Текст книги "Мальформ"

Автор книги: Сергей Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Леди Милтон позвонила в колокольчик, чтобы Ханна убрала со стола.

– Я буду в саду, – ответила та и, собираясь уходить, прихватила томик Дюма.

Эдит снова осталась одна, но и не одна одновременно. Странное чувство!

Глава 7. Возможность

La possibilité

“Он не упустил ни одной возможности упустить возможность”.

Джордж Бернард Шоу

Почтальон приехал! Ох, нет, показалось. Синей с красным формы нет, вполне обычный серо-коричневый наряд, зато есть фуражка и сумка на ремне. Кто-то с важным посланием! Она увидала его из окна, как он рысью на пегой лошади приближался по подъездной гравийной дорожке, разрезающей бархат зеленых полей перед их домом.

Отец что-то сказал, но она не услыхала, матушка занималась чаем. Они слишком нерасторопные, чтобы взять и вот так вскочить из-за стола. Но Куинси не отличалась медлительностью, а коль что-то происходило, то не могла сидеть на месте. Терпеливость – это тоже не ее конек.

Куинси Бёрни, держа в одной руке едва надкушенный бутерброд с маслом и вишневым сиропом, поспешила навстречу вестнику.

Тот спешился, но не успел взяться за дверной молоток в виде вороньей лапы, в этот же миг отворилась зеленая дверь небольшого и ухоженного почти кукольного домика.

Взгляды девушки и посыльного встретились. Быстрое приветствие, щепотка учтивости, упоминание сегодняшней жары, вот уже и прощание. Гонец мчит дальше, а Куинси стоит на пороге, провожая того взором. Теперь в одной руке у нее бутерброд, а в другой записка, в ней она узнала почерк Эдит, и письмо более официальное, но тоже от Милтонов.

Первым делом она открыла записку, адресована она ей лично. Для этого она поместила хлеб меж губ, теперь руки свободны. Развернула послание и ужаснулась увиденному.

“Милая Куинси, это случилось. Он выглядит вот так. Приходи скорее.

Твоя Эдит”

Так и застыла она, а встрепенулась только тогда, когда вишневый сок капнул на полы ее голубого платья. Масло на жаре уже подтаяло, и норовило присоединиться к алому пятну на ее наряде. Стараясь не запачкать письма и все кругом, девушка сложила бутерброд пополам и запихнула все в рот, не как леди, а как самая что ни на есть деревенщина. Ком стоял в горле, проглотить все это она бы не сумела.

Куинси поспешила в дом, молча протянула отцу письмо от Милтонов, а сама опустилась напротив, силясь протолкнуть завтрак дальше в горло и салфеткой оттереть пятно.

– Ужас какой, бедное дитя! – воскликнула матушка, заглянув через плечо в послание Милтонов и подтверждая наихудшие опасения Куинси.

– И в честь этого званый ужин. Мальформы, ренвуары! Ух! А мы должны посетить их, – добавил отец. – Будем собираться тогда…

В маленькой семье Бёрни никто не являлся ренвуаром, разве что неупомянутые предки когда-то давным-давно. Жили они в отдалении, а единственной обителью, кишащей мальформами был Милтон Хаус, расположенный в миле с небольшим от их владений, свободных от этого проклятья.

Но Милтоны – семья влиятельная, даже если их помешанность на мальформах принималась четой Бёрни с превеликим трудом, с ними стоит водить дружбу, да и проявить соседское уважение, коль на то пошло.

– Я сейчас же поеду. Возьму Графа, – сказала девушка, посмотрев на них. Графом звали единственного их жеребца. – Потом пришлю его назад с кем-нибудь, чтобы вы добрались.

– Конечно, конечно, – захлопотала мать. – Вот же оказия! – проговорила она, удаляясь из комнаты.

– Еще должен зайти Льюис, – предупредила Куинси отца. Тот неодобрительно нахмурился, шевеля усами, но затем кивнул, быстро напомнив ей, что доктор Льюис Делл не лучшая партия для его принцессы, будучи акушером, тот вечно будет окружен нагими женщинами – благородными и даже всяческими блудницами, а они сами будут раздвигать перед ним ноги! А в это время его любимая дочь будет еще ему с этим ассистировать. Про клятву и долг профессии старый отставной офицер и слушать ничего не хотел.

Куинси же сделала свой небольшой и незначительный выбор. Ее подруга оказалась в беде, с ней случилось несчастье. Льюис подождет и поймет ее. И конечно же переживет встречу с ее родителями.

Отец все еще ворчал, к нему подключилась и мать. А Куинси двинулась к себе с целью переодеться, по пути думая о том, что у отца с матерью – офицера и учительницы музыки – мало чего общего, но они все-таки что-то друг в друге нашли и живут себе вполне счастливо. Отчего же у них с Льюисом по их мнению нет никакого будущего, точек соприкосновения ведь куда больше?

Но все это теперь мелочи. Бедная Эдит! Она так не хотела этого, но оно ее настигло. Теперь она ренвуар… А может это какая-то шутка?

Облачившись в наряд для верховой езды, Куинси поспешила во двор. И вот она уже несется по белой-белой дорожке на черном-черном Графе. У нее есть возможность помочь дорогому другу, она ее не упустит.

“Эдит, моя бедная Эдит. Я скоро, только подожди еще чуть-чуть, не натвори глупостей!”

Городской шум утих, слышны лишь цокот копыт и скрип колес. Жмущиеся друг к другу здания из бежевого и красного кирпича остались далеко позади, как и угольный чад из печных и заводских труб, вечно кружащийся над Вилльфором. Он сменился прозрачной ясностью василькового неба.

Кэб с Ио и Ванé несся по проселочной дороге в Милтон Хаус. Когда они смотрели по сторонам, отвлекаясь от общества друг друга на сущие минуты, то видели только бескрайность полей. Потом вновь Ванé привлекал тот, кто с ним рядом. Его волосы, ресницы, колени и ладони, губы, глаза и уши.

Но еще возникало странное и почти непреодолимое желание, остановить экипаж, выскочить из него вместе с ним, да побежать куда глаза глядят. Бежать так долго, пока не покажется нечто, дающее знать – плоская местность закончилась. Лесная стена, озеро с крутым берегом, бурлящая река, обрыв или овраг, какая-нибудь деревушка… А затем улететь. Ничто не сможет остановить их. Безумие какое-то, но отчего-то хотелось все отринуть, остаться в этом теплом погожем дне навсегда среди неба и травы. Затеряться здесь и никогда не возвращаться к прежнему. Но он этого не сделал и не сделает. Шанс все еще есть, но его что-то останавливало. Может представление удивленного взора Ио? Его возгласы несогласия? Эта возможность ускользала из рук, таяла в зное, если он не согласится с Ванé, то нет в этом никакого смысла, а Ио не согласится.

Мальформ уже скинул свой плащ, не без его участия, а он свой – сюртук. Становилось слишком жарко, от палящего солнца и их близости. Крылья Ио покрывала еще одна тканевая завеса с ремнями и пряжками, чтобы уберечь пыльцу, без которой тот не сможет взлететь. Если дамы и даже некоторые джентльмены утягивали свои телеса корсетами, то некоторым мальформам тоже приходилось делать то же, некоторые части их тел просто мешались в быту, и его Ио не исключение. Крылья легко можно повредить в городской суматохе, а если он их расправит, то в подобном транспорте или даже в небольшой комнате они уже не поместятся. Поэтому некое подобие перекрестного корсета удерживало, скрывало и защищало их.

– Когда мы закончим с этим, то может останемся ненадолго, чтобы ты полетал? – спросил он, силясь с желанием коснуться его крыльев. Это запретная зона и только там он не касался его. Кроме того, если достаточное количество пыльцы попадет на тебя, то и сам ты взлетишь, а стукнуться макушкой или перевернуться вверх тормашками прямо на ходу у Ванé никакого желания не имелось.

– Давно мы этого не делали, – просиял Ио. – Можно попробовать.

В городе летать весьма опасно. Мешают люд, дым, плотная застройка, а еще есть ограничение на полет, штраф не заставит себя ждать или даже арест. Отец говаривал, раньше летающие мальформы так и сновали туда сюда, все это погружало Вилльфор в хаос, а крупные города, тот же Лондор или Париж, и подавно. Не только крики встревоженных дам из-за, возникшего из ниоткуда у твоего балкона, крылатого мальформа заставили власти внести такие законы, но и участившиеся взломы и кражи, шпионаж и даже похищения персон. Люди всегда стремились в небо, но когда эти стремления стали реальностью – все пошло наперекосяк. Ну, не могло быть иначе. Такой простор сводит с ума. А возможность полета помогает закрасться в голову дурным мыслям о вседозволенности.

Только в крайнем случае они пользовались способностями Ио. Сначала ради забавы и только в доме, а затем для доставки чего-то срочного по просьбам профессора. Унформисты не лишались возможности прибегать к подобному, но на это требовалось особое предписание и еще немного чудес бюрократии, вроде необходимости отметки о полете до и после в специальном чеке. Та еще возня! Прежде, чем расправить крылья, необходимо посетить нескольких чиновников, дождаться своей очереди, а только потом взмыть в небеса, чтобы после снова пройти ту же процедуру. Но в сельской местности крыльям Ио можно дать долгожданную свободу.

На Уинтропа снизошла какая-то безмятежность, волнение от предстоящей встречи с семейством Милтонов и Эдит улетучилось, как дым Вилльфора, сменившись умиротворением, которое вполне кстати к обстановке. Дорога, ритмичный звук движения повозки, даже разудалые песни мальформа-возницы, Ио рядом с ним, а вокруг них только синее небо и изумрудные ковры долины.

Ванé вспомнился его вуаритет. Он так радовался этому, ни головная боль, ни вертиго с тошнотой не могли помешать его восторгу. Червоточина над его головой вращалась и искрилась, а он бегал по дому, не в силах ни сидеть смирно, ни лежать. Это казалось чудом. От зеркала Ванé не мог отвести взгляда. Первозданное так и манило, тянуло его в свою алую бездну.

Для отца это тоже стало знаменательным событием, он даже сравнил это с еще одним рождением сына. Увы, матушки с ними больше нет, а отец любил ее так сильно, что жениться во второй раз для него – истинное предательство. Существует же в мире такая любовь, один раз и на всю жизнь, как у лебедей или попугаев. Как у них с Ио.

Второй сын не уготован отцу Единством. Оттого он так и привязался к Ио. Скорее всего, и внука тот не застанет. И Ио не ждет с ним отцовство. Но Ванé уверен – не одни они такие на всем белом свете. Ренвуар и мальформ, которые связаны чем-то куда большим, чем заветы Единства. Кто-то уже с этим справился, смогут и они.

Уинтроп же и не хотел бы братьев или сестер. Делить отцовское внимание с Ио – совсем другое, но будь это некто другой – он бы начал ревновать.

Он подумал о том, чтобы рассказать все отцу про них, тот поймет. Зря он этого страшится. А если и нет, то он не сможет нанести ему душевной раны более. Молнии не бьют в одно и то же место дважды… Но нужно учесть и мнение мальформа. А они оба пока не готовы к этому… Поэтому ничего и не приходило на ум, кроме как убежать от своих страхов и проблем.

– О чем задумался? – спросил мальформ. Ванé запрокинул голову и смотрел в черноту нагретой крыши, от которой ощущался жар.

– Только о тебе и думаю, – тот повернул голову.

– Лжец.

– Правда-правда. Вспомнил то, как ты родился. И каким пухленьким был.

– Ох! Я был гусеницей, судя по твоим рассказам. Сущий кошмар! Хорошо, что я этого не помню.

– Очень милой, упитанной и румяной человеческой многоножкой, если точнее. Вот с та-а-акими глазищами! – ренвуар приложил кисти к лицу и несколько раз сжал пальцы, изображая взмах ресниц.

– И зачем ты об этом заговорил?! – раскраснелся Ио.

– Потому что я так обрадовался этому… То же сейчас испытывает юная Эдит. Представь, как она счастлива! Вот почему.

– Скоро узнаем какой у нее мальформ. Может он нас удивит…

– Да, скоро узнаем. Ехать еще немного, – он глянул на часы. Оставалось примерно полчаса дороги. – А вот когда ты окуклился… Это меня напугало. Ты не шевелился несколько недель. Мы даже вызывали форм-доктора, а я никогда так порядочно и исправно не молился Единству, зачем греха таить, я даже уповал на милость Лжебога.

– Когда я стал имаго, то уже помню все куда лучше. Мне всего три года, для вашего развития это всего ничего. Но для нас…

– Ты стал прекрасным имаго. И к чему все эти термины из энтомологии? Ты прекрасный мужчина, Ио. А это лучшие три года моей жизни. Не скажу, что до этого все шло слишком уж паршиво, но…

– Уинни, ты мне сегодня наговорил столько всего лестного, я боюсь не покрыть этот кредит.

– Для начала можешь перестать называть меня Уинни, а затем целовать меня еще оставшиеся полчаса.

Ио устроился головой на его плечо, поглаживая пальцами голубое озеро шейного платка, раскинувшееся среди красных холмов рубашки Ванé.

– Шелк. Знаешь, сколько куколок шелкопряда сварили в кипятке, чтобы получился отрез такой ткани?

– Может это работа мальформа-продуктора?

– А может это куколка мальформа…

– Ио, кто бы пошел на такое?! Хочешь я его выброшу?

– Нет, мой милый, он тебе к лицу.

– Как истинному подлецу. Красное порой очень надоедает, но это совсем маленькая цена, чтобы быть с тобой. Завтра я сменю галстук на бордовый и совсем не шелковый. Или и вовсе его уберу. Что скажешь?

– Скажу только, у нас осталось меньше тридцати минут, – шея Ванé освободилась от голубого шелка, а несколько пуговиц оказались расстегнуты руками Ио. Тот даже обрадовался завершению этого странного разговора про гусениц и куколок. В животе уже порхали бабочки.

– Даже меньше, – уточнил он. – Так что советую не терять времени на голубые банты и пространные печали.

Зазвучала новая песня мальформа, тянувшего кэб. В ней пелось про пьяного моряка и сирену, а еще про то, как им хорошо пелось и пилось.

Цок. Цок. И-го-го! Круть. Круть. Круть.

– Моряк и сирена напились вина! Достигли совместно социального дна!

В саквояже лежала книга “Единство”, строчки из нее крутились в голове Ванé, ему предстояло все это цитировать наизусть, наставляя юную ренвуар Эдит Милтон.

“Единство – дар и данность.

Наш мир Непервозданный, земной и материальный. Мир Первозданный, духовный и далекий, находится за гранью нашего понимания, оттуда являются мальформы. Единение двух миров делает нас всех созданиями Единства.

Ренвуар – тот, кто даровал жизнь мальформу. А мальформ – вовсе не зло или хворь, а иная форма, что откликнулась на красоту ваших чувств, помыслов и стремлений.

Дар – та сила, которую обретают в Непервозданности ренвуар и мальформ. Истинное чудо нашего Единства.

Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы.

И ренвуары, и мальформы, и тот, кто не познал Единства, подчиняются заветам светским и духовным. Отринь свои низкие стремления, дабы стать единым в следующей жизни.

В жизни и смерти все мы равны. И даже после конца концов станем мы едины в мире Первозданном”.

Отрывок из книги “Единство” – главного труда унформистов

Все это путалось с собственными мыслями, переживаниями и порывами. Но одна строка просто сияла в разуме красным на черном.

“Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы”.

Они сейчас так счастливы, это же он искренне желал Эдит.

“1301 Милтон Хаус” – гласила небольшая табличка. На кованых воротах (они уже открыты в ожидании гостей) красовались чугунные цветы, оплетающие огромные в готическом стиле литеры: “МИЛТОН ХАУС”. Обычно прочие дома назывались подобным образом – “Ньюпорт-хаус” или “Стэдшир-хаус”, но это же Милтоны, оттого и так.

Грандиозность, помпезность, родовитость. Об этом твердили и идеальная дорога к имению, и ухоженные луга, и подстриженные деревья с квадратными кронами, и, разумеется, начищенные ворота. Свежая черная краска сияла по-аспидному в лучах солнца.

Кэб замедлился, слышалось ворчание и кряхтение извозчика-келпи, сменившее веселые незатейливые песнопения. Должно быть, он очень устал и еще хотел испить воды.

Оказаться в тени и прохладе точно так же желали взмокшие Уинтроп с Ио. Ванé бы и сам выпил добрую половину кувшина, а может быть и вылил его содержимое себе на голову. Ренвуар посмотрел на зонт, как знать, что случится вечером, но понадобиться он может сейчас разве что от солнца.

За почти два часа пути головки желтых тюльпанов немного поникли, а на их с Ио рубашках образовались неприятные мокрые пятна в области подмышек. Как бы жарко ни было, придется накинуть верхнюю одежду, чтобы скрыть следы данной физиологии. Пот Ио пах иначе, сладко, про себя же он не мог сказать того же.

– Прибыли! – заржал возница.

Ио и Ванé выскочили из экипажа, белые камушки захрустели под их ногами. Ренвуар закинул один десим в коробку из-под чая “Mariage Freres”, а может и “Kusmi Tea”, висевшей на шее мальформа, такая уж она истертая от бесконечных прикосновений и дорожных странствий, толком не разберешь марку.

Теперь все их руки заняты поклажей, которую они забрали из кэба, проверив не выронили ли чего на пол. Нет, все при них.

– Во сколько забрать, господа? – поинтересовался мальформ, ему уже не терпелось потащить свою ношу на колесах к конюшням Милтонов.

– Часов в семь вечера, наверное, – пожал плечами ренвуар.

– Долго ждать, – рассудил возница. – Я, пожалуй, смотаюсь в город, а потом вернусь за вами. А с вас еще двадцать сантимов.

– Добро, – согласился Уинтроп. Унформисты не могли быть уверены, что смогут выбраться из этой ухоженной, но все-таки глуши, поэтому и согласились.

– Тогда до вечера! Надеюсь, будет дождь! – замотал своей лошадиной головой мальформ, улыбнулся во все зубы и, заржав, как самая обычная лошадь, поспешил восвояси.

Ванé и Ио осмотрелись. Особняк Милтонов вблизи можно сравнивать только с кораблем. В воспоминаниях из детства все кажется огромным, а стоит на это взглянуть через годы – океан превращается в лужу, а башня воображаемого злодея не выше двух этажей. Тут же все осталось по-прежнему. Милтон Хаус все так же слишком огромен. Зато какая от него тень! Пока они переводили дух во имя Единства, к ним навстречу уже спешил слуга, перебирая ногами точно гусь, а за ним волочился его мальформ.

Лакей настаивал на том, чтобы помочь с поклажей, но без своего саквояжа и его приятного веса Уинтроп ощущал бы себя совсем не в своей тарелке, он возвращал его к реальности, к цели их визита.

Волнение и истома от дороги, смешивающиеся с необходимостью встречи с Эдит Милтон и ее семьей, вновь нахлынули. Они лишь отступили на время, пока все его мысли занимал Ио. А теперь вновь вернулись. Милтоны, разумеется, ожидали его отца. Придется объясняться почему тот не смог приехать, выдержать прищур глаз хозяев и их снисходительные якобы понимающие кивки головой. Ему хотелось побыстрее со всем закончить и покинуть это место. Прогуляться по округе, заглянуть в деревню, провести остаток дня с Ио. Извозчику он назвал примерное время. На Милтонов может уйти несколько часов, а может и минут двадцать, если все будет развиваться по сценарию, который крутился всю дорогу на уме, но так скоро возвращаться в город он не собирался, что бы ни случилось.

От настойчивости слуг его отвлекли стук копыт, ржание и девушка, оказавшаяся рядом с ними. Светлые волосы собраны в пучок, он чуть растрепался от быстрой езды, глаза горят, а щеки пылают.

“Нет, это не Эдит… – выдохнул Ванé. – Может ее родственница? Какая-нибудь кузина”.

Он не помнил ничего про сестер или братьев девушки, есть они или нет, а с той самой поры про Милтонов он ничего не слыхал, точнее, ничего толкового, кроме:

“А вы бывали на балу у Милтонов?”, “А вы слышали про Милтонов?”, “Милтоны выкупили все акции “Такой-то Компани”, а продали активы “Сякой Компани” на торгах весьма по завышенной цене!” и все в таком роде.

Ничего путного про лорда и леди Милтон ему неведомо, кроме того, что тяга их к ренвуарам и мальформам совсем уж странная. Но не ему судить. Может он и не придерживается желания окружить себя одними лишь им с Ио подобными, но к одному мальформу он привязан крепко-накрепко. Значит можно считать, что есть у них нечто общее. Может со временем взгляды его изменятся на сей счет, станут более консервативными, закостенелыми, скучными? Но сейчас он мог с уверенностью сказать, что не совсем видел себя в роли преподобного доктора с паствой ренвуаров и мальформов.

Еще Уинтропу известно о смерти отца Эдит, но он не знал ни обстоятельств, ни того, когда это случилось и как Милтоны все это пережили. Конечно, время и эта утрата изменили ее. Она уже не та назойливая девчонка из его обрывочных воспоминаний. Кем же ты стала, Эдит Милтон?

– Доброго всем дня! – воскликнула всадница и сразу же соскользнула с лошади. Вручила поводья мальформу и поспешила к дверям.

– Мисс Бёрни, добрый день! – весьма радушно воскликнул слуга, но просверлил ту недобрым озадаченным взглядом. – Гостей мы ждем к вечеру.

– Когда мисс Эдит нужна моя помощь сейчас, тянуть до вечера сущая дикость, – ответила та, не замедлив шага. – Так что меня ожидают.

– Вы тоже к мисс Милтон? – поинтересовался Ио.

– Вы доктора? – после она сразу же уточнила. – Врачи? – после вполоборота повернулась к ним, на мальформа она не обратила никакого внимания, а обратилась к Ванé, глянув на его саквояж.

– Нет, мы унформисты.

– Ясно, – бросила она совсем как-то пренебрежительно и скрылась в доме.

Ей бы следовало ответить “Единство – дар и данность”, хотя бы из уважения, но, как знать, может юная леди в мужском наряде для верховой езды не просто атеистка, но еще и редкостная грубиянка.

– Кто эта особа? – спросил Уинтроп.

– Близкая подруга семьи.

– У нее нет мальформа? – нахмурился Ио.

– Прошу за мной, – проговорил лакей, не ответив на его вопрос.

“Что ж… Не самое удачное начало. А все еще только впереди!” – подумал Уинтроп, от всего этого у него уже заболела голова.

Какая-то тревога затаилась среди разноцветных улыбчивых примул – желтых, розовых и синих, водящих хороводы на лужайках. А может это фиалки? Ванé не смог бы отличить одни от других. Все-таки примулы, так шепнул ему Ио. И, несущие свой дозор, пышные столбики гиацинтов что-то скрывали от него. Только он не мог понять, что именно те не умалчивали. Как и гортензии – светло-голубые шары из сотен мотыльков.

Примулы, гиацинты, гортензии. Благодаря своему любимому Ио он теперь будет знать. Букет тюльпанов, переживший не без последствий дальнюю дорогу, выглядел теперь весьма уныло в сравнении с безупречностью и свежестью всей этой поросли.