чудовища поглотила еще одну жертву.
Жорж склонился над незнакомцем. Лицо мужчины представляло маску из грязи и крови. Над левой бровью белел шрам в виде буквы «С».
– Друг, что с тобой сделали, – прошептал звонарь.
Он принялся хлопотать. Человек слабо дышал, других признаков жизни не было. Жорж перетащил несчастного на сено, выпрямил ему руки и ноги. Губы мужчины приоткрылись, и незнакомец произнес несколько слов – явно не по-французски.
Звонарь прислушался.
– Суки… – прошептал по-русски человек, которого бросили в камеру. – Они мне за все заплатят…
Звонарь знал несколько русских слов, общался с русскими эмигрантами. Все они приехали в Париж после русской революции и Гражданской войны. Итак, перед ним был русский. Чем ему можно было помочь? Звонарь попытался протереть несчастному лицо. Мужчина застонал, оттолкнул руку Жоржа.
– Спасибо, – глаза избитого открылись. – Спасибо, товарищ… Ничего, прорвемся… – Незнакомец произнес эти фразы шепотом, по-французски, но с русским акцентом.
Да, новый сосед был русским. Видимо, военнопленным.
Прошло еще несколько часов, во время которых звонаря и его нового соседа никто не беспокоил.
Новый сосед звонаря постепенно приходил в себя. Как оказалось, он был вполне в состоянии что-то рассказать, только время от времени лицо его кривила гримаса боли.
Незнакомец рассказал, что он пленный советский офицер, старший лейтенант артиллерии Серафим Юрьевич Никольский (по-французски фамилия «Никольский» звучала как «Никольски» – с ударением на последнем слоге), бывший учитель, преподававший французский язык в школе. Год назад попал в плен под Курском. Затем его перебрасывали из концентрационного лагеря в лагерь, берегли, потому что он был силен, как бык. Он побывал в Треблинке, Майданеке, Дахау, наконец с вагоном пленных он был переброшен во Францию, под Париж, где проработал на заводе «Рено» три месяца, пока не сбежал. После побега он скрывался у случайных людей, пока не нарвался на провокатора. Своего знакомого Никольский посчитал провокатором, потому что видел, как человек этот заходит в здание гестапо, расположенное по улице Соссэ.
– То есть он заходил в это здание, – улыбнулся Никольский. – Я убил его, но все-таки попал сюда… Чертовски забавный оборот.
– Как? – распахнул глаза звонарь. – Каким образом вы… убили?
– Догнал на обратном пути – он шел по набережной Сены, оглушил кулаком и сбросил в реку, – пожал плечами Никольский. – Но мне не повезло, меня заметили. В принципе, мне и так некуда было бежать. Вернись я на квартиру, которую снимал, меня бы арестовали, ведь этот предатель уже указал адрес. А как вы, служитель церкви, относитесь к содеянному мной?
Некоторое время Жорж Лерне обдумывал услышанное. Потом покачал головой.
– Если это был нацист, это не грех! – ответил он.
Совершив свой поступок, Никольский сначала попал в руки французской полиции как уголовник. Но французы услышали его акцент и передали его немецкой военной полиции. По словам Никольского, немцы установили его личность, увидев номер, вытатуированный на руке. Никольский обнажил руку по локоть и показал этот номер.
– Я не успел вывести его, – грустно пояснил Никольский. – Меня наградили им в Треблинке.
– Как вы хотели вывести его?
– Как выводят татуировку, – Никольский пожал плечами. – В Париже достаточно мастеров. Еще у меня была мысль просто взять нож и срезать часть кожи. Но я не успел.
– Вы терпели бы боль? – поразился Жорж Лерне.
– Думаю, да, – ответил сосед. – Рана все равно зажила бы.
Взгляд Никольского был честным, открытым. Звонарь почувствовал к нему доверие.
– Почему вас держат здесь? – спросил звонарь. – Вас должны были отправить в концлагерь, откуда вы сбежали. С вами разобралось бы лагерное начальство… Ах, я забыл! – Он хлопнул себя по лбу. – На вас же убийство!
– …И еще они пытаются выяснить, что я сделал, пока был на воле! – добавил Никольский и покачал головой. – Как жаль, что я не успел связаться с подпольем. В таком бы случае я бы действительно хоть немного отомстил нацистам. А теперь получается, что на моем счету только один нацист… да и не человек вовсе…
– Вы попали к людям Кнохена, – покачал головой звонарь. – Они из вас вытянут жилы.
– Кто это – люди Кнохена? – не понял собеседник.
– Те, кто пытал вас, – ответил Жорж Лерне. – Это страшные люди. Это гестапо.
Звонарь был впечатлен. Особенно впечатлили слова Никольского о том, что его, видимо, скоро расстреляют.
– А вы? – с надеждой спросил Никольский. – Вас ожидает та же участь?
– С чего вы взяли? – растерянно спросил звонарь. И даже отодвинулся.
– Мы сидим в одной камере, это камера смертников, – уверенно отвечал сосед.
– Вы что? – совсем растерялся звонарь.
– Не далее чем сегодня мне сказали, что меня ждет расстрел. Ну, может быть, проведут еще один-два допроса. – Сосед сжал кулак. – А вы чего ждете? Помилования? – Он осклабился. – Напрасно! Из камер по улице Соссэ никто не возвращался.
Звонарь долго обдумывал услышанное. Он поймал себя на мысли, что не верит этому человеку… Или верит? Но какие были основания не верить новому соседу по камере? Наверняка Никольский говорил правду.
– Потому в камере и нет мебели, – мрачно заметил Жорж Лерне. – Что вы предлагаете?
– Что я предлагаю? – Собеседник очень долго смотрел на него, потом подмигнул. – У меня по этой части богатый опыт… Что-нибудь придумаем.
Вечером того же дня во дворе здания, а окно камеры выходило во двор, раздался топот сапог, взревел автомобильный двигатель. Сокамерники переглянулись. Тут они услышали, как взвизгнули тормоза, стукнула дверца.
– Что это? – спросил Никольский.
– Не знаю, – покрутил головой Жорж Лерне.
Звонарь устремил взгляд на маленькое окно под потолком, забранное решеткой. Окно выходило во двор. Ему вдруг пришло в голову, что в окно запросто можно выглянуть. Если кто-то подсадит…
– Желаете полюбопытствовать? – угадал Никольский.
– Да, если можно, – согласился француз.
Сосед, кряхтя, поднялся на ноги и подошел к стене. Он опустился на колени и уперся руками в стену.
– Вы легче меня, – сказал он. – А я, кажется, уже в силах вас выдержать. Только недолго.
Жорж Лерне осторожно ступил ногой на плечо сокамернику, оттолкнулся от пола другой ногой. Сосед пошатнулся, но Лерне уже схватил обеими руками прутья оконной решетки, сжал изо всех сил.
– Попробуйте теперь подняться, – прошептал француз.
Никольский поднялся с одного колена, со второго. Получилось. Он стоял на полу, пошатываясь, а сосед по камере, согнув руки в локтях, висел на прутьях оконной решетки.
– Что-то видите? – спросил снизу Никольский.
Над городом сгущалась тьма. Но во дворе светил фонарь и кое-что освещал… Посреди двора стоял грузовик с высоким крытым кузовом, возле грузовика – отделение солдат. Перед автоматчиками расхаживал офицер в мундире. К офицеру подошел ефрейтор, офицер отдал команду, и ефрейтор развернулся, бросился бегом… Он пропал из поля зрения.
– Что там? – повторил Никольский.
– Погодите…
Солдаты получили команду разойтись. Спустя какое-то время во двор вывели пять сутулых фигур. Заключенных подвели к машине. Двое солдат стали с двух сторон кузова, и заключенные полезли в кузов. Один вдруг вскрикнул, рванулся было в сторону, но его сильно ударили, толкнули назад. Человек сделал жест, будто вытирал лицо, и скрылся в кузове.
– Немцы вывели пять человек, всех посадили в грузовик, – прошептал Жорж Лерне. – Что это значит?
– Значит, сегодня не наша очередь на расстрел, – весело заметил Никольский снизу. – Слезайте!
Жорж Лерне отпустил руки и спрыгнул на пол.
– Вы слишком циничны для советского офицера, – сказал он, отряхиваясь.
– Уж какой есть, – не переставая улыбаться, ответил Никольский. – А вы видели других советских офицеров?
Звонарь прикусил язык. Впрочем, кажется, Никольский не придал особенного значения его реплике.
В коридоре раздались шаги, но Жорж Лерне и его сосед по камере уже успели опуститься на сено. Шаги приблизились к двери, и заключенные выглядели как ни в чем не бывало. Оба сидели с равнодушным видом.
Дверь камеры распахнулась. Появившийся надзиратель поманил звонаря пальцем:
– Ты! Иди сюда!
Жорж Лерне побледнел. Оглянулся на товарища, жалобно переспросил:
– Я?
– Ты, ты, – весело сказал надзиратель. – Иди сюда, не бойся.
Звонарь поднялся, на негнущихся ногах подошел к двери.
– Приятель, а я тебе не нужен? – раздался за спиной веселый голос Никольского.
Надзиратель не обратил на него внимания. Вообще Лерне вдруг узнал надзирателя – это был один из допрашивавших. В памяти вдруг всплыло, что этот парень не особенно бил его…
Когда Лерне переступил порог, гитлеровец прикрыл дверь.
– Хочешь заработать пачку сигарет и банку тушенки? – тихо спросил он. – Я набираю похоронную команду. Надо поработать. Извини, большего сделать для тебя не могу…
– Да, конечно… – растерянно пролепетал звонарь. Он не мог понять.
– Сейчас мы расстреливаем пятерых, – продолжал немец довольным тоном. – И не удивляйся, что я заговорил с тобой, у меня мать была француженка. Она была набожной, пока не умерла…
– Что? – спросил Жорж Лерне.
– Выкопают яму для себя они сами… Но надо, чтобы их кто-то закопал.
Жорж Лерне зажмурился изо всех сил. Наконец он понял, что от него требуется! И пусть услышанное больно резануло уши, ему, кажется, не оставляли выбора… Опустив плечи, звонарь покорно поплелся к выходу. По крайней мере, провиант не будет лишним, подумал Жорж Лерне.
Вернулся в камеру Жорж Лерне к утру, бледный и задумчивый. Его ввели и захлопнули за ним дверь. О будущей собственной судьбе он так ничего и не узнал. Он опустился на сено, в руках его была обещанная банка тушенки, на банке лежала пачка сигарет.
Он хотел поделиться впечатлениями от увиденного с Никольским, но камера оказалась пуста – напарника или перевели в другую камеру, или вызвали все-таки на допрос.
Вопрос о переписи культурных ценностей решался на совещании в мэрии. Присутствовавшие снова разделились на две партии – французов и немцев, и пока первые вяло пытались отговорить немцев от осуществления такого шага, Мейер, Оберг и Кнохен быстро все расставили на свои места. Окончательную точку поставил, конечно же, Курт Мейер.
– Значит, вы выступаете против приказа рейхсфюрера? – заметил он, в упор разглядывая Жака Дюкло.
– Никак нет! – растерялся мэр Парижа. – Однако хочу заметить… Может быть, мы сами, французы, займемся описанием ценностей? – Он стоял, подобострастно заглядывая в глаза сидевшему Мейеру.
– Нам предстоит осуществить перепись предметов, представляющих интерес для великой Германии, – надменно произнес Курт. – С этой работой могут справиться лишь немцы.
Мэр Парижа загрустил и безропотно подписал соответствующие бумаги, чтобы у музейного или церковного начальства не возникало вопросов.
Нюансы предстоящего дела продолжили обсуждать в кабинете Оберга на авеню Фош. Прибыли туда на автомобиле, выделенном Курту. Бригаденфюрер по своему обыкновению не стал особо вникать в дела. Сперва сидел со скучающим видом – в то время как Кнохен и Мейер обсуждали подробности, сколько человек и из каких служб нужно выделить. Но вот зазвонил телефон, и Оберг с радостью поднял трубку. Он сразу повеселел – звонил германский посол Абец, приглашал на обед в шведском консульстве.
– Продолжайте без меня, господа… – торжественно объявил Оберг и вышел.
Мейер был даже рад этому. С Кнохеном работалось легко. Были намечены несколько человек в качестве руководителей групп. Встал вопрос и о выделении группы самому Мейеру – штандартенфюрер также намеревался участвовать в переписи.
– Разумеется, я могу остаться в стороне, – обосновал Курт. – Но рейхсфюрер попросил меня пересказать личные впечатления…
Кнохен с пониманием наклонил голову… Этот Кнохен все понимал, все ловил с полуслова! Затем Кнохен поднял трубку и принялся звонить. Он распорядился вызвать некоторых сотрудников, назвав каждого по фамилии. На другом конце провода дежурный офицер аккуратно все записывал.
Через десять минут в кабинете собралось около десятка людей. Оберштурмфюрер приказал всем построиться, затем обратился к гостю: