Текст книги "Конь в пальто"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

7

Она спохватилась, когда могла лишь шевелить пальцами, ерзать по сиденью и мотать головой. Даже упасть на ковер вместе с массивным квадратным стулом не удавалось. Зачем упасть? Но хоть что-то же нужно было предпринять! Это стало совершенно ясно, как только она увидела руки Борюсика и то, что они держали. Моток скотча, трескуче разматываемый пальцами, затянутыми в тонкую резину перчаток для стирки!

– Ты!.. – вот и все, что удалось сказать до того, как на лицо лег первый слой липкой ленты.

Все произошло обыденно, так просто… Через несколько минут Борюсик, избегая встречаться взглядом с ее округлившимися, молящими глазами, уже перемещался из комнаты в комнату, одеваясь, причесываясь, что-то жуя на ходу. Невозмутимо собирался на работу по отработанной за многие годы программе. Его необходимо было остановить.

– Бммм, – жалобно позвала она сквозь скотч. – Нннт!

Ноль внимания. Он просто прошел мимо, насвистывая. В спальне, за ее спиной, раздался щелчок выключателя бра, такой родной и знакомый. Зачем ему понадобился свет? Еще не вечер!

Звякнули в пепельнице ключи – это уже в гостиной, но все равно за ее спиной. Борюсик собирается уйти из дома без ключей?

«Почему мы не завели ребенка? – неожиданно подумала она и тут же сама себе ответила: – Да потому, что он не хотел. При детях он не осмелился бы связать тебя и делать с тобой что угодно!»

Что угодно? Нет, Борюсик не мог задумать что-то страшное! Это шутка! Неумная шутка ревнивого мужа. Сейчас он снимет с ее губ этот дурацкий скотч, развяжет и скажет: «Это тебе наука! Чтобы не шлялась по ночам где попало!» А она упадет ему в ноги и попросит прощения, пообещает, что подобное не повторится никогда-никогда! Он простит, он обязательно простит, и тогда они заживут по-другому. Ведь ближе друг друга у них нет никого на свете! И пускай он рассказывает ей про ягоду-арбуз хоть каждый день, это ее больше не будет выводить из себя. Нужно только объяснить все это Борюсику. Чтобы он дал ей возможность говорить и выслушал.

– Сними скотч! – взмолилась она. Получилось: – Н-мм ккк-тч!

Он остановился перед ней и слушал, наклонив голову набок. Потом его яркие губы, обрамленные серебристой порослью, зашевелились, произнеся убийственно-короткое:

– Перебьешься! Сама виновата, дура!

Что ему нужно? Как до него докричаться?

– Рр-р-рвв… Пжж-ж… – Это означало: – Развяжи, пожалуйста.

Борюсик медленно покачал головой. Он не собирался ее освобождать. Вместо этого то ли всхлипнул, то ли коротко хохотнул и опрометью бросился в прихожую, а затем – прочь из квартиры.

Щелчок захлопываемого замка не прозвучал, сколько Ирина Дмитриевна ни прислушивалась.

А вскоре… А вскоре она почувствовала, что в квартиру проник кто-то чужой. Кожей почувствовала. Входная дверь открылась совершенно бесшумно, но впустила легкий сквознячок, настороживший каждый волосок на ее голом теле. Резво-резво побежали по коже мурашки, оповещая организм об опасности: холодно, простудишься!

Она не боялась простудиться, сидя раздетая на сквозняке. Она боялась совсем другого. Шумно задышала носом, замычала, задергалась. Зачем здесь чужой? – лихорадочно соображала она, предугадывая ответ сердцем, но отвергая его рассудком.

Чужой вошел, вкрадчиво шурша полами длинного черного плаща. Он не прятал своего лица, и это было хуже всего. Не потому, что лицо выглядело страшным или уродливым. Нет, его можно было назвать симпатичным, даже красивым. Если бы не застывшее, неподвижное выражение. Не лицо, а маска, скрывающая внутреннюю мерзлоту. В блекло-голубых глазах незнакомого парня плавали и не таяли холодные льдинки.

Он остановился напротив, не произнеся ни слова. Поразительно, но собственная нагота абсолютно ее не смущала. Почему-то парень напомнил ей хирурга из какого-то старого фильма. Черно-белый персонаж. С таким же отрешенным выражением бледного лица он готовился приступить к ответственной операции. Но никакая операция ей не требовалась! Ей нужно было лишь поскорей проснуться!

Только не снилось ей это, несмотря на то что состояние ее было поистине кошмарным. По щекам уже катились самые настоящие слезы, горячие и наверняка соленые, хотя не было никакой возможности попробовать их языком на вкус.

Все в том же гробовом молчании незнакомец взял с тумбочки видеокамеру, включил, вставил в нее кассету, извлеченную из кармана, и направил объектив на Ирину Дмитриевну. Только теперь она машинально попыталась соединить колени, но путы резко напомнили ей об истинном положении вещей. К тому же ее нагота совершенно не интересовала незнакомца. Повод для его визита был явно гораздо более серьезным.

Когда съемка закончилась, он подошел совсем близко. Она сидела, ни жива, ни мертва, парализованная и лишенная способности сопротивляться. Теперь не только путы мешали ей вскочить со стула и не только скотч глушил крик. Это был шок, вызванный предчувствием неизбежного.

Он склонился над ней и внимательно посмотрел в ее глаза – неожиданно кротким, чуть ли не сочувствующим взглядом:

– Страшно?

Она с готовностью кивнула.

– Так и должно быть, – успокоил он. – Мне тоже страшно.

В поле зрения возникла рука, медленно приближающаяся к ее лицу. Средний и указательный пальцы растопырились, целясь ей прямо в глаза. Ирина Дмитриевна сомкнула веки, но пальцы покушались вовсе не на ее зрение.

– Мм-чч-кк! – завыла она, делая безнадежные попытки высвободить нос из тисков.

Воздух хотелось втянуть так сильно, что в какое-то мгновение она поверила, что способна прорвать скотч, залепивший рот. Это был самообман. Но через тридцать секунд, когда жжение в грудной клетке стало невыносимым, когда Ирина Дмитриевна побагровела от натуги и конвульсивно задергалась, доступ кислорода в ее раздувшиеся ноздри был возобновлен. Дав ей время на то, чтобы немного отдышаться, незнакомец заговорил снова:

– Слушай внимательно. Сейчас я буду спрашивать. Если соглашаешься, кивай головой. Если нет – отрицательно мотай. Но отвечать «нет» лучше не надо. Иначе я снова перекрою кислород, а в этом деле трудно гарантировать, что остановишься вовремя. Пока тебе все понятно?

Энергичный кивок.

– Хорошо. Я перечислю комнаты, а ты дай знать, когда я назову ту, где ты прячешь деньги. О них не горюй. Сейчас это для тебя не самое важное. Так ведь?

Кивок.

– Начали! Гостиная… Спальня… Кладовка… Туалет… Ванная… Кухня… Прихожая…

Не дождавшись условного знака, он снова потянул руку к ее лицу, но она так негодующе замычала, так красноречиво повела глазами куда-то вправо, что он замер и проследил за ее взглядом. Задумался.

– Не понял. Все-таки гостиная?

Голова женщины заметалась из стороны в сторону.

– Тогда что?

– Лл-дд-жж!

– Лоджия?

Два кивка подряд.

– Умница, – похвалил незнакомец. – Теперь я отправлюсь туда и буду перечислять предметы. Правила игры не меняются. Отрицаниями утруждать себя не стоит. Я жду от тебя одного-единственного кивка. Итак…

8

Жеке пришлось перебрать всю рухлядь, хранимую Славиными на застекленной и зарешеченной лоджии. Банки с консервированием, остатки проросшей картошки, ведра, кипы пожелтелых газет, картонные ящики со старой обувью и ее неизгладимым запахом, бутылки, рулоны ковров, мешки с сахаром и мукой, какие-то гвоздастые деревяшки, железяки непонятного назначения. Тайник обнаружился в корпусе допотопной швейной машинки «Белочка». Маленькая белочка на эмблеме держала в передних лапках орешек, очевидно, гордясь своей находкой. Пролистывая пачку долларов, Жека в точности повторил жест белочки, завладевшей добычей.

Он насчитал ровно двести приятно пахнущих, шершавых на ощупь, новехоньких сотенных купюр, перетянутых резинкой крест-накрест. Аккуратно положив внушительный денежный брикет во внутренний карман плаща, он прикрыл за собой дверь лоджии и вернулся в комнату. Жена Борюсика, неудобно вывернув шею, неотрывно следила за ним. Понимала, что настал момент истины. Ждала его решения. Или приговора.

Вчера ночью, выйдя от Борюсика, Жека все спрашивал себя: неужели он и в самом деле готов отнять чужие деньги вместе с чужой жизнью? Раз сто, наверное спросил, но так и не пришел к внутреннему согласию.

Выходило, он просто рисовался. Блефовал. Настроение портилось с каждым шагом по темной улице. Рука теребила в кармане последнюю сотню.

Избегая попадать под фонтаны брызг из-под колес снующих туда-сюда машин, Жека держался от дороги подальше. Очень даже водопроницаемые туфли старался ставить только на кочки и островки посреди весеннего разлива холодных луж. Но встречные фары слепили глаза, делая ночь еще более непроглядной, и Жека, оступившись несколько раз, перестал разбирать дорогу. Шлепал по лужам, чавкал грязью, хрустел гранулированным снежком.

Дошлепался, дочавкался, дохрустелся!

Огромный серебристый джипище, одни только наружные прибамбасы которого тянули тысячи на две, вынырнул из темной арки, предупредительно мигнув фарами. Жека сначала замер в неустойчивом равновесии на бордюре, но тут же шагнул вперед: «Хрен вам! Подождете! Я тоже спешу!»

Обманутый его секундным колебанием, джип газанул. Он затормозил, едва соприкоснувшись бампером с Жекиным бедром, но этого оказалось достаточно, чтобы Жеку швырнуло сначала на лаковый капот, а затем – в противоположном направлении, на асфальт. Было совсем не больно. Но, растянувшись во весь рост, он почувствовал себя жалким отбросом общества на обочине жизни.

Нависший над ним автомонстр презрительно фыркал, дожидаясь, когда двуногое ничтожество освободит проезд. Жека медленно поднялся на ноги, отряхнул плащ, выпрямился, щурясь от ослепительного сверкания фар. Он не отошел в сторону. Он остался на месте, преграждая путь джипу.

Сидевших внутри рассмотреть на удавалось. Но Жека и без того примерно представлял, как они должны выглядеть. Непременно раскормленные, непременно одетые с иголочки. Имеют разрешение на ношение оружия и золотых цепей. Гладко выбритые, коротко стриженные, благоухающие дорогим одеколоном. Готовые разрешить все вопросы, не говоря уже о том, чтобы мимоходом стукнуть по голове тупорылому пешеходу, не соблюдающему субординацию.

Все четыре дверцы джипа синхронно распахнулись, выпуская наружу соответствующее количество седоков. Трое крупных парняг и мужчина постарше, с чуточку более осмысленным лицом.

– Что столбычишь, убожище? – просипел один из парняг угрожающе. – Жить надоело?

– Погоди, – остановил его взмахом руки мужчина, выбравшийся из-за руля и возглавляющий компанию.

Приблизившись к Жеке, он оглянулся, прикидывая, виден ли отсюда номерной знак автомобиля. Убедившись, что да, он обратил взгляд на Жеку и дружелюбно сказал:

– Извиняй, братишка. Не нарочно. Держи деньги и топай дальше.

– А один вопрос можно? – вежливо осведомился Жека, не спеша протягивать руку за подачкой.

– Слушаю.

– Вы бандиты, что ли?

Мужчина вытаращил глаза, а потом вдруг радостно захохотал, жестами обеих рук приглашая спутников повеселиться с ним вместе. От него исходил острый запах коньяка, выпитого не с горя, не от тоски, а просто для лучшего ощущения полноты жизни. Отсмеявшись, он покровительственно хлопнул Жеку по плечу:

– Спасибо, братишка, развеселил. Бандиты, говоришь? Ну, ты даешь! Попал пальцем в небо! Я мент, братишка. Не веришь? Замначальника налоговой полиции. Что уставился? Не похож?

– Не похож, – признался Жека. – Вылитый бандит.

Мужчина нахмурился.

– Много базаришь, умник. Берешь деньги?

Жека бросил взгляд на пухлую пачку отслюнявленных ему сотен и взял. И когда шикарный джип умчал приблатненного полицая-налоговика в неизвестную даль, принялся считать премию и обнаружил, что под сиротливой сотней прячутся жалкие червонцы общим количеством пятнадцать штук. Его кинули! Как всегда, кинули!

– Вот же твари! – сказал Жека почти весело, имея в виду всех тварей скопом, а не какую-то одну конкретную. Твари, они и есть твари – не различишь по рылам.

Разбрызгивая весеннюю кашу, он двинулся в обратном направлении. В мире, где представители закона открыто ведут себя, как бандюги, глупо строить из себя бедного, но честного. Есть деньги – ты человек. Нет – тебя тоже не существует.

На ходу он выгреб из кармана жалкие купюры, смял их в бумажный ком и швырнул под ноги. Все, хватит пресмыкаться! Или завтра утром он заимеет настоящие деньги, или медленно подохнет от голода. Две крайности. А третьего не дано. Жека не признавал никаких компромиссов.

До утра зябко приплясывал он в такт своим мыслям за трансформаторной будкой в знакомом дворе. Оттер колючим снегом грязь с плаща, докурил три последние сигареты. Его лихорадило не только от покусываний морозца, но и от азартного возбуждения.

Время тянулось невыносимо медленно, особенно после того, как все вокруг окутал непроглядный предрассветный мрак. Когда окна домов начали одно за другим наливаться уютным светом, стало еще холоднее, но Жека выстоял, не побежал греться в соседний подъезд, чтобы не настораживать жителей округи. К счастью, ненастное утро не располагало их к пробежкам и дальним прогулкам с собаками. Никто притаившегося Жеку так и не заметил.

Он слишком замерз и устал, чтобы обрадоваться, когда наконец из подъезда выскользнул Борюсик, повертел головой по сторонам, ссутулился и быстрым шагом удалился за угол дома. Никакой обещанной форы во времени Жека ему давать не собирался. Досчитал до ста и поспешил в его квартиру. Дверь оказалась незапертой. Значит…

Значит, плохи твои дела, нелюбимая жена рефлексующего Борюсика, подумал Жека, соболезнующе глядя на связанную пленницу чужих страстей, но вслух этого не произнес. Вопрос, светившийся в ее глазах, был немым. Каков вопрос – таков ответ.

Левую полу плаща приятно оттягивала весомая пачка долларов в кармане, та самая, которую жаждет заполучить Борюсик. Вот, наверное, взвоет, когда перероет весь дом вверх дном и ничего не найдет! Впрочем, вряд ли успеет. Не останется у него ни времени на поиски, ни шансов выпутаться.

Жека хотел было пощупать пачку, чтобы еще раз удостовериться в реальности денег, но остановил себя. Со стороны это походило бы на то, что он массирует занывшее сердечко, а он не хотел выглядеть слабым и нерешительным. К тому же сердце действительно билось ровно, не частило, мерно отстукивало мгновения.

Жека бросил взгляд на часы: 10:14. Борюсик, вероятно, находился на подступах к своему институту. Нужно было поспешить с завершающими штрихами.

Так, спортивная сумка. В нее – фотоаппарат, колечки, цепочки, шубейку. Поверх барахла – видеокамеру, это главное. Сумку – в кладовку, небрежно прикрыть грязным бельем. При обыске обязательно найдут. Для милиции рыться в чужом белье – святое дело. «Награбленное», спрятанное в квартире, наведет их на мысль об инсценировке. Это первый сюрприз для Борюсика, решившего и женушку порешить и невинность сохранить.

Второй сюрприз кроется в той же сумке. Кассета, вставленная в видеокамеру, сразу вызовет здоровое следовательское любопытство. Сначала ошеломленные зрители увидят сексуальные сцены, которые вчера заинтриговали Жеку. Пусть полюбуются, как Борюсик, возбужденный как павиан, развратным способом пользует супругу, изображающую для него жертву насилия, нагишом привязанную к стулу. К тому самому стулу и в той самой позе, между прочим! Самый интересный сюжетец ожидает милицейскую публику в конце. Жертва, скончавшаяся во всей своей неприглядной красе, возникнет перед сыщиками на экране – еще живая, испуганная, опять же связанная, но с узнаваемой наклейкой на лице. Подвох заключается в том, что несчастную женщину увидят за несколько минут до ее трагической гибели – в правом нижнем углу экрана высветятся белые циферки с датой и точным временем съемки! Те самые десять часов утра, когда муж-извращенец только-только выбрался из дома. Пусть попробует доказать, что в это время он уже спешил на работу! Пусть попробует доказать, что снимал и убивал супругу не он!

Вот и все. Осталось в последний раз наведаться в гостиную, прежде чем уйти отсюда навсегда. Жека постоял немного, соображая, не упустил ли он чего-нибудь из виду? Отпечатки пальцев? Мало ли в квартире отпечатков, главным образом, славинских? Под судом и следствием Жека не находился, в картотеках не фигурирует. Излишнюю настороженность сыщиков могло бы вызвать как раз полное отсутствие отпечатков.

Борюсик, тот орудовал в перчатках. Вот они, лежат на краешке журнального столика. Обычные резиновые перчатки для разнообразных хозяйственных нужд: раковину там отдраить с порошочком, или женушку снарядить на тот свет. Рядышком примостился заурядный моток клейкой ленты и такие же заурядные ножницы. Борюсик оставил этот реквизит на виду по рекомендации Жеки: мол, так будет естественнее – грабители воспользовались тем, что попалось под руку. Действительно, это покажется очень естественной, очень натуральной деталью. Особенно после просмотра кассеты. Любой следователь придет к выводу, что все происходило тихо-мирно, по-домашнему, так сказать, в любви и согласии.

Жека с трудом заставил себя посмотреть на обреченную женщину. Не хотелось ему убивать. И самому подпадать под расстрельную статью не хотелось. Оставить ее в покое и уйти с деньгами? Но тетка – не последняя фигура на крупнейшем рынке города. Значит, контактирует с местным рэкетом. А деньги немалые. Вычислят, непременно вычислят – у них особые, более надежные, чем у милиции, методы. Найдут, отнимут чужое плюс все, что у Жеки есть своего. Включая здоровье. И что же, дальше топать по жизни лохом сохатым? Да ни за что!

Приблизившись к живому изваянию на стуле, Жека тихо предложил:

– Глаза закрой. Не так страшно будет.

Нет, не закрыла. Вытаращила их так, что они лишь чудом не вылезли из орбит. Тогда он поспешно нацепил ей на нос бельевую прищепку, прихваченную в лоджии, а глаза закрыл сам. Он ничего не видел. Но чувствовал, как бьется, трепещет, извивается в пародии на оргазм сильное живое тело, никак не желающее умирать.

Десять секунд… двадцать… сорок…

– Пф-фф-фф-уу-уу!

Дух убиенной вырвался наружу. Но какой же он оказался зловонный!

Глава 2

1

В своем вечном оцепенении дожидалась бездыханная Ирина Дмитриевна возвращения мужа, а он все не появлялся, семенил где-то десятой дорогой, оттягивая момент встречи.

Но тем же вечером, часом раньше, часом позже, произошло еще одно событие, на первый взгляд с убийством никак не связанное, однако изящно вписавшееся в предопределенную роком схему.

Еще далеко не старый, хотя изрядно потрепанный жизнью алкаш, добиравшийся на автопилоте домой баиньки, не был знаком ни с двумя заговорщиками, ни с их жертвой. Казалось, уж кто-кто, а он тут совершенно ни при чем. Так только казалось.

Он попал в эту грязную историю прямиком из притормозившей у тротуара белой «девятки», мягким кулем вывалился на мокрый асфальт, но тут же собрался в одно вертикальное целое и зашагал к маячащим в двухстах метрах огням девятиэтажки.

– Во дает! – искренне восхитился наблюдавший за ним из машины крепыш с коротко остриженной колобкообразной головой. – Точно по курсу!

– Сейчас упадет, – предположил его сосед за рулем. У него была точно такая же круглая башка, но очень уж здоровенная, чтобы сравнивать ее с озорным колобком. У колобков не бывает таких чугунных физиономий, оловянных глаз и сигарет в желтоватых клыках. И вообще у парня имелось погоняло – Бур. За «колобка» можно было очень запросто схлопотать.

– Навернулся! – радостно подтвердил третий седок «девятки». Всем, кто ему не импонировал, он обычно предлагал что-нибудь полечить: мозги, зубы, печень. В зависимости от пола «пациента» обещал кастрировать или вывернуть матку наизнанку. У него имелось какое-то человеческое имя, но в своих кругах он проходил как Лекарь, и его это вполне устраивало.

– Подмогнем? – неохотно предложил безымянный колобок, ничем не заслуживший написания с прописной буквы. – Хан велел проводить до самой двери. Чтобы без этих… аксессуаров, во!

– Лично мне в падлу, – не согласился Лекарь. – Сам дошкандыбает, чмо болотное.

– Встанет, – поддержал его Бур, азартно перебрасывая сигарету из одного угла рта в другой. – Алконавты, они живучие.

И снова интуиция его не подвела.

– Ты гля, оклемался! – умилился колобок. – Потопал! А я боялся, что его придется из муляки вытаскивать. Корочки-то новые, сегодня в первый раз набул…

– Лучше бы носки новые набул, – проворчал Бур. – Ты их реже меняешь, чем ботинки.

– Вчера только поменял!

– Ага, с левой ноги на правую.

– Лекарь, подтверди!

– Подперди-подперди, Лекарь, раз дружбан просит.

Того долго упрашивать не пришлось. Дурашливо объявил газовую атаку и первым опустил стекло со своей стороны. Ржали в три глотки, перекрывая звуки потешных лекарских потуг.

Им было весело. Свое ответственное задание «три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой» выполнили с честью.

Позавчера этого же вусмерть пьяного тридцатилетнего доходягу не высадили из «девятки», а, напротив, бережно в нее погрузили. Инструктаж Хана, под которым ходил экипаж, был лаконичным и однозначным. Встретить на улице. Заманить бутылкой и вежливым обхождением. Передать с шестью бутылками водяры на руки Лариске Защеке. Лариску предупредить, чтобы поила «тело» до усирачки, выполняла все его прихоти, а за порог не выпускала. Подкармливать, чтоб не сдох. В очень умеренных дозах клофелин. Через двое суток тело забрать и доставить к месту проживания, но без копейки денег, чтобы оно никуда не рыпнулось.

Лариске поручение понравилось. Хлопот с временным постояльцем было всего ничего. А ей, одноногой, списанной по инвалидности проститутке, – и харч, и развлечение. С четким интервалом в четыре с половиной часа постоялец пробуждался, похмелялся и заново знакомился со своим безногим ангелом– хранителем.

– Михаил, – говорил он вежливо. – Очень приятно. Мы где?

Лариска резво ковыляла к нему, подливала водочки, подсовывала яичко или огурчик. Перед тем, как провалиться в новое забытье, гость обязательно отчетливо произносил: «Праздник, который всегда с тобой». Но больше всего потрясло Лариску то, что один раз он ее вполне грамотно поимел. И в ее короткой памяти это был второй или третий случай, когда кому-то вздумалось целовать ее в губы.

Она опечалилась, когда за Мишей пришли, расшевелили его немножко и объявили, что курорт закончился.

– Нечего ждать, незачем жить, некуда больше спешить, – продекламировал он, глядя мутными глазами примерно в направлении парней, но явно не видя их в упор. – Я остаюсь. Принесите гитару.

Лекарь сунулся было к нему с предложениями вставить клизму и прочими оздоровительными процедурами, но Бур отстранил его, взвалил алконавта на могучее плечо и понес к выходу.

– Оставили бы мужчинку еще на одну ночку, – робко пискнула Лариска, за что схлопотала от Лекаря по редко целованным губам.

Миша не сопротивлялся. Его доставили к дому, но во двор заезжать не стали, побрезговав марать свежевымытую «девятку» глинистой жижей, расползшейся с курганов развороченной земли: микрорайон отгородился от внешнего мира окопами и оборонительными рвами.

По этой сильно пересеченной местности и перемещался Миша, не глядя под ноги, ничего не соображая, а лишь подчиняясь заданной инерции, как пуля на излете. В этот момент он вряд ли смог бы вспомнить, как его зовут. Причудливая траектория каким-то чудом уберегала Мишу от расставленных строителями ловушек. Подвернись ему яма, он бы туда сверзился и ночевал скорее всего не дома. Что, впрочем, не так уж сильно и нарушило бы планы Хана.

Выпасть из ханских планов живым редко кому удавалось. Если сравнить этого человека с шахматистом, то играл он всегда черными, но ходил когда вздумается, как вздумается и куда вздумается, сметая мешающие фигуры противника с доски по своему усмотрению. Своих пешек Хан жаловал не больше, чем чужих.

Повинуясь его воле, пьяная до полной невменяемости и неузнаваемости фигура все же пересекла грязное поле, уткнулась в родительскую дверь и потянула руку к звонку…