Текст книги "В ледяном аду"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Как вы говорите, товарищ капитан? Ваш кок сможет прояснить нам ситуацию? – Федор Ильич вскинул голову, посмотрел в глаза служителю кухни и сказал ему: – Разве вы не слышите? Товарищ капитан просит вас подойти и рассказать все как было.

– Не слышу. – Кок покачал головой.

Саблин отвернулся, чтобы не было видно его лица, и произнес глухим голосом:

– Подойдите, пожалуйста. Сколько раз мне можно вам повторять?

Финт удался. Кок поверил, что слышит голос невидимого капитана. Он подошел к столу, присел на краешек стула и положил сцепленные в замок руки на колени.

– Вы видели здесь посторонних? – мягко спросил Нагибин и тут же резко потребовал: – Не отводите взгляд, смотрите мне в глаза.

– Да, видел.

– Кого?

– Вас.

– Какие же мы посторонние? – спросил Нагибин. – Мы же свои, на одном языке с вами разговариваем.

Кок наморщил лоб, резким движением снял колпак и задумался.

– Был здесь кто-то, а вот кто, никак не вспомню, – честно признался он.

– Товарищ капитан просит вас напрячь память. Вы же не станете подводить его? Мы прибыли сюда, чтобы узнать правду.

– Не помню!.. – Кок затряс головой, и в глазах его заблестели слезы.

Нагибин почувствовал, что тот близок к срыву. С одной стороны, имелся шанс, что нервный стресс освежит ему память. С другой – кок мог окончательно замкнуться, уйти в себя. Пока его связывали с внешним миром лишь профессиональные обязанности. Именно за них он и цеплялся. Все свое время занимался уборкой, приготовлением пищи, мытьем посуды и сервировкой. Теперь же незнакомые ему люди пытались вырвать его из этого уютного мирка, в котором он спрятался от опасности. Это вселяло в душу кока тревогу. Ему не хотелось возвращаться в тот ужас, который довелось пережить.

– Постарайтесь вспомнить. Вы, наверное, были здесь, на кухне, да? – мягко, но настойчиво втолковывал Нагибин. – Затем началась стрельба. И вы… – Федор Ильич, не мигая, смотрел в глаза немолодого кока.

– Да, был на кухне. Крутил фарш, – замогильным голосом произнес мужчина в белом халате. – Потом что?.. – Он наморщил лоб. – Я котлеты готовил, людей кормил, посуду убирал.

Из открытой двери донесся слабо различимый, но характерный звук. Это мог быть только стрекот винтов.

– Вертолет! – Катя повернула голову.

Все замолчали. До их слуха долетал шум приближающегося вертолета.

Кок вздрогнул, а затем истошно закричал:

– Вертолет! Вертолет! Они возвращаются! Нас всех убьют!

Нагибин и Катя с Виталием не успели среагировать. Несуществующий капитан Ерохин тоже куда-то запропастился и не отдавал своему коку никаких приказов. Тот действовал сам по себе.

Мужчина в белом халате метнулся к разделочному столу, схватил секач, а затем юркнул к духовке, распахнул дверцу и исчез внутри. Саблин бросился к духовке, с трудом сумел открыть широкую дверцу, потому как кок цеплялся за нее, и стал выковыривать из плиты несчастного человека. Но тот отбивался, кричал. Единственное, что удалось каплею, так это завладеть секачом.

Гул винтов стал уже совсем явственным. Машина шла на снижение.

– Оставь его, – приказал Нагибин. – У нас, кажется, гости. Я вовсе не уверен в том, что они настроены миролюбиво.

Саблин закрыл духовку и машинально посмотрел, не включена ли плита. Ручка регулятора температуры стояла на нуле. Кок перестал кричать и затаился в духовке. Саблин на всякий случай забросил секач на верхнюю полку и вышел из кухни вслед за Нагибиным и Катей.

В небе над станцией закладывал круг небольшой ярко-желтый вертолетик, обтекаемый, как капля. Снизу он казался игрушечным. Большие панорамные стекла, зализанный аэродинамический корпус. На дверце виднелся герб Аргентины.

– AS-350 французского производства, – тут же заявила Сабурова. – Хорошая машина.

– Вот только хорошие ли в ней прилетели люди? – мрачно заметил Саблин, сжимая в руке карабин.

Вертолет приветственно качнулся в воздухе и стал снижаться. Посадка прошла не очень гладко: то ли за рычагами сидел не слишком умелый пилот, то ли что-то было неисправно.

Люк открылся, и на снежный наст спрыгнул молодой улыбающийся мужчина в куртке-аляске. Он же сбросил капюшон, позволив ветру трепать длинные, жесткие, как проволока, черные волосы. Следом выбрался и пилот.

– Кажется, у них при себе нет оружия, – прошептал Саблин.

– А ты в карманы к ним заглядывал? – так же тихо ответила Катя.

Латиноамериканцы, продолжая радостно улыбаться, подошли ближе, поздоровались и представились полярниками с аргентинской станции, расположенной неподалеку. Одного звали Гомес Гуихарро, а второго – Педро Лопес.

– Ну вот, наконец-то у нас появились соседи, – с сильным акцентом произнес Гуихарро по-английски.

– Ваша станция двадцать пять лет находилась на консервации. Всегда приятно увидеть в Антарктике свежие лица. – Лопес широко улыбнулся.

Нагибин, Катя и Виталий все еще вели себя настороженно. Нельзя было исключить, что к происшедшему на Лазаревской аргентинцы имели самое прямое отношение. Многие политические деятели этой страны считали часть территории Антарктиды своей и очень ревностно относились к появлению иностранцев на «их землях».

Могло оказаться, что эти двое прилетели докончить начатое или же просто проверить, разузнать, кто еще и с какой целью появился на обезлюдевшей станции. Поэтому Нагибин, Саблин и Сабурова не стали особо распространяться о том, кто они такие, нисколько не возражали против того, что их принимали за полярников, прибывших на российскую станцию.

Сделать это было не так уж и сложно. Аргентинцы оказались весьма болтливыми и большую часть времени тараторили сами.

– Извините, что с пустыми руками наведались в гости, – энергично жестикулируя, проговорил Гуихарро. – Но мы не надеялись тут никого застать. По сведениям, которые дошли до нас, вашу станцию планировалось расконсервировать недели через две. У нас поломка случилась. Думали, что уже не дотянем до своей станции Сан-Мигеле.

Саблин вновь усмехнулся. Когда у людей, говорящих по-испански, дело доходит до раздачи названий, то все у них становится святым из-за этой вот приставки «сан». Будь то корабль, город, антарктическая станция или банка сардин.

– Поломка серьезная? – участливо поинтересовалась Сабурова, при этом пристально заглядывая в глаза аргентинцам, чтобы определить, врут они или говорят правду.

– Это как сказать. – Лопес усмехнулся. – Когда вертолет на земле, то сущие пустяки. А вот когда идешь на высоте в километр и у тебя начинает барахлить гидравлика, то это сущий кошмар. Подтверди, Гомес.

– Я, честно говоря, чуть не обделался, – подтвердил Педро. – Вертолет стал совсем неуправляемым. Гидравлическое масло виновато. Не умеют у нас в Аргентине делать такое, которое подходило бы для полярных широт. Застывает, а то и хлопья парафина в нем выпадают. Вот вы, русские, производите хорошее масло. У вас же чуть ли не половина страны за полярным кругом лежит, вот и научились.

– Признаюсь, я едва удержался от соблазна, когда здесь еще никого не было. – Гомес повел рукой, указывая на модульные домики Лазаревской. – Мне жутко хотелось приземлиться здесь и украсть бочку антарктического гидравлического масла. Вот тогда мы точно не знали бы проблем.

– Вообще-то у нас его называют арктическим маслом. А еще веретенкой, – сказал Саблин.

– Но суть-то от этого не меняется, – ответил Гомес.

– Бочку я вам не обещаю, но пару канистр презентовать сможем прямо сейчас. Мы вообще-то тут не хозяева, поэтому широких жестов делать не вправе.

– Мы уж чем-нибудь вас отблагодарим, – пообещал Педро. – Вы аргентинские вина употребляете?

– Как-то не приходилось.

– Вот и попробуете. Ждем вас в гости.

– Пошли!.. – Саблин хлопнул Гомеса по плечу и повел к складу горюче-смазочных материалов.

– У меня для вас тоже есть угощение. Я сейчас принесу. – Катя мило улыбнулась и зашагала к кухне.

Нагибин остался с Педро лицом к лицу и посмотрел ему в глаза. Аргентинец, как, впрочем, и большинство южан, самую малость напоминал проходимца, но на страшного злодея походил мало. Как показалось Федору Ильичу, максимум, на что он был способен, так это украсть бочку гидравлического масла. Да и то в случае, если станцией никто не пользовался уже лет десять.

– Много у вас людей на станции? – поинтересовался контр-адмирал.

Сам-то он численность персонала знал отлично, просто проверял аргентинца на вшивость – соврет или скажет правду.

– Пятнадцать человек. Но скоро будет всего двое. На время полярной ночи остаемся лишь мы с Гомесом, чтобы поддерживать жизнедеятельность станции.

По всему выходило, что аргентинец не врал. Вскоре вернулась Катя. Она несла две тарелки, закрученные в полотенца. Одна из них закрывала другую, а между ними лежали котлеты.

– Угощайтесь. Наш повар сегодня перестарался, сделал больше, чем было надо.

Педро взял салфетку, подхватил ею котлету и двумя пальцами поднес ко рту.

– Просто чудесно! Надо же, как сильно ваша кухня отличается от нашей!.. – Он откусывал мелкие кусочки и зажмуривал глаза от удовольствия.

Гомес с Саблиным принесли две канистры масла. Гуихарро все-таки засомневался, стоит ли заменять его прямо здесь. Неплохо было бы связаться с сервисным центром производителя вертолета и уточнить, подойдет ли российский нефтепродукт.

Аргентинцы поблагодарили «коллег» за гостеприимство и стали прощаться.

– Не боитесь лететь? – прищурившись, спросила Катя.

– А мы высоко подниматься не станем, – спокойно ответил Гомес, махнул рукой и направился к вертолету.

– В ближайшее время ждем вас в гости, – почему-то обращаясь к одной Сабуровой, проговорил Педро и двинулся вслед за соотечественником.

Вертолетный винт разогнался, поднял облака снега. Полозья изящной желтой машины оторвались от наста. Как и обещал пилот, AS-350 пошел низко, метрах на сорока-пятидесяти, и вскоре скрылся за горным хребтом.

– Ну и как вам соседи? – поинтересовался Нагибин.

– По-моему, они какие-то мутные, – поставил диагноз Саблин.

– Ты подобрал правильное слово, – согласилась Сабурова.

– В чем же эта мутность заключается? – пожелал получить разъяснения контр-адмирал.

– Они не за маслом прилетали. Да и вертолет у них в полном порядке, – убежденно произнесла Катя.

– Думаешь, эти аргентинцы причастны?..

– А с какой стати кок так всполошился, заслышав стрекот вертолетных винтов?

– Кстати, нам стоит к нему вернуться, а то еще задохнется в духовке, – предложил Нагибин.

Военные моряки заглянули на кухню и поняли, что контр-адмирал опасался зря. Кок в перепачканном халате сидел за столом, подперев голову руками, и раскачивался из стороны в сторону. Он нервно дернулся, заслышав шаги.

Нагибин предупредительно поднял руку и сказал:

– Не бойтесь, мы свои.

– Какие свои? Я вас не знаю. – Кок опасливо косился на пришедших.

– Мы же только что говорили с вами, – участливо напомнила Сабурова. – Вы сказали, что ничего не помните.

– Кто это все сделал? – Кок указал на приготовленный обед.

– Как я понимаю, это вы его приготовили. – Нагибин подсел к столу, заглянул в глаза мужчине в перепачканном халате и напрямую спросил: – А где капитан Ерохин?

– Наверное, его убили, – упавшим голосом произнес кок. – Как и всех остальных. Я все вспомнил. Делал фарш, а потому не сразу заслышал стрельбу. Затем сюда забежал моторист. Они убили его, а я прятался в духовке. Они искали меня, но так и не нашли. А потом их не стало. Когда я выглянул, вертолет уже подымался в воздух.

– Какой вертолет? – спросил Нагибин.

– Я не разбираюсь в них, не знаю моделей.

– Такой небольшой, желтый? – спросила Катя.

– Нет, он был здоровенный, серый.

– Можете нарисовать? – Нагибин достал записную книжку, раскрыл на чистой странице и сверху положил ручку с золотым пером.

Контр-адмирал отличался консерватизмом. Он, например, не пользовался шариковыми ручками. Лишь карандашами и вечными перьями.

Кок, склонив голову набок, неумело нарисовал громоздкий вертолет с двумя несущими винтами.

– Похоже на «Чинук», – заметил Нагибин. – Вы слышали, на каком языке они разговаривали?

– По-английски. – Руки у кока тряслись, подрагивали и губы.

Он выглядел так, словно сильно отравился или не спал несколько ночей. Его лицо, до этого вполне благодушное, сделалось мрачным, уставшим, измученным. Этот человек словно сразу постарел лет на десять.

Нагибин сунул руку во внутренний карман и извлек из него плоскую фляжку из нержавейки.

– Вам надо выпить. Это поможет. Здесь хороший коньяк.

– Но…

– Я ношу спиртное не для себя, а для таких вот случаев. Смело пейте, все сразу и до дна.

Кок поднес горлышко ко рту и принялся жадно пить, даже встряхнул фляжку, выбивая из нее последние капли. Лицо его слегка порозовело.

– Ну и как, помогло? – спросил Нагибин.

– Легче стало, – признался кок. – Так что же случилось со всеми? Вы никого не нашли?

– Найдем, обязательно разыщем, – пообещал Федор Ильич.

Кок хотел вернуть фляжку Нагибину, но та выскользнула из ослабевших пальцев и звонко ударилась об пол. Мужчина попытался поднять ее, качнулся и чуть не свалился со стула.

– Сидите, я сама. – Катя нагнулась, но не смогла дотянуться до упавшей фляжки.

Ей пришлось присесть на корточки, и взгляд ее скользнул под скамейку. Что-то поблескивало в дальнем углу. Она протянула руку, двумя пальцами взяла тускло поблескивающий цилиндрик и положила его на стол.

– А вот это уже что-то. Гильза!.. – сказала Сабурова.

Нагибин развернул находку донцем к себе, посмотрел на маркировку и заявил:

– Я с уверенностью могу сказать, что это гильза от автоматической винтовки «М-16», калибр пять целых пятьдесят шесть сотых миллиметра. Принята на вооружение во многих странах НАТО.

Через час моторная яхта все еще стояла у причала. Кок спал в каюте. Катя сделала ему инъекцию мощного успокоительного. Николай Зиганиди дежурил у эхолота. В кают-компании, вокруг невысокого журнального столика, на котором лежала стреляная гильза, сидели контр-адмирал Нагибин, Саблин и Сабурова.

– Подытожим то, что нам известно. – Федор Ильич опустил ладонь на столешницу. – «Профессор Молчанов» был затоплен в результате диверсии. Мина на нем была установлена с таким расчетом, чтобы судно затонуло не сразу. Самая ценная часть оборудования, а также ученые и команда должны были оказаться на берегу. Затем кто-то попытался помешать вам обследовать трюм «Профессора Молчанова».

– Разрешите сделать уточнение, – вставил Виталий.

– Не только разрешаю, но и требую, – отозвался контр-адмирал.

– Судя по всему, у людей, напавших на нас с Катей, где-то неподалеку имеется база. У самоходной платформы небольшой радиус действия. Никаких судов поблизости не наблюдается.

– Существенное уточнение, – согласился Нагибин. – Как же можно объяснить появление аквалангистов на самоходной платформе?

– Ближайшее обжитое место от Лазаревской – это аргентинская станция Сан-Мигеле.

– Хочешь сказать, что на Лазаревскую напали аргентинцы? – спросила Катя. – В таком случае хочу напомнить, что в Аргентине язык испанский и она не состоит в НАТО. – Женщина катнула гильзу пальцем, и та, позванивая, подкатилась к Саблину.

– Я на их месте тоже избегал бы говорить по-испански и постарался бы оставить следы, уводящие в сторону. – Виталий катнул гильзу обратно к Сабуровой.

– Так или иначе, но произошло нападение на станцию, – продолжил Нагибин. – Несомненно, часть людей была убита, другие захвачены и похищены вместе с аппаратурой. Агрессоры передвигались на вертолете. Это предположительно был «Чинук». Вот и все, что мы имеем в сухом остатке. А теперь от прошлого перейдем к настоящему. Вы – единственная профессиональная группа, находящаяся на данный момент в Антарктике. Больше, чем вы, о случившемся не знает никто. Времени в обрез, приближается полярная ночь, и скоро все здесь окажется сковано льдами. Будем надеяться, что часть наших людей все же уцелела. Ваша задача – отыскать их и попытаться освободить. Также необходимо попробовать вернуть похищенную геолого-разведочную аппаратуру. Однако, учитывая, что Антарктика является демилитаризованной зоной, вы не можете действовать здесь открыто. Я свяжусь с командованием и попытаюсь в самое ближайшее время подобрать подходящее легендирование, которое обеспечит вам свободу действий. Можете рассчитывать на всю возможную помощь. К вашим услугам спутниковый мониторинг. Все снаряжение, находящееся на станции, в вашем распоряжении. Если понадобится что-нибудь еще, я обеспечу доставку по воздуху.

Глава 5

С момента приземления вертолета «Чинук» прошло уже два часа и двадцать две минуты. Это Давыдовский мог сказать абсолютно точно. Пленников обыскали, но часы у них никто не отбирал.

Михаил Павлович нервно прохаживался в отсеке, то и дело поглядывал на циферблат. Ощущения каждый раз обманывали его. Руководителю научно-исследовательской группы казалось, что прошло пятнадцать минут, на самом же деле оказывалась, что большая стрелка дорогого «Ролекса» сдвинулась лишь на пять делений. Другие заложники смотрели на него с надеждой. Все-таки Давыдовский являлся их руководителем и был ответственен за них.

Похищенным ученым пока никто не делал никаких предложений. Их предоставили самим себе, заперев в отсеке. С каждой минутой внутри становилось все холоднее. Иллюминаторы укрыл иней – конденсировалась влага, выдыхаемая людьми.

Марина ногтем процарапала щелочку в инее, но мало что смогла рассмотреть. За иллюминатором тянулась белая равнина, которую замыкал горный хребет.

– Михаил Павлович, как вы думаете, что нас ждет? – спросила молодая аспирантка.

– Не стану тебя обманывать – ничего хорошего, – со скорбной миной признался Давыдовский.

– Вы уверены?

– Даже более чем. После того что произошло, хорошего ждать неоткуда.

Руководитель и Марина говорили очень тихо, но в гробовой тишине, царившей в отсеке вертолета, их беседа не осталась тайной для всех пленников. Кто-то делал вид, что ничего не слышит, другие же неприкрыто ловили слова начальника и делали выводы.

– Вы бы лучше приободрили нас, – сказал Шепелев.

– А зачем? – Михаил Павлович пожал плечами. – Надо трезво смотреть на мир и настраиваться на худшее. Тогда мир покажется веселее, что бы ни случилось.

– Странная у вас логика, – заявил подрывник Сазонов.

– Это логика реалиста. Я ученый. Главным для меня являются факты и результаты экспериментов. Если они что-то подтверждают, то это и есть факт, от него и надо плясать. Вот, например, можешь ли ты, Сергей, по своей воле покинуть наш отсек? Ставим опыт.

Давыдовский подошел к люку, несколько раз энергично качнул рукоять, толкнул полотно плечом, затем крикнул:

– Откройте, сколько можно сидеть взаперти! Дали хотя бы на свежем воздухе погулять.

По ту сторону люка никто на это не отреагировал.

Михаил Павлович скрестил на груди руки, прислонился к люку спиной и заявил:

– Итак, каков результат проведенного опыта? На наши просьбы и требования никто не реагирует. Следовательно, мы находимся в полной власти похитителей. Они могут сделать с нами все, что захотят. Поэтому строить какие-то планы на будущее сейчас абсолютно бессмысленно. Мы не вольны собой распоряжаться.

– Из результатов опыта можно сделать еще один вывод, – с кривой усмешкой вставил аспирант Черный.

– И какой же? – несколько надменно поинтересовался руководитель научно-исследовательской группы.

– Уроды, похитившие нас, по какой-то причине внезапно оглохли и просто не могут нас слышать. Это обнадеживает. В таком случае нам будет легче убежать от них.

Кто-то нервно засмеялся, а Михаил Павлович покрутил головой и сказал:

– Чушь какая-то. Нашли время шутить.

Тут ручка люка вдруг повернулась, полотно резко отворилось. Давыдовский отлетел в сторону, получив в спину тычок стволом автоматической винтовки.

В отсек шагнул Джон Смит. На руке у него покачивались широкие полоски черной материи, похожие на траурные повязки.

– Выглядит не очень обнадеживающе, – проговорил Давыдовский.

– Если вы хотите подышать свежим воздухом, то сейчас эта возможность вам представится. Завязывайте глаза и не вздумайте снимать повязки, прежде чем мы окажемся на месте, – заявил Смит.

– Какое место? Куда вы хотите нас доставить? – испуганно спросила Марина.

– Всему свое время, – рассудительно сказал Джон и принялся раздавать всем полоски черной материи.

Они были эластичные и достаточно плотные для того, чтобы через них ничего нельзя было увидеть. Ученые неохотно завязывали себе глаза. Джон следил, чтобы никто не жульничал и не мог хоть что-нибудь рассмотреть даже краешком глаза.

– Мариночка! – обратился Давыдовский к аспирантке. – Ты не откажешься завязать мне глаза? Рука что-то болит.

Островцова взяла полоску материи, приложила ее к голове руководителя, стянула на затылке и спросила:

– Не жмет?

– Немного ослабь узел, – попросил Михаил Павлович.

– По-моему, он нормально завязан.

– Но я же прошу.

Марина ослабила узел. Михаил Павлович тут же не преминул шепнуть ей:

– Мне просто приятно, когда ты прижимаешься к моей спине.

– Какие глупости вы сейчас говорите!

– В свете того, что с нами может произойти, я имею право быть с тобой абсолютно искренним. Ты мне нравишься.

Марина Островцова не нашлась, что на это сказать. В данной ситуации подобное признание от человека, к которому она обращалась на «вы», звучало более чем легкомысленно.

Да и Смит поторапливал:

– Чего возитесь! Пора уже выходить.

Наконец глаза у всех оказались завязанными. Давыдовский крепко держал Марину за руку и не разжимал пальцы, боясь потерять ее в суматохе.

– Не вырывайся. Будь рядом со мной. Так для тебя безопаснее, – прошептал Михаил Павлович.

Аспирантка поняла, что он прав.

Пленников не подталкивали к выходу. Им просто указывали направление, подавали руку, когда приходилось сходить с аппарели на снег. Кто-то придерживал Давыдовского за плечо и ненавязчиво поворачивал его, когда он сбивался с тропинки.

Михаил Павлович глубоко дышал. Он чувствовал, что совсем рядом море, и вскоре даже различил плескание волн. Почему-то от этого ощущения руководитель группы почувствовал себя почти свободным. Он держал Марину за руку, и это слегка кружило ему голову. Он ощущал в своей руке тонкие пальцы красивой девушки и хотел, чтобы она чувствовала его поддержку.

– Может, не все так плохо, как я говорил? – шепнул он аспирантке. – Черная полоса всегда сменяется светлой.

– Будем на это надеяться.

Молодая женщина с удивлением ощутила, что испытывает к Давыдовскому не только уважение, но и расположение. В его цинизме, в манере вести себя имелось что-то обворожительное. Говорить о глупостях в такой критический момент?.. Но почему, собственно, глупости? Что может быть важнее чувств, симпатии перед лицом опасности?

Давыдовский выражался так, словно и впрямь наступил последний день их жизни. Нужно сказать недоговоренное, попытаться подарить друг другу минуты счастья.

Море было уже совсем близко. Слышалось, как волны накатывали на гальку и шуршали ею.

– А теперь осторожней, – проговорил невидимый провожатый. – Вам предстоит забраться в лодку.

Давыдовский приподнял ногу, нащупал ею упругий борт надувной моторки, не очень умело перешагнул его и качнулся. Чтобы удержать равновесие, ему пришлось выпустить руку Марины.

– Где ты? – Михаил Павлович шарил в пространстве руками.

Ему показалось, что он потерял Островцову навсегда.

– Я здесь, – раздалось совсем близко.

– Ну же, давай мне руку. – В голосе ученого чувствовался испуг.

Их пальцы соприкоснулись.

Давыдовский тут же сжал ладонь аспирантки и проговорил:

– Осторожней, тут скользко.

Марина поставила на борт ногу и, конечно же, сорвалась. Давыдовский прижал ее к себе и поставил на дно лодки. Им помогли сесть. Налетал свежий ветер. Зашуршала галька. Кто-то столкнул моторку на воду. Заурчал двигатель. Давыдовский обнял молодую женщину за плечи и прижал к себе.

– Держись рядом со мной, не пропадешь, – проговорил он ей на ухо.

Судя по звуку двигателей, группу не разъединили. Три моторки шли параллельным курсом. Шлепали под плоским дном волны. Брызги летели в лицо.

– Странное ощущение, – признался Давыдовский, уткнувшись лицом Марине в волосы. – Мне кажется, что мы просто на морской прогулке.

– Вот только глаза зачем-то завязаны.

– Хочешь, я сниму повязку и расскажу тебе, что происходит вокруг?

– И не думайте так делать. Не рискуйте. Вспомните, что произошло с другими. К тому же я и так могу все описать. Вокруг нас волны, серые от пасмурного неба. На горизонте тянутся ледники и скалы. Там и сям виднеются льдины, айсберги. Вот только непонятно, куда мы плывем.

– Не надо об этом думать. От нас пока ничего не зависит, – напомнил Михаил Павлович.

– Не знаю почему, но мне стало спокойно рядом с вами, – призналась аспирантка.

– Это хорошо. Даже очень. Это лучшее, что я слышал в своей жизни.

Давыдовский не мог бы сказать, как долго они плыли. По ощущениям выходило, что часа три. Но теперь он знал, что внутренние часы его обманывают. Михаил Павлович не мог понять, сокращает ли время беззаботный разговор с Мариной или, наоборот, растягивает его. Они старались не затрагивать самое главное – то, что ждет их впереди. Просто беседовали о приятном. Общая беда быстро сближает людей.

Марина честно признавалась себе, что, не случись всего этого, ухаживания Давыдовского тоже возымели бы свое действие. Но не так скоро. На сближение ушло бы несколько месяцев. Теперь же она сидела рядом с ним. Они еще не перешли на «ты», а Михаил Павлович уже обнимал ее, и она не делала попыток сопротивляться.

Тут у кого-то из сопровождающих затрещала рация. Пленникам стало понятно, что путешествие подходит к концу. Моторка замедлила ход и приткнулась бортом к чему-то твердому.

– Поднимайтесь, только осторожнее. Тут лестница, перекладины слегка обледенели.

Ученому пришлось выпустить Марину из объятий. Кто-то взял Давыдовского за запястье и подвел его руки к перекладине, жутко холодной, покрытой ледяной коркой. Он стал карабкаться вверх, еще не зная, какой длинной может оказаться эта чертова металлическая лестница.

Наверху Давыдовского не очень-то приветливо взяли за воротник и помогли выбраться на палубу. О том, что это она и есть, говорило легкое покачивание и свежий ветер.

Взаимоотношения, наладившиеся между Михаилом Павловичем и Островцовой, не укрылись от глаз конвоиров. Кто-то подвел Марину к нему. Давыдовскому не сказали ни слова, да и Марина испуганно молчала, но он всем своим естеством ощутил ее присутствие рядом с собой. Хотя ученый тут же нашел этому и рациональное объяснение. Он различил еле уловимый аромат духов, которыми пользовалась женщина.

– Ты здесь? – спросил Михаил Павлович.

Марина вместо ответа взяла его за руку. Так их и повели куда-то по слегка раскачивающейся палубе. Загрохотали засовы, заскрипели ржавые петли. Пленникам пришлось спуститься по крутому металлическому трапу. Сварные ступеньки гулко отдавались под ногами. Но тут хотя бы имелись поручни, и за них можно было держаться.

Еще раз грохотнул засов, скрипнули петли. Девять пленников оказались в каком-то помещении.

– Можете снять повязки, – разрешил чей-то голос.

Давыдовский уже настолько освоился в темноте, что даже не сразу сообразил, зачем, собственно, снимать-то. Марина сделала это за него. Пелена упала с глаз ученого.

Еще не осмотревшись, Михаил Павлович взял Марину за плечи, развернул к себе спиной и осторожно, боясь дернуть за прядь волос, развязал плотную ленту. В этот момент заскрипела дверь и лязгнул засов. Теперь пленникам стало понятно, что они находятся в каком-то корабельном помещении. По стене шел ряд мутных, словно намазанных мылом, иллюминаторов, за которыми просматривалось море.

Силовая установка молчала. Помещение слабо освещалось сквозь иллюминаторы да огнем, пробивавшимся из кустарных металлических печей. Судя по запаху, топили их мазутом или соляркой. Металлические стены давно не красили. Местами панели покрывала ржавчина.

В углу, под глухой стеной, лежала целая стопка новеньких надувных матрасов, предусмотрительно наполненных воздухом. Тут же имелась стопка теплых одеял и белья.

Между двумя иллюминаторами на раскладном походном столике стояла газовая плита с двумя конфорками. На полочке краснел портативный газовый баллон. В шкафчиках, развешанных на глухой стене, виднелись упаковки с крупами, сухими завтраками, поблескивали банки консервов. На этажерке аккуратными стопками стояла незамысловатая посуда и упаковки с пластиковыми ложками, вилками, ножами.

В довольно просторном помещении имелось две двери. Одна широкая, с круглым застекленным окошком, через которую пленников, скорее всего, сюда и ввели. Вторая узкая, глухая, с разболтанной поворотной ручкой. Давыдовский открыл ее. За ней оказался гальюн, не отличавшийся особой чистотой. Свет в него пробивался из маленького иллюминатора, расположенного очень высоко. Как это принято в американских домах, имелась тут и веревочка с шариком на конце, свисавшая с потолка.

Давыдовский дернул за нее – зажглось слабое электрическое освещение.

– Похоже, нас решили держать здесь довольно долго, – констатировал руководитель группы. – Так что, думаю, есть смысл устраиваться и отдохнуть с дороги.

Никто особо не спорил. Все были вымотаны, устали. Люди принялись разбирать матрасы, укладывали их вдоль стен, укрывали одеялами. Они делали все это не спеша, понимая, что в заточении время потянется медленно. Давыдовский и Марина постелили свои матрасы рядом.

В одном из шкафчиков отыскались подшивки старых журналов. Два американских, глянцевых, с полуодетыми красотками. Столько же советских, совсем древних, за восьмидесятые годы. Это были «Наука и жизнь» и «Знание – сила». Американские журналы никого особо не заинтересовали, а вот старые советские пошли по рукам. Михаил Павлович лично развязал ботиночные шнурки, продетые сквозь отверстия, пробитые в журналах, и раздал номера по рукам.

– Боже мой, как это давно было!.. – Он вздохнул, листая страницы. – Вот этот номер я помню. Читал, когда еще в школе учился. Отец выписывал. Честно говоря, благодаря этим журналам я и пришел в науку. Какие статьи писали!.. Какие люди были!.. Теперь таких уже не делают.

– Журналов или людей? – язвительно уточнил подрывник Сазонов, которому достался новогодний номер «Науки и жизни».

– И журналов, и людей, – с улыбкой ответил Давыдовский. – И те, и другие заметно измельчали.

– Конечно, Михаил Павлович. В вас разыгрались ностальгические воспоминания. – Сазонов захлопнул свою «Науку и жизнь».

– В каком смысле ностальгические? – с видом превосходства поинтересовался Давыдовский.

– О юности своей тоскуете, когда и вода была мокрее, и девушки моложе.

– Молодой человек, с высоты своего возраста я должен вам кое-что заметить. – Михаил Павлович перешел на «вы». – Во-первых, чем старше становишься, тем вокруг тебя больше молодых женщин. А во-вторых, научитесь правильно употреблять слово «ностальгия». Оно имеет одно-единственное значение – «тоска по родине». Если вы имеете в виду грусть по молодости, по утраченным ценностям, то так и говорите. Ностальгия же здесь ни при чем.