Текст книги "Полет на заре"

Автор книги: Сергей Каширин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Запугивает людей! – сердито ворчал Лихарев. Но что он мог сделать? О каком-то едином порядке в летной учебе никто и не помышлял. Школа была создана всего два года тому назад. Инструкторы пытались найти общий язык, нередко до хрипоты спорили о правилах обучения, но каждый придерживался того метода, который казался ему наиболее правильным.

Многое в авиации было еще необъяснимо. Летит иной раз машина вроде нормально, ровно, но вдруг клюет носом и с ревом несется к земле. Если пилот оставался в живых, он утверждал, что провалился в глубокую воздушную яму.

На аэродроме постоянно дежурили врач и фотограф. К их помощи прибегали главным образом для составления протокола о катастрофе. Впрочем, заключение было всегда одно: «Причину установить не удалось».

Летать приходилось на старых, потрепанных аппаратах, чудом уцелевших в гражданскую войну. Некоторые аэропланы были собраны из двух-трех покалеченных. О парашютах вообще знали понаслышке. Их шили из шелка, а этого дорогого материала в разоренной стране не было.

Что же могло спасти авиатора в случае аварии? Только одно – умение удержать самолет от падения в полете и не дать ему опрокинуться в момент приземления. Этому прежде всего и учили.

Подняться в небо самостоятельно ученику разрешали после пятидесяти – шестидесяти взлетов и посадок с инструктором. Более способным давали тридцать пять – сорок вывозных. Однако многим не хватало и сотни.

– Не дано, – говорил про таких Насонов. – Органически не дано. Нет птичьего инстинкта.

Для того якобы, чтобы разом положить конец бесцельному обучению, бывший поручик устраивал начинающим учлетам жестокое испытание. Он буквально изматывал в воздухе необлетанных, робевших перед ним птенцов головокружительными фигурами.

На днях после первого же полета один из учеников Насонова не смог подняться с пилотского кресла. Когда аэроплан подрулил к пятачку, этот молоденький паренек, содрогнувшись всем телом, свесил голову за борт. Его тошнило.

Дубков, сидя на крыше ангара, чуть не заплакал от жалости и бессильной злости. Он слышал приглушенный расстоянием выкрик:

– Выньте это дерьмо и посадите новое! Ну!..

О, Дубков хорошо знал манеру Насонова – унижать человека без свидетелей. Он навсегда запомнил свою встречу с ним, которая произошла едва ли не в первый день его прихода в авиашколу.

Андрей был одет тогда в крестьянскую свитку из домотканого сукна и обут в лапти с белыми полотняными онучами, аккуратно, крест-накрест перетянутыми до колен пеньковыми оборками. Из-под большого полинялого картуза с помятым козырьком торчали такие же полинялые, выгоревшие под солнцем, давно не стриженные волосы.

Желающих учиться на летчика было много. Собралось, наверно, человек около трехсот, и ходили они кто в чем. Но, должно быть, именно этот, чисто деревенский наряд и привлек внимание Насонова к Дубкову. Увидев его, он остановился и презрительно спросил:

– Тоже будущий покоритель воздушной стихии?

Курносое, сплошь залепленное крупными веснушками, простодушное лицо крестьянского хлопца выразило величайшее изумление. Он растерянно рассматривал заговорившего с ним незнакомца. Очень уж необычным был у него костюм: высокие, на шнурках, желтые ботинки, невероятно широкие, щегольские галифе, блестящая кожаная куртка. Вдобавок на голове – бархатная пилотка с орлом.

«Летчик! – думал Андрей. – Летчик!»

А тот стоял и ехидно улыбался. У него были маленькие, в ниточку, черные усики и тонкие злые губы. Такими же злыми, колючими казались и глаза.

– М-да, – протянул он. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

Дубков молчал. Он впервые в жизни видел летчика.

А Насонов понимал, в чем дело. Это развеселило его, и он снисходительно склонился к невысокому худощавому пареньку:

– Послушайте, как вас… Летать – не навоз на телеге возить. По-человечески советую…

– Сам ты навоз! – глухо, но зло сказал вдруг Дубков.

Насонов отшатнулся. Его холеное лицо пошло пятнами.

– Ну ты, хам!

– Уйди, беляк недобитый. Лучше уйди! – вскипел Андрей. Он каким-то внутренним чутьем угадал, с кем столкнулся.

Стычка эта произошла между ними наедине. Ни тот, ни другой никому о ней не сказал. Однако судьба свела их снова. Когда Дубков закончил курс теоретической подготовки, его определили учлетом именно в ту группу, где инструктором был Насонов.

Фамилии названного учителя Андрей еще не знал. Ему сказали, в какой кабинет идти, он и явился. Зато Насонов был взбешен. Багровея, сорвался на крик:

– Пошел прочь, лапоть!

Андрей кинулся к Лихареву. Выслушав его, Иван Федорович озадаченно покачал головой:

– Да, Андрюха, закавыка. Безусловно, тип этот – чужак. Да, понимаешь, летчик он сильный. Знает себе цену, вот и выкобенивается. Ну да ладно. Это самое, идем к нему…

И опять Дубков подивился характеру бывшего поручика. Полчаса назад он грубо выгнал его из кабинета, а теперь, с Лихаревым, встретил так, будто ничего особенного между ними и не произошло. Церемонно поклонился, даже руку подал. Рука у него была нерабочая, мягкая, взгляд насмешливый, наглый.

– Прошу вас, прошу. Садитесь, пожалуйста…

На столе перед ним лежал раскрытый английский журнал «Аэроплэн». Некоторые строки в тексте были подчеркнуты синим карандашом.

– Вы видели, что здесь пишет мистер Грей? – спросил Насонов, как будто Лихарев и Дубков зашли к нему для приятной дружеской беседы. Ткнул пальцем в середину страницы: – Вот… «Хотя имеется, бесспорно, некоторое число русских, которые могут сделаться превосходными летчиками, но большинство из них совершенно неспособно…»

– Вы неточно переводите, Константин Юрьевич, – перебил Лихарев. – Там сказано, что большинство русских неспособно содержать в исправности такую это… сложную технику, какой является авиационная.

– О, мне нравится ваша осведомленность. Положительно нравится. – Насонов натянуто улыбнулся, но тут же торопливо опустил глаза. Только напрасно он делал вид, что повторно читает текст: его аккуратно зачесанный пробор порозовел, выдавая смущение. – Да, действительно. Выходит, начинаю хромать в английском. Хотя стойте, можно понять и так.

– Извиняюсь, Константин Юрьевич, но вы знаете, что не так, – жестко перебил Лихарев. – Не мне вам рассказывать, как работают наши инженеры и механики. И потом это – «Илья Муромец». Махина! Четыре мотора, да. Таких тяжелых бомбардировщиков пока еще за границей нет. Ни в одной стране. А у нас есть. Вот. Нашим конструктором создан, русским. Да!

– Согласен, – кивнул Насонов. – Безоговорочно согласен. Но зато летчики высокого класса у нас наперечет.

– Будут и летчики, – уже спокойнее возразил Иван Федорович. Помолчав, уверенно добавил: – Будут.

– Сомневаюсь. Вы, большевики, подчас наивны. До чего доходит – даже здесь, в авиашколе, основной дисциплиной вводите марксизм. У меня на сей счет мнение несколько иное. По «Капиталу» летать не научишься.

– Неостроумно, – рассердился красвоенлет. – Вы намекаете: «Я не марксист, а летчик первоклассный». Но это тот же Грей. А вот ответ вашему Грею по-русски. – Лихарев достал из кармана газету, развернул, громко прочитал: – «Пришла пора строить и учиться. Будет у нас такой воздушный флот, что изумленные Европа и Америка ахнут перед чудом лапотной России в небесах».

– От одних благих намерений крылья не вырастут, – холодно бросил Насонов.

– Ладно, к черту светские разговоры! – теряя терпение, нахмурился Лихарев. – Объясните, почему вы гоните Дубкова.

Андрей до сих пор сидел молча, смотрел, потупясь, в одну точку. От напряжения у него вспотели ладони. Он потянулся было вытереть их о штаны, но, заметив, как презрительно, брезгливо скривил губы Насонов, со злостью сжал кулаки.

Услышав свою фамилию, учлет с вызовом вскинул голову. Его взгляд вонзился в Насонова, как кинжал.

Однако тот и бровью не повел. Отвечал рассудительно, с подчеркнутой невозмутимостью. Чего уж тут дипломатию разводить – он понял, сразу понял причину данного визита. Для Ивана Федоровича, конечно же, не секрет, что его протеже вел себя по меньшей мере бестактно. Впрочем, бог ему судья, молодой еще. Да и не в этом суть. Всем давно известно, каких людей инструктор Насонов подбирает в свою группу. А разве приемная комиссия придерживается иных принципов? Нет, пока точно таких же. Сколько было желающих? Около четырехсот. А сколько принято? Двадцать пять. Ну, а сей юноша прошел явно по ошибке. Он до недавнего времени, надо полагать, не только летательного аппарата – даже автомобиля вблизи не видел. И насчет грамотешки у него…

– Константин Юрьевич, – прищурясь, будто собираясь улыбнуться, сказал Лихарев. – У меня это… тоже всего три класса. Вот и все образование.

– Вполне допускаю, что вы – талантливый самородок, – отозвался Насонов. – Но нельзя же считать самородком каждого встречного.

Сдерживая раздражение, которое в нем вызывал этот холеный щеголь, красвоенлет встал:

– Ну что же… Тогда Дубкова возьму я.

Ответа Насонова Андрей не слышал. Его душила обида. Он, не прощаясь, первым шагнул за порог.

Лихарев догнал ученика уже во дворе. Долго шел молча. Потом негромко спросил:

– Ты чего?

– Чего, чего! – со злостью обернулся Дубков. – Такие вот гады батьку моего расстреляли. А с ними цацкаются. До каких пор? По какому такому праву?

– Но, но! – Иван Федорович от неожиданности даже остановился. – Ты говори, да не того… Не того… Нельзя же всех под одну гребенку. Да ты погодь, погодь! – Он повысил голос: – Постой, если зову!

Андрей опустил голову, чтобы Лихарев не видел его слез. Тот все понял и, догнав, заговорил более сдержанно:

– Ежели хочешь знать, я тоже от ихнего брата натерпелся. И насчет этого типа к комиссару ходил. Вот. А он что? Революционную дисциплину соблюдать надо, вот что.

Дубков совсем по-мальчишески, кулаком вытер мокрые глаза. Со всхлипом вздохнул. А Лихарев, утешая его, бодро добавил:

– Не вешай носа, Андрюха-горюха. Ты будешь летать. Видишь лозунг? То-то…

Они подходили к ангару. Там, над воротами, висело большое кумачовое полотнище. На нем аршинными буквами было написано: «Трудовой народ, строй воздушный флот!»

С того дня минуло ровно три недели. За это время Андрей успел сделать десять рулежек, причем две последние – самостоятельно. Теперь ему можно было переходить ко второму этапу обучения – совершить три ознакомительных полета. Два из них выполнялись по кругу над аэродромом, третий – в зону, где инструктор демонстрировал мелкие, «тарелочкой», развороты вправо и влево. Лишь после этого ученика допускали к вывозной программе.

Летали в школе только ранним утром, когда воздух был спокоен. На аэродром авиаторы выходили затемно. Днем, когда пригревало солнце, начиналась рема, или, проще говоря, болтанка, напоминающая сильную морскую качку.

Не менее опасным был порывистый ветер. Он иногда опрокидывал летательные аппараты в момент приземления.

Сегодня день обещал быть тихим. Полосатый палец матерчатого ветроуказателя, укрепленный на высоком столбе, висел совершенно неподвижно. Ни единый листок не шевелился и на кустах, окаймляющих летное поле.

И все-таки Андрей, ожидая приобщения к таинству полета, не мог унять беспокойства. Наверно, очень это мудреное дело – летать. Вон в группе Насонова уже два учлета подали рапорты об уходе из авиации «за отсутствием летных данных». Всем, конечно, хорошо понятно, под чью диктовку написали они такие слова, но не исключалось, что парни действительно оказались неспособными.

«Может, и я не гожусь в летчики, кто знает», – с тревогой думал Дубков.

– Чего пригорюнился, Андрей-воробей? – прервал размышления учлета голос Лихарева. – Ждешь, что опять пошлю на ангар? Нет, нынче твоя очередь лететь первому. Давай в самолет!

Дубков растерянно замигал, хотел что-то спросить и не вымолвил ни слова: от волнения у него язык точно прилип к зубам. А в следующую секунду он почти бегом спешил к машине.

Аэроплан у них был старенький. Его крылья пестрели разноцветными заплатками, на гондоле краска выцвела, потрескалась и местами облупилась. Металлические расчалки между плоскостями, спицы колес казались рябыми от налета ржавчины. Но не зря механик и моторист со своими помощниками буквально сутками напролет возились возле летательного аппарата. Тендеры тросов были аккуратно законтрены проволокой, шарниры щедро смазаны маслом, а стеклянный козырек надраен до зеркального блеска.

На центроплане, как половик на крыльце, лежал разостланный механиком брезент. Дубков старательно вытер о него мокрые от росы сапоги и лишь после этого занял место ученика. Лихарев сел в переднюю кабину. Обернувшись, предупредил:

– Рули не трогать!

В пилотском шлеме лицо инструктора было незнакомо-чужим и сердитым, непривычно большим казался его нос. Ни дать ни взять клюв насторожившейся птицы. И вообще, что-то гордое, птичье сквозило сейчас в каждом движении, во всем облике этого немолодого грузного мужчины. Вот он быстрым, цепким взглядом окинул ровное как стол поле аэродрома, убедился, что оно свободно, и поднял руку.

Механик и моторист, толкнув пропеллер, тотчас отскочили в сторону, Лихарев дал газ. Самолет затрепетал, задребезжал, рванулся вперед и помчался, набирая скорость, как телега с крутой горы.

Сто лошадиных сил было в моторе. Сто лошадей рванули и понесли эту крылатую телегу. Целый табун. Земля и небо гудели от цокота его стальных копыт.

Неожиданно зеленое поле куда-то провалилось. Ангары, дома, высокие деревья начали на глазах уменьшаться в размерах, потом совсем исчезли из виду. Перед глазами дыбилось оглушающее синее небо, и Андрея поразило странное ощущение пустоты. Он похолодел и судорожно вцепился руками в кресло, совершенно позабыв о том, что его ноги и плечи туго охвачены привязными ремнями.

Вокруг бушевал настоящий ураган. С шелестом обдувая стеклянный козырек, между крыльями свистел ветер. От его злого напора хлипко вибрировали металлические растяжки. Они были пугающе тонкими – того и гляди порвутся. Но аэроплан летел, и учлет, постепенно осмелев, выглянул из кабины.

У него захватило дух. Вот это да! В мягком утреннем свете вокруг без конца и без края разметнулась туманно-зеленая гладь. Там, наверно, только что прошла беззаботная спросонок невеста. Она обронила на росистом лугу голубую ленту, и эта лента стала рекой. К берегу, по склону холма, лениво, словно на водопой, брели крытые соломой хаты. На усадьбах размыто белели цветущие сады.

Чуть поодаль виднелась вторая деревня, за ней – еще одна. Между ними, на взгорке, стояла четырехкрылая ветряная мельница. По черным, недавно распаханным полям были разбросаны купы деревьев. В стороне, точно выточенная из рафинада, одиноко и важно возвышалась колокольня церкви с позолоченным куполом. А впереди, куда, петляя, убегала узкая полоска серой дороги, над необозримым, сверкающим пространством широко раскидывала свои прозрачные крылья алая заря. Аэроплан невесомо плыл в заголубевшем небе, и все было похоже на сказку.

– Ну как? – оглянулся инструктор.

Учлет не знал, что и сказать. Он не находил слов, которыми можно было бы передать охватившие его чувства, и сидел как в счастливом полусне.

– Видал красотищу? – громче выкрикнул Лихарев. – Это она – Россия, земля наша. Гляди, Андрей, гляди…

Переговорное устройство на самолете представляло собой обыкновенный резиновый шланг с раструбом на одном конце и с жестяным «ухом» на другом. Поэтому Дубков не разобрал последних слов. «Лети, Андрей, лети», – послышалось ему, и он обрадованно спросил:

– Разрешите взять рули?

– О! – засмеялся красвоенлет. – Герой! Но погодь, браток, погодь. Всему свое время…

Пять минут промелькнули, как одна. Круг был сделан, и аппарат пошел на снижение. «Мало, – с сожалением подумал учлет. – Еще бы немножко». Но что это? У посадочного знака, выложенного на аэродроме в виде буквы «Т», правое полотнище загнуто, и финишер, высоко подняв руку, вместо белого флажка держит красный. Посадка запрещена: неисправно правое колесо шасси.

У Дубкова тревожно екнуло сердце. Что же теперь будет?

Неуютным, холодным показалось небо. Озираясь, учлет повернул голову и увидел, что концы плоскостей дрожат, будто машина испытывает приступ смертельного страха.

А Лихарев уже уводил аэроплан от земли. Он знал, что при посадке с поврежденным колесом, как ни осторожничай, не избежать аварии. Тогда его ученики останутся «безлошадными».

Почему-то вспомнилось – этого слова не любит Насонов. Ворчит: «Темная деревенщина тащит свои грубые понятия даже в авиацию. Вот до чего дошло – летательный аппарат сравнивают с захудалой клячей».

Нет, Константин Юрьевич, за таким выражением стоит нечто большее. Голодом, кабалой у богачей оборачивалась для бедного крестьянина потеря единственного коня. Учлетам так же тяжело остаться без самолета. Катастрофа разом отодвигает на неопределенное время их летную практику. В школе пока что каждый аэроплан на счету.

И парнишку жаль. Убиться они не должны, но страху натерпится при поломке – факт. Вряд ли он тогда станет летчиком.

Красвоенлет оглянулся. Лицо Дубкова было по-детски растерянным, бледным. Понятно: не ожидал, что придется так скоро, в первом же полете, столкнуться с опасностью.

Но что же все-таки произошло? При старте грубых толчков не было, отделилась машина от земли без удара. Загадка!

Высота – тысяча метров. Лихарев плавно перевел аппарат в режим горизонтального полета и приказал Дубкову:

– Возьми управление!

Учлет не понял. Он только что просил рули, но ему не дали, а теперь… Или, может, они пойдут на посадку, когда выработают горючее? Аэроплан станет легче и не загорится при аварии. Но неужели сейчас Лихарев будет учить его пилотировать?

– Веди самолет, – повторил инструктор. – Чего же ты?

Андрей поставил ногти на педали, взял ручку. В первый момент машина продолжала идти по прямой, и это несколько ободрило учлета. Но едва он шелохнулся в своем кресле, как аппарат начал валиться влево. Дубков тотчас подал ручку вправо, однако аэроплан не выровнялся, а рывком наклонился вправо. Потом испуганному ученику показалось, что его подхватили и понесли, швыряя из стороны в сторону, разбушевавшиеся волны. В отчаянии он бросил рули.

– Да не надо его это… дергать. Я же объяснял – плавнее, легче. Смотри! – Инструктор вывел аппарат из крена и снова заставил взять рули. – Не бойся, пробуй. Во…

Так повторялось несколько раз, и у Дубнова стало что-то получаться. Во всяком случае машина подчинилась ему. Вернее, она притворилась покорной, потому что временами пыталась незаметно задрать нос. Однако Андрей был настороже, на хитрость отвечал хитростью. Он легонько, будто украдкой, подавал ручку от себя, и самолет послушно опускал стрекочущий мотор к черте горизонта.

Сосредоточившись, учлет забыл обо всем, кроме необходимости осторожно, соразмерно поведению аэроплана, двигать рулями. Он забыл даже о Лихареве и очень удивился, услышав доносившиеся из передней кабины непонятные звуки. А когда напряг слух, удивился еще больше: Иван Федорович пел! Руки инструктора, одетые в черные кожаные перчатки-краги, лежали на бортах, а он весело распевал про удалого Хаз-Булата и его молодую жену.

«Да он же отпустил рули. Совсем отпустил!» – ликующе подумал Дубков. И как бы подтверждая его мысли, раздался голос Лихарева:

– Хорошо, Андрей, хорошо! Видишь впереди церковь? Держи направление на этот божий храм. Может, и не совсем тот ориентир, зато приметный.

Он помолчал, наблюдая за действиями учлета, и опять затянул свою песню, словно сидел не в раскачивающемся аэроплане, а за праздничным столом. И ничего не было ему жалко – ни золотой казны, ни коня, ни кинжала, ни винтовки, – только бы заполучить у Хаз-Булата жену.

Шутливый тон Лихарева, его бесшабашная песня совершенно успокоили Андрея. В нем пробуждалась какая-то незнакомая сила. Он видел, что ведет самолет уже довольно сносно, и верил, что сумеет вести еще лучше.

– А ты, я вижу, парень с головой. Цепкий, – похвалил инструктор.

Учлету так приятно было от этих слов, что до него не сразу дошел смысл следующих:

– Ну, так вот… это… Держи по горизонту. А я сейчас вылезу, гляну, что там.

И прежде чем Дубков успел открыть рот, Лихарев уже был на плоскости.

Аппарат качнулся. Андрей побледнел. Что, если… Ведь парашютов у них нет. И он крикнул:

– Я полезу! Лучше я!

Крепко держась за борт, инструктор шагнул к кабине учлета, ласково склонился к нему:

– Видишь – сам летишь. Сам! Вот и держи. Вот так, вот так.

Он дотянулся до ручки и показал как: безо всякого усилия, двумя пальцами. Проще простого. Проще пареной репы. А ногами шуровать не надо. Следи, чтобы педали стояли нейтрально, без перекоса, и все.

– Понял?

Дубков, покорясь, молча кивнул головой. Ладно, мол, попробую. Постараюсь. А Лихарев цепко ухватился правой рукой за расчалку между плоскостями биплана, присев, лег на крыло и подтянулся к его передней кромке. Потом заглянул вниз, выругался сквозь зубы и полез назад.

– Там патрубок в спицах, черт бы его побрал. Наверно, оторвался от мотора на взлете. Попробуем вытряхнуть, а?

Радуясь тому, что инструктор вернулся в кабину, Андрей был согласен на все что угодно. Но не успел он опомниться, как машина вдруг завертелась сначала в одну сторону, затем в другую, перевернулась через крыло и устремилась вниз. Учлета то вжимало в кресло, то выдирало из него, и он повисал на ремнях. Земля и небо то и дело менялись местами. Дубнову казалось, будто его мотает на гигантских качелях. Наконец бешеный рев мотора снова стал ровным, ритмичным, и Лихарев весело прокричал:

– Ну как?

Учлет еще не перевел дыхания, но постарался улыбнуться. Он догадался, что инструктор выполнял высший пилотаж. Крутил, наверно, и бочку и «мертвую петлю». Мертвую! Да, не зря ее так называют, не зря.

– А теперь подержи в горизонте еще чуток, – продолжал между тем Лихарев. – Надо посмотреть, чего мы добились.

– Нет! Нет! Теперь я! Я! – торопливо закричал учлет.

Неуправляемый аэроплан повело вбок. Инструктор прищурился, будто собирался улыбнуться, и показал Дубнову кулак. Андрей схватил ручку, потянул на себя. Получилось. Не могло не получиться. Он умеет править. А ежели умеет, значит, должен. Теперь уже недолго. Немножко. Самую малость. Чуток.

Надеясь, что все закончится быстро, он ошибался. Вернее, они ошибались вдвоем, вместе с Лихаревым. Когда Лихарев заглянул под плоскость вторично, то увидел, что злополучный патрубок по-прежнему торчит в спицах.

Вот тут и произошло самое страшное. Загораясь отчаянной отвагой, красвоенлет еще раз погрозил ученику кулаком: «Смотри держи, чертяка!»-и… полез под крыло, на шасси.

Андрей чуть было не заорал. Спохватился, сжал зубы. Сообразил: испортит все.

От испуга он опять плохо управлял самолетом. Машина шла как-то боком, левым крылом вперед, покачивалась и постепенно забирала вправо. В кабину вместе с холодным ветром летели брызги касторки, которую использовали для смазки мотора.

Сердце снова сжало леденящее ощущение пустоты. Андрей почувствовал себя беспомощным кукушонком, очутившимся в чужом гнезде на вершине высокого шатающегося дерева. Он не мог не смотреть туда, где копошился Лихарев, но ему был виден лишь пропеллер.

Все сильнее хлестала касторка. Ее капли стали горячими, несли с собой едкий запах гари. Выбираясь из кабины, инструктор двинул рычаг газа вперед до упора. Он сделал это для того, чтобы зазевавшийся ученик не потерял скорости. Но, работая на полных оборотах, старенький мотор начал перегреваться, тянул все слабее и слабее…

Машина повиновалась Дубкову, но туго. Она явно устала. Она хотела на землю. Глупая самодельная стрекоза не понимала, что без умелого хозяина от нее при посадке останутся одни щепки.

Пропеллер яростно рассекал воздух. В его прозрачном нимбе дробились лучи выкатившегося из-за горизонта ослепительно яркого солнца. Наверно, от этого на глаза учлета набежали слезы. Он не смахивал их, сосредоточив всю свою волю на управлении самолетом. В возбужденном мозгу застряла одна мысль: «Где же Лихарев?!»

Долго, ужасно долго инструктор не появлялся на плоскости. Неужели упал? Боже, только не это!

Нет, вот он – живой. Перевалился через кромку крыла туловищем и замер. Стремительный воздушный поток подгибал под плоскость его ноги, прожигал тело холодом. Казалось, он вот-вот не выдержит, сорвется. Вцепившись в расчалку, Лихарев все же подтянулся, выполз на центроплан и добрался до своей кабины.

Лишь теперь Андрей провел рукой по лицу, мокрому от слез и пота. Учлет хотел еще спросить у инструктора, сумел ли он вытащить из спиц патрубок, но почему-то не решился.

А Лихарев не оборачивался к нему. Взяв рули, он сбавил обороты, чтобы охладить перегретый мотор, сделал разворот и повел машину к аэродрому.

На аэродроме их ждали целой толпой. Оказывается, когда они ушли в зону, полеты были прекращены. Авиаторы молча следили за одиноко гудящей машиной. Воздух был чистым, и все хорошо видели, как Лихарев ползал по крылу и спускался на шасси.

Едва пропеллер возвратившегося аэроплана оборвал свое вращение, как сильные руки друзей вытащили Лихарева из кабины и подбросили вверх. Летчика качали. А он, смеясь, отбивался и просил:

– Пустите, черти, уроните.

Рядом над группой механиков и мотористов косо взлетал растерянный учлет. Один только Насонов стоял в стороне.

А над землей ярко голубело широко распахнутое небо. Лишь одно белое облачко плыло в вышине. Но оно еще больше оттеняло небесную голубизну.