Текст книги "Забудь дорогу назад"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Люди, обессиленные, падали в траву, переводили дыхание. Раздаш стоял на опушке и по головам пересчитывал народ. Мы почти догнали колонну.

– Добрели, как мы вам рады… – проворчал испачканный паутиной Раздаш. И вдруг нахмурился, скользнул недобрым взглядом по нашим загадочным лицам. – Эй, а где Гайдуллина потеряли?

– А нам почем знать? – самоуверенно заявил я. – Не видели никакого Гайдуллина.

– Воистину не видели, – подтвердила Анюта.

– А это что? – кивнул Раздаш на автомат и как-то невзначай передвинул кобуру.

– На тропе валялся, – простодушно объяснил я. Хотел добавить: «Вместе с предсмертной запиской», но как-то постеснялся. – Не проходить же мимо. Хотите – забирайте, упорствовать не буду… Ну, чего уставились, как на чудо морское, Раздаш? Заявляю со всей ответственностью – автомат на тропе валялся.

– Валялся, валялся, – сказала Анюта.

Подошел заинтригованный Притыка, «вкусно» воняющий потом, осмотрел оружие у меня за спиной. Хмыкнул как-то неопределенно:

– Гайдуллина штуковина, можете не сомневаться, Петр Афанасьевич. Он гвоздем приклад царапал – насечки делал, когда на охоту ездили…

Подошел Тропинин, потерявший кепку (под кепкой вскрылись банальные залысины), и все втроем принялись с интересом меня разглядывать. А также Анюту, которая сделала вид, что все происходящее ее ни в коей мере не касается. Уставились все остальные. Шаховский показал большой палец, подумал и перевернул его вниз. Корович согласно закивал, сделал жест, что мысленно он с нами. Одобрительно усмехнулся Мальков, переглянулся со Степаном. Поднял голову и уронил взмокший Максим. Людмила ничего не поняла, но на всякий случай смотрела на меня с интересом, а на Анюту осуждающе – что делало мне честь как мужчине. Только специалист по горному делу был занят своими делами. Подслеповато щурясь, он высыпал на ладонь из флакончика несколько таблеток, пересчитал, добавил еще одну и проглотил, запрокинув голову.

– Нашли, говорите, автомат? – как-то задумчиво, но не очень угрожающе вымолвил Раздаш.

– Нашли, нашли, – закивали мы с Анютой.

Тропинин подался к Раздашу и что-то зашептал ему на ухо. Раздаш при этом не спускал с меня глаз. Пожевал губами – ладно, нашли так нашли. Я поблагодарил взглядом Тропинина. Тот пожал плечами – было бы о чем жалеть.

Притыка был не очень сообразительный малый. Озадаченно почесал затылок, воззрился на начальство в ожидании инструкций.

– В путь, пришельцы! – громогласно объявил Раздаш. – Гляньте, красота-то какая! Не знаю, как у вас, а у нас на пятой планете можно жить. – И заржал, получив удовольствие от собственной шутки. – Юг там! – махнул он на холм. – Радостной вести о том, что болота кончились, не ждите. Но пока вроде сухо. А ну, пошли, родимые!

Автомат, доставшийся мне в «честном» поединке, конфискации, похоже, не подлежал. Люди недовольно заворчали, начали подниматься. Притыка выдвинулся в авангард. С поврежденной рукой он, кажется, научился справляться. Забросил автомат за плечо, широким шагом зашагал на холм. Добрался до опушки, встал у наклоненного дерева, осмотрелся, махнул рукой – можно, мол.

Раздался сатанинский хохот. Все встали как вкопанные. Что-то просвистело, дрожь пробежала по траве. Зазмеилась веревка в ростках мятлика. Хлопок, будто лопнула гитарная струна. Притыка моргнуть не успел, как петля обвилась вокруг ног. Рывок – и наклонное дерево внезапно выпрямилось. Охранник, заорав, проделал кувырок, выронил автомат и повис над землей, болтая руками. И снова утробный гогот, из кустов бесшумно выскользнуло чучело в лохмотьях. Сверкнул на солнце искривленный клинок. Ударил мощно, с оттягом, хрустнуло – словно большая прищепка сломалась… и бородатая голова с оскаленным ртом покатилась с холма нам под ноги…

В первое мгновение мы ничего не поняли. Таращились, словно фокус показали. Можно хлопать? Анюта недоверчиво сказала: «ой». На всякий случай взвизгнула Людмила. И что тут началось! Упруго просвистело что-то в воздухе – и самая настоящая индейская стрела вонзилась в шею инженера Головняка! Прошла насквозь, и только оперение на обратном конце не позволило ей выйти. Головняк повалился, засучил ногами, схватился обеими руками за стрелу под затылочной костью…

Лес пришел в движение, взорвался. Высыпали жутковатые личности в рваных кацавейках и обвислых штанах. И сзади что-то происходило. Тропинин и Раздаш уже стреляли. Я вскинул автомат, полоснул по гребню. Но тут над головой взметнулись сети, я успел оттолкнуть от себя вечно тормозящую Анюту, и тут меня скрутило, спеленало, точно мумию…

Завершать свой жизненный путь так не хотелось! Возможно, эта жуть, предвестие смерти, и сделала из меня берсерка. Я извивался, рвал, рыча от усердия, пахнущую экскрементами сеть. В одном месте она уже была надорвана, этим я и воспользовался. Крутился, дергал, надрывал жилы, а вокруг трещали выстрелы, разбегались люди – те, кто увернулся от сетей и от свинца. Когда над душой воцарилась пара оборванцев – страшных, растрепанных, с орущими глотками, мои ноги уже были на свободе. Они уже склонялись, чтобы перерезать мне горло – я подтянул под себя обе пятки, выбросил их в разные стороны. Прием несложный, было бы на ком тренироваться. Одному я перебил коленную чашечку, другому голень. Боль ослепила громил, они забыли, чего хотели. Под ноги шмякнулся здоровенный тесак с обмотанной шершавой тряпочной изолентой (теперь такую не продают) рукояткой. Я схватил клинок – разрывы в сетке уже позволяли вертеться, оттолкнулся и покатился по наклонной обратно в лес, давя какие-то чахлые кустики, подскакивая на кочках. Был овраг, я точно помнил, метрах в двадцати от опушки… Я катился вместе с сеткой, автоматом, прижатым к груди тесаком. Отодрал от себя прилипшие обрывки «силка», выбрался из западни, послал врассыпную очередь в сторону опушки. Кусты затряслись – успели, демоны, попадать. Эх, гранату бы сейчас маленькую…

– Эй, я здесь… – уловило ухо, когда я скатывался в овраг.

Это было просто замечательно. Я схватил забравшуюся под обрыв Анюту, придал прямолинейное ускорение. Она вонзилась в стенку оврага – поворот. Отличная новость, с путаной все в порядке, но сколько можно уже тормозить?! А за спиной скатился демон в овраг – грузное, но подвижное тело, гавкнула очередь. Я оттолкнул от себя Анюту – летите, летите… Сам, не мешкая, убрался под валун, и когда здоровенный мужичара с прядями жгучих черных волос проносился мимо, прыгнул ему на спину, повалил. Чуть не вырвало – от «охотника» исходила такая специфическая вонь, что хоть топор вешай! Врезал локтем в позвоночник, но живуч оказался, стряхнул меня, как бык наездника, и завис, окутывая смрадом. Я ударил его коротким в челюсть, противник вздрогнул… и как-то взбодрился. Под носом закачался массивный православный крест, висящий у него на шее – здоровый, сантиметров пятнадцать. Он уже хватал меня за горло, но я опередил – перехватил крест-накрест веревку и, разрывая кожу на пальцах, стал тянуть в разные стороны. Мужик посинел, пальцы, охваченные судорогой (на них даже кожа не просматривалась под грязью) беспомощно корчились у меня перед носом. Он вывалил язык, закатил глаза. Я треснул его коленом в причинное место (никогда не мог понять, почему это место называется причинным) и уже без усилий скинул с себя. Он лежал передо мной на спине, испускал дух и все еще не расстался с мыслью до меня дотянуться. Распахнул свою пасть, издал нечеловеческий рев…

Это было выше моих сил. Я сорвал с его шеи крест и вонзил удлиненной нижней частью в ненавистную глотку! Вворачивал в горло, словно болт в гайку, ломая зубы, рвал язык. Да простят меня благочестивые христиане… Он дергался, таращил глаза, а затих лишь после того, как я вбил ему в глотку христианский символ по самую перекладину. Воздух в округе теперь был окончательно испорчен. Я не стал терять времени, подхватил автомат, помчался вприпрыжку…

Мы перевалили через гребень, влетели в кусты у подножия косогора.

– Смотри, берлога… – простучала зубами Анюта и ткнула дрожащим пальцем в характерное полуметровое отверстие, зарастающее травой.

Не хватало нам только встречи с исконным таежным обитателем! Впрочем, после встречи с местными «христианами» рандеву с медведем было бы просто дружеской вечеринкой!

– Давай скорее, полезай, – подпрыгивала от нетерпения Анюта. – А я за тобой.

– Ты уверена? – засомневался я.

– А где ты видишь табличку «Осторожно, злой медведь»? Луговой, не тяни мертвого за ногу. Медведи летом не спят, они сюда зимовать приходят, понимаешь?

Хорошо, что объяснила. Сам бы ни в жизнь не догадался. В принципе, там, где помещается один взрослый медведь, с комфортом поместятся два человека. Насчет комфорта я, впрочем, погорячился. В берлоге было душно, смрадно, сыро, земля сыпалась за шиворот, а когда меня придавила Анюта, стало совсем тоскливо. Несколько минут мы почти не дышали, вслушивались в отдаленные крики, выстрелы. Где-то неподалеку хлынула с обрыва земля, прозвучала отрывистая команда, в которой я не понял ни слова.

– Ох, боюсь как… – опалило висок.

– Я тоже не в восторге, – признался я. – Не шевелись, Соколова, здесь тесак острый, порежешься…

– Думаешь, отобьемся?

– От одного уже отбились.

– Как он?

– Не очень. Я нанес ему черепно-мозговую травму, не вполне совместимую…

– О, боги войны… Кто все эти некроманты, Луговой?

– Не морочь себе голову. Позднее я прочту подробную лекцию о том, что натворил четыреста с лишним лет назад патриарх Никон и что из этого вышло. Если хочешь, посвящу целый день твоему образованию. Это христиане, Анюта.

– Серьезно? Странно, я ведь тоже…

– Ты веришь в бога?

– Нет. Но это не мешает мне быть добропорядочной христианкой. Кстати, ты в курсе, что добропорядочная христианка уже целую вечность не ела. Когда мы сидели в подвале, в нас кидались хлебом, мне удалось урвать несколько горбушек, но это было так давно, а последние сутки…

– Помолчи.

– Да что за жизнь такая… – Она завозилась – назло, наверное, чтобы выжить меня из этой берлоги. – То «помолчи», то поджопники от тебя получаю… Не забывай, что, в отличие от тебя, я исключительно потерпевшая сторона… – Она замолчала, стала пыхтеть, пытаясь донести до меня мысль, которую сама с трудом улавливала. Я не спорю, она имела право знать, на что имеет право. Но так надоела пустая болтовня. Я нашел на ощупь ее дрожащее плечо, привлек к себе. Поцеловал в висок. Она спасла мне сегодня жизнь – поступила не по-девчоночьи, я не мог об этом забыть. Она икнула и затаила дыхание – задумалась, что бы это значило.

– О чем ты думаешь? – задала она извечный женский вопрос, выведший из себя не один миллиард мужчин.

– Да так, пустяки, – смущенно отозвался я. – Та ночь в гостинице пришла на память. Хорошо тогда было… Ну, чего ты опять возишься? Успокойся.

– Да знаешь, слишком заметные перемены в жизни, чтобы просто так успокоиться…

– А это самое постоянное в нашей жизни. В смысле, перемены. Давай сыграем, Анюта, – кто первым заговорит, тот получает по лбу. Просто отдыхаем, расслабляемся, спим – без секса, всего такого…

Она хрюкнула, обняла меня за руку. И ведь действительно угомонилась. Прошла минута – она уже посапывала, раздавив мне ногу. В перекрученных мышцах проснулась судорога. Я стоически терпел, прислушивался к звукам леса. Тихо было в лесу. Ни криков, ни выстрелов. Эпицентр трагических событий сместился в неизвестном направлении. Я сделал попытку задремать. Потом принялся прикидывать, который сейчас час. Если рано утром мы влетели в пределы Каратая… Целая вечность прошла. Сейчас не меньше трех часов дня. И где же этот Змеиный хребет?

– Эй, – я толкнул спящую женщину. – Пятиминутная готовность…

И получил кулачком в лоб. Довольно ощутимо – берлога осветилась искрами, брызнувшими из глаз.

– Ты чего? – возмутился я.

– Сам сказал…

Временами я готов был прикончить эту девчонку.

– Пошли отсюда, мы же не медведи, ей-богу…

– А может, не стоит… – заныла она. – Ты знаешь, что лучший способ продлить жизнь – это блаженное безделье?

– Всё, довольно. – Я начал энергично ворочаться – судорога уже осваивала соседние мышцы. – Прими за неизбежность, Анюта. Кто-то должен остаться в живых. Нам лучше держаться группой… по крайней мере, какое-то время.

Я привел ее на поляну и крупно пожалел об этом. Зрелище, конечно, не для девочек. Сектанты покинули заданный квадрат, в тайге было тихо. В кустах на косогоре чирикали птицы. Несколько минут я сидел за стволом осины, формируя представление о ситуации, потом сделал знак Анюте – пошли. Она сглотнула слюну, сделала страшные глаза…

С головы охранника Притыки, беззвучно махая крыльями, слетела большая остроклювая птица с черно-серым опереньем. Покосилась красной бусинкой, стала виться кругами, подалась в сторону леса, грузно уселась на ветку – и по дереву пронесся шелест. Глаза человека, видно, были деликатесом – стервятник полностью выел содержимое глазных впадин. Сам Притыка продолжал висеть на своей «голгофе», раскачиваясь под порывами ветерка.

Раздалась серия характерных звуков – Анюта упала на колени, ее тошнило очередями. Не кино с попкорном, согласен. Меня и самого слегка выворачивало. Привыкнуть к таким «картинкам с выставки» невозможно – особенно после того, как вспомнишь этих людей живыми…

Инженер Головняк потерял не меньше литра крови – умер со стрелой в шее. Смотрел молитвенно в небо недоучившийся студент Максим – парню перерезали горло, а перед экзекуцией поупражнялись в коррекции формы лица. На этой же поляне, среди обрывков сети валялись в живописных позах мужские тела в лохмотьях. Они испускали непроходимую вонь. Как минимум четверо. Скалился в пространство молодой рыжебородый «христианин» с огнестрельной раной в груди. Раздаш и Тропинин занятия по военной подготовке не прогуливали – что явилось неожиданностью для толпы оборванцев. Я осматривался, перебегал с места на место. Еще один труп обнаружился на склоне, в густой траве – чужой труп, слава тебе, Господи…

– Т-там… – спотыкаясь, вымолвила Анюта.

Я отправился по направлению ее указательного пальца и под сенью березки наткнулся на истекающую кровью Людмилу. Сектанты посчитали ее мертвой. Да она и была, собственно… мертвой. Почти. С такой дырой в животе обычно не живут. Внутренности вываливались наружу, кровью – густой, черной – было измазано все вокруг. Она вертелась, пыталась встать, а потом иссякли силы. Она смотрела на меня тускнеющими глазами, беззвучно шевелила ртом. Я сел на корточки и стал усиленно себя ненавидеть – это был единственный, пожалуй, случай в моей практике, когда я хотел, чтобы человек поскорее умер. Она умирала, но медленно, душераздирающе…

И «протекция» Тропинина не помогла. Я закрыл ей глаза – все, что мог для нее сделать. Ни похоронить, ни даже укрыть каким-нибудь тряпьем – не было возможности. Уже завтра ее косточки обглодают звери, стервятники…

Группа Раздаша несла ужасные потери. Лишнее подтверждение, что выживают сильнейшие. Я рыскал по окрестностям, выискивая свежие трупы. Еще один сектант на дне овражка – булькал горлом, дышал, как паровоз, и запашок испускал такой, что позавидовал бы бесплатный туалет на провинциальном вокзале. Я попятился, не стал добивать эту «птицу без крыльев» – только гадить теперь и способную. Попытался сосредоточиться. Что же было в наше отсутствие? Напрашивались два варианта: люди вырвались, сектанты бросились в погоню. Или наоборот, одних прикончили, других связали и увели в полон. Был еще и третий вариант – кого-то увели, кто-то вырвался. Счастливчики пойдут на юг – больше некуда. А за мертвыми «местными» скоро прибудет похоронная команда из числа единоверцев. Они, возможно, «другие», но вряд ли оставляют на потеху падальщикам своих погибших…

Мы обогнули холм и углубились в лес. Осваивали пространство короткими перебежками, подолгу сидели в укрытиях, вслушивались, всматривались. О болотах, как о пройденном этапе, напомнили две низины, гудящие от гнуса – мы предусмотрительно обошли их стороной. Лес густел, появлялись ели и пихты, сочный мох стелился покрывалом. Я начал подмечать за собой нехарактерную особенность – в местах, где что-то происходило, я испытывал странные чувства. Шевелилось что-то под темечком, покалывало. Следопытом становлюсь? Я присел на корточки, жестом повелел Анюте куда-нибудь сгинуть. Осмотр выявил – здесь действительно кто-то шел. Мох примят, на стволе молодой сосенки, к которой кто-то прислонялся (потоптались у корневища), остался мазок крови. Это могло означать что угодно (вернее, кого угодно). Теперь мы двигались с особой осторожностью. Но вскоре усталость заявила о себе. Мы стали расслабляться. Анюта ползала по полянам, тянула в рот какие-то незрелые ягоды, давилась. Бороться с этим явлением было бессмысленно – она бы просто растоптала меня. Я смотрел на нее с жалостью – сидела вся зеленая, давилась зелеными плодами (гармонии достигла). Желудок у нее урчал после этих трапез так, что оборачивались белки и бурундуки.

Мы сделали привал на поляне, я лежал трупом, наблюдал, как солнце уходит на запад, слушал, как в лесу скандалят птицы, вдыхал аромат диковинных ярко-желтых и оранжевых цветов, окаймляющих поляну.

Анюта стонала где-то рядом, охваченная новым приступом «метеоризма».

– Наша главная задача – до темноты найти подходящее местечко для сна, – глубокомысленно сообщил я.

– Нет уж. – Она вздрогнула, опасливо прислушалась к происходящим в желудке процессам. – Наша главная задача – справиться с диареей…

И так понеслась, что пятки засверкали!

– Не убегай далеко! – крикнул я вдогонку.

Она вернулась минут через пять – посвежела, робко улыбалась. Упала на колени, стала нюхать цветы, имеющие необычную форму – отдаленно похожие на колокольчики, но с загнутыми острозубыми краями.

– Надеюсь, ты не хронический аллергик?

– Понятия не имею. Терпеть не могу цветы. Но эти так пронзительно пахнут, аж голова кружится…

Сработало что-то в голове. Мои познания о Каратае отрывисты, сумбурны, где-то в корне неверны. Я многого не знаю. Что за цветы такие?

– Эй… – Я доковылял до Анюты, взял ее за руку и привел к месту нашего «залегания». – Сядь и сиди.

– Ты что, диктатор? – Она возмутилась. – Уже и цветочки нельзя понюхать?

– Сядь и сиди, – повторил я. – Дома будешь нюхать цветочки.

– Ты точно псих. Это всего лишь обычные… – Она насупилась, не смогла придумать название и окончательно разозлилась.

– Не лезь в то, чего не понимаешь, – отрезал я. – Послушай лучше, как птички поют.

– Не поют, а визжат. Не хочу я их слушать.

– Любишь ты спорить, – вздохнул я.

– Неправда, – возразила Анюта. – Я спорить не люблю. Я люблю, когда со мной соглашаются. Но ты, Луговой, не тот случай.

– А я вообще не в твоем вкусе, Соколова. И то, что мы побывали в одной постели и в одной берлоге, ни о чем не говорит.

– Верно. – Она посмотрела на меня с удивлением. – Ты правильно мыслишь, Луговой. Может, еду какую сообразишь?

– Иди пчелу поймай.

– Так мне нельзя туда. Там цветы, они кусаются.

– Тогда не ходи…

Вяло переругиваясь, мы пролежали минут пятнадцать, снова тронулись в путь. Мысли о еде и предстоящей ночевке на

открытом воздухе начинали нешуточно тяготить.

И все же был на свете Бог.

– На месте, Луговой, – хрипло провозгласила бледная личность, выступая из-за дерева.

Так и до инфаркта недолго! Но что-то подсказало: раз называют по имени, то стрелять будут не сразу. Анюта поперхнулась кислыми ягодами и чуть не опорожнила желудок. Я не сразу признал в бледной личности господина Раздаша. Он принял «грязевую ванну» и выглядел больным – мертвецки бледный, с потухшим взором, на лбу блестели бусинки пота, он хрипло кашлял в кулак.

– Сочувствую, Петр Афанасьевич, – выразил я участие. – Не ангина, не простуда, посерьезнее беда?

– В прошлом месяце переболел воспалением легких, – объяснил Раздаш. – Окрепнуть не успел, погнали на работу, ведь у нас, как всегда, нет заменимых… – И зашелся надрывным мокрым кашлем. – А сегодня несколько раз удачно искупался… Всё штатно, Луговой, не помру… Чертовски рады видеть вас живыми и здоровыми. Как проходит день?

– Вашими молитвами, Петр Афанасьевич. Активно отдыхаем, так сказать, бегаем трусцой и так далее.

– Да уж… – В хриплом голосе зазвучали одобрительные, даже где-то завистливые нотки. – Удачливая вы парочка. А у нас тут… в общем, вся партия бракованная. Уже и не рассчитывали встретить никого живого. Прошу, присоединяйтесь к нашему грустному сообществу. – Он жестом пригласил проследовать «за кустики». – Или у вас свои планы, господа? Просто мимо шли?

И вновь судьба свела уцелевших. Люди отдыхали. На них было жалко смотреть. Оборванные, грязные, с пустыми глазами – словно узники концлагеря, совершившие побег. Тропинина ранили в плечо – верхняя часть камуфляжной куртки была расстегнута, на перевязке, собранной по миру из нескольких маек, проступала кровь. Рука покоилась на ремне, переброшенном через ключицу.

– Вот, не уберегся… – перехватил он мой взгляд. Подвинулся, освобождая Анюте место на поваленном дереве, закусил губу от боли. – Мы почему-то сразу подумали, что это вы – хрустите, топаете, как у себя на даче… Но Петр Афанасьевич решил посидеть в засаде, убедиться…

– Дама в коллективе – это плюс, – осветилась расцарапанная физиономия Шаховского. – Материться, конечно, придется меньше, но все равно плюс… Как дела, мадемуазель?

– Да материтесь, чего там, – махнула рукой Анюта, присаживаясь на бревно. – Сама поматерюсь с вами. А что, мужчины, пожрать у вас не густо?

– Диета у нас, – неохотно отозвался Мальков. – Строгая.

– Друг дружку скоро жрать будем, – проворчал неудержимо превращающийся в Кащея Корович. – Вот сидим и гадаем, с кого начнем.

– Учтите, женское мясо пропитано желчью и в принципе несъедобно, – испугалась Анюта. – А уж мое наверняка. Вы что тут, подстрелить никого не можете?

– Я бы подстрелил, – подмигнул Анюте коротышка Степан, на левом ухе у которого запеклась кровь, а правый глаз оттенял огромный переливающийся синяк – неплохое, кстати, стилевое и цветовое решение. – Не косулю, так хоть сову или мышь. Но злые начальники считают, что стрелять в лесу нельзя. То ли духов переполошим, то ли упыри опять сбегутся…

– Так мышь или суслика можно и без стрельбы поймать, – сообщил седоватый Мальков, который, как ни странно, выглядел бодрее прочих. – Мой опыт бродяжничества недостаточно еще велик, чтобы оценить по достоинству мясо грызунов, но бывалый народ уверял, что мясо как мясо. Дело в том, насколько с душой мы его готовим. Важны и сопутствующие компоненты – например, майонез или простейший соевый соус…

– Какая удачная тема для разговора, Дмитрий Сергеевич, – похвалила Анюта. – Так притупляет чувство голода.

– О, вы запомнили, как меня зовут, милая дама, – расцвел польщенный Мальков.

– В этом нет ничего потрясающего. Моего отца тоже звали Дмитрий Сергеевич.

– Что с Людмилой? – хмуро глядя мне в глаза, спросил Тропинин.

– И Максимку что-то не видно, – простодушно брякнул карлик.

– Вы ни о чем не знаете?.. – споткнулась Анюта.

Мы рассказали, как спаслись и что было после. Тропинин молчал, но скулы побелели, кожа на лбу натянулась.

– Эх, Максимка, Максимка, – покачал головой Степан. – А ведь прилично бегал пацан.

Когда накинули сеть, Раздашу и Тропинину удалось увернуться, а уж пострелять из ПМ они были мастаки. Свалили пару демонов, нырнули в лес. Корович хвастался, как одним ударом отбил почки какому-то «ящеру», орущему с религиозным пылом, но абсолютному двоечнику в ратном деле. Шаховский похвалился, что отобрал у своего партнера по спаррингу автомат (и даже показал его), воспользоваться, правда, не успел, потому что времени не было, нужно было срочно бежать, а не играть в «железного Арнольда», десятками валящего злодеев. «Начинающий» бомж Мальков особой доблести в сражении не проявил, но, судя по тому, что остался жив, бежал наравне со всеми. У Степана были сложности с ориентацией в пространстве. Страх гнал его так, как не гнал даже в детстве злой соседский ризеншнауцер Авдотий. Очнулся он почему-то на дереве (поди пойми, какая сила Степана туда забросила), слышал, как толпой пробежали на север уцелевшие сектанты, слез, обогнул возвышенность и, распинывая бурундуков и прочих мелких тварей, побежал на юг (вспомнилась почему-то сказка про Колобка – большую булку, бегающую по лесу и издевающуюся над животными). Он несся, как скороход, и кабы не палка, протянутая Раздашом поперек дороги (Степан многозначительно почесал шишку на затылке), то был бы уже далеко…

– Паршивые вояки эти сектанты, – резюмировал прокашлявшийся Раздаш. – Толпой берут, а в башке – ни ума, ни фантазии.

– Мы ушли из зоны влияния Питирима, – подал голос Тропинин. – Не думаю, что он будет упорствовать в наших поисках. Скоро Змеиный хребет, там есть деревни, у старост – связь…

Но не звучал победный оптимизм в голосе Тропинина. Возможно, он что-то чувствовал. Уткнул глаза в землю, притих.

– Будем идти, пока идется, – угрюмо возвестил Раздаш.

– Послушай, командир… – Мальков замялся. – Вот прикинь, дойдем мы, все ништяк будет… И куда ты денешь нас со Степаном? Ну, ты понимаешь… Ты же неплохой мужик. И Тропинин неплохой мужик. Неужели вот так запросто, после всего, что мы тут вместе пережили…

– Истинно глаголит мужик, – с важным видом кивнул Степан. – Не засвербит ли под лопаткой, командир?

– Ага, и я тут не пришей куда седло, – вспомнила Анюта. – Не припомню, чтобы спрашивали моего желания.

– О себе не беспокойся, – проворчал я. – Хрен я соглашусь на сотрудничество с Благомором, если не решит твою судьбу как надо.

– Ага, в жены ее возьми, – хохотнул Раздаш. – Ох натерпишься ты с этой выдрой… – И снова помрачнел. – Не будем загадывать, мужики. Я замолвлю за вас словечко, не вопрос, а как уж карты лягут…

От внимания не укрылось, как значительно переглянулись Мальков и Степан. И мысли в голове у каждого потекли в одном и том же русле.

Уже вечерело, когда мы вошли в черный хвойный лес. Тяжелые деревья соседствовали с каменными изваяниями. Скалы причудливых конфигураций, пестрящие вкраплениями полезных пород, тянулись короткими грядами с юга на север. Обрывались, снова вырастали из земли, вздымались уступами, заросшими можжевельником. Передвигаться быстро мы не могли – раненый Тропинин брел так, словно он в темноте, каждый шаг давался с боем. Пуля прошла навылет, но болезненных ощущений было предостаточно. Мы двигались черепашьей рысью – по густому хвойнику, по полянам, засоренным каменной крошкой, опасливо озирались на проплывающие «мегалиты». Темнело неторопливо, но без вариантов. Камень просвистел – мы все присели, напуганные. Оказалось, что в Степане проснулся инстинкт охотника, он поразил броском зазевавшегося суслика. Контуженый грызун трепыхался, тряс лапками. Степан с торжествующим улюлюканьем накрыл собой добычу, безжалостно добил и остаток дневного перехода волочил за хвост.

– Охотник, блин, – добродушно резюмировал Раздаш.

Что-то не в порядке было с этим лесом. Шаги давались с трудом, и довлело чувство, что за нами наблюдают. Люди сбились в кучку, все, у кого имелось оружие, приготовились к стрельбе. Корович шепотом возвестил, что «вон на той высокой скалюке» что-то шевельнулось, мы терли до дыр глазами темноту, но ничего не видели. Шаховский тонко подметил, что нашей теплой компании не хватает бутылки водки – и зрение бы сразу обострилось, и бодрость духа с бодростью тела…

– Бутылка водки на такую ораву? – изумился Мальков. – Да вы, приятель, просто идеалист какой-то. Уж лучше вовсе не пить, чем одну бутылку водки.

– Это точно, – подтвердил Корович. – Бутылка водки – та же матрешка. Выпил одну, за ней подавай другую, третью…

Мы шли своей «дорогой разочарований». Мальков вполголоса напевал: «Их в живых осталось только семеро – молодых ребят»…

– Считать не умеешь, неуч? – недовольно ворчал Шаховский. – Восемь нас осталось, восемь…

– Останется и семь, долго ли, – бесхитростно поведал Мальков, и у меня тревожно засосало под ложечкой. Видать, не только у меня. Народ набросился с жесткой критикой на «оракула», но из песни, как говорится, слов не выкинешь.

Степану приспичило по-большому (тоже объелся «поносообразующего»), он вверил моим заботам дохлого суслика и скачками умчался за скалу, а остальным пришлось сделать остановку. Он возник минуты через две – бледный, с отпавшей челюстью. Семенил, испуганно озираясь.

– Т-там чудеса… – бормотал карлик. – Т-там леший бродит…

И сообщил срывающимся тоненьким голоском, что только сделал свои несложные дела (хорошо хоть успел), как кто-то хихикнул у него за спиной – он чуть повторно свои дела не сделал. Отпрыгнул, увидел, как что-то черное, беспросветное проскочило под носом, обдало ветерком и исчезло за елочкой. И снова захихикало – уже из-под елочки. Он и рванул, как спринтер…

– Да ты брешешь, – недоверчиво протянул Корович.

– Не брешет он, – возразил Раздаш. – Тута эти лешие с ведьмаками на каждом метре. Не удивлюсь, если бабу Ягу в ступе встретим…

– О, мы попали в русскую народную сказку? – из последних сил пошутила Анюта. – А что, никаких противоречий – с вурдалаками-упырями мы уже встречались. Да и с лешим, кажется, имели честь…

Мы бежали дальше, долго не разговаривая. Страх подгонял. Лесной дух запугивал, гнал нас из своих владений. Темнело. Над головой творилось что-то недоброе. Покачиваясь, будто корабли на волнах, плыли тяжелые набухшие тучи. Они сбивались в клубящееся варево, буквально на глазах все небо покрылось беспросветной мутью. Сильный ветер налетел. Он тряс листву, обламывал сучья с деревьев, пригибал к земле подлесок. Кружилась в вихре взметенная с земли прошлогодняя листва. В отдалении загрохотало, и все дружно возмутились. Не хватало нам только грозы! Небо прочертил зигзаг молнии. Раздаш кричал, что надо искать укрытие. Но скалы стояли уступами – рваными пирамидами, спрятаться в них было невозможно. Мы вбежали в лес, залезли под развесистую ель – и очень кстати: хлынуло, как из ведра, и молния шарахнула прямо над нами, осветив лес! Мы сидели тесной кучкой, Анюта дрожала у меня на плече, шептала, что грозу она ни капельки не боится, но всякий раз жалобно повизгивала, когда Зевс низвергал рулады и чертил небо стрелами. Я вспомнил, как год назад в сухую грозу хороший парень капитан Хомченко, обвешанный оружием, попался под горячую руку молнии. Остались от капитана только угольки… Казалось, что гроза пошла на убыль, гремело в стороне, и лес от разрядов электричества освещался уже не так ярко. Уходило ненастье – люди приободрились, стали пошучивать. Степан выразил уверенность, что скоро мы съедим-таки многострадального суслика. Но тут рвануло так оглушительно, что заложило уши! Панический страх – никогда не чувствовал такого в грозу! Люди орали, никто не мог остаться равнодушным, а молния, прорисовав вертикальную ломаную линию, вонзилась в соседнее дерево! Как нам повезло, что не в наше! Мощное древо буквально развалилось пополам, взметнулся столб огня, запах серы шибанул в нос. Завертелось огненное веретено. Паника царила всеобщая. Разрубленное дерево падало на нас, мы с воплями разбегались. Откатившись, схватив в охапку себя, Анюту, я с изумлением смотрел, как огонь перекидывается на ель, под которой мы только что сидели, как трещит, медленно оседая, ствол…