Текст книги "Эра Водолея (главы из романа)"

Автор книги: Сергей Галихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Навстречу Зубкову и Чуеву выкатилась пухленькая тетка лет сорока, с боевой раскраской на лице и в достаточно откровенном сарафане. Она именно выкатилась, потому что ее очертания имели почти правильной формы шар.

– Знакомься, – сказал дядя Юра, пытаясь перекричать оркестр. – Это Алла Шухер.

– Ух ты мой сладенький, – кровожадно простонала Алла, вытянула губки дудочкой и двинулась на Костю, выставив вперед пухленькие ручонки с растопыренными пальцами.

– Предпочитаю воздушные поцелуи, – мгновенно среагировал Костя и приставил большим пальцем к переносице правую кисть с плотно сжатыми пальцами, как будто ему пытались выколоть глаза.

Но это ему не помогло. Алла знала свое дело. Она шлепнула пухлой ладошкой по Костиной руке и впилась в его уста. Костя пробовал сопротивляться, но у него ничего не получилось. Алла отпустила Зубкова, лишь когда он почувствовал, что теряет сознание от нехватки кислорода.

– Представь меня своему другу, – аристократично сказала Алла, глубоко вздохнув и облизав губы.

– Константин, – улыбнулся дядя Юра. – А это Алла. Она здесь за главного по части отдельных кабинетов.

– Интересный мужчина, – сказала Алла, просканировав Костю взглядом от пяток и до макушки.

– Нам бы столик где потише, – сказал дядя Юра. – Два по сто, чего-нибудь закусить и пару номеров почище... Стелла сегодня работает?

– Конечно, – улыбнулась Алла.

– Свободна?

– Для тебя она всегда свободна, – продолжала улыбаться Алла и перевела взгляд на Костю. – А твоему другу?..

Алла протянула к Зубкову руку, взялась за пуговицу на его рубахе и чуть высунула кончик язычка. Мороз прошел по спине Зубкова.

– А моему другу Машеньку, – сказал Чуев и добавил Косте: – Образование восемь классов и ПТУ, но мозги... профессорские. И из себя богиня. А уж вытворяет что...

– Пойдемте провожу вас к столику, – сказала Алла и покатилась между стульями, показывая дорогу.

Девчонки закончили танец, с визгом спрыгнули со стола и приземлились на крепкие мужские руки. Оркестр взял тайм-аут. Посетители свистели, хлопали в ладоши и просто толкались в проходах, обнимая продажных женщин, которые то и дело хохотали с переходом на визг. Алла катилась, словно шар в лузу, расчищая проход. Возле свободного стола она остановилась и жестом руки пригласила гостей присесть. Чуев и Зубков сели на деревянные стулья с высокими спинками.

– Я не прощаюсь, – томно сказала Алла и, подмигнув Косте, удалилась.

Оркестр ударил по струнам, клавишам и в барабаны. Громкая музыка ударила по ушам, и желающие потанцевать высыпали на пятачок перед сценой.

Невыразительная официантка принесла графинчик с водкой, две рюмки, два салата из свежих помидоров и огурцов, два антрекота и блюдце с четырьмя кусочками черного хлеба. Чуев расплатился красной карточкой, и официантка ушла.

– За столиком здесь принято расплачиваться сразу же, – пояснил Чуев, перекрикивая оркестр и разливая по рюмкам водку. – Давай, – сказал он, поднимая рюмку, – за приятный вечер.

Рюмки звякнули, но из-за гремящей музыки никто этого не услышал. Чуев открыл рот и начал запрокидывать голову, чтобы опрокинуть рюмку.

– Оглох на радостях, что ли? – раздалось за спиной у Зубкова.

Оркестр в этот момент закончил песню и затих на несколько секунд. Костя от неожиданности вздрогнул и чуть не подавился водкой. Чуев вернул голову на место, закрыл рот и недовольно взглянул Зубкову за спину. Разглядев в табачной дымке того, кто кричал, Моисей снова прикрыл глаза, и открыв рот, все-таки опрокинул в него водку. Оркестр грянул. Скушав водку, Чуев закусил ее долькой помидора в подсолнечном масле, Зубков прокашлялся и обернулся.

За его спиной стояли Богатырев и Мухин. Они оба были навеселе. И если Мухин был пьян слегка, то Богатырев уже набрался основательно. Под мышкой Мухин держал полупустую литровую бутылку мутного самогона, прижимая ее правой рукой, в которой еще была тарелка с тремя солеными огурцами, двумя свежими помидорами, несколькими кусками шашлыка, черным хлебом и двумя вилками. Левой рукой он поддерживал Богатырева.

В красном секторе каждый желающий мог гнать самогон. Нужно было лишь купить лицензию у государства. И, как ни странно, даже то, что гнали не для себя, на продажу магазинам и барам, было отменного качества. Покупатель, то есть бар, проводил анализ в течение минуты при помощи электронного анализатора, в который вставлялась карточка производителя, и если качество было низким, после третьего предупреждения лицензия аннулировалась.

– Мо-и-се-ей! – улыбаясь, гаркнул Богатырев, пытаясь перекричать оркестр, пока Чуев закусывал, и упал на соседний стул.

– Дядя Ваня, – недовольно и назидательно сказал Чуев. – Когда человек пьет, его даже змея не кусает.

Мухин поставил на стол литровину, тарелку с закуской, сел рядом с Зубковым и пожал ему руку. Костя повернулся и посмотрел куда-то в сторону сцены.

– Куда прицелился? – спросил Мухин слегка опьяневшим голосом.

– По-моему, этого человека я где-то видел, – в задумчивости ответил Костя.

Богатырев обнял Чуева за шею и что-то с чувством объяснял ему. Дядя Юра с тенью мучения на лице слушал старого, но уже пьяного друга. Костя смотрел на толстенького мужичка с бородой, одетого в потертые синие джинсы, темнокрасную майку и коричневый замшевый пиджак. Мужичок сидел недалеко от сцены, пил "Смирновскую", закусывал жареным поросенком и, чуть покачивая головой в такт музыке, следил за кордебалетом на сцене, размахивающим ногами.

– Точно, – утвердительно сказал Зубков. – Это священник из 349-й церкви. Я у него интервью брал три недели назад. Мы его с Моисеем еще в Большом видели.

– Ну и что? – улыбнулся Мухин.

– Ну... священник и в борделе...

– Оставь его, – махнул рукой Борис, – может, он ищет.

– Кого?

– Не к-кого, а ч-чего, – поправил Зубкова Богатырев и обнял теперь его за шею. – Ись-сину...

Костя посмотрел на Ивана Даниловича и не мог не улыбнуться. Глаза его были чуть прищурены, лицо раскраснелось. Было ясно, что они здесь с Мухиным уже пару часов. Что, собственно, и подтверждала на две трети пустая литровая бутылка.

– Моисей, – невнятно сказал Данилыч. – Надо отметить твое пос-сещенье этого злачного з-заведенья. Борис, наливай.

Мухин оглянулся направо, налево, и увидев за пустым столом два граненых стакана, взял их и поставил перед собой. Мутный самогон забулькал, благоухая только ему одному присущим запахом. Качество продукта, наверное, было хорошим, но вот запах... Запах сшибал с ног. Зубков испугался, что сейчас и ему нальют этого загадочного пойла, и протянул руку к графину с водкой. Пока разливали напитки, Данилыч, не переставая улыбаться, смотрел на Костю, поддерживая голову левой рукой, локтем опиравшуюся о стол.

– Кстян... – сказал Данилыч, взяв наполовину наполненный стакан и уронив голову. – Скажи ме чессно. А-а... ткуда ты взялса?

– Не помню, – искренне ответил Костя.

Взгляды Зубкова и Богатырева встретились. Сквозь пьяную пелену глаз Данилыча Костя прочел, что вопрос этот осознанный и задан не по пьянке. И ответ для Богатырева очень важен.

– Уажаю, – мотнул головой Данилыч. – Чессно сказал.

Богатырев в два глотка выпил самогон, взял соленый огурец и, с силой втянув его запах ноздрями, откусил половину. Мухин за один глоток проглотил отмеренную дозу, поставил стакан на стол и, закусив помидоркой, отправил в рот кусочек шашлыка.

Оркестр перестал играть. Зал галдел, повизгивал, заливался женским смехом и оглашался пьяными выкриками. Одним словом, жил своей обычной вечерней жизнью.

– Моисей, – заплетался языком Данилыч, – я тя люблю... пень ты старый...

– Я тебя тоже, – улыбнувшись, ответил Чуев и обнял друга.

– Давай на хрен взорвем чё-нить... – улыбнулся Данилыч. – Я знаю одно здание... Если его под корень... все карточки сотрутся.

Прикинь, весело будет...

– Однажды, двадцать лет спустя, – улыбнулся пьяный Мухин. – Я так понимаю, здесь рождается революция. За это надо выпить стоя.

Мухин встал со стула и, взяв бутылку за горлышко, разлил по стаканам самогон.

– Ах ты, морда эсгэбэшная! – прорычал кто-то за спиной у Зубкова.

Над его головой пролетела пивная бутылка, чуть задела Мухина по носу и, встретившись со стеной, разлетелась брызгами осколков. Зубков непроизвольно втянул голову в плечи и вскочил со стула. Боря повернул голову в сторону метателя бутылок. Им оказался крепкий мужик средних лет, среднего роста и животом явно больше среднего размера. Мужик был заметно пьян, но шел на Мухина уверенной походкой, сжав кулаки. За мужиком шел еще один, такой же пузанчик, только ростом он был на голову выше. Богатырев и Чуев поднялись из-за стола. Мухин, окинув взглядом стол, убедился, что у всех налито, после чего сделал шаг навстречу контрагенту и, держа литровину за горлышко, так же, как когда разливал самогон, с размаху опустил ему на голову.

Контрагент остановился, обтекая остатками самогона и осыпаясь осколками, похлопал глазами, после чего закрыл их и упал на спину. Мухин удовлетворенно посмотрел на поверженного врага и, улыбнувшись, перевел взгляд на его приятеля. Приятель контрагента посмотрел на лежащего на полу друга и поднял на Мухина злобные глаза. В зале воцарилась тишина. Все смотрели на представление, которое входило в стоимость напитков.

– Не люблю пролетариат, – прошипел Богатырев, медленно сжимая кулаки размером с пивные кружки и приподнимая их до уровня груди.

Тихо вдарила барабанная дробь. Зубков не успел опомниться, как Чуев повис на плечах Богатырева.

– Данилыч, я тебя умоляю, – уговаривал его Моисей. – Нас опять полгода сюда не пустят.

– Уди, Моис-сей, – промычал Данилыч, – он в меня целил.

– Не в тебя, а в Борю, – не отставал Чуев. – Боря сам разберется. Он аккуратно работает, а ты опять мебель поломаешь.

Зубков уже хотел ударить гада в ухо, но тут загремела мебель и пузана схватили за руки два молодых парня, у которых голова, минуя шею, сразу переходила в плечи. Пузан было дернулся, но его мягко стукнули тыльной стороной кулака по макушке, и он повис на молодых и крепких руках.

– Это что еще за бардак? – гремела на весь зал Алла, быстро приближаясь к эпицентру беспорядка.

За Аллой шли еще двое крепких молодых ребят. Только сейчас Зубков заметил, что они были одеты в одинаковые белые футболки и тренировочные штаны с белыми полосками во всю длину штанин. Объяснения были получены вместе с удостоверением полковника СГБ и улыбкой дяди Юры. Инцидент был исчерпан. Возмутителей спокойствия взяли за руки и за ноги и понесли к выходу. Юморист трубач медленно заиграл похоронный марш. В нужный момент вступили литавры.

Через минуту оркестр снова заиграл задорную мелодию, и ночная жизнь вошла в привычное русло.

– Уроды, – обиделся Боря. – Зачем бутылку-то кидать было? А если бы в голову кому попали?

– Кстян, – промычал уже сильно пьяный Данилыч и про-тянул к нему расто-пыренную пятерню. – Уажаю.

– Ну что, – сказал Боря, – на посошок? И надо Данилыча домой отвезти...

Выпив, Боря попрощался и практически поволок Данилыча к выходу. В этот момент по лестнице со второго этажа спускались две женщины, и, заметив их, дядя Юра расплылся в улыбке. Одной из них было лет сорок, другой, наверное, не больше двадцати. Дама постарше была одета в черное платье до колен с глубоким вырезом на пышной груди. Ее молоденькая спутница смахивала на школьницу. Клетчатая темно-красная, со складками, юбочка чуть выше колен, белая блузка с расстегнутыми на груди пуговками. Круглое личико, светлые волосы, схваченные на затылке черной резинкой.

– Стел-лоч-ка, – пропел Чуев, когда женщины подошли к столу. – Как же я по тебе соскучился.

– Иду, мой хороший, – ласково ответила та, что была постарше. – Иду.

Костя понял, что вторая – это Машенька. Машенька была весьма хороша, только красной шапочки не хватало и лукошка с пирожками для бабушки. Чуев поднялся навстречу к Стелле. Костя посмотрел на него и тоже встал. Дядя Юра поцеловал Стеллу в щечку, а затем и Машеньку.

– Давно тебя не было видно, – сказала Машенька.

– Лечился. Познакомьтесь. Мой товарищ по лечению – Константин.

– Какой красавчик, – улыбнулась Стелла. – Стелла.

– Маша.

– Номера готовы? – спросил Чуев.

– Конечно, готовы, – улыбнулась Стелла.

– Так чего же мы стоим? – удивился дядя Юра и повернулся к Маше: Машенька, очень тяжелый случай, – кивнул он на Костю. – У человека отшибло всю память. Тридцать лет прожил и ничего не помнит. Ты уж постарайся...

Дядя Юра не договорил. Он лишь улыбнулся и, обняв Стеллу за талию, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Счет мне, – крикнул дядя Юра с лестницы и поцеловал Стеллу в шею.

Машенька кивнула головой и посмотрела на Костю.

– Ну что, – улыбнулась Машенька, – пошли восстанавливать память?

Машенька взяла Костю за руку и повела на второй этаж. В зале народ веселился от души. Оркестр весь вечер выдавал заводные мотивчики.

Комнатка, в которую Машенька привела Зубкова, была оклеена дешевыми, но не противными обоями и имела размер три на пять метров. Посреди комнаты стояла кровать. Плафон с одной лампочкой, висящий под потолком, давал слабое освещение. Рядом с входной дверью были двери в туалет и ванную, а напротив небольшое окно, плотно занавешенное шторой. Зубков подошел к окну, чуть отодвинул штору и, взглянув на улицу, отошел от него и сел на кровать. Кровать без скрипа туго прогнулась под ним. Машенька закрыла дверь на щеколду, обошла вокруг кровати, распустив волосы, села Косте на колени, качнув своей молодой, упругой грудью к его носу. Костя посмотрел ей в глаза и, взяв руками за попку, притянул к себе поближе. Внутри у него что-то зашевелилось, появилось приятное головокружение. Машенька расстегнула пуговицу его рубашки. Затем вторую...

– Как зовут твоего приятеля? – спросила Машенька, продолжая неторопливо расстегивать пуговицы на Костиной рубашке.

– Ты же его знаешь, – ответил Костя, чуть сжимая пальцами упругие ягодицы.

– Да нет, – усмехнулась Машенька, – я про половой член.

– А-а... – понял Костя. – Его зовут член. Или, если официально, пенис.

– Пенис?.. – задумалась Машенька и, посмотрев в потолок, перестала расстегивать пуговицы. – Как же ты с ним разговариваешь?..

– Что? – опять не понял Зубков. – А что, с ним нужно разговаривать?

– Ну... некоторые разговаривают. Дают имена...

– Какие, например?

– Ну, там... Железный Феликс, Шалунишка, – не спеша перечисляла Машенька, напрягая память, – Келдыш, Солдат, Малыш, Кегля, Тушканчик, Бориска, Живчик.

– Хм-хм. Ну... Феликс – еще куда ни шло, а вот насчет железного... это он тебе приврал.

– Я и сама знаю, – сказала Машенька. – Две минуты – и на боковую.

– Ну а у тебя как ее зовут? Дразнилка?

– Киска, – улыбнулась Машенька, кокетливо склонив голову набок.

– И о чем же вы с ней беседуете?

– Так... о разном... я ее люблю... глажу...

– Гладишь? – поднял брови Костя. – Вообще-то это называется мастурбацией, а не беседой. Хотя... – вздохнул он, – какой собеседник попадется. В этом обществе мастурбация и дискуссия, судя по всему, обозначают одно и то же.

– Как это? – удивилась Машенька.

– Движение есть, а дети не рождаются.

– Как в буддизме, – сказала Машенька и нежно поцеловала Костю в нижнюю губу. – Главное – процесс.

– Че-го? – от услышанного Костя перестал мять Машенькины ягодицы и чуть не открыл рот.

– Я сейчас тебе все объясню, – прошептала Машенька и мягко повалила Костю на кровать.

В зале уронили что-то тяжелое, и грохот смешался со звоном стеклянных осколков. За стеной послышалось рычание. Зубков успел разобрать голос Чуева.

Со следующей секунды он перестал воспринимать окружающий мир, кроме того, что было в этой маленькой комнатке...

Глава 15

"Слово дворянина и история Моисея".

Премию было решено обмыть в ресторане напротив редакции. По пути к гардеробу Зубков заглянул в кафетерий. Там завязалась нешуточная дискуссия.

"...И все равно я не понимаю, за что императора причислили к лику святых, да еще мучеников. За то, что он отрекся от престола и бросил свою страну на произвол судьбы? Дескать, извините, ребята". – "Так какая ситуация была в стране, помнишь? Если бы не отрекся, может, было бы еще хуже". – "Возможно. Но каждый солдат давал клятву на верность царю и отечеству. И если он уходил с поля боя без приказа и говорил, что так будет лучше, его объявляли дезертиром и расстреливали. У императора ответственность еще больше. Он главнокомандующий, в конце концов! Так что же получается? Что он предал свою армию, свой народ?" – "Не о том вы, господа, говорите. Его объявили мучеником. Но ведь его просто застрелили. После этого последовали десятилетия террора и были уничтожены десятки миллионов людей. Вот кого действительно мучили в лагерях, над кем издевались. Что-то я не помню, чтобы хоть одного из них канонизировали". "Я согласен с тобой. Конечно же, он безвинно пострадал. Но разве он один? Так почему же такая избирательность?.."

– "Потому что нужен новый идол..."

Зубков недослушал спор. Он спустился вниз и стоял возле барьера гардероба в ожидании дяди Юры, когда в дверях появился элегантный старичок в строгом черном костюме, белой рубашке и галстуке-бабочке. Старичок снял шляпу и о чем-то осведомился у секретаря-распорядителя. Тот показал на Костю, и старичок, раскланявшись, пошел в его сторону.

– Ну что, идем? – спросил подошедший дядя Юра.

– Секунду. Очевидно, это ко мне.

Чуев посмотрел на старичка. Тот подошел ближе.

– Простите, вы Константин Зубков? – нараспев спросил старичок.

– Я.

– Член Дворянского собрания Олдищев-Снежин-Вольский, – расправив плечи, отрекомендовался старичок.

Электрик, менявший в фойе лампочки, уронил лестницу, и Костя не расслышал фамилию дворянина.

– Ваша статья – гнусная отрыжка Ивана, не помнящего родства, торжественно провозгласил старичок. – Вы хам и мерзавец, – добавил дворянин и отвесил Косте смачную пощечину. – Как вы посмели своими грязными руками касаться имени этого человека?! Ваше счастье, что сейчас не те времена.

Я бы вас просто убил на дуэли.

– Извините, что вмешиваюсь, – втиснулся плечом между спорщиками Чуев, видя в глазах Кости если не желание ответить оппоненту с правой, так, по крайней мере, надрать ему уши. – Вы, наверное, и в Бога веруете...

– Да как вы посмели... – вознегодовал Олдищев-Снежин-Вольский.

Чуев продолжил так же сдержанно, как и начал:

– Сказано в Евангелии: не сотвори себе кумира... Не собирайте себе богатства на земле, но на Небе... Вы готовы из-за слова убить человека...

А Христос учил прощать.

– Милостивый государь...

– Вере он учил, а не слепому поклонению идолам...

– Хамы, – сдавленно прошипел дворянин.

Олдищев-Снежин-Вольский развернулся и, гордо подняв голову, пошел прочь. Чуев смотрел ему вслед с какой-то грустью.

– Ты чего? – спросил Костя, заметив, как погрустнели глаза дяди Юры.

– Мир хочет трахаться и убивать, – тихо сказал Чуев и, вздохнув, добавил, повернувшись к Зубкову: – А я хочу есть. Пошли.

Ресторан был наполовину пустым. Распорядитель проводил новых посетителей к столику, окруженному пальмами в бочках, и, щелкнув пальцами, подозвал официанта. Тот вырос словно из-под земли с рябчиками на подносе, сыром, вином.

Чуев предусмотрительно позвонил в ресторан еще из газеты, заказал столик и обед. Когда они с Зубковым вошли в голубой зал, все уже было приготовлено.

Чуть позже должны были принести баранью ногу, соленую оленину, черную и красную икру, заливное из телятины, жульен, фрукты. Зубков разлил вино по бокалам.

– За удачу, – сказал Чуев, подняв бокал. – Только будь осторожен.

Вино было превосходным. Оценив размер премии, дядя Юра заказал сорокалетний "Мускат красного камня".

– Вчера, когда открывали памятник, ко мне подошел Игорь и попросился переночевать, – сказал Костя, подливая вино в бокалы.

Дядя Юра, не отрываясь от рябчика, поднял на него глаза, бросил короткий взгляд и снова опустил их на птицу.

– Вечером он рассказал мне, что Лена не в командировке, – продолжил Костя.

– И что тебя смущает? – спросил дядя Юра, обсасывая косточки рябчика.

– Ленка раскопала информацию, что крикуны готовят переворот. Игорь сказал, что у них есть свои люди в МВД и Лену просто убрали. У него остались какие-то ее бумаги. И когда он в обед заехал домой, то увидел, что там все перевернуто вверх дном.

– Искали бумаги? – равнодушно спросил Чуев, вытер руку салфеткой и протянул ее к бокалу с вином.

– Он думает, что да. Я оставил его переночевать, а утром он ушел и оставил записку, что не хочет меня втягивать в эту историю.

Дядя Юра сделал два глотка, поставил бокал на стол и, делая короткий перерыв перед бараниной, откинулся на спинку диванчика.

– Ты думаешь, это реально? – спросил Костя.

– Что именно? Переворот крикунов или обыск у Игоря и пропажа Лены?

– А разве это не связано?

– Я не знаю, откуда ты взялся, – сказал дядя Юра, – но, насколько я понял, ты на самом деле ничего не помнишь. Так вот. Крикуны не способны на переворот.

Они потому и называются крикунами. Вечная оппозиция. А что касается Лены и Игоря... всякое, конечно, бывает... но я думаю, что это игра. Провокация.

– Против кого?

– Против тебя. Так что не принимай близко к сердцу.

– Как это не принимай, если против меня? – удивился Костя.

– Я же сказал, что игра, – улыбнулся дядя Юра. – Понимаешь? Наживка.

Главное – не клюнуть. Каждый делает вид, что делает свое дело.

К столику подошел тот же официант и принес жареную баранину, нарезанную кусками, соленую оленину, красную и черную икру, заливное из телятины, жульен, фруктовое ассорти и вторую бутылку "Муската...".

Через полчаса Чуев с Зубковым сидели уже приятно захмелевшие. Костя несколько успокоился, получив простое объяснение из уст авторитетного человека. Теперь непонятное становилось понятным. А может быть, обильный обед сделал свое дело. Когда желудок полон, мысли становятся слегка ленивыми.

– А здесь вкусно кормят, – сказал Костя и сделал глоток вина.

– У нас вообще все построено на еде.

– Как это? Хотя... – Костя понял, о чем говорит дядя Юра, и согласился с этой мыслью.

– Основной фетиш любого общества – это потребление, – объяснял дядя Юра, откинувшись на мягкую спинку диванчика. – Если ты делаешь все, что от тебя хочет государство, то получаешь косточку послаще. А самое страшное, что люди уже на генетическом уровне знают, что будет правильно, а что нет. Не сговариваясь, массы поддерживают общую идею. Никто не говорит об этом вслух, никто не обсуждает это с родственниками. Все просто делают то, что, по их расчетам, должно быть одобрено. И, как правило, они не ошибаются.

– А если кто-то не угадал, что будет в данной ситуации правильным?

– Он будет предупрежден. Если это повторится, то он будет предупрежден уже серьезно. Ну а в третий раз – наказан. Только репрессии применяются в скрытой форме. Очень редко когда людей сажают в тюрьму. У нас в тюрьмах сидят только уголовники. А те, кто с чем-то не согласен, в крайнем случае просто исчезают.

– Как Лена?

– Ну... если это не игра... почерк тот же. Не исключено, что с ней именно это и произошло. Всем объявляют, что ты переходишь на новое место работы или едешь в командировку. Там тебя никто не знает, а здесь тебя больше никто не увидит. Подставное лицо поболтается немного по стране, сменит еще пару мест работы. Только человека уже давно нет. И редко кто исчезает поодиночке, обычно семьями. Но это крайняя мера. Если всех стрелять, скоро это станет слишком очевидно. Есть более простая схема. Машина объявляет, что твоя карточка не читается. В течение двух часов тебе выдается временная карточка.

Она красного цвета, имеет второй уровень, и по ней ты можешь получить минимум.

А проверка и экспертиза файла с твоими данными может занять и полгода.

Тем временем тебе достается работа попроще и, естественно, подешевле. Ты съезжаешь со старой квартиры, поскольку не можешь ее оплачивать, переходишь на другое питание, покупаешь другую одежду. Все эти товары превосходного качества, но возможность выбора ограничена, у одежды фасон попроще, у продуктов – ассортимент. Тебя никто не сажает в тюрьму, ты не чувствуешь себя лишенным свободы. У тебя никто не отнимает последнего.

Потому что человек, когда ему нечего терять, становится опасным. Просто с определенного момента ты не можешь сделать то, что мог раньше, к чему привыкли ты и твоя семья. Твои дети. Соседи начинают шептаться, их дети, естественно, все слышат. Они посмеиваются над твоим ребенком. Это очень страшно, когда тебя начинает ненавидеть твой ребенок.

– Но ведь есть еще и наличные деньги. Можно хранить сбережения в наличных. И тогда поломка карточки не так опасна.

– Ты не понял. Карточка определяет твой статус. Даже если у тебя на счете миллион, но твой цвет красный, ты не сможешь даже пообедать в желтой столовой. Точно так же как с желтой карточкой мало что можно сделать в красном секторе. Да и вообще... Жители красного сектора утешают себя тем, что жизнь в желтом и зеленом секторах гораздо дороже, чем у них. И когда из желтого сектора приезжают в красный, те воспринимают это как покушение на собственность. А наличные... ты их когда-нибудь видел?

– Нет.

– Наличные представляют собой монету из чистого золота с номиналом в полторы тысячи. У тебя, конечно же, их примут в любом магазине, но сдача будет только цифровая. Ее можно зачислить на карточку, но нельзя потрогать.

Понимаешь? Наличные нельзя разменять. А если у тебя карточка "усредненный дубликат", то все, что превышает лимит этого среднего минимума, будет просто заморожено.

– Господи, что же за общество вы построили?

– Наступила Эра Водолея, – улыбнулся Чуев и сделал глоток вина.

– Этому есть и другое определение – тоталитарный режим. Почему же никто не уезжает отсюда?

– Куда и зачем?

– За границу.

– За границу? Там та же задница, только вид сбоку.

– Что же, везде одно и то же? Этого не может быть.

– Может. На мой взгляд, Лебедев был просто куклой на ниточке. Он делал то, что ему говорили. За это его сделали президентом.

– Наместник... – невесело добавил Костя.

– Именно так. Правда, выборы были, как и положено. Предвыборная борьба, война компромата. А на деле все обстояло гораздо проще. Государства договорились между собой. "Лучше водку пить, чем воевать..." Вот они и пришли к компромиссу. Появился Мировой совет. И очень скоро бытие везде стало почти одинаковым. Законы, условия жизни, распределение благ. Нет искушения – нет и греха. Ты думаешь, что оппозиция что-то изменит? Она просто играет отведенную ей роль, а руководитель получает за это самую банальную зарплату. Как любой служащий в госаппарате. Но только об этом мало кто знает. Ты же слышал, как они бескомпромиссно спорят до хрипоты и даже выводы делают. Только ничего не меняется, потому что большинство в стране, да и в мире, не хочет ничего менять. Церковь перешла на службу государству. В храмах проповедуют, что Эра Водолея – благо, что президент получил благословение небес. В общем, обычная отработанная технология агитации. Правда, не все священники думают так же, как и патриарх. Но их не так много. Они пытаются что-то объяснить людям, но их мало кто слушает.

Основная проповедь строго регламентирована и утверждена начальством. На проповедь после проповеди остаются единицы. Тех же священников, кто видит в религии источник дохода и власти, гораздо больше, чем настоящих. Так что, как видишь, все до страшного просто.

Костя первый раз разговаривал с Чуевым так откровенно. Он вообще первый раз разговаривал откровенно с тех пор, как осознал, что за мир его окружает. И Чуев, казалось, первый раз не боится сказать ему правду. Как будто он прошел проверку и теперь заслуживает доверия.

– Почему тебя зовут Моисеем? – спросил Костя.

– Это было очень давно, – улыбнулся дядя Юра. – Я был молод и глуп. Когда я понял, к чему нас ведет Лебедев, я начал бороться с этим. Писал статьи, выступал на митингах. В знак протеста против идей и пропаганды Лебедева предлагал всем москвичам на сутки выйти из города. С тех пор меня и прозвали Моисеем. Потом я понял, что люди всегда ищут гарантии. Чтобы подтолкнуть их к действию, мы с друзьями взорвали вычислительный центр госбезопасности и подняли восстание. Теперь о нем говорят как об июньском мятеже. Но мои друзья были слишком агрессивны. Когда они почувствовали запах крови, их уже было невозможно остановить. Но что я мог сделать? Сначала я призывал выйти на улицу, а потом просил всех тихо разойтись по домам? Ну что же, я сделал это. Я выступил по телевидению, рассказал, что идеалы свободы подменены целью слепого убийства. Ночью мятеж был подавлен. Организаторов восстания, как и участников преступлений, арестовали. Кого-то посадили в тюрьму, кого-то, в том числе и меня, закрыли в психушку. Продержали два с половиной года. Теперь я официальный сумасшедший. Раз в год ложусь на обследование. При случае меня закроют надолго – диагноз уже готов.

– Что стало с твоими друзьями?

– Их обвинили в организации сотен убийств и казнили.

– Почему не посадили тебя? Ты, можно сказать, был идеологом.

– Во-первых, я не призывал к насилию и не организовывал убийства. Если я и был организатором, то только протеста. Они не трогают меня, потому что такие, как я, создают подпольные организации. А тогда, да и сейчас, им только это и нужно. Если есть Мы, значит, у Них есть работа. Значит, Они нужны.

Только я уже давно не играю в сопротивление. Я устал от человеческой подлости и глупости. Я просто хочу дожить свой век.

– Когда мы после больницы пили пиво, ты сказал, что у тебя была жена...

сейчас ты живешь один...

– Была жена, были и родственники... а теперь, ты прав, я один. Наташка вот еще есть. Теперь ты...

– Спасибо, – сказал Костя и немного растрогался.

– Слушай, – сказал дядя Юра и подался вперед. – Ответь мне: откуда ты такой взялся?

– Не знаю, – ответил Зубков. – Ей-богу не знаю. Есть какие-то воспоминания, которые я считал раньше настоящей жизнью, а теперь сном. Или же наоборот.

Я сейчас сплю. Только что-то уж очень долго.

– Мда. Память значит многое. Нет памяти – нет прошлого, а нет прошлого – невозможно и будущее.

– А с чего все началось? Вся эта Эра Водолея...

Чуев взял бутылку и, разливая вино по бокалам, начал рассказывать с интонацией сказочника:

– Однажды, давным-давно, Лебедев владел четырьмя телеканалами, пятком радиостанций, полутора десятками газет. Кто-то считал, что он сам по себе идет к власти, кто-то думал, что он марионетка в руках недоброго и ненасытного соседа и просто отрабатывает заказ. А может, правы были и те и другие, просто однажды чужие интересы и личные пересеклись и обнаружили много общих целей. Не важно. Важно то, что под прикрытием свободы слова телевидение, радио и газеты Лебедева, сообщая новости, интерпретировали их в нужном заказчику ключе, делали заказные передачи. Ставили под сомнение любое действие правительства, президента, государственных органов. Сам понимаешь, средства массовой информации сильное оружие, и через несколько лет посеянное зерно сомнения дало всходы. Лебедева выбрали президентом.