Текст книги "Путь Грифона"

Автор книги: Сергей Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ишь ты! А кто ты такой, чтоб я с тобой делился и своих кончал? Да и что делить-то? Разговор пока ни о чём.

Соткин знал, с кем имеет дело, как доподлинно знал и то, что Водяной, по воровской своей профессии, ещё больше, чем бывший офицер Никонов, подвержен загадочной для него самого болезни, именуемой «золотой лихорадкой».

– Я тебе, Водяной, небольшой задаток принёс. И своим покажи, что им искать надо, и сам посмотри товар лицом, – сказал он и выложил из кармана на стол красивый орден – крест из золота и малахита на зелёно-белой орденской ленточке.

– Вона как, – изумлённо впился глазами в орден уголовник.

Соткину даже показалось, что только что водянистые, бесцветные глаза Водяного в секунду приобрели какой-то зеленоватый, малахитовый блеск.

– Всё, – подвёл итог разговору Соткин, – послезавтра с утра эту экспедицию отправляем.

Точно так, как поручику, заболевшему лихорадкой, Водяному теперь тоже было всё равно, что и как делать. Лишь бы в руках оказалось золото. Как можно больше золота. Болезнь – одним словом. Доподлинно не известно, с этого времени или с другого, но целые десятилетия потом в недрах ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ и ФСБ гуляла и продолжает гулять ориентировка, представляющая из себя выписку из постановления Совета министров, ещё доколчаковского, правительства Сибири: «Первой степени Крест золотой, большой, в который с лицевой стороны вделан малахитовый крест меньшего размера таким образом, чтобы по краям последнего была видна золотая оправа. Толщина малахитового креста постепенно к концам уменьшается. Ширина креста как золотого, так и малахитового к концам постепенно суживается. В середине лицевой стороны малахитового креста золотая накладная дата “1918”».

Сохранилось также описание звезды ордена: «Носится через правое плечо на ленте шириною в два с четвертью вершка о двух полосах, из коих одна белая, другая зеленая, со звездой на левой стороне груди. Звезда восьмиугольная, кованая, серебряная, позолоченная, причем средние вертикальные и горизонтальные лучи длиннее прочих. Вертикальные и горизонтальные лучи звезды блестящие и украшены каждый пятью хризолитами. Прочие лучи матовые. В середине звезды плоское поле, в котором поставлен малахитовый в золотой оправе крест, доходящий до краев поля. В середине креста золотая накладная дата “1918”».

Разговор с Никоновым был чуть искривлённым, но почти зеркальным отражением разговора с Водяным:

– Уголовников сразу кончать, как раскопаете ценности и опять окажетесь на воде. Встречать вас в Томске буду я. Жду через месяц каждый день, под вечер. Если что-то не совпадёт, то адрес вы теперь знаете. Приходите сюда. По городу ни под каким предлогом не шлындать. Как говорят наши нынешние компаньоны, «заметут одним махом».

Последний, неожиданный, штрих задуманной операции насторожил, но потом и обрадовал Соткина. Когда он на другой день после отплытия «старателей» сам собирался на север и как полномочный представитель заготовительной конторы приобретал пассажирский и багажный билеты на пароход, увидел на берегу небольшой катер и группу чекистов, которые спешно грузили на судно амуницию и припасы. «Ай да Водяной! Так ты и в чекистских рядах свой человек! Значит – стучим… Ну не дурак ли?! Дурак», – убеждённо решил Александр Александрович, наблюдая за погрузкой.

Никакого точного расположения закладки Соткин Никонову, конечно, не указал. Отправил людей на очередное взаимное истребление и погибель.

Сибирскую дружину генерала Пепеляева современник справедливо назвал «аргонавтами белой мечты». Сама идея этой экспедиции родилась буквально от безысходности. Жадно ловя любые вести из России, слухи о начавшемся антибольшевистском восстании в Якутии, белогвардейская эмиграция в Китае восприняла как призыв «К оружию!».

Не буду утруждать читателя всеми перипетиями организации и подготовки десанта. Сообщу только, что операция началась в сентябре 1922 года с выходом из бухты Владивостока двух пароходов с добровольцами. Через одиннадцать месяцев, летом 1923 года, в порту Аян, военные действия закончились сдачей оружия и полной капитуляцией белогвардейской дружины. Тщетность усилий и фактическая безрезультатность неудавшейся вылазки мало интересна. Разве только тем, что сами военные действия были характерны для заключительного этапа Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке.

В это время с полей крупных сражений вооружённое противостояние переместилось в леса, изредка вырываясь из таёжной чащи в деревни, посёлки, иногда в уездные центры. Запала и сил для захвата губернских городов, для овладения центрами промышленности у повстанцев не хватало. Как не хватало сил и у новой власти сразу и одновременно покончить со всяким недовольством. И такой немаловажный штрих: по всей Сибири точно так, как против Колчака, бывшие красные партизаны теперь часто партизанили против советской власти. И единственно, что отличало от этих партизан дружину Пепеляева, – это то, что мечты они действительно имели белогвардейские, и то, что на их плечах были погоны.

А ещё было любопытным, что воинские обращения в дружине начинались не старорежимными «ваше превосходительство» или «ваше благородие», а неожиданным словом «брат». Можно было постоянно слышать «брат генерал», «брат подполковник», «брат поручик» и «брат солдат».

На помощь красным после жестокой, морозной зимы из Владивостока, где в очередной раз сменилась власть, пришла подмога. После череды боёв стало очевидно, что Сибирская дружина генерала Пепеляева обречена.

Лица и красного командира Вострецова, и белогвардейского генерала Пепеляева были одинаково опухшими от многочисленных укусов комаров и мошки. Гнусу было решительно всё равно, кто перед ними – красные или белые. Тёмные, несмываемые пятна дёгтя одинаково испачкали гимнастёрки обоих военачальников. Дёготь на одежде ненадолго отпугивал насекомых. Но смываемый потоками пота, непроизвольно стираемый руками, он достаточно быстро прекращал своё действие, попадал на ладони рук, затем понапрасну обжигал и без того израненную кожу лица, чем только обострял зуд от укусов.

Июль в тех местах месяц беспредельного господства воздушных паразитов. Воздух был заполнен миллиардами крылатых жалящих и кусающих насекомых, мешающих даже дышать. Кроме мошки и комаров, в это время года пик активности ещё и слепней, и обычных мух. От постоянного, непрекращающегося жужжания у людей в таких условиях начинаются слуховые галлюцинации. А ещё невозможно принимать пищу, без того чтобы не съесть два-три десятка комаров, налетевших в суп или кашу. С непривычки их сначала выбрасывают из тарелки, но уже через неделю такого мучения поедают вместе с пищей. Иначе можно просто месяц оставаться голодным. А голод, как известно, не тётка…

– Вы что же, серьёзно намеревались отправиться в кунгасах на Сахалин? – спросил Пепеляева начальник красного экспедиционного отряда Степан Вострецов, кивнув на груду свежеструганых лодочных вёсел в углу просторной комнаты.

– Намерения сдаваться вам я не имел, – ответил Анатолий Николаевич.

– Принимайте правильное решение, генерал. Принимайте. Я к вам потому и пришёл один, чтобы избежать лишней крови. Надеюсь, это вы поняли?

– Я знаю, что вы человек бесстрашный.

– Не в бесстрашии дело, Анатолий Николаевич. Когда с наше повоюешь, начинаешь понимать, что личное мужество – это ничто рядом с десятками и сотнями загубленных жизней. Потом, я тоже совсем не в восторге от того, как развивалась наша революция. Но народ свой выбор сделал.

– Вы просто народ обманули и продолжаете его обманывать.

– Возможно. Но вера людей в наше дело обязывает нас слушать и слышать свой народ. Значит, мы скажем ему и правду. А вот кто мешал слушать свой народ вам и вашему царю-батюшке? Или не понятно было, что война с немцами всем осточертела? Или вы тоже считаете, что революцию у нас сделали немцы с евреями?

– Оставим это. Что нас ждёт в случае сложения оружия?

– Суд. Я думаю, добровольную сдачу он учтёт.

– Как ваш суд что-то учитывает, мне известно.

– Вам ничего не известно. Вы, как выясняется, даже не знали, что уже полгода как существует Союз Советских Социалистических Республик. Вы здесь, в прямом смысле слова, одичали. Вот, что они у вас такое делают? – спросил Вострецов, разглядывая через мутные стёкла окна большой костёр во дворе, рядом с которым были разбросаны куски бересты, а вокруг, точно в ритуальном танце дикарей, двигались двое неопрятных добровольцев.

– Дёготь вытапливают, – обыденно ответил Пепеляев.

– Как это? Никогда не видел.

– Костёр – это только видимая часть процесса. Самое важное происходит в земле. В яму ставится металлическое ведро. Сверху водружается железная бочка с небольшим отверстием в дне. В бочку плотно забивается береста. Всё это накрывается крышкой. Присыпается землёй. Сверху разводится костёр. Береста томится, выделяется деготь, который по капельке стекает в ведро, – объяснил Пепеляев.

– Так сказать, готовится ваша ложка дёгтя в нашу бочку мёда, – пошутил Вострецов.

– Позаботьтесь лучше о своих воротах в светлое будущее. Думаю, вам их ещё не раз придётся от дёгтя оттирать, – неожиданно даже для самого себя едко заметил в ответ Анатолий Николаевич.

– Я прощаюсь с вами. Совещайтесь. Принимайте решение. Завтра утром в десять ноль-ноль буду принимать капитуляцию вашего батальона, – стал прощаться с генералом Вострецов.

Прямое напоминание о малочисленности его дружины больно кольнуло самолюбие генерал-лейтенанта Пепеляева. Было в этом упоминании и нечто символическое. Последняя его должность в старой армии была «начальник батальона». После командования целыми армиями под его началом опять оказался батальон. Причём батальон не полного состава.

– Свои погоны и ордена, если желаете, можете не снимать, – продолжал Вострецов. – По-хорошему, Анатолий Николаевич, им место в музее. Вы, по всему видать, последний белый командующий и последний белый генерал на территории СССР. Можно сказать, историческая личность – не нам чета.

Вскоре на многие годы оба они исчезнут из истории. Наверное, для того, чтобы появиться в ней вновь и своими судьбами хоть что-то объяснить потомкам о непростом, кровавом времени, в котором они всё же оставались людьми. И бывший прапорщик Вострецов, в разное время награждённый тремя Георгиевскими крестами и четырьмя орденами Красного Знамени, и генерал Пепеляев – тоже кавалер, обладатель золотого оружия за храбрость. О судьбе орденов и наградного оружия Анатолия Николаевича автору ничего доподлинно не известно. Возможно, они и вовсе были оставлены генералом в Харбине.

Вострецов даже не предполагал, насколько он был прав, когда объявил Анатолию Николаевичу Пепеляеву, что он историческая личность. Судьбе было угодно сделать так, чтобы именно Сибирская добровольческая дружина под командованием генерал-лейтенанта Пепеляева действительно оказалась последним крупным белогвардейским формированием на территории СССР. На долгие годы этот факт был большим историческим неудобством и хронологическим казусом, ставившим под сомнение саму официальную дату окончания Гражданской войны. Тридцатого декабря тысяча девятьсот двадцать второго года Первым съездом советов был утверждён договор о создании Союза Советских Социалистических республик. Сам факт воссоздания государства почти в прежних границах не предполагал продолжения гражданской войны на его территории. И на долгие годы отечественные историки датировали окончание Гражданской войны декабрём 1922 года. Но только через полгода, в двадцатых числах июня, года двадцать третьего, последний крупный белогвардейский отряд под командой Пепеляева сложил оружие.

Указывать точные даты гражданских столкновений – дело не благодарное. Гражданские войны могут продолжаться не одно десятилетие, меняя формы, методы и способы противостояния. Подобно пожару в глубине торфяника, они могут едва заметно тлеть и едва заметно гореть годами, готовые в любой момент вырваться на поверхность и в одночасье захватить в свои испепеляющие объятия молодой лес. И первые большевики как никто другой это знали. Соотношение понятий пространства и времени всегда было сложным для человеческого восприятия и понимания. Двадцатые, а вслед за ними тридцатые годы, не успев закончиться, превращались в некое ощущение в человеческой памяти, переставая быть и временем и пространством как таковым. Два десятилетия русской истории XX века, казалось, потеряли внутреннюю хронологию и быстро превратились в нарицательные – «двадцатые» и «тридцатые»… Послереволюционные и предвоенные годы… Было любопытно поинтересоваться, кто и чем занимался в летние месяцы 1923 года из других героев этого повествования.

Шестнадцатилетний пограничник и активный участник Гражданской войны Павел Судоплатов был направлен на комсомольскую работу, чтоб через два года снова вернуться из комсомола в систему ОГПУ.

Командир Бузулукского конного полка Георгий Жуков летом готовился к учениям. С блеском их провёл. В финале показательно продемонстрировал элементы «немого учения» лично, отдавая команды исключительно шашкой. Выполнив череду построений, движений, заходов, поворотов, остановок и равнений, кавалерийский полк Жукова по той же немой команде шашкой развернулся в лаву и с шашками наголо, с громогласным «ура!» «атаковал» пригорок, на котором находился командир дивизии Г.Д. Гай.

– Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! – с сильным кавказским акцентом, подняв руки вверх закричал комдив, затем, подъехав к Жукову, добавил: – Спасибо, большое спасибо.

Об этом времени через годы Георгий Константинович отзовётся такими словами: «Командир части, который хорошо освоил систему управления полком и способен обеспечить его постоянную боевую готовность, всегда будет передовым военачальником на всех последующих ступенях командования, как в мирное, так и в военное время».

Прибыв в Сургут, Соткин застал рыбачий посёлок напуганным и перевозбуждённым. Все говорили, что в тайге несколько дней тому назад чекисты уничтожили банду. Рассказывали, что среди чекистов тоже большие потери. Едва высадившись с парохода, Александр Александрович отправился в таёжную чащу. На подходе к известному ему месту его встретил громогласный медвежий рёв и страшный, специфический запах… Насколько знакомый, настолько ненавистный и пугающий, знакомый каждому фронтовику густой трупный запах. Не желавший встречаться с медведем и лишний раз вдыхать запах разложения, Соткин отправился к остякам, где без труда узнал детали происшествия.

– Семь человек пришли, – угощаясь привезённым Соткиным табаком, рассказывал пожилой хант, – землю копать стали. Ещё двенадцать человек пришли. Стрелять стали. Тех, которые первыми пришли, – всех убили. Из тайги пять человек ушли. Два целых. Трое раненых. Ружья брать будешь?

– Оставьте себе, – великодушно разрешил бывший капитан.

Одна странная томская семья не могла обустроить свою жизнь соразмерно новому послевоенному времени. Вопрос пропитания здесь не стоял так остро, как у большинства населения, – чекистского пайка и денежного довольствия Павла Железнова, которое постепенно становилось жалованьем, хватало. В этой семье не хватало семейного лада.

– Ты уже все мозги пропил, Павел! Как ты этого не понимаешь! – восклицала Ася.

– Брошу. Ей-богу брошу, Асенька, – в очередной раз, маясь с похмелья, обещал жене Железнов. – Я же сам вижу, что допился до края…

Он уже понял, что пагубная привычка превратилась у него в болезнь. И самое поразительное то, что он с ней смог справиться. Не бывает худа без добра, и за всю свою последующую жизнь он не выпил больше ни единой рюмки спиртного.

Глава 2
Театр уж полон

1943 год. Декабрь. Москва

Был тот самый случай, когда требовалось быстрое взаимодействие разведки и контрразведки. В кабинете начальника Четвёртого управления Судоплатова, как когда-то в начале сорок второго, присутствовали одновременно начальники разведки и контрразведки НКВД П.М. Фитин и П.В. Федотов, сотрудник оперативного управления Генштаба С.Г. Суровцев, заместитель Судоплатова Н.И. Эйтингон и старший лейтенант Пётр Демьянов. Он же «агент» абвера Макс. По документам советской разведки – Гейне.

– Опять, как в известной пьесе Гоголя, тема нашего собрания укладывается в четыре слова, – начал совещание Судоплатов…

– К нам едет ревизор, – подхватил Фитин.

– Так точно, – согласился Судоплатов.

– Немая сцена, – процитировал Фитин гоголевскую ремарку из «Ревизора».

– Пожалуйста, Александр Петрович. Докладывайте, – кивнул Судоплатов Демьянову.

Если сразу после возвращения из школы абвера в начале сорок второго года Демьянов терялся от присутствия высокого начальства, то теперь о нём нельзя было этого сказать. Демьянов-Гейне докладывал лапидарно и уверенно:

– Мои ссылки в радиограммах на источник в нашем Генеральном штабе два года тому назад вызвали стойкий интерес немцев к самому этому источнику. По согласованию с генералом Суровцевым я назвал его имя, – доложил Демьянов.

– Это пришлось сделать по той простой причине, что звание старшего лейтенанта Демьянова изначально не соответствовало уровню секретности сведений, которые мы поставляли немцам, – пояснил Судоплатов Федотову.

– Вот теперь, действительно, немая сцена, – сказал Федотов.

Пётр Васильевич Федотов не знал этой столь важной детали радиоигры, которую столь успешно второй год вели разведывательное управление Фитина и диверсионно-разведывательное управление Судоплатова.

– Продолжайте, – приказал Судоплатов Демьянову.

– Немцы через засланных агентов перепроверили личность генерала Суровцева. Остались довольны его статусом и даже религиозностью. Чтобы катализировать их дальнейшую заинтересованность, было принято решение передать противнику сведения о причастности генерала Суровцева к так называемому золоту Колчака.

– Спасибо, Александр Петрович. А теперь мы послушаем генерала Суровцева, – продолжил Судоплатов.

– Накануне Курской операции, – не вставая с места, заговорил Суровцев, – по согласованию со Ставкой мы отправили немцам настоящие сведения о преднамеренной обороне и о подготовке нашего контрнаступления. Наш расчёт, что эти сведения будут восприняты противником как дезинформация, полностью оправдался. Такой шаг к тому же внёс определённую дезорганизацию в действия неприятеля. А ещё в результате этой рискованной подмены авторитет «немецкого агента» в русском Генеральном штабе, то есть авторитет мой, вырос необычайно. Получилось, что я предрёк грядущее немецкое поражение.

– И у немецких разведчиков возникло желание познакомиться ещё ближе, – подвёл итог Федотов.

– Всё, к сожалению, не так просто и не так ясно, – не согласился Судоплатов. – Сейчас вдруг они стали интересоваться не только разведывательными данными, но и золотом, информацию о котором мы доводили до них крайне осторожно.

– Что из этого следует? – поинтересовался Фитин.

– Думаю, многое, – размышлял вслух Суровцев, – в том числе и то, что в Берлине утратили веру в свою победу. До нынешнего времени они были уверены, что это золото от них и так никуда не уйдёт.

– Вы пока свободны, Александр Петрович, – сказал Демьянову Эйтингон, – подождите меня в моём кабинете. И пригласите в приёмную Брянцеву.

Демьянов встал. Кивнул головой. Чётко повернулся и направился к двери. Вышел. Теперь настоящая, не театральная, немая сцена воцарилась в кабинете начальника Четвёртого управления. Хозяин кабинета и прервал эту паузу спустя полминуты:

– Когда мы решили готовить отдельную дезинформацию для министерства имперской безопасности и для абвера, мы, конечно, предполагали, что это не будет содействовать их дружбе. Но мы и предположить не могли, что утечка информации из ведомства Канариса имеет такие широкие берега и такое западное направление, что уже премьер-министр Великобритании Черчилль в Тегеране, два месяца тому назад, сказал товарищу Сталину о том, что в советском Генеральном штабе действует немецкий агент. Вы понимаете, о ком из присутствующих идёт речь? И это ещё не всё. Самое интересное, что с недавнего времени генералом Суровцевым стало интересоваться английское посольство.

– Вот это номер! – воскликнул Фитин.

– Наум Исаакович, – обратился Судоплатов к Эйтингону, – если подошла Брянцева, пригласите её сюда.

– Есть, – ответил Эйтингон и отправился к двери.

Отсутствие заместителя Судоплатова затягивалось. Наконец входная дверь снова отворилась, в кабинет вошли Эйтингон и Ангелина. Официально уволенная со службы, она была в гражданской одежде. Выглядела изящно и элегантно. Серая строгая юбка, из-под которой выглядывали чёрные сапожки на высоком каблучке, качественной английской шерсти жакет. Под жакетом белоснежная блузка с высоким воротничком, к которому прикасались кончики крупных серёжек. Её высокая причёска была сделана явно в хорошей парикмахерской и у очень дорогого мастера. Если бы не седая прядь волос, наверное, выглядела бы она моложе своих лет. Но именно это сочетание стройной фигуры, красивого молодого лица и седины в волосах делало её совершенно особым образом привлекательной и загадочной.

Аромат экзотичных для военного времени французских духов мягкой волной коснулся обоняния присутствующих мужчин. Шлейф изысканного запаха точно не желал растворяться в атмосфере кабинета.

– Добрый вечер, – окончательно добила Ангелина присутствующих неуставным приветствием.

– Вечер добрый. Вечер добрый, – переводя взгляд то на Ангелину, то на Суровцева, согласился Фитин.

Суровцев поцеловал жену в щечку. Подставил ей стул. Вернулся на прежнее место за столом.

– Докладывайте, – не принимая вольную манеру общения, строго приказал Судоплатов.

– Последние полгода я имела сомнительное удовольствие вести жизнь не достаточно умной генеральской жены, – совсем не по-строевому начала свой доклад Ангелина.

– По данным моей службы, вы неплохо справляетесь с этой ролью, – прокомментировал слова женщины начальник контрразведки Федотов, – доносов на вас скопилось больше чем достаточно для немедленного ареста и приговора.

– Продолжай, – мягко сказал Суровцев.

– Два дня назад на приёме в английском посольстве, – продолжила Ангелина, – ко мне подошёл господин. Назвался Виталием Григорьевичем Серовым. Попросил меня передать мужу письмо.

– Очень интересно, – действительно заинтересовался Фитин.

– Вы знаете такого человека? – в свой черёд спросил Суровцева Федотов.

– Знаком, – был предельно краток Сергей Георгиевич.

– Вы передали письмо? – поинтересовался уже Фитин.

Ангелина отрицательно покачала головой.

– Почему? – не желал успокаиваться Павел Михайлович.

– Мне показалось, что серьёзные намерения таким образом не выстраиваются, – ответила женщина.

– Пётр Васильевич, – обратился Судоплатов к Федотову, – вы, надо полагать, больше нас знаете об этом Серове?

– Не так много, как хотелось бы. Офицер русского императорского флота. Эвакуировался с войсками Врангеля из Крыма. После Гражданской войны мотался по Европе. Во время гражданской войны в Испании воевал на стороне Франко. Добровольцем. По профессии инженер. Прибыл из Англии как консультант по судостроительной промышленности. Всё, пожалуй, – закончил Федотов.

– Не томите, товарищ генерал. В чём тут фокус? – обратился к Суровцеву Фитин.

– Фокус в том, что в Крыму Серов служил в морской контрразведке. А ещё в том фокус, что он ещё в двадцатом году знал, что я имею прямое отношение к золоту Колчака.

Все присутствующие снова молчали. Такой уж выдался вечер. Паузу нарушил Судоплатов:

– Пора поразмышлять вслух.

– Размышлять особенно некогда, – неожиданно заявил обычно молчаливый на совещаниях Эйтингон, – «Лихие» только что сообщили, что немецкий ревизор прибыл. Мало того, назначил генералу, – посмотрел он на Суровцева, – встречу на послезавтра. Ещё и место встречи указал.

– Ну это, извините, наглость какая-то, – не удержался от замечания Федотов.

– Наглость, – согласился Судоплатов.

– Это не наглость. Это похоже на очередную грубую проверку агентуры, почти вызов, – возразил Эйтингон.

В этот раз молчания не последовало. Реакция большинства присутствовавших людей была почти молниеносной, несмотря на то что вопрос был крайне серьёзен, чтобы делать скоропалительные выводы и принимать незрелые решения.

– Эта операция – операция не разведки, – категорично заявил Фитин.

– А я должен напомнить, – в свой черёд заявил контрразведчик Федотов, – что кроме контрразведки, которую возглавляю я, есть ещё и контрразведка СМЕРШ. И возглавляет её, теперь заместитель народного комиссара обороны, уважаемый всеми нами товарищ Абакумов. Я бы не хотел что-то планировать совместно со СМЕРШ. Как и не хотел бы и конфликтовать с ними.

– В таком случае и я должен напомнить, что моё управление не специализируется на задержании шпионов, – высказал своё мнение и Судоплатов.

Взгляды руководителей и подчинённых сошлись на Суровцеве. Сергей Георгиевич не стал брать театральную паузу. Спокойно произнёс:

– А я-то по простоте душевной считал, что нынешние русские разведчики и контрразведчики изжили дореволюционные пороки несогласованности действий…

– Но-но, не забывайтесь, товарищ генерал-лейтенант, – строго предупредил Фитин, – здесь вам не оперативный отдел Генштаба. Хотя ваше мнение мы готовы выслушать.

– Прежде ещё поговорим об англичанах, – спокойно проговорил Суровцев. – Одновременно с бывшим капитаном императорского флота Серовым в английском посольстве объявился ещё один гость из прошлого. Это джентльмен по имени Освальд Райнер.

– Есть такой, – подтвердил слова Сергея Георгиевича Федотов.

– А о нём что мы знаем? – поинтересовался у коллеги Фитин.

– Не много, – отвечал Пётр Васильевич. – Впервые появился у нас в двадцатом году как торговый представитель во Владивостоке, затем в Москве, длительное время работал в Финляндии как корреспондент «Дейли телеграф», по-моему, и сейчас аккредитован у нас как журналист.

– Этот, с позволения сказать журналист, впервые появился в России намного раньше. Ещё до революции. По некоторым документам русской контрразведки проходил под псевдонимом Шестой.

– Что это значит? Поясните? – спросил Судоплатов.

– Осенью шестнадцатого года, после легендарного Брусиловского прорыва, я вернулся с фронта в столицу. Подполковник. Георгиевский кавалер. Адъютант. Правда, возраст подкачал. Был я тогда младше Ангелины. Мне было поручено разобраться в череде скандальных происшествий в Петрограде, связанных с Григорием Распутиным, в которые оказались втянуты военные чины. Скандалы с участием Распутина будоражили общественное мнение и буквально потрясали тогда столицу. Я взялся за дело и начал с того, что изучил полицейские сводки последних месяцев. Выяснил любопытную вещь: получалось, что Распутин устраивал скандалы и занимался непотребством в нескольких местах одновременно. Не было это тайной и для полиции. Как не было у полиции и приказа что-либо предпринимать. Я несколько превысил свои полномочия и инспирировал полицейскую облаву. За вечер и ночь в полицейских участках оказалось несколько человек, называвших себя Григорием Распутиным… Три бородатых мужика из провинции, два загримированных столичных актёра и один бывший каторжанин – растлитель малолетних…

– Я ничего об этом от вас не слышал, – то ли упрекнул, то ли просто констатировал факт Судоплатов.

– Сделал и забыл. Так и тогда было принято…

– И что следует из сей притчи? – спросил Фитин.

– Деньги на свои представления в ресторанах и борделях означенные лицедеи получали от людей, связанных с английским посольством. А также от английского военного представителя Освальда Райнера. Это к вопросу об английском интересе к моей персоне. Мы знакомы с дореволюционных времён. А ещё точно так, как тогда, уверяю вас, нынешние английские дипломаты заинтересованы в кровопролитной войне между русскими и немцами с минимальным участием в этом кровопролитии стороны английской. Тогда как вашему управлению, Павел Михайлович, поставлена задача содействовать скорейшему открытию второго фронта в Европе. Я правильно понимаю ситуацию?

– А почему он Шестой? – спросил Фитин.

– Контрразведка и тогда знала, что, кроме пяти известных всем убийц Распутина, был шестой участник расправы. Это и был Райнер. Отсюда он и Шестой…

– Если не секрет, чем закончилось это дело для вас лично? – поинтересовался знакомый на своём опыте с наказанием за инициативы Эйтингон.

– Выговором по службе и отправкой в отпуск. Я уехал в Сибирь. Там и узнал об убийстве Распутина. И никто тогда не взял на себя смелость сказать, что главным участником и организатором убийства старца был не великий князь Дмитрий Романов, не князь Юсупов и совсем не Пуришкевич, а английский капитан. Мало им было дискредитировать династию. Стоило Распутину серьёзно заговорить при дворе, что нужно прекращать войну с Германией, как его и прихлопнули. Вот такие у нас, с позволения сказать, союзники были тогда и есть сейчас. В этой связи очень логично и появление в Москве осведомлённого о золоте Колчака Серова. Всегда нужно помнить ещё одну аксиому: англичане вполне искренне считают, что если где-то что-то плохо лежит, то это «что-то» принадлежит исключительно им. Думаю, что и американцы, как ближайшие и кровные родственники англичан, в этом вопросе абсолютно такие же бесстыдники.

– Как-то путано вы строите разговор, товарищ генерал-лейтенант. Распутин. Англичане. Золото. Вы, часом, не забыли о немецком ревизоре? – напомнил Фитин.

– Ревизор тоже интересуется золотом Колчака, – напомнил Эйтингон.

– Не тяните кота за хвост. Что из всего этого следует? – начинал уже злиться Фитин.

– Я повторюсь: из этого как минимум следует, что немцы теперь не рассчитывают на скорую победу немецкого оружия. Иначе бы посчитали, что золото Колчака от них в любом случае не уйдёт, – высказал действительно своё мнение Сергей Георгиевич. – А ещё скорее всего последует проявление английского интереса и к золоту, и ко мне, как к источнику в нашем Генштабе.

– У вас есть какой-нибудь план? – в свой черёд спросил Суровцева Федотов.

Суровцев пожал плечами:

– Есть план. Но он требует многих согласований на самом высоком уровне. Я возьму на себя смелость письменно изложить свои соображения. Надо многое продумать. Пока скажу главное: время и место встречи и этому, и другим ревизорам, если они появятся, буду назначать я. Не хватало ещё, чтобы русский генерал, как институтка, бегал на тайные свидания с агентами иностранных разведок.

Хозяин кабинета и гости испытали некоторое облегчение после этих слов генерала. Хотя никто из них не согласился, что такой подход есть хорошо. Ангелина, в отличие от всех, встревожилась после такого заявления мужа: