Текст книги "Мальформ"

Автор книги: Сергей Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 2. Преломление

La déflexion

“Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя”.

Фридрих Ницше

Если говорить про отражения, проекции и прочие оптические законы совместно с долей вымысла: про чудеса из ремесла фокусников и всяческие суеверия, например, то к мальформам все это не относится. Многие законы физики и химии, логики и искусства, натуралистики и анатомии, и почти любой нашей науки к ним мало применимы.

И мальформы сами не могут объяснить что-либо, потому что ничего не помнят и не знают о Первозданности. Нелепо просить нас, людей, припомнить то время, когда мы являлись семенем, одним из живчиков, уткнувшихся в оболочку яйцеклетки. Не сможем мы и поведать о сорока неделях, а может чуть меньше в некоторых случаях, пребывания во чреве матери. Не каждый сохранил хотя бы обрывки воспоминаний о раннем детстве. Они проживают цикл мальформогенеза в Первозданном за несколько дней, и тоже ничего о нем не помнят.

А еще они созданы из нас самих, и предстоит им жить среди нас.

Они изначально неправильные, непонятные, другие. В нашем понимании. В наших реалиях. Но уже и само их наличие это данность. Почему же нам так трудно их принять, и мы этого не хотим? До сих пор, даже когда уже само слово мальформация – не значит врожденные аномалии развития, а используется для их обозначения. В нем уже нет ничего дурного, неполноценного, дегенеративного, мерзкого и опасного для здоровья индивидуума и целой нации, для наших традиций и норм жизни. Это не хворь, скверна или ересь и вовсе не зло.

Когда-то мальформов считали мерзостью, вырождением и уродством, как и тех, кто их привел в нашу реальность – ренвуаров. Но мир не стоит на месте, мальформы полезны, они нужны нам точно так же, как и мы – им. Это не паразитизм, это не вторжение, это союз, симбиоз, мутуализм. Множество различных слов, но смысл один – сосуществование. Жизнь бок о бок.

Вы можете бесконечно долго смотреть в кривые зеркала какого-нибудь балаганного лабиринта, сооруженного на потеху публике, которые обращают вас в горбунов и акромегалов, подвергают вас таким деформациям, что становится и смешно, и грустно.

Но вы прекрасно знаете, стоит вам только выйти из плена зеркал, бархатных портьер с золотыми звездами, пыли и мрака, выскочить из деревянного ангара, а может и вовсе маленького циркового вагончика, на залитую солнечным светом мостовую, так все эти безобразные сущности, изломанные подобия вас самих, тотчас же пропадут. И никто из близких, друзей или случайных зевак не увидит сам ваш облик в таком виде.

Зеркало не может показать то, что не отражает свет. Ваш внутренний мир, ваши чувства, помыслы, ваш ум, вашу душу. А мальформ может. И не только вам, но и всем вокруг. Это и есть та самая бездна, которая слишком долго всматривалась в тебя…

Аддерли постучал. От этого Эдит вздрогнула, состояние зыбкой полудремы и некой каталепсии, начало рушиться карточным домиком.

– Эдит, все хорошо? – голос его звучал так знакомо, но все-таки казался чужеродным. Он слишком уж напоминал голос ее отца. А его больше нет. Мать достаточно много притворялась в своей жизни, чтобы ее мальформ не оказался искусен в мимикрии. – Я вхожу!

Круть. Верть. Щелк. Стоп.

Снова.

Круть. Круть. Щелк. Стоп.

Точно кошачья лапка дверная ручка задвигалась вверх-вниз.

Заперто. Дверь легонько затряслась.

– Эдит! Открой дверь, – снова этот обеспокоенный отеческий тон. – Зачем ты заперлась?

Если бы Эдит не знала, что за дверью стоит мальформ, то вполне бы могла счесть того за человека. Пусть ее воспаленный и уставший ум и не принял бы в нем ее настоящего отца, но такое же человеческое создание – вполне. Того, кто искренне беспокоится о роженице, оставленной во мраке и одиночестве после того, как она принесла на свет новую жизнь. Но его больше интересовала не сама девушка, а ее дитя. Мальформ, как и он сам. Она же лишь инструмент, из которого извлекают ноты, тот вибрирует и дрожит в руках мастера. Она оказалась во власти Первозданного. И сыграна эта мелодия весьма фальшиво, судя по тому, что получилось. Или фальшивкой всегда являлась она. Это она сломана…

Может Аддерли и действительно беспокоился? Чувства им не чужды, они их понимают и испытывают точно так же. Из них же состоят их тела. Может Эдит и поспешила обвинять его в том, что мальформ леди Милтон не может играть роль идеального родителя.

Сама природа Аддерли такова. Имитация человека. И все ему удается. Лучше, чем матери. Это уж точно…

Для существ, которые не способны размножаться самостоятельно, то, что стало для нее самой истинным проклятьем, для Аддерли – радость. Считайте, будто теперь он стал отцом.

Теперь Аддерли единственный мужчина в Милтон Хаусе. Глава их семьи. Вам может подуматься: “Как это нелепо!”, но как есть, так есть. Мальформ, у которого и пола нет, вроде бы, не просто пытается подражать образу достопочтенного джентльмена и твоего родителя, а еще и представляет все ваши женские интересы в этом патриархальном обществе; в кругах и укладе, где даже мужская сущность имеет вес больше, чем женщина-ренвуар, породившая его.

“А этот мальформ тоже мужской… – взгляд ее вновь устремился туда, где угол света фонарей (уже наступил вечер) сходился клином на паркете точно указатель, прямиком к колыбели. – Станет ли он наследником или конкурентом для Аддерли? Учитывая его безобразность… Врядли. Может их отошлют отсюда? О подобных случаях ей ничего не известно. Мать уговаривать долго не придется, а Аддерли это вполне по силам. Избавить Милтон Хаус от меня. И причина имеется…”

Шорох. Шорох. Шаг. Шаг. Тишина. Он спит в своей люльке. Вдох. Выдох. В унисон с ее собственным дыханием.

Эдит на секунду замерла. Раздался треск. Аддерли выламывал дверной замок.

Он проснулся. Зашевелился. Раздался плач. Звонкий и надрывный. Тоже почти человеческий.

– Что ты делаешь? С ним все в порядке? – допытывался мальформ за дверью, уже тряся полотно весьма сильно. Еще чуть-чуть и он сорвет его с петель.

– Иду! – прикрикнула Эдит. – Это ты разбудил его! Все хорошо. Я просто уснула! Уже иду.

Нехотя она развернулась и двинулась в самый темный угол комнаты, к дверям. Сейчас ей предстояло заглянуть в бездну по имени Аддерли. В отражение упорядоченного и обольстительно притворного мира ее собственной матери. В преломление действительности, которое стало главой их семьи. Он владеет всем их имуществом и волен распоряжаться им. Не так уж он и отличался от любого другого Непервозданного мужчины.

В свете зеленых ламп красные обои с цветочным орнаментом приобретали особенно зловещий вид. Эдит казалось, что ее затянуло в морскую пучину, на самое дно, в логово спрута, который обвил ее своими мощными щупальцами, присосался, сжал, скрутил и никогда уже не выпустит.

Гортензии на стенах превращались в кораллы, губки и морских ежей, побеги вьюнка и плюща – в ядовитые и жалящие нити медуз, разбитые сердца цветков дицентры в коралловых рыбок; они пока еще кружат вокруг хищника, притаившегося среди водорослей, но как только его щупальца устремятся к более желанной добыче, те в панике закружат вихрем, уносясь прочь.

– Можно войти? – прозвучал голос Аддерли все так же настойчиво. В нем вновь появилась нота спокойствия и церемонности, будто он не собирался миг назад вломиться в ее комнату, разрушая на своем пути все, что ему помешает пройти, получить желаемое, узреть.

Эдит лишь приоткрыла дверь, выглянула в зелено-красное марево, сейчас она несколько мгновений смотрела в пустоту коридора, который ей чудился в воображении подводным миром, может каютой затонувшего корабля, аквариумом в натуралистическом обществе или чем-то еще.

Дыхание перехватывало, но она могла контролировать и себя, и свои витиеватые фантазии. Нет, это все не по-настоящему. Она дома. А ее не схватит никакое глубинное чудовище. Бездна не сможет поглотить ее, потому что эта бездна – она сама.

Фигура Аддерли начинала вырисовываться. Возможно, вы бы его не сразу заметили, но Эдит привыкла к такому.

Среди строгости ковровых дорожек и нелепости пышных бутонов на стенах, среди золоченых рам картин и бахромы абажуров, среди затейливой игры красного и зеленого света, пульсирующей в полусонном воображении, появились его глаза.

Вы, должно быть, бы вскрикнули или попросту зажали рот ладонью, если бы увидали подобное в самый первый раз.

Круглые глаза с горизонтальным зрачком плавали в воздухе. Разумеется, расположены они на голове, а та – на шее, а она, в свою очередь, крепится к телу. У Аддерли есть и конечности. Просто поверхность его тела от длительного ожидания Эдит приняла вид окружения.

Кожу Аддерли покрыли те же самые красные узоры, как и на обоях, разбавив это полотно импрессионистов бликами золотого и зеленого.

Прямоугольная полоса света из комнаты девушки скользнула по полу, когда та открыла дверь полностью. Иллюзия развеялась. Тело мальформа стало отражать новую реальность.

Перед новоиспеченной ренвуар высилась долговязая фигура. Руки с гибкими пальцами, которым позавидовал бы любой пианист, почти достигали пола. Они вздрогнули и, изгибаясь в трех углах, сцепились на уровне его груди. Сейчас он напоминал богомола, который собирался отсечь своему противнику голову.

Одежды он не носил, хотя некоторые мальформы пользовались ею точно так же, как и мы. Само его тело, корпус притворщика, имитировало официальный наряд: кожистые складки и пластины собирались в подобие фрака с жесткими надкрыльями, которые сейчас тихо шуршали от нетерпения.

Голова Аддерли гладкая и круглая точно речной камень с крапинками. Его глаза странно задвигались, каждый из них вращался в свою сторону. Один вцепился в Эдит, другой – устремился вглубь комнаты, к маленькому чудовищу в колыбели. Вертикально расположенный рот приоткрылся:

– Как ты себя чувствуешь? Ты голодна? – изрек он.

– Я бы выпила бренди.

Вы бы удивились тому, что явился именно мальформ, а не мать Эдит, но ее саму это нисколько не злило и не изумляло. Сейчас ее мать видит все то же самое, но глазами Аддерли. Ей даже не нужно выходить из своих покоев. Таков их дар. Но Эдит бы назвала их способность проклятием – постоянно видеть глазами друг друга. Но бывает и хуже: например, общий слух или обоняние, это еще менее полезно, или даже общие думы и сны. Одно дело, что мальформы состоят из твоих мыслей и воспоминаний, совсем другое – постоянно быть одним целым.

Способности мальформов могут быть совершенно разными – некоторые из них могут летать, исцелять раны, оживлять сны, создавать материи, даже пищу… Про акушеров вы уже знаете…

Они могут делать много чего иного, всего и не перечислить. Институт Формы и тот не смог бы внести все их умения в реестры. Мальформы приходят, чтобы удивлять нас и менять нашу реальность. Чудо из чудес. Болезнь из болезней.

Мать и Аддерли могли бы очень помочь государству, они могли бы путешествовать, стать шпионами, тайными советниками, кем угодно. Но подобно матери, которая корнями вросла в нобилитет и его жизненный уклад, Аддерли не мог быть кем-то иным. Это ее идеальный супруг, которого она, стало быть, воображала себе с самого девичества. Воплощение ее такта, манер, интересов и позиции в обществе.

– Алкоголь – не лучшее решение, Эдит, – Аддерли уже все определил за нее. – Это может помутить твои мысли…

Кормящая женщина должна блюсти строгий пищевой режим и распорядок. Эдит подобна ей, только кормит она дитя не молоком, а мыслями. Как знать, какие двери мальформу откроет бокал бренди в галерее ее сознания?

– Я войду? – в который раз спросил Аддерли, уже подползая все ближе и ближе. Ладони его коснулись косяков, а пальцы забарабанили по лакированной поверхности. Цок. Цок. Цок. Как будто он носферату из бульварных романов, а ему требуется особое приглашение войти. Зачем тогда вырывать дверь, если все равно не сможешь?

– Прошу, – устало промолвила Эдит, это могло длиться бесконечно долго, пусть уже войдет, посмотрит и уходит. Она отошла в сторону, приглашая того войти.

Согнувшись пополам Аддерли проплыл внутрь. Тело его снова начало меняться в окрасе. Ненавистный мясной оттенок испарялся с его покровов. Теперь он стал спокойного темно-синего цвета.

Эдит прикрыла глаза, вздохнула и затворила дверь.

– Завтра много всего предстоит, – Аддерли склонился над колыбелью.

Он притих, должно быть, изучал нового пришельца.

– Сперва явится портниха. Тебе нужно новое платье. Платье цвета ренвуаров.

– Красное, да, – кивнула Эдит.

Первозданный мир красный, овумы красные, наша внутренность и кровь красные. Красный это цвет ренвуаров и мальформов. Цвет чрева Единства, рождения, жизни и смерти.

Теперь ей предстояло всю жизнь носить красное и его оттенки. С ее белой кожей, голубыми глазами и каштановыми волосами будет сочетаться бордовый. Не такой маркий, не такой яркий, не такой вульгарно утробный, не такой кровавый. Эдит не любила красный цвет. Ей представилось, как она будет плыть красным призраком среди гардин, обоев и кресел цвета мяса, среди красного дерева, красных цветов, красных огней из красных ламп. Она сама станет похожа на Аддерли, частью этого воспаленного алого безумия.

Она так надеялась, что это ее минует. Но для всех обитателей имения Милтон Хаус ее эклюзия радость и данность. Мальформы здесь есть у всех. По иному и быть не могло. Что ж, теперь она достойная дочь Милтонов, а еще достойная ренвуар, принесшая семейству наследника. Ей еще больше казалось, что ее мальформ – это он.

– Затем придет форм-доктор для патронажа, он осмотрит твоего мальформа, – продолжал Аддерли. – А после профессор Ванé. Потом праздничный ужин, а еще нужно будет договориться о мальформации в храме Формы.

– Ты, Аддерли, гляжу, уже все спланировал, – равнодушно бросила Эдит.

Она уже сидела на кровати, глядя на то, как длинные лапища Аддерли выудили из колыбели ее мальформа.

Он держал извивающегося моллюска. Осьминога. Три глаза такие же, как у Аддерли, шарили по темной комнате. Щупальца осторожно касались присосками его тела.

– Илредда… – прозвучало в тишине. – Ил… редда. Илредда…

Эдит вздрогнула. Это первое слово. Его первое слово. Что еще за илредда?

– Прекрасно, просто прекрасно, – тепло отозвался по-отечески мальформ, в прямом смысле сияя, флюоресцируя от счастья. – Это значит Аддерли, но наоборот… – пояснил он, но уже голосом, который бы принадлежал, скорее, отчиму Эдит, нежели отцу.

Она зажмурилась и потерла пальцами виски. Когда она подняла веки вновь, то увидела Аддерли, держащего на руках вовсе не моллюска, а того же самого мальформа в его неизменном первоначальном виде. Такого же, каким тот вылупился, какого она убаюкивала. Извивающуюся многолапую личинку с огромной зубастой пастью и все теми же тремя черными глазами.

Глава 3. Заблуждение

L' aberration

“Перед тем как отдаться какой-либо страсти, человек обычно на мгновение содрогается, как перед чуждой стихией, но едва он на это решится, как оказывается в положении пловца,…”

Иоганн Вольфганг Гёте

Мы всегда что-то создаем, одновременно нечто иное разрушая. Такова наша суть. Разрушив все, создавать заново, чтобы снова все повторить. И так до бесконечности. Человек, как ребенок в огромной песочнице, где он волен строить замки, а затем обращать их в Первозданное, то из чего они сотворены – в песок. Создавать. Разрушать.

Игра. Все это игра и для Аксидеуса, и для Лжебога, и для Единой Формы. Но они заняли не то чтобы песочницу, а целый пляж. На нем много места, много песка, червяков, жуков и муравьев, есть вода, растения и все что только нужно для веселого времяпровождения. Но они слишком тщеславны и увлечены собой, чтобы подпустить тебя принять участие в их забавах. А тебе очень хочется.

Гусь свинье не товарищ. И теперь ты думаешь, кто ты – гусь или свинья. А кто они?

Тогда ты придумываешь свои правила, свою забаву. Помельче, с такими же гусями или свиньями, в зависимости от того, кем ты себя счел.

Тебе хочется величия. Его подобия, ведь ты не смог до конца уразуметь их замысел. Разрушения. Сотворения. Примерить на себя их роль – старших мальчишек, они обсуждают женские прелести, закрыв перед твоим носом дверь.

Все что тебе остается – подглядывать в замочную скважину и краем уха уловить несколько непонятных слов, смешивающихся с восторгом и диким хохотом, с таинственным шепотом и приглушенными возгласами, будто кто-то прикусил собственный кулак, чтобы все эти истерические вопли и пубертатное перевозбуждение не разлетелись по всему дому.

Ты ясно видишь их веселье и задор, но не понимаешь отчего те взялись, на какой почве произросли.

Ты уходишь, думая о том, что сам можешь устроить нечто подобное.

Гуси или свиньи уже ждут тебя. Настало время творить. Радоваться. Веселиться.

Но ты не увидел всего, да и не расслышал. А зачем? Ведь это иное. Твое. Собственное творение. Ты не будешь повторять их ошибок, их глупостей. Ты все сделаешь так, как надо. И у тебя все получится.

По образу и подобию своему ты лепишь создание из глины или из воска, а может даже из собственного или чужого мумиё. В попытке создать нечто – все способы хороши. Голем. Энвольт. Гомункул.

Можешь дать ему любое имя. Все тщетно. Ты не можешь создавать, но пока еще этого не осознаешь. Разрушаешь. Пробуешь заново. Даже не догадываясь, что тебе дан такой дар, какого они лишены. Ты можешь создавать жизнь, но ты ищешь легких путей.

Мальформы тоже на это способны, но и они нашли тот самый легкий путь. И вот он явился к тебе.

Вы друг друга стоите. И каждый обрел желаемое. Лепите один из одного нечто третье. И гуси, и свиньи одинаковы.

Уинтроп Ванé смотрел на лик Единой Формы. Три сиамских близнеца – ренвуар, мальформ и их единение. Бог. Вера. Общее дело. Симбиоз. Форма. Единство. У него много названий, но цель одна. Это нить между нами. Зыбкая грань мира и гармонии. Понимания и принятия. Зеркала и смотрящего в него.

От мыслей о всяческих големах и божественных играх кружилась голова. Или этому виной та самая особая атмосфера в храме Формы.

Свечи, ладан, ряды скамей, разноцветный калейдоскоп витражного круглого окна под самым потолком, запах камфоры, дерева и книжной пыли, отголоски хорового пения, которое давно кончилось, но, казалось, все еще витает под сводами.

Какая-то непосильная тяжесть и невероятная легкость. Как они здесь соседствуют? Ах, да, это же Единство!

Очередная служба в храме Формы завершилась. Люди и мальформы покинули зал, а он так и остался сидеть тут.

– Уинтроп, – прошуршал подобно страницам тихий мужской голос где-то позади. – Нас вызывают. Пришло письмо от Милтонов.

– В Милтон Хаус? – спросил он, не обернувшись и глядя на свои туфли. – Из того самого дома, где все так повернуты на мальформах? Где мальформ есть у всех и каждого? У каждой завалящей помощницы кухонной работницы?

– Именно, – через минутную паузу прозвучал тот же голос, который отвлек Уинтропа от размышлений. – Почему ты так рассвирепел?

– Это не так. И ты это знаешь. Ты знаешь все. Это не из-за мальформов, а виной тому Милтоны… Не слишком жалую я подобные богатые дома и их причуды.

Ванé наконец встал и посмотрел на другого себя, если так можно назвать мальформа. На свое преломленное отражение, на то, что вовсе не ненавидел, а любил всем своим существом. На голема, который слеплен не из глины, а из материала куда более тонкого и сложного – из потаенных уголков его разума.

– А почему ты не пошел со мной на службу?

– Чтобы ты побыл один.

– Но это не значит…

– Это не значит, что я должен следовать за тобой тенью, Уинтроп.

– Или я за тобой, – улыбнулся тот. – Так что же ты делал?

– Молился, как и ты, только в уединении. В саду.

– Хм, я не молился. Просто скучал без тебя, ожидая когда служба закончится. Мне не о чем просить, у меня есть все.

Перед ним стоял юноша. Он так походил на человека. На самого прекрасного из всех мужчин. Его ресницы вспорхнули, пыльца с них осыпалась. Сейчас на Уинтропа взирали огромные красно-желтые глаза, напоминающие узор на крыльях бабочек павлиноглазок. Они манили и пугали одновременно. Под красным плащом затаились крылья. Только это отличало Ио от нас, людей. Но Уинтроп бы и не желал, чтобы тот был человеком. Он любил его именно за это.

– Ио, а нам что за дело до Милтонов? Не будет ли лучше, если отец самолично почтит визитом столь благородное семейство?

Тот покачал головой, отчего чешуйки с его белоснежных волос и бровей полетели в разные стороны. Ио стоял в кругу пестрого света от витражного окна. А Ванé показалось, будто того окружала вовсе не пыль, а сверкающие звезды.

– Взгляни сам, – Ио протянул ренвуару письмо.

“Дорогой профессор Ванé, рады сообщить вам, что в Милтон Хаус появился новый ренвуар. Это наша прекрасная Эдит. Мы будем рады видеть вас в нашем доме. После выполнения ваших обязанностей с превеликим удовольствием и надеждой на ваше согласие приглашаем вас на праздничный ужин в честь сего знаменательного события.

Лорд Аддерли от Милтонов”

– Оно адресовано отцу, а не нам. Когда ты вообще успел получить его?

– Профессор нашел меня и попросил заняться этим.

– Он был тут? Странно. Почему тогда не присоединился к службе?

– Мне показалось, он очень спешил.

– И кто на этот раз? – вздохнул ренвуар. – Очередная служанка?

– Ты не дочитал?

– Нет, только первую строку. Достаточно, что оно от Милтонов и не для меня, – Уинтроп сложил письмо пополам и вернул его Ио.

– Эклюзия произошла у дочери покойного лорда Милтона и леди Милтон. У Эдит.

Ванé присвистнул, а затем добавил:

– Тогда точно нам там делать нечего.

– Ты знаешь своего отца лучше, чем я, – парировал Ио. – Значит у него нет времени на Милтонов. И, в конечном счете, нам ведь тоже стоит расти… Развиваться. Нельзя же быть вечными практикантами… Тут сказано “профессор Ванé”, никаких уточнений.

– Не просто “профессор Ванé”, – вставил Уинтроп. – а “дорогой профессор Ванé”!

– Хорошо, дорогой профессор.

– Правда я еще им не стал.

– И не станешь, если будешь отказываться.

– Я бы предпочел провести день иначе, но вынужден согласиться, иначе ты меня не оставишь в покое. И Милтоны, наверняка. Ничего не поделаешь…

– Мы не можем его подвести. Работа есть работа. Тем более это промысел Единства.

– Ты не промок? На улице несколько сыро… – сменил тему Ванé, обратив внимание на мокрые пятна на плаще мальформа.

– Нет, благодарю за заботу. Ты хочешь полететь?

– Ха! Если бы. Пока что я не горю желанием произвести на семейство Милтонов подобное впечатление! – он изобразил фокусника, развел руки, снял невидимую шляпу и поклонился таким же незримым дамам и джентльменам. – Но, должен признать, это выглядело бы эффектно!

Ио усмехнулся. Минуту назад Уинни препирался, но сейчас уже загорелся этой поездкой.

– Люблю, когда ты улыбаешься, – Ванé подошел ближе и провел пальцем по прядям белоснежных волос, затем по его шее. На его пальцах осталась перламутровая пыльца. Он растер ее двумя пальцами и слизал. Слишком сладкая. Невыносимо. Нестерпимо. Это кружило голову. Истинная амброзия, которая самого его делала бабочкой, летящий на зов цветка.

– Это так смущает… – Ио взял Ванé за руку.

– Но ты и не мой брат-близнец, – хохотнул Уинтроп, увлекая мальформа за собой в полумрак бокового кулуара.

Не только вы, но и многие люди сочтут это аморальным, неправильным, но сердцу нельзя приказать, а уму тем более.

Уинтроп не видел в этом ничего омерзительного, как нет ничего ужасного в том, чтобы целовать собственное отражение в зеркале – вполне физически или одним лишь взором.

У Ио есть своя собственная воля. И у него. Они оба этого хотят.

– Это неправильно, – говорил мальформ ему много раз.

– Весь этот мир неправильный, – отвечал тот. – Капля неправильности ему не повредит. Да, и ты не аллигатор. Или касатка, или… Я даже не знаю… Медуза.

– Но и не человек.

– И я не мальформ. Хватит уже…

Ванé просто целовал его и все аргументы Ио тогда иссякали.

– Я люблю тебя, – срывалось с его губ в кратковременных перерывах, когда горячий язык Ванé щупальцем выползал из его уст и скользил по шее и ушам.

– Ио, мой прекрасный Ио, – шептал тот. – Ты и сам все знаешь. Моя любовь к тебе ни с чем несоизмерима.

– Проще сказать “Я тоже!” Меньше слов, больше дел…

Никто не понимал Уинтропа Ванé так, как Ио. Никого он сам не понимал и не ощущал так живо, как своего мальформа. Они созданы друг для друга. Только и всего.

Мальформы состоят из сущности ренвуаров. Все это бред. Он не мог сотворить нечто настолько волшебное. Его внутренний мир не так глубок в своем многообразии и великолепии, не так хорош собой, как Ио. И он благодарил и Аксидеуса, и Лжебога, и Единство, Первозданность и Непервозданность, все силы этого и иного мира за то, что послали ему этот лучший из даров. И, конечно же, своего мальформа, который отыскал в нем все самое светлое; то, что Ванé похоронил так глубоко в дебрях своей души и сам уже не мог к этому подобраться.

Это осознание и принятие пришли не сразу, долгое время и сам он терзался чувством вины, пытался что-то искать в себе и вне своего сознания, какие-то ответы, оправдания и отрицания. Но Уинтроп ощущал себя рыбой, которую выпустили в большие воды. Что еще ему оставалось, кроме как плыть, жить и наслаждаться этим? Тем более эти воды не выбросили его на камни, не позволили прочим морским тварям заглотить его целиком. Этот бескрайний океан подарил ему не просто само дыхание на пару взмахов жабрами, но свободу и жизнь.

Ио же считал, что тот ненавидит его за это. Но это неправда. Любовь и ненависть могут устраивать гонку между собой за право взять верх над тобой. Ненависть сперва коршуном кружила вокруг Ванé, но клевала она только его собственное тело, стучала в висок, норовила вырвать его глаза. Он никогда не винил Ио ни в чем, не презирал и не ненавидел.

Нужно ему об этом сказать. Пусть он не поверит в очередной раз и заморгает, едва наклонив голову, но твердить это Уинтроп готов постоянно, каждодневно, пока тот не уверует в их Единство.

– Мы с тобой одно целое. Я никогда не смогу тебя ненавидеть.

Пальцы мальформа разрезали темные волны волос ренвуара. На них осталась его пыльца вместе с кожным салом и бриолином. Ио влип в его паутину, запутался в ней окончательно. И сам не мог этому противиться, хотя много раз пытался.

Мальформ опасался, что их заметят, осудят, разлучат. Но его ренвуара, казалось, ничего не заботило. Он слишком самоуверенный, наглый и безрассудно храбрый. Но эти черты не достались ему самому. Может тогда бы все казалось чуточку легче?

В этом мире есть люди, не являющиеся ренвуарами, как и ренвуары, живущие отдельно от мальформов. Они подарили им жизнь, за сим с них довольно.

В первом случае можно столкнуться с непониманием и ненавистью, во втором – с неисчерпаемыми одиночеством и тоской. Мальформ и ренвуар связаны очень крепко, ничто не может оборвать эту нить: ни расстояния, ни попытки игнорировать реальность. Лишь смерть обоих. Но учения Единой Формы твердят – даже после этого вы останетесь едины.

Цена свободы для мальформа и ренвуара очень высока, нестерпима, как их собственная с Уинтропом сила притяжения. Тогда зачем противиться ей? Это предрешено.

Сладость губ Ио и горечь Ванé смешались на расстоянии одного миллиметра.

– Нам нужно идти…

– Еще чуть-чуть, Ио. И там снова капает.

– Для этого и придумали зонт.

– Как хорошо, что я не прихватил его. Нам придется переждать немного.

– У выхода есть парочка на такой случай.

– А у меня есть еще парочка поцелуев, которые мне некому подарить, кроме как тебе.

В храмы приходили, чтобы получить утешение. И они не исключение. Сумрак собора и монотонное капание скрыли еще на пару мгновений двух обреченных, но счастливых безумцев.