Текст книги "Встречный бой штрафников"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Нет, Андрей Ильич, тут я с тобой не согласен. Впереди нас ждет победа.

– Черта с два она нас ждет. За нее мы еще не один состав батальона положим. Ну что задумался, Кондратий Герасимович? Пойдем-ка выпьем. А? Хвать его в душу! Все остальные песни – печальные. Вот доложу сейчас хозяину, как прошла атака, и посидим у тебя на НП. Не против?

– Да я всегда такому гостю рад!

– Ну, я тебе, Кондратий Герасимович, не гость, а непосредственный командир. А во-вторых, пошли-ка своего вестового за Сашкой Воронцовым. Посидим вместе. Нас, таких, кто с самой Зайцевой горы, в батальоне раз-два и обчелся.

– Сашка кой-кого собрал. Несколько человек у меня, в Седьмой. Воюют хорошо.

– Я сегодня минометчика твоего видел. Он?

– Он. Сидор Сороковетов. Маршал наш. С тех пор, как его, раненого, с плацдарма эвакуировали, из Седьмой ни ногой. Отпускал к своим, в минометную роту. Иди, говорю, Сидор, все же в тылу воевать будешь. Нет, говорит. Так и остался.

– Как же он без миномета?

– Есть у нас парочка трофейных, – прищурился Нелюбин. – Без минометов нам нельзя.

– Эх, Кондратий Герасимович, любишь ты нештатное оружие! Председательские свои замашки бросить не можешь. Дай тебе волю, ты б, наверно, и танк в роте завел!

– А это ж так: которое дерево со свилью выросло, со свилью ему и повалиться…

С командного пункта Седьмой роты Солодовников связался со штабом полка. Майор Лавренов сразу задал несколько вопросов, которые, как понял Нелюбин по ответам комбата, касались в основном результатов артиллерийской атаки. Немного погодя Солодовников положил на рычаг трубку и сказал:

– Похоже, на сегодня накрылись мои сто пятьдесят с огурчиком.

Нелюбин вопросительно посмотрел на комбата.

– К себе вызывает. Срочно. Все командиры батальонов, начальники штабов должны быть через час в штабе полка.

– Как думаешь, что это может означать?

– Хозяину давно не терпится отличиться.

– Он уже отличился. – И Кондратий Герасимович отвернулся.

За днепровский плацдарм Нелюбин имел орден боевого Красного Знамени. Но в роте никто не помнит, чтобы он его когда-нибудь носил. Старенькая, с отбитой эмалью и изношенной колодкой медаль «За отвагу» висела на его гимнастерке да разноцветные нашивки за ранения. Всегда покладистый, склонный к компромиссу старший лейтенант Нелюбин на этот раз стоял в своем окопе твердо. И когда однажды майор Лавренов спросил его, почему он не носит орден, Кондратий Герасимович тут же, как давно заготовленное, выложил:

– Это не мой орден.

– Как не твой? А чей же?

– Моего замполита лейтенанта Первушина Игоря Владимировича. Представление на него писал собственноручно. Помните такого? Он первым Днепр переплыл и на правом берегу закрепился. И представление мое должны помнить, потому как вы его и подписывали.

– Не дури, Нелюбин, – скрипнул зубами майор Лавренов. – Ну, погоди у меня…

Когда кто-либо из офицеров произносил слово «Днепр», майор Лавренов, казалось, вздрагивал, выпрямлял спину, будто к ней прикладывали кусок льда, и бледнел. Чаще всех, как ему казалось, это проклятое слово в полку произносил командир Седьмой гвардейской роты старший лейтенант Нелюбин.

Глава девятая

Уже стемнело, когда капитан Солодовников собрал у себя на КП командиров рот, замполитов и командиров взводов. Комбат развернул новую карту, и те, кто уже получал боевое распоряжение на действия роты или взвода в наступлении, поняли, что спокойная жизнь в обжитых окопах закончилась.

– Ну что, мои верные окопники! Настал час решительных действий!

Офицеры замерли в ожидании.

– Завтра на рассвете атакуем направлением на Дебрики с последующим выходом на Яровщину и Омельяновичи. Правее будет наступать второй батальон. Левее – третий батальон соседнего полка. Первый батальон – в резерве. Карты получите сегодня же. Капитан Подосинников вот-вот прибудет. Он подробно изложит задачу. А я пока обращаю ваше внимание вот на что. Утром будет небольшая артподготовка. Наша минометная рота в ней не участвует.

Ротам выдвигаться следующим порядком: два взвода впереди, один – позади, как резервный. Это и будет нашим вторым эшелоном. Без моего приказа этот резерв в бой не вводить. Связь держать посыльными делегатами. От каждого выделить по одному человеку для связи между собой. И двоих от каждой роты для связи со штабом батальона. Во время наступления рации будут отключены.

Пришел капитан Подосинников, сразу же раздал оперативные карты района, куда предстояло наступать. Уточнил по карте направление движение для каждой роты.

– Наступаем на довольно узком участке, – сказал Подосинников. – В прорыв войдут конно-механизированные части второго эшелона. Операция проводится силами армии. Прорыв намечен на нашем участке. Так что, как понимаете, ответственность на нас возлагается огромная. Какие будут вопросы?

– Нельзя ли обойти опорный пункт немцев стороной? – первым подал голос Воронцов. Он знал, что Седьмой предстоит наступать на Дебрики в лоб. Но Нелюбин не такой дурак, выведет роту в поле и заляжет под огнем. Будет ждать в снежных окопчиках, молча, без стрельбы, когда деревню обойдут соседи и немцы побегут на отсечные позиции. А ему, Восьмой, наступать с открытым левым флангом. При таком движении немцы выкосят из пулеметов и минометов половину роты за считаные минуты. И с кем он окажется, когда подойдут ко второй линии обороны? А она у немцев наверняка есть, и подготовлена по всем правилам.

– Гарнизон опорного пункта Дебрики предполагается уничтожить во время артподготовки. – Начштаба посмотрел на комбата.

Капитан Солодовников встал, окинул взглядом своих ротных и сказал:

– В том-то и дело, что командир Восьмой роты прав. Основная оборона у них находится вот здесь. И сюда же, в случае опасности прорыва, они подведут свои мобильные группы, чтобы заткнуть брешь. Так что главная встреча будет тут. – Комбат закрыл ладонью зеленое пятно на карте. – И к ней надо быть готовым.

– Это что ж, получается, что впереди нас ждет встречный бой?

– Выходит, что да. Если они успеют подвести мобильную группу резерва.

– А почему молчит разведка? – подал голос кто-то из замполитов, видать исполняющий обязанности взводного, иначе бы промолчал. – Какая у противника в глубине оборона? Какие там силы? Ничего не известно! Война в Крыму!..

Землянка наполнилась гулом голосов.

– Свои соображения я уже изложил в штабе полка. И все, о чем вы сейчас говорите, тоже сказал. Но приказ есть приказ. Его надо выполнить. Возражения есть? Возражений нет. Идем дальше. Артиллерия должна основательно обработать эту линию. Иначе мы застрянем именно здесь, возле Яровщины. Но разведка сообщает, что немцы построили перед нашим фронтом еще и третью линию. Траншеи третьей линии проходят примерно вот здесь. – И капитан Солодовников ткнул пальцем в Омельяновичи, находившиеся немного глубже. – Здесь, как видите, с обеих сторон обширные болота. А как раз напротив нас – сухая горловина. Через нее на запад проходит большак. Большак выходит на шоссе Могилев – Орша. Так что общую задачу дивизии вы, я надеюсь, понимаете – перехватить шоссе, нарушить коммуникации и так далее. Наша задача звучит намного конкретнее – очистить горловину между болотами в районе Яровщины и Омельяновичей. Болота там местами переходят в озера. Горловина небольшая. Шириной примерно километра три-четыре, где могут пройти тяжелая техника и танки. Именно сюда должна входить конно-механизированная группа. Вот его-то, этот сухой промежуток, они и будут оборонять всеми силами. Что касается Дебриков… Поскольку вторых эшелонов у нас по сути дела нет, а у конно-механизированной группы своя задача, то в тылу у себя приказано никого и ничего не оставлять. Так что Дебрики придется брать. Чтобы не оставлять за спиной никого. – Снова посмотрел на Воронцова. – Воронцов, помните атаку на Зайцеву гору?

– Вот ее-то мы с Нелюбиным и вспомнили сейчас.

– Товарищи офицеры, у кого есть какие соображения и предложения, прошу высказываться. Времени в обрез. Через несколько часов – атака.

Воронцов в эту ночь так и не прилег. Вместе со старшиной обходил взводы, проверял наличие боекомплекта и снаряжение. Гиршман раздавал сухой паек.

– Товарищ старший лейтенант, а как же быть с водкой? Сейчас раздать – это все равно что артподготовка по пустому полю. А на рассвете не успеем.

– Найди пустые канистры и раздели водку на каждый взвод. Под ответственность командиров взводов.

– Ой-ей-ей! Так это ж три канистры надо где-то искать! – захлопал Гиршман руками по полам полушубка.

– Найдешь. Гранаты всем раздал?

– Всем.

– Никто не отказывался?

– Так я раздавал в присутствии взводных. У Петрова попробуй откажись. Численко за эти дни всех обучил, даже Дикуленка. В третьем, у Одинцова, тоже полный порядок. У него сержанты гранаты перераспределяют.

Ладно хоть так, подумал Воронцов. Боязнь гранат – явление на фронте обычное. Даже среди ветеранов есть такие, кто берет гранаты с неохотой. Солдаты же из недавнего пополнения, как правило, до прибытия на передовую гранатный бой вообще не знают. И наступательную РГ-42, и оборонительную Ф-1 видели только на картинках. И Воронцов приказал сержантам: в тех отделениях, где состав смешенный, карманную артиллерию перераспределить опытным бойцам, но так, чтобы в бою они находились везде, по всей траншее в обороне и по всей цепи, кто в наступлении.

– Веретеницына! – окликнул Воронцов санинструктора, – а вы почему не спите? Отдохните. До рассвета еще пара часов есть. У вас завтра много работы будет.

– Нет уж, потом посплю, – ответила Веретеницына. Она хотела протиснуться мимо, но остановилась и, прижав Воронцова к стенке траншеи, сказала: – Мне еще одна подвода нужна. Боюсь, что тремя не управимся.

Спорить с Веретеницыной, во-первых, бесполезно, а во-вторых, он и сам давно хотел выделить для санитарного обоза еще одну лошадь.

– Вот что, Веретеницына, иди к Гиршману и скажи, что я распорядился для ваших нужд Кубанку запрячь.

– Ой, так это ж ваша лошадь! Она ж под седлом.

– Запрягайте Кубанку, – повторил он. – В телегу или в сани. Что найдете. Гиршман найдет. Ездовым пусть назначит кого-нибудь из обоза.

– Ну, спасибо! – И Веретеницына толкнула его в грудь и побежала по траншее. Пробежав несколько шагов, оглянулась и засмеялась.

А он подумал: баба есть баба, ей и война не война… После боя надо будет поговорить с комбатом, чтобы все-таки перевести в штат Екименкова.

Немцы, похоже, ничего не почувствовали. Всю ночь пускали осветительные ракеты. Постукивал дежурный пулемет. Но после полуночи ракеты начали взлетать реже, а потом, на какое-то время, и вовсе прекратили обозначать глубину пространства, отделявшего одну линию окопов от другой. И все сразу потонуло в морозной мгле. Одно только небо сияло над этой кромешной мглой прозрачным высоким куполом, подсвеченным холодным сиянием Млечного Пути.

Через бруствер перелезли саперы и исчезли в ночи. Воронцов какое-то время слушал, как похрустывал под их телами снег, как перешептывались они изредка, видимо, старший группы ставил задачу. К утру они должны сделать проходы для каждого взвода.

Немного погодя ракеты опять стали взлетать, оттеняя угловатое плечо леса и размазывая по полю перед деревней серое полотно не заметенной стерни. И тут в первом взводе рыкнул пулемет. «Дегтярь» сделал короткую, будто пробную очередь, торопливо, вдогон первой, повторил и повел длинную. Для острастки, только чтобы обозначить и ночь перед собой, и ничейную полосу, так не стреляют.

Из землянки высунулся старший сержант Численко:

– Что-то у Петрова стряслось.

– Ну да. Стреляют нервно. – Дежурный часовой тоже стоял, навалившись грудью на стенку траншеи и сдвинув на затылок каску, чтобы лучше слышать стрельбу, внезапно начавшуюся у соседей.

Ручному пулемету ответили сразу два немецких автомата.

Воронцов быстро поймал в поле ориентиры и понял, что стрельба началась возле сгоревшей «пантеры». Значит, туда все же перебралось боевое охранение первого взвода.

На нейтральной полосе сейчас работали саперы. Делали проходы. Резали колючку, снимали мины. Свои и немецкие. После танковой атаки немцы в первую же ночь собрали своих убитых, а потом принялись восстанавливать линию заграждений. Ползали по нейтралке несколько ночей подряд. Наставили свежих кольев, где раньше их не было, натянули колючую проволоку. Ближе к деревне, опоясывая юго-восточную окраину подковой, растянули спираль Бруно. И вот либо наши саперы столкнулись с немецкими и в перестрелку вмешалось боевое охранение первого взвода, либо там происходило что-то более серьезное.

Вечером, лишь стемнело, пулеметный расчет первого взвода, усиленный двумя автоматчиками, перебрался в подбитую «пантеру». Танк, выгоревший изнутри и деформированный взрывами боекомплекта, зиял дырами, в которые, если залезть внутрь, звезды были видны лучше, чем если просто смотреть на них с открытого пространства.

Вместе с Темниковым на нейтральную полосу пополз и связной Дикуленок.

Еще в траншее Темников предупредил:

– Если кто кашлянет или перднет, а хужей того, звякнет чем-нибудь в танке, того положу головой на приклад вот этого пулемета и сверху прихлопну малой саперной лопаткой. Задача ясна? Лучников, – тут же напомнил он своему второму номеру, – запасные диски взял?

– Все тут, Егорыч, при мне, – отозвался из темноты Лучников.

– А ну-ка, попрыгай.

Лучников попрыгал. Ничего в его снаряжении не звякнуло, только снег хрупал под валенками.

– Молодец.

– Я их портянками переложил.

– Где ж ты столько портянок взял?

– У Гиршмана.

– Хорошо иметь в друзьях старшину. Который к тому же хитрый еврей.

– Да, Егорыч, неплохо. Старшина человек запасливый. И обоз у него большой. Говорят, там у него даже шерстяные портянки имеются.

– Шерстяные портянки?! Ты, парень, загнул!

– Да я своими глазами видел! Настоящая шерсть! Связисты их вместо шарфов носят. Теплые!

– Ладно, ребята, хватит трепаться. Пошли. Пора. А то нашу хату немцы займут.

Лучников первым забрался в выстуженное чрево танка и выглянул в рваную продольную трещину, проделанную в башне то ли подкалиберным снарядом, то ли взрывом боекомплекта во время пожара. Вот тогда-то, залюбовавшись стенными звездами неба, необычно приблизившегося к нему, второй номер услышал глухое похрупывание снега сразу в двух направлениях. Пригляделся, задержав дыхание и освободив из подшлемника правое ухо, которое после контузии слышало за километр мышиный писк. У всех, побывавших под бомбежкой, когда «лаптежники» прицельно бросают на линию окопов «пятисотки», слух притупляется, а порою и вовсе угасает – лопаются от перенапряжения барабанные перепонки. У Лучникова разорвало перепонку левого уха, а чуткость правого обострилось настолько, что, если он поднимал подшлемник, от обилия звуков тянуло почесать затылок.

Справа от траншеи ползли саперы. Ползли цепью, с интервалом в полтора-два шага. Лучников слышал, как они вывинчивали взрыватели из стаканов противопехотных мин, как вытаскивали из снега «детские гробики» противотанковых. Но снег поскрипывал и в стороне немцев, возле проволочных заграждений. Тихо, глухо, как будто под одеялом. Так саперы не двигаются. Так двигаются, утомившись ожиданием. Разведка! Приползли, затаились возле проволоки и ждут. То ли танк им приглянулся. То ли за «языком» пожаловали. Ждут удобной минуты, чтобы пробраться к линии наших окопов. Вот почему они ракеты не бросали.

Лучников повел ухом. Шевеление возле проволочных заграждений прекратилось. Возможно, услышали приближение группы саперов и решили брать их. Очень удачно: добыча сама лезла в курну, оставалось только не спугнуть ее, выждать и одним движением отсечь путь назад. Лучников опустил голову в нижний люк и позвал первого номера:

– Егорыч, впереди, под вторым рядом проволоки, немцы. Похоже, разведка. Наши из саперной роты ползут прямиком на них.

Через минуту Темников сидел рядом, обдавая его свежим табачным духом.

– Где они?

– Шуршат вон там, – зашептал Лучников.

– Ничего не вижу.

– Так и я не вижу. Что шуршат именно там, слышу.

Темников выглянул еще раз. Спросил:

– Ты ничего не перепутал? Может, у тебя слуховые галлюцинации?

– Я слышу, как ты пальцами в валенке шевелишь, – усмехнулся Лучников.

– В каком?

– В правом.

– Ладно. Придержи, чтобы не нашуметь. – И Темников начал осторожно просовывать в щель, заполненную низкими звездами, ствол ручного пулемета. – Тихо-тихо. Вот так. – И взвел затвор.

Глава десятая

В двадцатых числах августа 1943 года, когда стало окончательно ясно, что немцы не удержат ни Орла, ни Курска, ни Харькова, ни Белгорода, что Красная Армия, спрямляя выступ линии фронта, вот-вот возьмет Брянск и Смоленск, по пыльным проселкам из районов Севска и Брасова, Трубчевска и Локтя Орловской и Курской областей потянулись обозы беженцев. Все как будто повторялось. Большаки и проселки, забитые повозками с детьми и домашним скарбом, коровы, привязанные за рога к телегам, осунувшиеся лица стариков, тоска и ужас в глазах женщин. Но теперь обозы беженцев тянулись не на восток, а на запад и северо-запад. Пройдя десяток-другой километров, поток беженцев разделялся. Некоторые обозы следовали на ближайшие железнодорожные станции. Вместе с ними шли колонны солдат, одетых в немецкую униформу. На их кителях были темно-зеленые погоны с красной выпушкой и нарукавные нашивки с черным Георгиевским крестом на белом поле и с желтыми буквами: «РОНА». Солдаты шли побатальонно, правильным строем. Следом за батальонами двигалась техника: танки, грузовики, бронеавтомобили, конные запряжки с орудийными расчетами и орудиями на передках, полевые кухни. Бросалась в глаза пестрота стрелкового вооружения, что делало эти войска похожими на партизан. Один взвод мог иметь и русские винтовки различной конструкции, и немецкие «маузеры», и чешские карабины, и ППШ, и ППД, и «МП38/40», а порою и нечто более экзотическое вроде французских винтовок времен Первой мировой войны или венгурских автоматов с деревянными прикладами. По тем же дорогам и в том же направлении тянулись гурты скота. У пастухов за плечами висели винтовки, а ремни оттягивали тяжелые подсумки. На железнодорожных станциях их ожидали составы. Техника и батальоны, а также основная масса гражданских беженцев, спешно, с гвалтом, грузились на платформы и в теплушки. Началась эвакуация так называемой Русской освободительной народной армии или, как ее еще называли, бригады Каминского ^{2}.

В потоке обозов, в их стремлении поскорее покинуть опасную местность уже к концу первого дня почувствовалась какая-то надломленность и усталость, которая вскоре сменилась страхом перед тем неизвестным, что ждет их впереди, в незнакомом, чужом краю. Несколько раз, будто шальной снаряд, пролетал над дорогой крик:

– Танки!

Люди в ужасе выворачивали коней в объезд образовавшимся заторам, телеги опрокидывались в кюветах и ошалевшие кони несли по полю передки, ломая оглобли и увеча людей. Потом оказывалось, что никаких танков нигде нет, что это патруль немецкой полевой жандармерии выехал на перекресток, чтобы направить поток туда, куда необходимо их направить согласно предписаниям и циркулярам штабов.

Захар Северьяныч шел обочиной и время от времени окидывал взглядом свою деревню. Вот уже неделю она, взгромоздившаяся на телеги со всем своим скарбом, горем и надеждами колесила по чужим дорогам, держа на запад. Седьмой раз опускалось перед глазами идущих раскаленное за день солнце, выедая холодным закатным светом глаза и души покинувших свои родные дома и бредущих теперь неведомо куда и неизвестно зачем.

В обозе, в пыльном душном облаке, казалось, навсегда привязавшемся к колыхавшимся телегам, двигались две повозки Захара Северьяныча. Одной управляла Лида. На коленях у нее лежал сверток. Время от времени сверток шевелился, кряхтел и наконец с плачем начинал брыкаться. Лида оглядывалась, расстегивала верхние пуговицы кофты, приподнимала одной рукой ребенка, а другой вынимала отвердевшую грудь. Ребенок тотчас жадно прихватывал набухший сосок, на котором уже копилась мутноватая капля, и надолго затихал.

– Ну что, Лидушка, уснул? – окликала ее старуха, сидевшая позади, среди узлов. Когда объезжали рытвины и воронки, она старательно, обеими руками придерживала хозяйское добро.

– Уснул, Марья Евстафьевна. Уснул, мой маленький.

– Давай-ка его сюда. Твои руки хоть отдохнут.

– Да у тебя колени твердые, баба Марь! – смеялась Лида. – Растрясешь моего Сашеньку.

– Коленки-те мои, девонька, и правда не то что твои. А все одно давай его ко мне. Я его, князя твово, сюда вот, на узлы положу. И ручничком прикрою, чтобы пыль его глазыньки не заедала. Давай-давай, Лидушка. Не уроню я твоего сыночка.

Месяц назад Захар Северьяныч перевез свою деревню на сто километров западнее. Заселились в брошенных домах на границе Локотского округа и партизанского края. Место оказалось опасным. Зимой оттуда выселили местных жителей. Хорошо, что дома не сожгли. Уже тогда из восточных районов потянулись к Локтю и Севску семьи полицейских и тех, кто помогал немецкой армии, кто участвовал в карательных акциях против партизан, кто расстреливал коммунистов и устанавливал на оккупированной территории новый порядок. Их селили по пограничью. А теперь пришлось бросить и это жилье. Под Орлом немцам наломали хвоста основательно. Говорят, всю технику там оставили. Не помогли и новые тяжелые танки.

Больше всего Захару Северьянычу жаль было налаженного хозяйства. Когда он закрывал усталые глаза, сквозь резь, раскрашивавшую перед ним все обозримое пространство розовыми и фиолетовыми разводами, видел свою мельницу с новым колесом. Только-только все обустроилось и пошло ладом. Только-только люди поняли свою выгоду. И на тебе… Непобедимая германская армия снова откатилась назад.

Захар Северьяныч открыл глаза. В нескольких шагах от него на просторной немецкой телеге, запряженной парой лошадей, в облаке пыли качались напряженные плечи племянницы. Лида опять кормила грудью. И ребенок вот появился совсем не ко времени. От кого ж она родила? Не говорит. Хотел окликнуть ее, спросить, не нужно ли чего. Но передумал. Да и в горле спеклось. Что он ей может сказать? Народ был на пределе. Он знал, что некоторые уже поговаривали: зря с места стронулись, надо было оставаться дома, ничего бы им не сделали. Что, мол, при советской власти день и ночь волтузили в поле и на фермах, что под немцем. Под немцем… Захар Северьяныч невесело вздохнул, оглянулся на свою деревню. Не были вы под немцем, не знаете, каково это… Чужеземцу на своей земле кланяться. Эх, люди, люди… Что вам надо? Какую еще власть? Батраки, рабы. Да воры. Но воровать я вас, думал свою думу Захар Северьяныч, все же отучил. Он усмехнулся. Вспомнил, как за воровство порол прилюдно кнутьями. Красть перестали. Но темное нутро своих односельчан он видел постоянно. Рабы! Дети рабов. Внуки рабов. И рабов нарожали. Погоди, подрастут, и как раз новой власти работники будут.

Останься он в деревне, ему бы припомнили все. Самоуправление – это цветочки. Кнутья, мельница… За это срок бы дали и этапом – в знакомые места. Там тоже жить можно. А вот за расстрелы пленных красноармейцев… Так что нельзя было ему оставаться.

До станции, где их ждала погрузка в вагоны для следования в район Лепеля, оставалось еще километров двадцать пути. Так пояснил жандармский патруль. Впереди показалось облако пыли, похожее на такое же, какое поднимал их обоз. Захар Северьяныч сел на коня, придавил кавалерийскими шпорами и выскочил в поле. Отсюда он хорошо увидел колонну, двигавшуюся навстречу. Танки. Немецкие. Кто-то закричал заполошно: «Танки!» И он тут же поднял руку:

– Германцы! Это германские танки! Принять правее!

– Давай, бабоньки, правее!

– Сворачивай в поле!

Колонна немецкой бронетехники оказалась довольно большой. Захар Северьяныч поглядывал на открытые люки немецких танков и по привычке все подсчитывать, прикидывал в уме: не меньше полка. Танки новенькие, грязью не обляпанные. Видать, разгрузились где-то недалеко. Идут менять какую-нибудь часть. К передовой.

– Воздух! – перекрывая рев танковых моторов, пронеслось вдруг над запыленными повозками деревни, кочующей в неизвестность.

И тотчас заголосили бабы, запричитали старухи.

Немцы тоже закрутили головами, указывая куда-то в сторону леса, на северо-восток.

Захар Северьяныч огляделся. Место, где застали их самолеты, страшное: кругом на километр-полтора поле. Лес только виднелся впереди. До него тоже с километр, не меньше. Захар Северьяныч резко повернул коня, подскакал к племяннице.

– Лида! Бери ребенка и – на коня!

Он спрыгнул на землю, выхватил из рук Марьи Евстафьевны сверток, почувствовал сладкое пахучее тепло, сунул сверток в распахнутые ладони племянницы.

– Гони к лесу. Туда! Навстречу им! Так надо! Под бомбы не попадешь! – И он зло вытянул концом вожжей коня, который все еще нерешительно приплясывал под Лидой рядом с подводой.

Снова вылетали эскадрильей. В нескольких десятках километрах от передовой воздушная разведка обнаружила колонну бронетехники. Колонна двигалась к фронту. Свежая часть. Полет в тыл, даже ближний, – это всегда риск. Но ползать брюхом по передовой, вдоль траншей, откуда по штурмовику ведут огонь из всего, из чего можно стрелять, ничуть не легче. Словом, вылет как вылет.

Уже готовились к ужину. Калюжный, выглаженный по случаю совместного просмотра кинофильма с эскадрильей женского авиаполка ночных бомбардировщиков, который базировался на соседнем поле, за березовым перелеском, забежал к нему в землянку за час до ужина и сказал:

– Сейчас по сто граммов, командир, и…

Все же легкомысленный человек этот Калюжный, подумал старший лейтенант Горичкин и в это время увидел посыльного. Солдат бежал со стороны штабной землянки. Экипажи стояли под березами, докуривали и молча смотрели на бегущего к ним посыльного, уже зная, что он сейчас объявит. Правда, надежда еще оставалась: какая эскадрилья полетит. Потому что вылет всем полком сейчас, в конце дня, вряд ли возможен.

– Вторая эскадрилья! К боевому вылету! – прокричал посыльной, освобождая летчиков от всех возможных вариантов, кроме одного.

– Накрылись наши сто граммов, – сказал задумчиво Калюжный и побежал к самолету.

Старший лейтенант пошел следом, глядя в спину своему стрелку: наглаженный, в начищенных до блеска сапогах, жених… Вот тебе и сходили к девчатам. Не только сто граммов и кино, но и танцы, которые замполит обещал после просмотра кинофильма, накрылись.

– Опять все достанется первой эскадрилье, – сказал кто-то из пилотов.

Запустили двигатели. Начали выруливать на взлетную полосу. Взлетали парами. Ведомым в этот раз с ним летел лейтенант Семибратов. Из недавнего пополнения. На взлете новичок, видать, разволновался, забыл убрать шасси. Когда перестраивались, Горичкин качнул крыльями, выпустил шасси и тут же убрал. Но тот так и не заметил, пошел с выпущенными шасси.

Их четверка шла первой. Маршрут незнакомый. Но видимость хорошая, все ориентиры – как на ладони.

В пути пристроилась четверка «ЛАГГов». Сопровождение – это хорошо. Когда над тобой в небе свои истребители, всегда есть возможность больше внимания уделить точности штурмовки.

Колонну увидели еще издали, за несколько километров. Вернее, их оказалось две. Одна пылила от фронта, другая к фронту. В одной из колонн хорошо просматривались знакомые очертания танков. Стройная вереница стальных коробок с одинаковыми интервалами. Вскоре поле, по которому двигались колонны, будто откачнулось в сторону, поплыло вниз, и на какое-то время его вместе с клубами пыли закрыл лес.

Голос комэска в наушниках:

– Ребята, работаем с ходу! Никакой штурмовки. Атакуем четверками! Первая пара работает по зенитным установкам в хвосте и в голове колонны. Вторая – по центру!

Начали снижаться. Семибратов по-прежнему летел с неубранными шасси. И, должно быть, поэтому обе зенитки, двигавшиеся в голове и в хвосте колонны в первые минуты не открыли огня, приняв «Илы» за свои «штуки».

Когда они первой четверкой выскочили из-за леса, старший лейтенант Горичкин увидел следующую картину: обе колонны слились в одну; от той, которая шла в немецкий тыл, отделился всадник на гнедой лошади и, низко припав к луке седла, помчался прямо навстречу их атаке. Когда они пошли на снижение, всадник исчез под корпусом самолета. Старшему лейтенанту Горичкину на мгновение показалось, что это была женщина. Но сейчас нужно было думать о другом. Выход на цель. Сброс. Когда самолет освобождается от части груза, его толкает вверх, будто пустое ведро из проруби. И тут же появляется ощущение облегчения и нарастающего азарта. Такая цель, как 20-мм зенитный автомат, всегда холодит душу. На вираже, когда из-за плоскостей вынырнула накренившаяся земля, он оглянулся и увидел, что «эрликон» накрыт точно и по нему можно не повторять.

Снова выстроились четверками. Немного набрали высоту. Вышли на курс. Лес, дорога. Дорога прямая, как стрела. Обе зенитки оказались уничтоженными с первой атаки. Теперь предстояло разобраться с бронетехникой. В голове колонны уже горели два танка. Другие, сломав строй и сгрудившись неровной вереницей, стояли, будто в оцепенении. Заработали пушки. Машина задрожала, немного задирая хвост. Трассы вынырнули из-под плоскостей, ушли вниз по сходящимся линиям, и там начали ломать повозки, срубать с танковых башен надстройки, бензобаки и звенья запасных гусениц. Широкая трасса в несколько огненных жгутов пропахала по всей длине колонны. Все, отстрелялся. Пошел на очередной вираж.

И тут стрелок включил бортовое переговорной устройство:

– Командир! А один обоз, похоже, гражданский!

Какой еще гражданский? Откуда он здесь? Внизу – танки! С зенитными установками сопровождения! И только когда начал разворачивать машину над лесом, сообразил, что в тыл немцы могли отводить либо одну из своих частей, на отдых, либо действительно отселяли гражданских. Очищали прифронтовую полосу. Вот откуда всадница. Значит, ему не показалось. Он отчетливо разглядел женщину. Если бы второй обоз был военным, он давно бы рассыпался по полю. Солдаты не стали бы ждать, когда на их головы начнут падать бомбы. А эти попросту попрятались под телегами…

Из-за правой плоскости, выкрашенной в серо-зеленый камуфляжный цвет, вынырнула земля: накренившееся поле, дорога, забитая горящими танками и транспортами, разбросанные повозки, лошади и люди, мечущиеся в клубах дыма и пыли. Теперь и он разглядел: второй обоз – гражданский. Среди разбегавшихся от дороги людей ни одного солдата.

– Командир! – снова затрещало переговорное устройство. – Слева со стороны солнца на одиннадцать часов «мессеры»!

Старший лейтенант Горичкин мгновенно посмотрел вправо и рядом с солнечным диском увидел два подвижных, будто оплавленных продолговатых силуэта. Поставил машину на курс. Краем глаза заметил: Семибратов наконец убрал шасси. Посмотрел вверх. Четверка «ЛАГГов» перестраивалась для атаки. Внизу мелькал рыжими полянами лес. Блеснула извилистая полоска речушки. И снова, вот оно, поле. Теперь его внимание сосредоточилось на втором обозе. Танки, расползавшиеся в разные стороны в попытке рассредоточиться и хоть как-то выйти из-под удара штурмовиков, и грузовики, которые разворачивались и прямо по полю мчались назад, к лесу, чтобы спастись там, под деревьями, он наблюдал всего лишь долю секунды. Он посмотрел вверх, там «ЛАГГи» уже атаковали «мессеров». Те не уходили, хотя держались теперь на значительном расстоянии. Видимо, не решаясь вступить в единоборство с численно превосходящим противником, пилоты немецких истребителей рассчитывали на то, что топливо у русских, взлетевших с аэродрома, расположенного конечно же значительно дальше от этого поля, к критической отметке подойдет раньше.