Текст книги "И слух ласкает сабель звон"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА 14

Лучи вечернего солнца над лагерем Мурмелон Ле Гран золотили верхушки деревьев, казавшихся окруженными сияющими нимбами. Глядя на красивую картину заката, трудно было представить, что не так уж далеко отсюда гремят взрывы, ведутся не первый год боевые действия, гибнут тысячи людей. Природа будто бы сама говорила о том, что войны – это явления преходящие…

Однако люди и здесь вносили свои коррективы, дополняя все по своему разумению. На лужайке над кронами возвышался все увеличивающийся огромный купол, своими очертаниями похожий на шляпку гриба, только величиною в соборный купол желтого цвета. Эта огромная «грибная шляпка», слегка покачиваясь, вздувалась и опадала. Желтый гриб понемногу вырастал, меняя форму, растягивая и расширяя надетую сверх него сетку. Работа от солдат, занятых здесь, требовала ловкости, чрезвычайного спокойствия: по мере наполнения и вырастания шара они методически, с петли сетки на петлю, все ниже и ниже перецепляли балласт – зеленые небольшие мешки с крючками наверху.

Это надувался воздушный шар. Все происходящее здесь, в русском военном лагере, говорило о том, что готовится какое-то новое мероприятие и то, что этот огромный шар, в скором времени обещающий приобрести «окончательные» формы, рассчитан явно не на увеселительную прогулку.

Таково уж свойство человеческой натуры. Как это часто и бывает, смелые, подчас безумные проекты, задуманные талантливыми мыслителями, предназначались для мирных целей, для того, чтобы дать возможность человечеству продвинуться в своем развитии еще на несколько ступенек той бесконечной лестницы, зовущейся прогрессом. И люди, сделавшие то или иное открытие, совсем не думали о том, что впоследствии его будут рассматривать совсем с другой стороны. Что кто-то возьмет его на вооружение в прямом смысле этого слова, для того, чтобы с его помощью добиться успеха в деле уничтожения противника…

На лужайке находились генералы Марушевский, де Митри и начальник штаба Третьей бригады Мурузи. Удобно расположившись на лавочке, они обсуждали ближайший полет на монгольфьере. Генералы, особенно француз, весьма скептически оценивали план поручика пересечь линию фронта на монгольфьере.

– Это – чистое безумие! – говорил де Митри. – Мне это все вообще напоминает приключенческие романы. Конан Дойл, Жюль Верн и так далее. Но что хорошо в книгах, нехорошо на практике.

– Согласен, – кивнул Марушевский, – но Голицына можно понять. Он прибыл сюда, чтобы воевать, а не отсиживаться в землянках, пить рейнское и играть в штосс!

– Не знаю, зачем я вообще согласился на эту авантюру, – хмыкнул француз. – Впрочем, действительно, надо отдать ему должное – ваш поручик так умеет убеждать, что диву даешься.

Да, Голицын приложил все усилия, чтобы «обработать» генералов, что дало свои результаты: после долгих споров, убеждений он добился своего. План поручика сводился к следующему: нескольким самым отчаянным офицерам, безукоризненно владеющим немецким, следовало незаметно для германцев пересечь линию фронта и приземлиться в глубоком тылу противника. Монгольфьер уничтожался или прятался. Затем группа должна была захватить автомобиль или нескольких лошадей и пробираться в район Кельна.

Задачей группы являлось уничтожение цеппелинов. Первоначальная цель – вызволить капитана Гамелена – была заменена на более важную. Тем более что в конце концов решено было обменять оклеветанного француза на кого-нибудь из высокопоставленных германских чинов, попавших в плен. А вот с воздушными кораблями немцев надо было что-то делать.

В плане поручика имелся и слабый момент. Французского генерала особенно тревожило то, что если с проникновением в тыл врага, пускай чрезвычайно опасным, все было более-менее ясно, то вот с финальной частью – наоборот. Упрощенно говоря, как вернуться назад, каков будет подробный план действий в тылу противника – не знал никто. Де Митри пришлось долго объяснять, что такое «авось». Генерал так и не понял.

– Но почему именно монгольфьеры? – недоумевал он поначалу. – Не проще ли использовать самолет?

На это поручик аргументированно доказывал, что последнему нужна взлетно-посадочная полоса. К тому же небольшая высота полета делает его видимым противником, да и выдаст звук двигателя.

В конце концов план операции приняли. Утвержденный экипаж монгольфьера включал в себя командира – ротмистра Кураева и еще человек двух: поручика Голицына и французского пилота. Вся троица прекрасно владела немецким языком. Одежда предполагалась цивильная, хотя с собой были захвачены и комплекты германской формы, оружие противника, а также документы, позаимствованные у пленных. Перелет был намечен на ближайшую ночь, обещавшую быть безлунной и облачной.

На лужайке с блокнотом в руках слонялся и петербургский репортер. Вид у Санина был расстроенный, поскольку генерал Марушевский категорически отказал ему в корреспонденциях даже упоминать о монгольфьере, пригрозив военно-полевым судом.

* * *

– К вам можно, поручик? – прозвучал вопрос после стука в дверь.

– Да-да, прошу! – Услышав знакомый женский голос, Голицын мгновенно приподнялся с кровати.

Поручик отдыхал в комнате, предоставленной ему на время приготовления к отлету – в дальнейшем такой возможности могло и не представиться. В дверях стояла Элен. Сегодня она показалась ему еще красивее.

– А я к вам, мсье, – улыбнулась она. – Зашла в гости. У меня ведь здесь, кроме вас, и друзей-то нет.

– Входите, Элен, рад вас видеть, – усадил гостью на стул поручик.

– Я уже все знаю, – сообщила девушка. – Я слышала, что вы летите за линию фронта освобождать дядю. Я, право, ощущаю свою вину, ведь доставляю вам столько хлопот!

– Это моя работа, мадемуазель.

– Я бы так хотела оказаться там рядом с вами…

Голицыну было несколько неловко, но он не стал разубеждать парижанку в том, что цель его вылета изменена. Тем более что и с Гамеленом вопрос теперь виделся практически решенным. Девушка продолжала рассыпаться в похвалах, превознося храбрость союзника до небес.

– Я так благодарна вам, мсье, – тихо произнесла она, пододвигаясь ближе, – позвольте поцеловать вас.

Ничего против такого предложения Голицын не имел. Устоять против «благодарностей» парижанки не было никакой возможности. Через мгновение он услышал легкий запах духов. Руки Элен сомкнулись на его шее, а губы прекрасной француженки соприкоснулись с его губами. Поручик обнял девушку за тонкий стан. Она пьянила, она сводила его с ума!

– Сергей… – прошептала она. – Я…

В этот момент на лестнице послышался громогласный голос Кураева:

– Эй, поручик! Принимай гостей.

«Принесла тебя нелегкая!» – чертыхнулся офицер.

– Боже мой! Что делать? – вскочила девушка. Ее лицо выражало крайнее беспокойство.

Голицын огляделся по сторонам.

– К сожалению, Элен, – усмехнулся поручик, указывая рукой вправо, – остается только один вариант.

– Как? Туда, в шкаф?

– Именно так. Не могу же я компрометировать вас. Быстрее же! – Выдворять девушку из комнаты было уже поздно.

Он помог парижанке влезть в шкаф и, быстро захлопнув дверцы, повернулся лицом к входу.

В помещение ввалились Кураев с пилотом. Ротмистр был навеселе.

– Я вот что подумал… Ситуация непредсказуемая, мало ли что случится. Может оказаться, что добираться до Кельна придется порознь. Давайте договоримся, если такое случится, ждать друг друга у входа в Кельнский собор каждый день с полудня до часа дня.

– Хм… а почему именно там?

– Да потому что других ориентиров в городе я просто не знаю! – оглушительно расхохотался ротмистр. – Это ведь вы у нас путешественник со стажем. Да что вы мне все подмигиваете?

Подаваемых ему знаков ротмистр явно не понимал.

– Хорошо, договорились, – кивнул поручик. – Что еще?

Учитывая то, что в шкафу сидела девушка, он хотел прекратить беседу.

– А вы что, поручик, куда-то спешите? Я думал, мы еще выпьем по стаканчику.

Голицын никуда не спешил, но вот того, чтобы ротмистр проболтался дальше в присутствии лишнего свидетеля, он никак не желал. С огромными усилиями ему удалось выпроводить гостя, настроенного на долгий разговор. Так что пришлось согласиться и со странным предложением по поводу Кельнского собора.

* * *

Монгольфьер был готов и уже вмещал в себя пассажиров. Пеньковая сетка равномерно облегала всю поверхность верхнего полушария аэростата. Компас находился на своем месте, барометр был подвешен к кольцу, стягивавшему канаты гондолы, да и прочее оборудование находилось в полной исправности. Аппарат мог лететь. Двенадцать солдат, державшие аэростат за тросы, прикрепленные к нему по его наибольшей окружности, слегка потравили их. Шар поднялся на несколько футов над землей. Дул легкий ветерок. Был уже поздний вечер.

– Ну, что, все готово? – крикнул Кураев.

Пилот еще раз бегло осмотрел аэростат.

– Пора давать сигнал к отлету.

– Отдать концы!

Воздушный шар стал медленно подниматься в темное беззвездное небо.

– Не страшно? – блеснул зубами ротмистр.

– Прислушиваюсь к ощущениям и пока ничего негативного не замечаю! – прищурился поручик.

Офицеры осматривались. Кое-что по конструкции шара им уже было известно. Изготовленная из шелка оболочка шара снабжалась вверху клапаном для выпуска газа, а внизу – отростком, «аппендиксом», тоже свободно сообщающимся с атмосферой. Открывался газовый клапан при помощи проведенного от него к гондоле шнура. Туда же был проведен и другой шнур – от разрывного полотнища, которым аэронавты пользуются для быстрого выпуска газа при посадке. Оболочка покрывалась сетью из шелкового шнура, связанного в виде петель. Книзу число петель постепенно уменьшалось, и они сходили с шара отдельными спусками, которые затем привязывались к подвесному кольцу из металлической трубки. От кольца отходили и стропы гондолы, якорь и балластный канат-гайдроп.

Голицын посмотрел вверх. Над головой висел желтый пузырь, распирающий петли надетой на нем сетки и заслоняющий все небо, на лице стоящего рядом ротмистра отражалось волнение, пилот же был совершенно спокоен и сосредоточен.

– Бог не выдаст, свинья не съест! – перекрестился поручик.

Вскоре, когда он еще раз поглядел вниз, лужайка, с которой они взлетели, выглядела маленьким желтым овалом, по которому ходили крошечные люди.

– Странно, – заметил Кураев, – мне кажется, внизу гораздо меньше людей, чем на самом деле.

Но самым необыкновенным, как чувствовал поручик, было ощущение внезапной и полной оторванности от людей – словно бы они остались во всем мире только втроем в маленькой корзинке…

Внизу уже с трудом различались лошади величиной с майских жуков. Прошла еще пара минут. Теперь уже весь лагерь лежал в поле видимости, точно карта. Еще немного – и весь этот вид как будто подернулся грязноватым туманом, в котором едва различалась колокольня далекой церкви.

– Что-то тяжеловато он идет! – заметил пилот.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Кураев. – По мне, так шар идет вверх, но движение его совершенно незаметно. Ему, конечно, виднее…

Офицеры стояли на месте, испытывая лишь ощущение невесомости собственного тела и странной неустойчивости ног. Голицыну это вдруг напомнило долгий прыжок с обрыва в реку в далеком детстве. А перед глазами офицера стояла сцена прощания с Элен у поезда.

ГЛАВА 15

– Я предлагаю поднять наши бокалы за победу! Что еще может быть более важным сегодня, когда наша родина напрягает все силы на фронтах? – поднялся из-за праздничного стола полковник с пышными усами. Его физиономия выражала решимость покончить со всеми врагами без всякой жалости и лишних рассуждений.

– Выпьем! – поддержал его нестройный хор голосов.

Банкет, устроенный Профессором для господ офицеров в военно-полевом госпитале, удался и был в самом разгаре. Под это мероприятие отвели одни из самых больших покоев. Постепенно разговоры становились все более громкими, звучал смех, звенели бокалы и вилки.

– Ха! Позиционная война! – говорил, наклоняясь к собеседнику, белокурый лейтенант. – Это вам только кажется, что все статично, неподвижно и таким останется. Поверьте мне, ситуация очень напоминает пороховую бочку. Та тоже выглядит солидно и недвижимо. Но это только в том случае, если забыть, что в ней находится фитиль. Будучи зажженным, он превратит все в море огня.

На лице у говорившего можно было заметить следы непосредственного участия в боевых действиях. Еще не совсем заживший шрам пересекал его левую щеку.

– Ну, и какой же, позвольте спросить, «фитиль» вы видите в этой ситуации? – скептически поинтересовался его собеседник. – Каждая из противоборствующих сторон сделала все, чтобы неожиданностей, о которых вы мне толкуете, не случилось. Сейчас каждый думает о том, чтобы силы и возможности были примерно равны, и за такой паритет глотку перегрызет.

– А я вам говорю, что как только нам удастся сделать брешь в обороне противника и в нее бросить войска, то все полетит ко всем чертям! Позиционная война имеет свои преимущества, но и еще большие минусы. Случись нечто непредвиденное, и все!

– …А возьмите, к примеру, танки! – ввязался в разговор капитан с унылым выражением лица. Он уже немало выпил, и лицо его раскраснелось, напоминая спелый помидор. – Еще не так давно они были предметом насмешек, а теперь стали грозным оружием. Мне довелось почувствовать на себе, что это такое. Когда они надвигаются на позиции длинной цепью, закованные в броню, то кажутся настоящим воплощением ада. И вот ведь в чем ужас: когда их орудия обрушивают на нас ураганный огонь, то мы не видим людей. Скажем, стрелковые цепи атакующего противника состоят из таких же людей, как мы, а эти танки страшны тем, что они – машины. Железные, бездушные машины. Их гусеницы бегут по замкнутому кругу, и эти бесчувственные чудовища ныряют в воронки и снова вылезают из них, не зная преград… Они подминают под себя и раненых, и мертвых. Увидев их тяжелую поступь, человек съеживается в комок и чувствует, что он – ничтожество, – офицер прикрыл глаза и вздрогнул, отгоняя от себя чудовищные воспоминания.

Капитан, однако, выглядел менее воинственным, чем остальные господа офицеры. Среди присутствующих восседали фон Репель, Штрассер и Эккенер. Последний явно мнил себя если и не будущим спасителем «народа и родины», то будущим героем непременно.

Для хорошего настроения были причины: сообщение об успешном налете на Англию по всей стране встретили с большим энтузиазмом. Немецкие газеты буквально захлебывались от восторга. Как писала передовица «Кельнише цайтунг»: «…наши цеппелины вознесли огненную десницу возмездия над Британией. Надменная Англия трепещет, с ужасом ожидая новых неотразимых ударов. Самое совершенное оружие, созданное гением немецких инженеров, – дирижабль, способно поражать нашего врага в самое сердце!»

– Выпьем, господа, за успехи германского оружия! – произнес, слегка покачиваясь, улыбающийся майор. Все взоры присутствующих обратились на него. Надо сказать, что выглядел он несколько комично. Фигура офицера говорила скорее о том, что это самое оружие для полковника скорее – вилка и нож. Но тост был с энтузиазмом принят, как и все остальные, последовавшие за ним, звучавшие приблизительно в том же духе.

Часов около шести вечера гости разъехались, довольные проведенным вечером, обильной выпивкой и отличной закуской. Профессор же прилагал все усилия, чтобы задержать Штрассера. С ним остался фон Репель, у которого с капитаном были еще какие-то дела. Выпитое спиртное делало разговорчивее и общительнее.

– Предлагаю, господа, выйти на свежий воздух, – предложил Вайс. – Тем более что вы не видели еще нашего больничного сада. Там мы, кстати, выпьем кофе.

Сад и вправду оказался весьма красивым. Повсюду виднелись клумбы, высаженные цветами разных оттенков, возвышались деревья в кадках и без оных, дорожки, заботливо усыпанные гравием, создавали геометрические фигуры. Стояли лавочки с гнутыми спинками.

– Очень, очень неплохо, профессор! – оценил фон Репель сад. – Вы не только мастер медицины, но и прекрасно разбираетесь во флористике и землеустройстве.

Штрассер закурил и откинулся на спинку лавочки.

– Мне тут нравится, – заключил он. – Пожалуй, я согласился бы отдохнуть у вас пару дней.

– Так в чем же дело? – поддержал шутку Вайс. – Мы с удовольствием организуем вам отдельную палату.

– К сожалению, слишком занят. Отдыхать мы все будем после победы, никак не раньше.

Подали кофе с маленькими душистыми булочками.

– А кофе ничем не хуже, чем в венских кофейнях, – с видом знатока заметил Штрассер, прихлебывая душистый напиток. – И как это вам все удается?

Профессор довольно улыбнулся.

– При всем том, что происходит, хочется сохранить хоть что-то, пусть и в мелочах, что напоминает о доме, о маленьких радостях, в которых мы вынуждены себе так часто отказывать.

Далее разговор пошел на тему, больше всего интересующую Вайса. Офицеры сами рассказали о своих замыслах ему, как специалисту «по отравлениям». Правда, к его большому сожалению, ни фон Репель, ни Штрассер не назвали место предположительной бомбардировки.

– Да, так вот, профессор. Мы планируем бомбардировать противника бомбами с ипритовой начинкой.

– Да что вы говорите! – вздрогнул британский резидент. – Это весьма интересно.

– Бомбардировка ипритовыми бомбами – дело новое, – сказал фон Репель, отставляя чашечку в сторону. – Я вам расскажу, как профессионалу в этом вопросе: мы поставили эксперимент. Ну, вы же понимаете, что мы не можем рисковать впустую нашими асами и цеппелинами. Это было бы слишком дорого и неразумно.

– Естественно, – согласился профессор. – Кому нужен неоправданный риск?

– Необходимо учесть все: влажность воздуха, направление ветра и так далее, – поддержал коллегу Штрассер.

– Ну и…

– На территории, огражденной колючей проволокой, собрали несколько сотен пленных – французы, англичане. А затем сбросили на этих недочеловеков бомбы с ипритом, – хладнокровно поведал фон Репель. – Пленным было разрешено даже прятаться в траншеях. Чтобы, так сказать, полностью изучить последствия.

Потрясенный Вайс мигнул.

– Неужели все погибли?

– Тут же! Представляете – словно косой скосило!

Неподалеку от беседующих крутился и Гитлер. Он с отсутствующим видом шлялся туда-сюда. Контуженого ефрейтора можно было видеть то справа, то слева, то он прохаживался позади. Складывалось такое ощущение, что ему очень хочется услышать, о чем же идет разговор. Бегающие глаза никак не соответствовали скучающему выражению лица.

– Вот, кстати, полюбуйтесь, – обратился профессор к офицерам. – У меня в госпитале – настоящие германские герои, пострадавшие за родину. Сейчас они находятся на лечении, но каждый из них рвется на фронт, чтобы продолжить борьбу. А у этого ефрейтора легкая контузия. Я проявил к нему снисхождение, оставил его тут, чтобы он из-под больных горшки убирал. Так он даже с этим не справляется! Идиот! В то время, когда наши солдаты и офицеры проливают кровь за Великую Германию, этот уклонист… – профессор раздраженно махнул рукой.

– Забавный персонаж, – безразлично заметил фон Репель.

– Вы бы послушали, какую ахинею он несет в моменты своих, так сказать, откровений, – презрительно сказал Вайс.

– Ну-ну, и что же он говорит?

– Ну, вот одна из последних его историй: будучи на передовой, однажды среди ночи он внезапно проснулся и, ничего не понимая, вылез из блиндажа, побрел по нейтральной полосе… Как он говорит – очнулся от оцепенения только в момент, когда единственный случайный снаряд попал туда, откуда ефрейтора только что вывели силы, хранившие его для исполнения миссии, которая якобы еще будет ему открыта. После попадания снаряда в блиндаж все находящиеся там погибли.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся фон Репель. – Оригинальный тип.

– И что же мне делать с этим оригиналом? Ведь у меня же не школа мистиков?

– А вы знаете, я готов забрать его к себе, – неожиданно сказал Штрассер, делая пометку в блокноте – Будет переправлять на фронт донесения. Вы ведь говорили, что он по военной специальности курьер? Тем более курьер мне понадобится в самое ближайшее время.

Слушая Штрассера, Вайс понял, что курьер «сумасшедшему капитану», похоже, будет нужен не «просто так».

– Так что – будете травить ипритом лягушатников? – поинтересовался он.

– Не только, профессор. Смотрите шире. Наша цель – все враги Германии! – ответил Штрассер. – Мы их всех ликвидируем.

ГЛАВА 16

Ночь уже давно вступила в свои права, погрузив землю во тьму. Наверху, в небесах, тоже было ненамного светлее. Летучий аппарат плыл под беззвездным небом, закрытым облаками, бывшими так близко.

– Это что там, внизу, не немецкие ли позиции? – поинтересовался Кураев у пилота.

– Именно так, мсье, сейчас они уже остаются позади.

– Черт возьми, если бы каждый раз мы могли оказываться на другой стороне с такой легкостью, а, поручик?

– И что тогда?

– Тогда… Ну, уж не знаю… Во всяком случае, придумал бы, что делать, – размышлял вслух фантазер Кураев. – Ну вот, вообразите себе, Голицын: мы создаем целый дивизион монгольфьеров. Снаряжаем их максимальным зарядом бомб и вылетаем на немецкие позиции. При плотной концентрации огневого, то есть бомбового удара германская оборона в этом районе приводится в полнейший беспорядок. Рвутся бомбы, среди тевтонов поднимается паника. Взлетают на воздух пороховые склады, блиндажи сравниваются с землей и так далее. Один удар нашей пехоты – и линия фронта прорвана. Каково?

Ротмистр Кураев любил помечтать. Натурой он был беспокойной и долго усидеть на одном месте не мог. Да что сидеть – даже думать об одном и том же, о том, что укладывается в конкретные, определенные и установленные рамки, ему было скучно.

Александра Васильевича Кураева всю жизнь, согласно его темпераменту, бросало в самые разные авантюры. Причем большая часть их, затеянная Александром с размахом, обычно оканчивалась печально. Даже игра в карты, которой он отдавался полностью и самозабвенно, как другой – любимой женщине, часто выходила для него боком. Чего стоило, скажем, великолепное имение его тетушки, оставленное непутевому племяннику!

Племянник обошелся с ним совсем не так, как следовало бы. Вместо того чтобы там жить-поживать и добра наживать (тем более что оно давало такие возможности), он пошел другим путем, банально проиграв имение в карты.

– …и наши части вторгаются в прорыв. А там – дело известное, – продолжал, все более увлекаясь, ротмистр. – Ввод в бой новых резервов – и пошло-поехало. Что думаешь, воздухоплаватель? – обратился он к французу.

– Если бы это было так легко, мсье… – туманно ответил тот, не желая расстраивать офицера. – Впечатления тех, кто впервые оказывается в полете, обычно грандиозны.

Пилот прекрасно знал, что новичкам часто кажется – на шаре они всесильны.

– Скептицизм никогда ничего хорошего не приносил! – воскликнул ротмистр, делая солидный глоток из фляжки. Ее содержимое бодрило и делало полет еще более волнующим. – Все великие открытия совершались людьми отчаянными, я бы сказал, одержимыми.

Голицын, держась руками за канаты, глядел вниз, туда, где светились едва заметные огоньки немецких позиций. Полет приносил новые, невероятные, неизведанные доселе ощущения. Неприятным было лишь одно – давление воздуха в ушах на барабанные перепонки. Все время хотелось встряхивать головой, чтобы избавиться от дискомфорта. Кроме того, на аэростате, как известно, запрещается курить во избежание взрыва газа, наполняющего шар, так что здесь на табак был запрет.

Все было внове – когда пассажиры разговаривали, то звуки слов выходили такими глухими и слабыми, что хотелось поневоле кричать. Но зато здесь царила такая глубокая тишина, такая чудесная неподвижность, просто волшебство! Да, недаром все народы в своих религиях помещали загробный рай на небесах.

– Кстати, мсье, а когда впервые начались полеты на воздушных шарах? – обратился Голицын к французу. – Расскажите нам, будьте добры.

– Да, и откуда вообще такое название – монгольфьер? – послышался голос Кураева. – Уж не с Монголией ли это связано?

– Нет, Монголия здесь ни при чем, – усмехнулся пилот. – Впервые, как принято считать, аэростат появился на свет в 1783 году. Существуют, впрочем, не слишком достоверные сведения и о куда более ранних полетах воздушных шаров. Например, о том, который был поднят в Пекине еще в четырнадцатом веке во время церемонии вступления на престол императора Фо Киена. Или о том, что в 1709 году на воздушном шаре летал португальский монах Бартоломео де Кусмао. Но все же официальным днем рождения аэростата считается 5 июня 1783 года. В этот день во французском городке Видалон-лез-Адонне, несколько южнее Лиона, поднялся в воздух монгольфьер – наполненный горячим дымом шар из бумаги и льняного полотна. Он был изготовлен братьями Жозефом и Этьеном Монгольфье – мастерами по производству бумаги, которых на идею создания такого шара натолкнули наблюдения за сжигаемой на костре бумагой и улетающими в небо ее обгоревшими клочками.

– А-а, так вот откуда все пошло…

Русские офицеры за несколько минут из короткой импровизированной лекции узнали о том, что первые аэростаты были беспилотными, но уже в ноябре того же 1783 года на монгольфьере впервые поднялись люди – Пилатр де Розье и маркиз де Арланд. Пилот рассказал и о том, что в следующем десятилетии – во время Великой французской революции – воздушные шары начали свою военную карьеру, активно продолженную и в XIX веке. Во франко-прусской войне 1871 года, например, с их помощью была налажена постоянная связь с окруженным немцами Парижем.

– Однако странно, – пробормотал француз, прервав свой рассказ и вертя головой по сторонам, как будто в этой кромешной тьме и на такой высоте можно было еще что-то увидеть. Время от времени он вынимал из кармана круглый металлический прибор и смотрел на него, определяя высоту.

– Что такое? – спросил Голицын.

– Да вот, извольте видеть, технические проблемы, – развел руками француз. – Несмотря на все мои старания, шар так и не достиг нужной высоты.

Пилот с поразительным спокойствием и с ловкостью обезьяны взобрался вверх по канату, поправив там что-то.

– Может, поломка какая? – влез в разговор Кураев. – Шарик – вещь ненадежная, я всегда об этом говорил. Это вам не лошади.

На эту тему ротмистр мог распространяться бесконечно. Как считали его знакомые, для Кураева лошади были ценнее человека. Впрочем, он и сам соглашался с этим утверждением. Как говаривал он: «От лошадей нельзя ожидать всех тех неприятностей, которые каждую минуту устроит вам человек». Второй его коронной фразой была: «Лошадь свинью не подложит».

– Нет, – отрицательно качнув головой, ответил француз. – Все вроде в порядке. Да и конструкция аппарата весьма проста. Повреждений нет, нагревательная лампа работает на полную мощность, – он кивнул на горелку, отправлявшую все новые потоки нагретого воздуха под огромную оболочку монгольфьера.

– И что из этого следует?

– Налицо перегруз аппарата. Необходимо избавиться от лишнего веса.

Через некоторое время выяснилось, что выбрасывание балласта за борт ситуацию не спасает.

– Давайте посмотрим, чем мы можем пожертвовать.

– От людей мы точно не избавимся, – сострил Кураев, – а вот со снаряжением придется разобраться. Давайте глянем, что тут у нас есть.

Офицер огляделся и присел у ящика с провизией.

– Хоть и люблю я грешным делом закусить, однако ничего не поделаешь, всегда приходится чем-то жертвовать. – Приговаривая, он открыл ящик.

В следующее мгновение все замерли, пораженные. Вместо съестных припасов в плетеном ящике лежал… репортер «Русского слова» Санин. Сейчас он, правда, больше напоминал какого-то индийского йога. Тщедушное телосложение в данном случае пошло ему на пользу, позволив скорчиться в три погибели и поместиться в небольшом пространстве.

– Здравствуйте, – хихикнул работник пера, глядя на удивленных воздухоплавателей из глубин ящика. – Прошу прощения за мое нежданное появление.

Ротмистр мгновенно пришел в гнев.

– Так вот из-за кого мы можем провалить операцию!

– А ну-ка, живо наружу! – приказал поручик.

Несмотря на все усилия, самостоятельно выбраться из ящика писака был не в состоянии. Находившееся так долго в неестественном положении тело затекло и отказывалось подчиняться.

– Не могу, – признался он. – Ничего не получается.

– Сейчас получится, – зловеще пообещал Кураев, наливаясь дурной кровью. – Сейчас у тебя все получится.

– Без посторонней помощи не выбраться, – заключил любитель сенсаций.

– Да я тебя, продажный щелкопер, сейчас германцам сброшу! – заорал ротмистр. Схватив могучими руками журналиста, он вытащил его наружу. Тряся его, как куклу, офицер и вправду был недалеко от исполнения своего обещания. – Что ты здесь делаешь? Отвечай!

– Говори! Быстро! – ледяным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, произнес поручик.

Француз во все глаза глядел на появление репортера, объясняющего перегруз. Такого он явно не ожидал.

– Да ну что вы, господа, что за страсти, в самом деле? – стал вырываться писака. – Я, конечно, виноват, что проник на монгольфьер, но…

– Что – но? – кричал во всю глотку Кураев. – Шар еле ползет, подняться не может, а ему хоть бы хны!

– Все-все-все! Прошу снисхождения, – заюлил представитель прессы. – Я ведь русский патриот… к тому же за такой замечательный репортаж мне заплатят вдвое больше обычного.

– Вот урод-то, – покачал головой ротмистр – И что прикажешь с тобой делать?

– Я и немецкий знаю… Не выбрасывайте меня! – взмолился Санин, подозревая, что с ним может случиться что-то нехорошее. – Я буду вам полезен!

Все были в замешательстве. Ну, действительно – не выбрасывать же этого идиота из гондолы!

Пилот по одним лишь ему известным приметам, глядя вниз и пользуясь какими-то приборами, определял местоположение монгольфьера.

– Ветер попутный, – сообщил он. – По моим подсчетам, через час надо снижаться.

Но что ждало внизу группу, никто не знал…