Текст книги "Посмертная речь Сталина"

Автор книги: Сергей Эс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Сергеи Эс
ПОСМЕРТНАЯ РЕЧЬ СТАЛИНА

Часть 1
Посмертная речь Сталина

Сергей Эс
Речь И. В. Сталина на XX съезде КПСС

…Никите Сергеевичу показалось, что в большом зале приглушили свет. Сидящие перед ним делегаты вдруг отчего-то стали плохо видны, будто все помещение подернулось серой вуалью. Он испуганно взглянул на лампу, освещавшую трибуну. Она тоже будто потемнела.

Однако в освещении оратор не сомневался. Он быстро понял, что это потемнело у него в глазах. Причиной этого была бумажка, лежавшая прямо перед ним поверх больших машинописных листов доклада. Ее, возможно, положил на трибуну дежурный секретарь, который совсем недавно подходил к ней.

Теперь он оторопело смотрел на маленький листочек. Было от чего потемнеть в глазах. На бумажке была выведена невероятная надпись:

«В президиуме сидит СТАЛИН!!!».

Именно так. Слово «Сталин» было выведено большими… нет… огромными буквами. И три восклицательных знака.

У докладчика перехватило дыхание. Его взгляд испуганно забегал по сидящим в зале делегатам съезда. Увиденное повергло Первого секретаря в шок. Присутствующие смотрели не на него. Их взгляды были обращены к кому-то другому, кто находился за спиной Никиты Сергеевича.

Не защищенный волосами затылок словно почувствовал жар, веющий оттуда. Докладчик застыл на месте и некоторое время простоял в неудобной сгорбленной позе.

В зале царила гробовая тишина. Делегаты будто забыли о докладе, никак не реагируя на молчание лидера партии и государства.

Однако Никита Сергеевич не был бы Никитой Сергеевичем, если бы быстро не совладал с собой. Он не был мистиком, не верил ни в Бога, ни в потусторонние миры, ни в воскрешение.

Сталин уже три года как умер. Именно умер (к докладчику стало возвращаться самообладание), а не исчез, не спрятался, чтобы… (Пот все-таки покатился по лысине. Никита Сергеевич полез в карман за платком.)…Не спрятался, не скрылся, чтобы вдруг объявиться сейчас живым и здоровым. Никита Сергеевич сам много раз осматривал труп, сам хоронил, сам… (волнение все же сказывалось)…сам посещал его в мавзолее…

Что за дурацкий розыгрыш!!! – Никита Сергеевич неожиданно вспылил. Он сверкнул взглядом за кулисы, куда мог скрыться дежурный секретарь съезда.

Куда он, собака, делся?!

Возникло желание покрутить головой в поисках пропавшего шутника, однако Никита Сергеевич быстро осадил себя: «Не хватало еще! Подумают, что я оглядываюсь на президиум, потому что поверил…».

Он скомкал злосчастную бумажку и отшвырнул ее в сторону.

Зал будто вздохнул. Во всяком случае, так Никите Сергеевичу показалось.

Ну что ж! Сейчас он приведет всех в чувство!..

* * *

На дворе стоял 1956 год. Проходило последнее заседание двадцатого съезда партии. Охрипший и вдруг взвинтившийся голос докладчика снова стал долбить сидящих в зале. Никита Сергеевич уже не поднимал взгляда от листов бумаги. Однако тон его выступления изменился. Если еще несколько минут назад он зорко следил за залом, взвешивая реакцию делегатов на свои слова, то теперь перешел почти на скороговорку. Неясный страх вдруг стал ощущаться в каждом его слове. Хрущев говорил о Сталине, о массовых репрессиях, о зверствах вождя, о культе личности.

Неожиданно докладчик сделал паузу. Он стал перебирать рассыпавшуюся по трибуне бумагу. И вот в его руках появился небольшой машинописный листок.

Взгляд Никиты Сергеевича застыл на этой бумажке. Видно было, что докладчик что-то напряженно и в то же время растерянно вспоминал.

Наконец его брови дернулись. Вспомнил!

Он торопливо выкинул руку с листком вперед.

– Вот!

Слушатели никак не отреагировали на его жест, с напряжением ожидая последующих слов.

– Когда волна массовых репрессий в 1939 году, – почти на крик перешел докладчик, – начала ослабевать, когда руководители местных партийных организаций начали ставить в вину работникам НКВД применение физического воздействия к арестованным, Сталин направил 10 января 1939 года шифрованную телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам Управлений НКВД.

Хрущев многозначительно помахал бумажкой.

– Вот она! – выкрикнул он.

Пробежав взглядом по залу, словно предвкушая эффект от того, что он собирается сказать, докладчик наконец повернул листок к себе и стал его зачитывать:

– «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦКВКП(б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦКВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод…».

Всю эту фразу докладчик выпалил на одном дыхании.

* * *

В зале стояло гробовое молчание. Хрущев еще раз пробежался взглядом по слушателям и вдруг смешался. Что-то смутило его. Как-то не так молчали делегаты. Он покосился на бумажку и снова взмахнул ею.

– То есть… – начал было продолжать Хрущев и вдруг… осекся.

Сзади на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Что за наглость!!! Кто это?! Хрущев стал медленно поворачивать голову на подошедшего, и… лицо докладчика окаменело в невероятной гримасе.

Рядом с ним стоял Сталин…

– Дай-ка, – негромко проговорил Сталин. – Дай познакомиться, – продолжил он и взял из рук Хрущева телеграмму. – М-да! – в голосе гостя с того света прозвучало разочарование. – Тоже копия. – Он всмотрелся в листок. – А где же все-таки оригинал? – Он покосился на неподвижного докладчика. – Сегодня мне показывали еще одну копию этой шифрограммы. – Гость хмыкнул. – И вот незадача. Оригинала никто не видел, а копии две. И самое странное – на разных писульках разные даты. Здесь написано «10 января», а на той стояло «27 июля 1939 года». – Сталин обратил пристальный взгляд на Хрущева. – Какой оригинал настоящий?

Хрущев вдруг смертельно побледнел.

– Тот, – продолжил Сталин, – на котором среди других подписей членов Политбюро должна была стоять подпись Хрущева, или этот, на котором подписи Хрущева быть не могло? Поскольку не был он 10 января еще членом Политбюро…

Сталин сделал паузу.

– Копию какого документа выгоднее преподнести съезду? – вновь спросил он.

Хрущев вдруг стал терять равновесие. Он судорожно уцепился за трибуну.

– Ну бог с ними – датами! – неожиданно смягчился гость. – Меня все-таки занимает оригинал. Где же все-таки он?

Докладчик, продолжая держаться за трибуну, сделал шаг назад.

– Ну куда же вы? – проговорил Сталин. – У вас сегодня эпохальный доклад. Сегодня вы творите историю. Зачем же убегать?..

* * *

– Товарищи! – продолжал Сталин, обращаясь к депутатам. – Вы здесь все партийные работники. Кто-нибудь из вас видел документы Политбюро, которые начинались бы такой фразой: «Секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам Управлений НКВД»?

По залу прокатился легкий шум.

– Какие-то нелады с партийной субординацией. Сначала стоят секретари обкомов, а потом уже крайкомов и ЦК нацкомпартий. Кого мы пишем в таких документах первыми?

– Нацкомпартий, – выкрикнул кто-то из зала.

– Правильно, товарищ, – Сталин повел указательным пальцем в зал. – Я только уточню: после 36-го года на особо важных документах мы писали: не «секретарям нацкомпартий», а «секретарям ЦК компартий союзных республик».

В зале раздались возгласы.

Сталин бросил хмурый взгляд на Хрущева.

– И как сюда попали наркомы внутренних дел, начальники Управлений НКВД? Если мы высылаем документы в партийные органы?..

Сталин вновь посмотрел в зал.

– Пишут: «для ознакомления наркомам внутренних дел», – опять кто-то выкрикнул из зала.

– Верно! – добавил еще один голос. – Для ознакомления…

Гость чуть заметно улыбнулся.

Хрущев сделал еще шаг назад, спрятавшись от Сталина за трибуну.

– От меня спрятался, – усмехнувшись, проговорил Сталин, – а свой зад товарищам подставил. Вот напинают-то.

Хрущев, как ошпаренный, бросился бежать и скрылся за сценой. Сталин проводил его презрительным взглядом…

– И что за странная фраза? – продолжил после паузы вождь, и по его лицу скользнуло недоумение. – «Буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата». Какая-то журналистская беллетристика, а не партийный документ… Если делить пролетариат на социалистический и капиталистический, то какой он в капиталистических странах?

Сталин покрутил бумажку.

– Наверное, все-таки, – проговорил он, – капиталистический…

– Мне думается, – Сталин перевел взгляд на Хрущева, – в 1939 году члены Политбюро такой бы глупости не допустили… М-да! И что-то не припоминается, чтобы в 1937 году ЦК разрешил пытки. Если ЦК принимает какое-то решение, то для этого собирается Пленум, вопрос ставится в повестку дня, проводятся прения, голосования. Ей-богу, не помню… Может, вы и тот документ зачитаете?

– Что это? – спросил Сталин в зал, подняв вверх бумажку.

– Фальшивка! Фальшивка! – закричали с разных сторон.

В зале началось движение. Многие депутаты стали передвигаться по проходам к сцене. Наконец у трибуны собралась плотная толпа.

Сталин смотрел на людей.

– Ну, здравствуйте, товарищи! – проговорил он.

– Иосиф Виссарионович! – заговорили со всех сторон. – Вы откуда? Вы живы?

Сталин, улыбаясь, кивал им.

– Жив, жив…

– Но как?.. Но кто?..

– Как же так? – спрашивали с разных сторон. – Люди же плакали на ваших похоронах…

– Товарищи! – Сталин постарался произнести это как можно тверже, хотя слышно было, как его голос слегка дрогнул. – Давайте займем свои места. Нам предстоит сегодня очень серьезно побеседовать.

Люди поспешно отхлынули от сцены. Некоторое время в зале царила суета, но наконец все успокоилось. На вождя напряженно и внимательно смотрели сотни глаз.

* * *

– Мне дали ознакомиться с докладом Хрущева… Кстати говоря, – неожиданно задал вопрос Сталин, – никто из вас не успел сообразить, почему фальшивое письмо, которое вам только что зачитал Хрущев, датировано июлем 1939 года? Я уже вам пояснил, почему на второй фальшивке стоит январь, но с чем может быть связан июль?

Он окинул взглядом зал. Делегаты молчали.

– Весной того года была разбита ежовская группа, которая, готовя переворот, уничтожила очень много людей. Ежов расставлял на высокие партийные посты заговорщиков, очищая для них места с помощью ложных доносов и арестов. А его сообщники, как по цепной реакции, множили его зверства по всей стране. Ежов лишь прикрывал этот страшный разгул. Приведу такой пример. Эйхе, письмо которого тоже приводится в докладе, очень жестоко расправлялся с коммунистами в Сибири, а Ежов прислал туда директиву не препятствовать его действиям.

Только Берия, заменив Ежова, остановил разгул казней. Много человек было возвращено из тюрем. И вот теперь делается попытка свалить инициативу самых жестоких репрессий 37-го и 38-го годов на Политбюро. Будто ЦК обеспокоился тем, что аресты, казни и пытки пошли на спад. А заодно и переложить вину с шайки Ежова на партию… Я задаю вопрос, почему это делается сейчас? Видимо потому, что не все ежовцы понесли наказание. Кто-то сумел скрыться от правосудия, а теперь поднимает голову. Берия перед смертью начал выявлять этих людей, за что и был убит. Я не говорю: осужден и расстрелян. Я говорю – убит…

И ведь посмотрите, каким образом можно распознать ежовцев? Достаточно посмотреть, кто раскручивал маховик казней. Вот какое письмо я получил однажды от тогдашнего Первого секретаря компартии Украины Хрущева: «Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, – писал он мне, – а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры».

Тогда я думал, что он просто усердствует, и даже прямо написал ему однажды: «Уймись, дурак!» Но теперь я пониманию, что это было не просто усердие дурака…

Сталин протянул руку к трибуне и взял несколько листков.

– Вы только посмотрите, что он пишет! – в голосе Сталина послышалась дрожь. – «В докладе Сталина на февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» была сделана попытка теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться. При этом Сталин утверждал, что так учит история, так учит Ленин».

Я не стал бы обращать на это внимание, если бы он не задел Ленина… На самом деле я говорил тогда, что чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы, тем больше будут пакостить Советскому государству…

Думаю, любому непредвзятому человеку ясно, что из слов о том, что остатки эксплуататорских классов будут прибегать к все более острым формам борьбы, совсем не следует, что при продвижении к социализму классовая борьба должна обостряться и что мы должны усиливать репрессии и все больше и больше сажать людей.

* * *

– Вообще с теорией надо быть крайне осторожным, – Сталин отбросил назад бумажки, достал из кармана платок и вытер пальцы. – Я как-то говорил, что без теории нам смерть, но и догматическое следование ей может оборачиваться человеческими жизнями.

Вот, например, начало Великой Отечественной войны. Нет, даже не столько этой войны, сколько предшествовавшей ей финской кампании.

Нас расслабила легкость, с какой мы одолели интервенцию в Гражданской войне. Нам тогда помог, действительно помог мировой пролетариат. Буржуазные армии были сильнее нас, однако они вынуждены были убираться восвояси, поскольку по всему миру прокатились выступления в защиту молодой Советской республики. Враги побоялись, что продолжение войны с нами обернется для них внутренними революциями.

Мы восприняли это как аксиому марксистской теории. Мы ведь тогда искренне думали, что любое военное соприкосновение капиталистического мира с социалистическим грозит капиталу революциями. Помните, в начале двадцатых мы ожидали, что революция теперь разразится и в других странах? Но она медлила, и кому-то захотелось подтолкнуть ее. Именно военным соприкосновением.

Слава богу, ЦК сумел тогда трезво оценить обстановку и не поддался призывам горячих голов. Но нас обвинили в предательстве интересов мирового пролетариата и стали готовить первый внутрипартийный переворот. Руками преданных нашей общей идее, но заблудившихся коммунистов…

Вы помните, что финскую войну мы объяснили желанием отодвинуть границы от Ленинграда. Это действительно так. Но кто-то лелеял другие надежды. Отчасти мы поддались нажиму членов ЦК, которые все еще симпатизировали идее Троцкого о мировом революционном пожаре. Они утверждали, что, как только наши танки появятся в Финляндии, пролетарии этой страны поднимутся против своего режима и вместо нескольких квадратных километров территории мы получим на карте мира еще одну социалистическую страну.

Разумеется, документально такие разговоры нигде не фиксировались. Не хотелось, чтобы наши стратегические задачи стали известны нашему врагу. Переговоры о сдвиге границы, говорили некоторые, только усыпляют его бдительность. Именно поэтому многие ответственные лица и пренебрегли подготовкой к этой войне. Финал был страшным. Но не менее, чем наши потери, многих шокировало то, что финские пролетарии, сидевшие по ту сторону окопов, стреляли в бойцов Красной Армии. Это охладило нас. Но не до конца…

Затем был раздел Польши, присоединение прибалтийских республик. И снова кто-то ожидал восторженный прием со стороны трудового народа. Ненова испытали разочарование. И даже перед войной с Германией поговаривали о немецком пролетариате – самом революционном в Европе, о колыбели марксизма, о Баварской революции, которая не могла не оставить свой след в его сознании…

* * *

В зале царило молчание. Депутаты видели, что Сталин собирается с мыслями, чтобы сказать что-то очень важное.

– Почитав эту писанину, – вождь кивнул в сторону листков доклада, – можно подумать, что достаточно было бы одного моего слова, чтобы осадить любые горячие головы. Весь доклад крутится вокруг культа личности Сталина.

Это доклад труса и подхалима, который действительно боится любого слова вышестоящего начальника и после его смерти, на чем свет стоит начинает поносить усопшего, оправдывая свое лизоблюдство. Я соглашусь с тем, что культ личности был, но проявлялся он совсем не в той форме, как это намарано здесь.

Я знаю, что, когда меня хоронили, рядом с гробом несли на подушечке звезду Героя Советского Союза. Этим вы сильно оскорбили меня. Вы когда-нибудь видели эту звезду на моем кителе? Ведь все знали, что я никогда не признавал эту награду. В 1937 году мне стоило большого труда предотвратить переименование Москвы в Сталинодар. В 1949 году вопреки моим возражениям устроили пышные торжества в связи с моим семидесятилетием. Меня заманили туда только тем, что на день рождения съехались лидеры зарубежных компартий, а мне было о чем с ними поговорить.

Однако культ был. Хрущев говорит, что любое слово, высказанное вопреки моему мнению, могло обернуться арестом. Хотел бы спросить: я сам, что ли, приказывал арестовывать? Ведь, насколько мне известно, сажали за это разных людей в разных уголках страны. Я вам что. Бог вездесущий, чтобы везде все обо всем знать и везде приказывать? Вот такие подхалимы и сажали. Такие мерзавцы и нагнетали по всей стране страх перед моим именем. Ходили, выслушивали, вынюхивали, чтобы при первой неосторожности сцапать человека…

Сталин ненадолго прервался.

– Где вы видели узурпатора, – продолжил он негромко, – который ратовал бы за альтернативные выборы? Напомню, что мы намечали в декабре 1937 года именно так выбирать Верховный Совет. Чтобы не один выдвигался кандидат на место, а два или три и чтобы выдвигать могли общественные организации. Но именно первые секретари обкомов, вроде Хрущева, на октябрьском Пленуме того же года не дали нам с Молотовым провести это решение. И это называется культ?

Культ выражался не в том, что все меня боялись, а в том, что негодяи развернули репрессии против честных людей, прикрывая свои злодеяния именем партии и Сталина. Многие делали карьеру, соревнуясь друг с другом в славословии по моему адресу. Скажу больше: сами репрессии стали возможны благодаря возводимому культу. Благодаря культу стали возможны карьерные взлеты таких людей, как Хрущев.

Культ активнее всего использовался как раз нашими врагами. Бухарин однажды признался, что принуждал своих подчиненных в газете «Известия» расточать похвалы в мой адрес. К сожалению, теперь я должен констатировать, что при своей жизни не понимал всей опасности культивирования своей личности. Повсеместный культ я считал следствием недостаточной культуры людей. Люди, вскормленные молоком царизма, думал я, склонны относить все успехи и неудачи к результатам деятельности одного человека. Наши соотечественники еще не прочувствовали, что в стране действует коллективное руководство.

Я четыре раза просил снять меня с должности Генерального секретаря. Я кое-как добился упразднения самой этой должности. Вернее, после XVII съезда я просто отказался от титула «Генеральный секретарь» и стал просто «секретарем ЦК», одним из членов коллегиального руководства наравне со Ждановым, Кагановичем и Кировым. Но после войны на меня навесили чин генералиссимуса. Я опять сопротивлялся. Должен сказать, что меня поставили в очень неприятную компанию с Чан Кайши и Франко…

* * *

Сталин сделал паузу, а потом резко проговорил:

– Это в высшей степени подло, что, пытаясь сделать из меня изверга, в этом докладе приплели Крупскую и Ленина. Да, однажды я сделал выговор Крупской, после чего Ленин потребовал от меня извинений. Но должен напомнить, что больному Ленину был прописан покой и категорически было запрещено говорить с ним о политике. Но Ильич не был бы самим собой, если бы смирился с этим, он постоянно пытался вывести на такие разговоры свою жену, чтобы выведать у нее хоть какую-нибудь информацию. Умница Крупская держалась как могла, но иногда допускала неосторожность и проговаривалась.

Дважды после ее разговора с Ильичом о политике у того случался удар. Вот я и не сдержался однажды, в резкой форме отчитал ее за развязавшийся язык. К слову сказать, ЦК поручило мне следить за тем, чтобы покой Ленина никем не нарушался. Но, конечно, отчитал я тогда Надежду Константиновну не потому, что выполнял поручение. Быть может, моя резкость по отношению к Надежде Константиновне объясняется моим кавказским происхождением. Я рос в среде, где не привыкли сдерживать эмоции. И кавказские женщины сызмальства закалялись в такой обстановке.

Другое дело – русские женщины. Я часто замечал их какую-то природную робость перед уроженцами юга. Будь на месте Крупской, например, грузинка, я получил бы хорошую порцию в ответ, и инцидент был бы исчерпан. Но вот русские женщины…

Я всегда преклонялся перед ними. Не знаю даже за что. Может быть, отчасти и за эту детскую растерянность перед резким словом. Вообще к русским людям у меня всегда было особенное отношение. Наверное, это тоже пришло ко мне от предков. Я помню, как уважительно грузины относились к русским. Не у всех кавказцев это проявлялось внешне, но я помню их разговоры меж собой, помню, как они говорили, что с русскими на Кавказ приходят равновесие и спокойствие.

Наверное, нужно родиться кавказцем, чтобы по-настоящему понять русского человека. Многие из моих земляков, увы, воспринимают терпение русских как слабость и даже ведут себя вызывающе по отношению к ним. Но надо хорошо чувствовать этот великий народ. Он покоен до поры до времени. Если же разозлить русского человека… Будешь тогда от страха архалук на себе жевать…

Вы помните, какой тост я произнес на чествовании полководцев Великой Победы. Многое крутилось тогда в голове, многое хотелось сказать: о нашей партии, о несокрушимой армии, о герое-солдате, о стойком труженике тыла, но я тогда произнес тост в честь русского человека.

Этим я сказал практически все, что было на душе, поскольку русский человек – он и солдат-герой, он и великий труженик, он и гениальный полководец, он и настоящий коммунист.

* * *

– Главный вопрос повестки дня съезда называется «О культе личности». Я буду очень благодарен вам, если вы снесете все мои памятники, чего я не сумел добиться при своей жизни. Буду благодарен, если в Мавзолее вы оставите только одного Ленина. Это действительно человек, повернувший колесо Истории. Я верю, что вы сможете дать взвешенную оценку этому явлению в целом, не сводя его только к личности Сталина. Снизу доверху. Я полагаю, что отношение к руководителю должно стать для работника любого уровня лакмусовой бумажкой на предмет его честности, предрасположенности к карьеризму, к способности идти по головам людей к цели.

– Однако… – Сталин неожиданно замолчал. Он начал машинально шарить в карманах. Вынул оттуда трубку и тут же спрятал ее.

– Я хочу перейти к главному, – наконец проговорил он. – Вы помните, что в начале своего выступления сказал вам, что у нас будет очень сложный разговор.

Сталин обратил хмурый взгляд на делегатов съезда, всматриваясь в многочисленные лица.

– Не для развенчания культа личности заварил Хрущев сегодняшнюю кашу. Ведь почему-то три года назад он не поддержал предложение Маленкова рассмотреть вопрос о культе личности.

В зале висела напряженная тишина.

– Не со Сталиным он хотел свести счеты…

Вождь еще некоторое время помолчал. Его ноготь тихонько застучал по трибуне.

– Прочитав накануне текст доклада, вначале я подумал, что Хрущев просто решил отвести от себя лично вину за свою долю репрессий. А ведь эта доля поражает воображение. Сначала в Москве, а затем на Украине он истребил огромное количество людей. Он был одним из самых активных участников репрессий в команде Ежова. Да, именно в команде Ежова. В этом надо искать еще одну разгадку его мотивов. Мне вспомнилось, что в двадцатом году он был среди тех, кто поддерживал Троцкого. Вы помните, что в 27-м году троцкистам не удалось провести массовую демонстрацию своих сторонников. Тогда они собрались на свою тайную сходку и решили подготовить переворот. Как оказалось, они задумали расчистить себе путь к власти террором и казнями. Мне думается, что отчасти на это их науськала пронюхавшая их планы германская разведка. Помните, как много тайн было связано с уходом из жизни Менжинского? На его место сел Ягода, который приступил к воплощению тайных планов троцкистов. Ягоду сменил Ежов…

Нет, я не считаю всех сторонников Троцкого законченными врагами Советской власти. Многие искренне заблуждались. Не все были посвящены в истинные мотивы развернувшихся репрессий. Подлость троцкистских руководителей заключалась в том, что они уничтожали своих прозревших и просто разоблаченных соратников. Теми же самыми репрессиями. Кстати говоря, я был против казни Бухарина. Предлагал применить к нему ссылку. Он мог правильно переосмыслить свое положение. Но, увы, вопреки сложившемуся обо мне мнению, я был не всесилен. Большинство проголосовало за казнь.

Хрущев мог быть участником этой команды – глубоко законспирированным участником. Его тайну унесли с собой в могилу и Троцкий, и Ежов, и Бухарин. Сегодня, подумалось мне, он наконец проявил себя, чтобы претворить планы того заговора в жизнь.

Вдумайтесь, борьба с культом привязывается только к личности Сталина. Но культ создавался не мной. Значит, его действительные причины остаются не искорененными. И, более того, борец с культом, под видом борьбы сам выстраивает свой культ. И он уже борется с системой, которая могла бы действительно покончить с культом.

* * *

– Я уже обмолвился здесь о том, – продолжал Сталин, – что в 1937 году предполагалось провести альтернативные выборы в Верховный Совет. Но именно под предлогом обострившейся борьбы с врагами народа наше предложение с Молотовым было отвергнуто. Кому-то срочно понадобились тысячи врагов. Теперь нам совершенно ясно, кто размахивал жупелом этой борьбы. Первые секретари испугались за свои места. Ведь кому-то дорожки туда были расчищены головорезами Ежова. Зря, что ли, старались?

Хрущев прекрасно помнит, как прижали нас к стенке секретари крайкомов и обкомов, составившие костяк ежовской команды. Мы не могли не отступить, поскольку могло последовать уже подготовленное обвинение о нашем предательстве дела Ленина (помните, после вступления в Лигу Наций?), чтобы у Ежова появился повод арестовать и ликвидировать всю нашу группу.

Я виноват перед тысячами людей, которых сгубили эти лимиты, но в случае нашего исчезновения счет жертв мог пойти на миллионы. Фактически на территории страны развернулась настоящая война. Мы теряли людей, как в настоящей войне – войне, которая велась против страны и партии под изуверским прикрытием имени Сталина. В этой войне были свои полки – по ту сторону фронта к троцкистам примкнули все враги нашей власти: и мечтавшие о реванше бывшие беляки, и лишившиеся награбленного эксплуататоры и кулаки, и почувствовавшие вкус наживы нэпманы, и действующие по приказам из заграницы агенты. В этой войне были и свои орудия, свои снаряды и пули – доносы, аресты, казни и ложь.

Мы шаг за шагом одолевали врага в этой войне. Вышинский, став в 1935 году прокурором, добился пересмотра решения о высылке из Ленинграда «социально чуждых элементов». Вы помните, что после убийства Кирова НКВД очистил город от бывших дворян, генералов, интеллигенции. Двенадцать тысяч человек были лишены политических и гражданских прав, многие осуждены по надуманным обвинениям. Политбюро, где тон задавала наша «пятерка», поддержало протест прокурора. Большинство лишенцев смогли вернуться в Ленинград, с них сняли судимости и обвинения, восстановили в избирательных правах, отдали невыплаченные пенсии.

В1936 году тот же Вышинский добился отмены судебных приговоров по закону «О трех колосках», от которого пострадал целый миллион крестьян! Этот миллион крестьян теперь уже мог участвовать в первых выборах в Верховный Совет. И тот же Вышинский, имя которого в будущем превратят в символ репрессий, в 1937 году настоял на пересмотре дел инженеров и техников угольной промышленности и потребовал реабилитации всех, кто проходил по «делу о Промпартии». Тем и другим вернули ордена, звания и, само собой, право избирать и быть избранными. В1938 году после Хрущева руководить московским горкомом был поставлен Щербаков, при котором уже никто из работников Моссовета, МК и МГК, райкомов не пострадал. Щербакова даже обвиняли в том, что он очень неохотно и очень редко давал согласие на репрессии.

Я уже сказал, что их снарядами была ложь. Вину за репрессии валили на тех, кто их останавливал. Я с большим изумлением узнал, что Вышинскому припишут фразу, что признание обвиняемого является лучшим доказательством. Он говорил как раз обратное…

Устранив Ежова, мы постепенно добирались до его исполнителей. Они несли заслуженное наказание. В 1953 году Берия набрал материалы на Хрущева и других преуспевших в репрессиях преступников, но произошло то, что произошло. Они опередили, убив его… Вы, наверное, не знаете, что, придя к власти, Хрущев основательно вычистил архивы, уничтожив огромное количество документов.

* * *

– Встает закономерный вопрос: почему же коммунисты не остановили эту войну? – спросил Сталин, глядя на депутатов.

Он замолчал, надолго задумавшись. В зале висела напряженная тишина.

– Я имею в виду рядовых коммунистов, партийные массы, которые составляют основу партии, – сказал Сталин. – Члены Политбюро – отнюдь не боги. Многие наши поступки диктовались неодолимыми обстоятельствами. Я уже говорил, что мы стояли под дамокловым мечом. Любой отказ запросам от областных секретарей мог привести к перевороту в руководстве с непредсказуемыми последствиями. И хотя свою долю в нашу общую победу руководители партии сумели внести, однако основные наши надежды были обращены в партийную гущу. Оттуда мы хотели получить здоровые импульсы.

Но рядовым коммунистам, убежденным ленинцам, не хватало самой малости – образования. Да, как это ни звучит странно, – именно образования. Той самой осознанности своих действий, высокой политической культуры. Перефразируя известное выражение, можно сказать: наган в руке был, а Ленина в башке не было.