Текст книги "Эра Водолея (главы из романа)"

Автор книги: Сергей Галихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Зубков сделал несколько глотков и взял со стола газету. На первой полосе красовался заголовок "Ложь – основа разложения нации". Под заголовком помещалась статья, сообщавшая горожанам о том, что новая власть намерена прекратить порочную практику использования незаконно приобретенных карточек, а позже вообще отменить деление на сектора.

– А что его так расстроило? – спросил Костя.

– Бордели в красном секторе обслуживают только владельцев красных карточек, – напомнил дядя Юра, – настоящих карточек.

– Вот это проблема, – согласился Костя и сделал глоток пива. – Как же народ будет сексуально обслуживаться?

– Строго по закону.

– Чего они прицепились к этим карточкам? – удивился Костя. – Насколько мне известно, подделывали только красные карточки. Но деньги-то на них переводились с настоящих счетов. По магазинам с ними никто не ходил.

Только по борделям. Так что экономического урона никакого.

– Правильно, – подтвердил дядя Юра. – Компьютер легко распознавал "левую" карточку. Стоило тебе пару раз отовариться в магазине вне сектора проживания, и ты получал штраф. А в следующий раз могли и посадить.

– Так в чем же дело?

– Ложь – основа разложения нации.

– Они даже не представляют, чем эта борьба за чистоту помыслов обернется.

– Вот именно, – согласился Чуев. – Государство годами разрабатывало схему невинного обмана, втягивало в него население.

И всем было хорошо, все были в выигрыше. Одни обманывали закон и делали вид, что верят в то, что государство об этом и не подозревает. А государство подыгрывало им и делало вид, что действительно не подозревает об этих махинациях. Вот ведь идиоты, не могли ничего лучше придумать, как посягнуть на половой инстинкт.

Сложив газету пополам, Зубков швырнул ее на стол и, закрыв глаза, чуть сполз вниз по спинке кресла. Вчера он вдруг почувствовал, что устал от этого сна. Если выразить его ощущения точнее, то скорее он чувствовал то же, что чувствует человек, которому не давали заснуть целую неделю.

– Новостей не было? – спросил Костя, не открывая глаз.

– Нет, – невесело ответил дядя Юра. – Ничего нового. Но трупа не нашли.

Есть шанс, что она еще жива.

– Шанс... он не получка, не аванс... Кстати, о деньгах. Что думает начальство? Не мешало бы прибавить на инфляцию.

– Ты только не вздумай у него спросить об этом, – посоветовал Чуев. – У хозяина и так нервы на пределе. Счета частично заморожены, запасы кончаются. Типографии закрываются одна за другой, бумагу не достать.

– А я и не думаю, – ответил Костя. – Это я так... бубню с горя.

Костя снова вернулся к мыслям о Наташе. Она была единственным человеком в этом сумасшедшем доме, которому можно было открыть душу, не стыдясь, что это будет выглядеть как слабость. Она была юна, красива и наивна как ребенок, но в этом и заключалась ее великая сила. В душевной чистоте и непорочности.

Дверь распахнулась, и словно ураган в комнату ворвался Лобачевский.

Костя приподнял левое веко и, увидев, кто именно вошел, снова прикрыл его. Глаза Лобачевского кричали о сенсации.

– Слышали, что совесть нации удумала?

– Слышали, – промямлил Костя, – газеты читаем.

– Полчаса назад у Дома правительства начала собираться толпа. По радио сказали, что сейчас там больше ста тысяч. Они вооружены арматурой и камнями. У некоторых автоматы. Толпа требует отменить "карточные"

репрессии и в противном случае угрожает изнасиловать комитет.

– Мир хочет трахаться и убивать, – громко профилософствовал Чуев и сделал два больших глотка из своей бутылки.

– Сто тысяч крепких мужиков – это серьезно, – сказал Лобачевский, доставая из холодильника бутылку пива.

– Заметьте, сексуально неудовлетворенных мужиков, – пробурчал Костя, не открывая глаз. – Это обстоятельство удваивает их разрушительную силу.

– Господа, я серьезно. Дело пахнет восстанием, – сказал Лобачевский и сделал глоток. – Мало того что в магазинах шаром покати, по улице пройти страшно не только ночью, но уже и днем, так эти умники еще и бордели прижать решили.

– Ходи в своем секторе, – посоветовал Чуев.

– Ну да. С тем лимитом, что разрешается тратить, даже на минет не хватит.

Нет, господа. Дело пахнет мордобоем.

– Ты мне сам недавно пытался прочитать лекцию о низости походов "желтого" или "зеленого" гражданина в бордель красного сектора. А сейчас...

– Моисей, – не открывая глаз, поежился в кресле Костя. – Давай взорвем ченить на хрен. Мало того что жрать нечего, так еще...

– Во-от... – протянул Чуев. – Еще одного Богатырева нам только недоставало.

– Нет, господа, – сказал Лобачевский. – Дело определенно пахнет кровью.

Большой кровью.

Лобачевский не ошибся. В семь часов вечера Комитет национального спасения принял самый необдуманный шаг за все время своего короткого правления. К Дому правительства подъехали машины с внутренними войсками.

Толпа не стала дожидаться, пока войска выгрузятся из машин, встанут в каре и начнут размахивать демократизаторами направо и налево. Кто-то крикнул:

"Бей ментов – спасай Россию", и толпа бросилась на неприятеля. Два опрокинутых грузовика были пустяком по сравнению с той рекой крови, что залила асфальт в следующие два часа. К девятнадцати ноль-ноль бунтовал весь город. Верным комитету войскам был отдан приказ жестко пресечь беспорядки. Но вдруг выяснилось, что неверных не так уж и мало. По городу прокатилась новая волна погромов. Комитет национального спасения в срочном порядке подтягивал к Москве войска и бронетехнику.

Народ двинулся к Кремлю в половине восьмого. Все, кто еще считал себя журналистом, были в эпицентре событий. Проходя по Новому Арбату, толпа била все витрины, которые попадались на ее пути. Не доходя до "Новоарбатского" гастронома ста метров, Костя услышал, как осыпались стекла. Несколько человек отделились от общего потока и нырнули внутрь магазина. Проходя мимо, Зубков повернул голову и увидел, как крушат пустые прилавки и бьют стекла холодильных шкафов. Когда магазин уже был за спиной, Костя услышал душераздирающий женский крик. Он обернулся.

Женский крик сливался с плачем ребенка. Скорее это был даже не плач, а смесь визга с ревом. От услышанного он вздрогнул и ужаснулся. Не видя перед собой ни бушующей толпы, ни разгромленных витрин, он шел на жуткие крики, заранее боясь того, что сейчас ему доведется увидеть.

В бывшем торговом зале два мародера короткими и частыми ударами – у одного была милицейская резиновая дубинка, у другого кусок трубы – осыпали женщину, лежавшую на полу и закрывавшую собой двенадцатилетнюю девочку.

– Ну что, сука, – зло шипел тот, что был ростом пониже, – кончился, значит, вчера сахар! Или зверенышу своему скормила?

Откуда-то изнутри темного зала появился высокий бородатый человек в белом балахоне с красным крестом на спине и сумкой, перекинутой через плечо. Он схватил двумя руками за воротник одного мародера и отшвырнул его в сторону, словно пушинку.

– Что же вы творите, нелюди! – крикнул человек в белом балахоне и развернулся ко второму мародеру.

Тот пнул его ногой в живот, и бородатый согнулся пополам. Мародер ростом пониже поднялся на ноги, держа дубинку двумя руками, отвел ее далеко за правое плечо и что было силы опустил на спину бородатому. От удара белая ткать лопнула чуть выше нашитого на нее красного креста и разошлась в разные стороны, открывая на спине кровавый рубец. Выгнув спину, бородатый упал на колени и тут же получил трубой по голове. Лицо женщины перекосилось от ужаса, и она снова завизжала, надрывая связки. Уже теряя сознание, бородатый повалился на нее, пытаясь закрыть собой и женщину, и ребенка. Мародеры с остервенением принялись пинать ногами всех троих.

Все произошедшее заняло чуть больше десяти секунд, но в эти секунды Зубков стоял в оцепенении и не мог пошевелиться. Не в силах выговорить ни слова, Костя взревел, словно раненый медведь, и, подняв над головой помятый сорокакилограммовый холодильник для продажи мороженого, двинулся на выродков. Те повернули головы в его сторону и замерли на секунду от увиденного зрелища. Зрелище не предвещало ничего хорошего. С холодильником над головой на них шел человек со звериным оскалом и белым, как у смерти, лицом. Мародеры сделали шаг назад, развернулись, побежали в глубь торгового зала. Добежав до поднимавшейся с пола женщины, Костя запустил им вслед холодильником и, тяжело дыша, остановился. Его била мелкая дрожь. Он в полном смысле слова готов был перегрызть им горло зубами.

В пылу ярости он не заметил, как из-за его спины выскочили несколько человек и бросились вдогонку за мародерами.

Сидя на полу, скулящая женщина левой рукой перевернула бородача набок и протянула дрожащую левую руку к своему ребенку. Ее правая рука была неподвижна. Хнычущая девочка с перемазанным кровью из разбитой головы лицом протянула к маме руки и, обняв ее за шею, припала правой щекой к груди. Женщина дотронулась дрожащими пальцами до мокрых от крови волос ребенка и, зажмурив глаза, заскулила. Костя перевернул бородача на спину и подложил ему под голову белого плюшевого медведя, по которому сразу же начало расползаться красное пятно. Костя узнал бородача. Это был священник из двести десятой церкви. Слова его второй проповеди в тот день, когда Зубков делал репортаж о церковных службах, понравились Косте, и он поверил, что еще не все потеряно, что еще есть шанс остаться людьми, а не животными, пожирающими пищу за выполненную работу.

И он не ошибся.

Сзади загремели обломки мебели, скрипнули осколки стекла. Зубков обернулся и увидел идущих к ним монашку и двух бородатых мужчин. Все они были в белых балахонах и с сумками с красными медицинскими крестами.

Именно эта монашка позвала на помощь, когда увидела, как убивают женщину и ребенка, а священник пытался закрыть их собой.

Пострадавшим начали оказывать первую помощь. Встав на ноги, Костя, рванув ворот рубашки, пошел прочь из магазина. Ему было тяжело дышать. За четыре дня из благонравных и сердобольных людей горожане превратились в полную противоположность. До остервенения озлобленную толпу. "Нет, это не правда, что люди стали злыми, – рассуждал Костя, двигаясь в нескончаемом потоке восставших к Красной площади. – Это все сидело в них, как диверсант, и ожидало благоприятного случая. Случая остаться безнаказанными..."

Красная площадь и крыши стоящих рядом домов кишели объективами фотои видеокамер. Зубков стоял на площади недалеко от Исторического музея и лично видел, как восставшие кинулись на штурм Кремля. На площадь въехали машины с подъемниками, в люльки которых тут же полезли разъяренные дядьки с арматурой в руках. Откуда-то в огромном количестве появились раздвижные пожарные лестницы. Машины с подъемниками подъехали вплотную к стене, выдвинули для устойчивости лапы и начали подъем. В считанные секунды стены древней крепости превратились в муравейник.

Не успели пожарные лестницы приставить к стенам, как раздались первые автоматные очереди. Солдаты получили приказ на Красной площади стрелять только в воздух. Восставшие, как спелые яблоки, посыпались с лестниц и подъемников. Все, кто был на площади, бросились врассыпную. Низко пригибаясь, Костя забежал за угол Исторического музея и продолжил наблюдения оттуда. Через секунду он заметил идиота, оставшегося на площади и снимавшего на видеокамеру все происходящее. Сумасшедший был высоченного роста, тощий, как черенок от лопаты. Двух мнений быть не могло.

Это Ганс. Казалось, чувство страха у него просто отсутствовало. Наркотик профессионального азарта подталкивал его в спину и шептал на ухо: снимай, снимай, снимай...

Ворота Кремля открылись, и на Красную площадь высыпали солдаты внутренних войск. Они были в бронежилетах и шлемах с опущенным забралом из пуленепробиваемого пластика. В руках у них были короткоствольные автоматы Калашникова. Солдаты постреливали в воздух, щедро осыпая булыжник гильзами, и передвигались неспешно, давая восставшим возможность покинуть площадь. Следом за пехотой на брусчатку выкатили бронетранспортеры. Солдаты прошли мимо немца и не тронули его.

Бронетранспортеры веером разошлись по площади и втянулись в прилегающие улицы. Зубков не рискнул рассчитывать на свою мифическую неприкосновенность, хотя и проверил серебряную карточку, лежавшую в кармане рубашки, застегнутом на пуговицу. Да и смысла оставаться на Красной площади уже не было. Восставшие отступили.

Два мотострелковых взвода, подошедших со стороны Лубянки, оттесняли толпу в сторону Садового кольца. Втянув голову в плечи и прижимая правой рукой предусмотрительно захваченную в редакции противогазную сумку, Зубков побежал к Крымскому мосту. Автоматная очередь хлестанула по старенькому "Москвичу", брошенному на Манежной площади, его стекла с "шорохом" осыпались на асфальт. Зубков увеличил скорость и запетлял по Моховой, словно заяц.

"Внимание! – разнесся по воздуху суровый голос диктора. – С двадцати одного часа и до семи утра в городе вводится комендантский час. Все передвижения без специального разрешения комендатуры запрещены.

Сохраняйте спокойствие. Ситуация в городе находится под контролем".

Костя взглянул на часы. Двенадцать минут десятого.

Зубков был одним из последних, кто бежал от Красной площади. Еще пересекая Большой Каменный мост, он видел впереди около двух десятков затылков. У развилки Большой Полянки и Большой Якиманки взорвались два дымных снаряда, один дальше другого на десять метров, и все затянуло серым вонючим дымом. Когда Костя выбрался из дымовой завесы, впереди уже никого не было. Очевидно, все побежали по Большой Полянке, а Костя незаметно для себя взял гораздо правее.

За двести пятьдесят метров до пересечения Большой Якиманки с Садовым кольцом, ощетинившись кусками ржавых труб и прочего металлолома, возвышалась баррикада самооборонщиков. Над баррикадой развевался Андреевский флаг. Размышляя о его происхождении в этом конкретном месте, Зубков споткнулся и упал на асфальт от сильного толчка в спину. Толчок в спину был взрывной волной от танкового снаряда, разорвавшегося где-то рядом. Прокатившись кубарем по инерции несколько метров, Костя попытался подняться на ноги и снова упал. От легкой контузии в голове у него что-то звенело. Над баррикадой виднелись несколько голов в каких-то одинаковых шапочках. Кажется, беретах. И кажется, черного цвета.

Ударила длинная пулеметная очередь. Головы, торчавшие над баррикадой, исчезли. Не замечая ссадин на локтях и ладонях, Зубков влип в асфальт и внутренне сжался, словно пружина, в ожидании паузы. Над баррикадой поднялся человек в черном бушлате и бескозырке, с самодельным гранатометом на плече. Шайтан-труба гулко ухнула и выплюнула начинку. За спиной у Зубкова что-то бабахнуло, и выстрелы прекратились. Как только пулемет замолчал, Костя подскочил с асфальта и, вложив всю свою энергию в ноги, бросился к баррикаде. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди и убежать вперед.

– Давай, братишка, давай! – орал человек в бушлате, размахивая бескозыркой над головой.

"Это не береты, а бескозырки", – думал Костя, с немыслимой скоростью переставляя ноги.

Из последних сил, словно спринтер на олимпийском финише, Зубков вбежал за баррикаду сквозь узкую брешь. Пока он, тяжело дыша, опускался на колени, за его спиной упал холодильник и закрыл проход. На холодильник легли два огромных электродвигателя и смятая телефонная будка.

– Ну что, успел? – улыбнулся человек в бушлате с погонами старшины второй статьи. – Не дрейфь, братишка. Балтика не подведет.

Старшина нацепил бескозырку и встряхнул сидящего на асфальте Зубкова за плечи. Он коряво улыбнулся в ответ и огляделся. В ушах у Кости по-прежнему звенело. Рядом с ним стояли полтора десятка матросов при полном параде. В черных бушлатах с горящими огнем пуговицами и пряжками ремней в якорях и, естественно, в роскошных клешах. Их черные короткие сапоги были надраенными до блеска.

– Полундра! – крикнул молодой, коротко стриженный матросик, стоявший на верху баррикады. – Коробочки идут.

– Свистать всех наверх! – гаркнул старшина и заиграл на боцманской трубке.

Матросы сорвались с места и зашуршали клешами.

Костя поднялся с асфальта и огляделся. Самооборонщиками здесь и не пахло.

Баррикада была во власти матросов Балтийского флота. Счетом их было двадцать один. Баррикада полностью перегораживала Большую Якиманку, от стены дома на левой стороне до стены магазина на правой. В десяти метрах от баррикады, на автобусной остановке, сидели два связанных человека.

Очевидно, это были представители новой власти, чье присутствие на блокпостах было практически обязательным. За остановкой стоял "газик". От Садового кольца к баррикаде двигался бензовоз. Шел тяжело. Зубкову показалось, что на подножке бензовоза кто-то стоит.

– Слушать в отсеках! – гаркнул старшина.

Зубков обернулся. Все матросы осторожно выглядывали из-за баррикады, а старшина стоял в полный рост, поставив одну ногу на корпус разбитого телевизора, и в морской бинокль разглядывал неприятеля.

– По местам стоять, с якоря сниматься! – скомандовал старшина, чеканя каждое слово. – Прямо по курсу восемь дымов. Шесть катеров и два линкора.

За ними до роты пехоты. Дистанция два кабельтова.

Сзади два раза прокряхтел осипший от возраста автомобильный клаксон.

Все обернулись. В пятнадцати метрах от баррикады останавливалась машина ассенизаторов. Цвета она была оранжевого, и лет ей было никак не меньше тридцати. С подножки спрыгнул молодой матросик со смешно оттопыривающимися ушами. От прыжка его бескозырка, которая была ему явно велика, чуть не упала.

Матросик успел ее поймать и засеменил к старшине. Все матросы сползли вниз к машине.

– Слушай мою команду! – продолжил старшина. – Из всех калибров, залпом, заряд дымный!

Пли!

Два матроса прижали к бедру ружья для стрельбы дымовыми шашками и дружно "плюнули" в сторону неприятеля.

– Повторить три раза! – скомандовал старшина и начал спускаться вниз.

Матросы, галдя, суетились возле большой оранжевой бочки с дерьмом.

Зубков стоял в некоторой растерянности от завораживающего зрелища военной субординации. И не просто военной, а военно-морской. И не просто военноморской, а балтийской.

В ушах у него гудело уже меньше.

– Товарищ старшина... – затараторил матросик, приложив руку к бескозырке, но старшина оборвал его.

– Где тебя три часа носило, краб обглоданный?!

– Машину сразу нашли, – оправдывался матрос, – вызвали на аварию и реквизировали. А переходник долго сделать не могли.

– Пустую пригнали?

– Никак нет, – улыбнулся матросик, – больше половины.

– Железняк!

– Я, – отозвался матрос двух метров ростом и не менее метра в плечах.

Голова его, минуя шею, переходила в плечи.

– Тащи машинки.

– Есть.

Железняк развернулся на каблуках и побежал к "газику".

– Ну что стоишь, сухопутный? – сказал старшина, повернувшись к Косте. Помоги братве. Если не успеем, то всем нам амба.

Костя мотнул головой и пошел к бочке. Через две секунды он замер с открытым ртом.

На левом борту машины стояла большая коробка презервативов. Матросы приладили к сливному крану переходник и наполняли противозачаточные средства дерьмом. Работа спорилась. Матросик, что пригнал цистерну, вентилем дозировал величину заряда.

– Куда ты столько льешь, салага! Не больше чем полкило. Не долетят.

Зубкову, как человеку абсолютно гражданскому, доверили разрывать индивидуальную упаковку, извлекать презервативы и разматывать в полную длину. Через пару минут дюжина снарядов биологического оружия была готова к применению.

– Тащи, – скомандовал один из матросов, и Зубков в коробке из-под обуви осторожно понес боеприпасы на передовую.

От остановки бежал Железняк с какими-то хитроумными механизмами в руках. Он остановился в трех метрах от баррикады и положил механизмы на асфальт. Это были обычные катапульты высотой чуть больше метра. Их было четыре. За дымом со стороны "Президент-отеля" послышался лязг гусениц и рычание мотора.

– Двое ко мне, – сказал Железняк.

Два матроса подбежали к нему и помогли привести орудия в боевую готовность. Стальную станину при помощи монтажных пистолетов закрепили на асфальте. Зубкову показалось, что эти машинки переделаны из каких-то строительных механизмов. Слишком заводской у них был вид.

– Заряжай! – скомандовал старшина, выглядывая из-за бруствера и разглядывая неприятеля в морской бинокль.

Презервативы с дерьмом легли в метательные чаши.

– Взвод – до деления девять. Поправка на ветер – два.

Матросы при помощи редуктора натянули пружины катапульт до девятого деления на хромированной линейке. За спусковое кольцо карабином зацепили веревочку.

– Залпом...

Все притихли. Матросы у бочки перекрыли вентиль, перестали наполнять презервативы и обратили суровые взоры в сторону неприятеля.

– Огонь! – гаркнул старшина и продублировал команду взмахом руки.

Четыре катапульты вздрогнули и запустили заряды в воздух. Матросы замерли, как замирает в ожидании экипаж подводной лодки, выпустив по цели торпеду. Секунды казались минутами. Старшина отслеживал траекторию полета снарядов и вел хронометраж.

– Четыре... три... два...

Заряды скрылись в пелене дымовой завесы.

– ...один. Контакт.

Тишину ожидания нарушали лишь лязг гусениц и рокот танковых двигателей.

– ...вашу мать! – послышались из дыма нестройные вопли, пробиваясь сквозь гул танковых моторов. – ...арасы!

– Ур-р-ра! – гаркнули матросы и подбросили вверх бескозырки. – Ур-ра! Урра!

– Заряжай! – скомандовал старшина.

Матросы замолчали и снова засуетились возле катапульт. Самодельный гранатомет был единственным боевым оружием на этой баррикаде, а к нему была всего одна граната. Кроме как дерьмом матросам, приехавшим в Москву на недельную экскурсию, было нечем отбиваться от двух мотострелковых взводов внутренних войск. Пробные стрельбы прошли успешно, и теперь в каждую чашу положили по шесть зарядов.

– Взвод – восемь-десять, – скомандовал старшина. – Ветер – один. Беглым...

Огонь!

Катапульты вздрогнули. Заряды поднялись в воздух. Матросы забрались на баррикаду, чтобы своими глазами увидеть разрушительную силу биологического оружия.

Первыми из дыма вышли два танка, следом показалась пехота и бронетранспортеры. Пеший неприятель заметил полет "валькирий" и заметался по дороге... Забрызганные и злые солдаты открыли шквальный огонь из всех стволов. Матросы посыпались вниз. Баррикада взорвалась в двух местах, разлетаясь в разные стороны ржавыми железяками и старым холодильником.

Четверо моряков были убиты, пятеро легко ранены. Самого молодого, того, что пригнал цистерну, разорвало в клочья на глазах у Зубкова. Прямое попадание танкового снаряда в цистерну предрешило исход баталии.

Лежа на асфальте лицом вниз, Зубков подумал сначала, что ранен в голову.

По его виску что-то стекало. Он перевернулся набок и поднес к голове руку, но тут же отдернул ее. Рука была в дерьме. Голова тоже. На шоссе стоял горящий остов грузовика. Все прилегающее пространство было забрызгано его недавним содержимым.

– ... и ржавый якорь в жопу, – выплюнув, просипел старшина, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Моряки оттаскивали трупы и помогали раненым. Железняк сидел на асфальте, прижимая к себе лежавшее на его коленях тело мертвого матроса, и медленно покачивался из стороны в сторону.

– Сеня... Братишка... – стонал Железняк. – Да как же это?.. Что же я деткам твоим скажу... Жабы, – выдавил вдруг Железняк, вставая с асфальта, и зарычал, выпуская из рук тело друга. – Я вас на ленточки для бескозырок порву! Жабы!

Гордость Балтийского флота, матрос Железняк стоял как гора. Глаза его налились кровью. Пудовые кулаки посинели от того, с какой силой он их сжимал. Железняк достал из-за спины черную ленточку с золотым якорем, сжал ее зубами и, нагнувшись, достал из сапога великолепный финский нож.

– Слушай мою команду! – крикнул старшина. – Поворот фордевинт... Триста метров прямо по курсу... Самый полный... вперед!

Матросы подхватили раненых под руки и побежали по указанному курсу.

Железняк сделал несколько шагов и уперся в мощный корпус старшины, вставшего у него на дороге.

– Мы отступаем, – тихо сказал Афанасьев.

– Уйди, старшина, – прорычал Железняк.

– Отступаем для сохранения личного состава и подготовки контрудара, повысил голос Афанасьев и продолжил уже тихо: – Давай, братишка, не дури.

Проигранное сражение не значит, что проиграна война. Мы еще шарахнем по ним из главного калибра. А за Сеню они мне ответят. Штырев ответит.

Персонально.

Рокот усилился, и баррикада вздрогнула. Танк уперся в груду мусора и после небольшого усилия развалил ее. Матросы отступали. Старшина бросил две дымовые шашки, прикрывая отход балтийцев. На столбах вспыхнули фонари, освещая желтым светом слабые сумерки. Защитники баррикады погрузились в "рафик", стоявший возле выхода метро "Октябрьская", и ретировались, получив вслед длинную очередь из танкового пулемета.

Недалеко от места боев жил родной брат мичмана с крейсера, на котором служили балтийцы. Отмывшись у него и перевязав раненых, Зубков уговорил Железняка и старшину Афанасьева пойти с ним в редакцию газеты. Моряки отказывались сначала наотрез, потом все менее убедительно, но Зубков стоял на своем. "Об этом нужно рассказать. Люди должны знать о случившемся". В конце концов матросы согласились. Раненых и группу прикрытия оставили на квартире брата мичмана, благо жена его и дети все лето жили у бабушки под Новороссийском, а старшина Афанасьев и Железняк общим собранием были командированы в народ, то есть в газету.

Через пятнадцать минут "рафик" не спеша ехал по ночной улице. За рулем сидел старшина. Железняк тяжело сопел рядом, на пассажирском сиденье. По дороге в газету Костя набросал черновик статьи под заголовком "И падет дерьмо с небес на ваши головы...".

– Тебя как звать-то? – спросил старшина, не поворачивая головы.

– Константин.

– Андрей, – сказал старшина и, не поворачиваясь, протянул через плечо Косте руку. – А это Сашко.

Железняк протянул Косте ладонь размером с бескозырку. После рукопожатия он снова вернулся в прежнюю позу и продолжил бесцельно смотреть на улицу, ползущую за окном авто.

– Ты на Красной площади был, когда все началось? – спросил старшина.

– Да. Как раз за десять минут до штурма стен подошел.

– По идейным соображениям или из любопытства?

– Скорее по работе, мне нельзя быть идейным. Я репортер. Я обязан быть объективным.

– То есть ты наблюдатель? – сказал Железняк. – Пока...

Он не договорил, осекся и снова отвернулся к окну.

– Остынь, Саша, – сказал старшина. – Не все журналисты сволочи. Он ведь тоже рискует сейчас. Привезет нас в газету, а кто-нибудь возьмет и стуканет. И как пособника не только его, но и всю газету. К стенке.

– Я не наблюдатель, – уточнил Зубков, – я репортер. И за мной уже приходили, и в розыске я был.

– Почему был?

Костя не успел ответить. Дорога была перегорожена самосвалом.

На перекрестке машину остановили самооборонщики. Чуть в стороне стояли трое солдат в полном вооружении с автоматами наперевес и разговаривали с владельцем желтой "Волги"-такси. К "рафику" подошел человек в серой тройке и черной широкополой шляпе. За ним шли двое небритых самооборонщиков.

Все остальные обитатели блокпоста встали с ящиков, на которых сидели, и перевели свое внимание на подъехавшую машину. Костя открыл дверь и вышел из "рафика".

– Документы, – скомандовал тот, что был в серой тройке.

Костя передал ему серебряную карточку, оставленную Сойкиным. Срок ее действия заканчивался, но попробовать все же стоило.

– А остальным что, особое приглашение нужно?

– Они со мной.

Представитель Комитета национального спасения посмотрел на Костю, как бы оценивая, по Сеньке ли шапка, и отошел к справочной машине.

Самооборонщики медленно подошли к "рафику" и окружили его. Солдаты взяли из рук водителя "Волги" две банки тушенки. Самосвал завелся. Солдаты передернули затворы и перевели свое внимание на "рафик". Самосвал освободил дорогу и, когда "Волга" проехала, снова перегородил ее.

Через минуту представитель вернулся и отдал Зубкову его карточку.

– С тобой все понятно. Где документы остальных?

– Я же сказал, что они со мной, – терпеливо повторил Костя.

– Твоя карточка не дает тебе права на сопровождающих лиц. И форма у них морская. А от тебя, – принюхался представитель, – говнецом попахивает. Не ты ли на Большой Якиманке с морячками был?

– Если уверен, что не дает, тогда позвони кому-нибудь из них и скажи то же самое.

Зубков протянул представителю три визитные карточки: Сиверина, Жердина и Сойкина. Судя по изменившемуся лицу представителя, Зубков понял, что для него эти фамилии одна другой страшнее.

– Ладно, пропусти их, – сказал представитель сержанту и повернулся к человеку у компьютера. – А номер карточки "этого" зафиксируй. Разберемся еще. Свободны.

Самосвал снова завелся и освободил дорогу. "Рафик" медленно тронулся с места и проехал мимо недовольных лиц самооборонщиков. "Значит, можно и без разрешения ездить, если в багажнике десяток банок тушенки", – отметил про себя Костя.

В газете появление матросов произвело почти такой же эффект, как появление Ленина на Путиловском заводе. Все, включая уборщицу тетю Клаву, собрались в актовом зале. Охрана сразу же прекратила пропуск в газету посторонних. Через полчаса у проходной собралась небольшая, человек в тридцать, группа журналистов из других изданий. Они ни в какую не хотели уходить и просили разрешить присутствовать на пресс-конференции. Вскоре после просьб послышались обвинения в нарушении закона о свободе получения информации и угрозы, что за это придется ответить по закону. Назревала маленькая буза. Хозяину газеты пришлось выйти и успокоить толпу. В конце концов "чужих" журналистов пустили на пресс-конференцию при условии, что они обязательно укажут, где услышали информацию, когда и при каких обстоятельствах. За пять минут до этого Зубков предложил дождаться, когда матросы расскажут все, что знают, а потом, когда "чужие" журналисты разойдутся, он сам выступит и расскажет все, что с ним было за этот вечер.

Так и сделали. Оставался неясным один вопрос: откуда "чужие" узнали о поздних гостях? Главный редактор распорядился отключить все телефоны сразу же, как только Зубков вошел в его кабинет и сказал, кто ждет в приемной. Сотовая связь не работала уже который день. Да и передвигаться по городу во время комендантского часа и без специального разрешения...

Загадку помогла решить служба внутренней безопасности. Среди "чужих"

журналистов они узнали пару кадровых осведомителей СГБ. Значит, новая власть решила не до конца отказываться от старых методов. Ложь не всегда основа разложения. Есть очень старый лозунг: "Если не можешь предотвратить, то возглавь". Люди Комитета национального спасения, получив информацию с блокпоста, посоветовались и передали ее в другие издания. Только для какой цели они это сделали? Как только одна загадка была разгадана, тут же появилась другая. Не менее сложная.