Текст книги "«Черный туман»"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава семнадцатая

«Древесные лягушки» ушли. Дождь на какое-то время утих, словно залег где-то в болотах моросящим тяжелым туманом. Бальк еще раз осмотрел свою группу, с которой должен был идти в сторону дальних болот и торчать там до вечера, пока не придет смена, с тоской взглянул на дом Марии и скомандовал: «Шагом – марш!» Когда отделение приблизилось к опушке леса, с болот потянуло влажным ветром. Снова зазвенел в воздухе мелкий дождь. Бальку казалось, что дождинки сталкиваются и дробятся, и это вызывает такой необычный звук. Видимо, такой звук дождь издает только на болотах. Если долго жить здесь, среди леса и болот, то невольно начнешь понимать здешнюю природу и, быть может, сможешь стать частью ее. Как Мария. Как другие здешние жители. Ветер рванул сильнее, и черемухи начали осыпаться на прошлогоднюю траву белым зрелым снегом. Вот и черемуха отцвела, а русские все не наступают, подумал Бальк и снова оглянулся на дом Марии. Ему показалось, что в дверях мелькнула и исчезла широкая спина Фрица. Вот свинья, подумал Бальк. Мог бы и сам эту смену отдежурить на дальних болотах. Настроил меня на свидание с Марией и в конце концов сам пошел к ней. Допивать молоко… Как он после этого будет смотреть мне в глаза. Друг…

И все-таки им повезло с размещением опорного пункта. Взводу достался неразрушенный, почти нетронутый войной хутор. Местные жители не обозлены, не обобраны ни армией, ни партизанами. С утра до вечера копаются в своих огородах, в окрестных полях и в хлевах. Посадили картошку. Посеяли ячмень и пшеницу. На днях их староста явился к Гейнце с просьбой, чтобы им разрешили пасти скот на тех лугах, которые не вошли в полосу минных полей. В качестве приношения преподнес узелок с бутылкой самогона, порядочным куском сала и глиняным горшком с прошлогодним засахаренным медом. Здесь, в России, так заведено, когда идешь к начальству что-то просить, надо что-то дать. Хоть бы самое простое, но лучшее, что имеешь сам. Русские это называют: «Подмаслить…» И Гейнце, конечно же, согласился. В штаб сообщил: чтобы не вызывать подозрения русской разведки и прочую чепуху. Бутылка самогона оказалась превосходным первачом, натуральный мед они не пробовали уже давно, а сало – это сало. Гейнце даже расчехлил «старика Луи», и весь вечер они подбирали на аккордеоне «Лили Марлен» и «Марш Хорста Весселя». «Старика Луи» они все-таки спасли в том бою под Дебриками. Нашли его в брошенном русском обозе. Он был в порядке. Его не зацепило ни пулей, ни осколком. Не всем из их взвода так повезло. И вот они, хорошенько набравшись крепким, как спирт, первачом, горланили:

 
Если в окопах от страха не умру,
Если мне снайпер не сделает дыру,
Если я сам не сдамся в плен,
То будем вновь
Крутить любовь
С тобой, Лили Марлен,
С тобой, Лили Марлен.
 

Бальк пил и пел вместе со всеми. И даже пытался брать в руки аккордеон. Но так и не смог представить мысленно свою Лили Марлен. Когда он думал о женщине, ему представлялась то «остовка» Анна, то русская фельдшерица Оленуха, то Мария. Но все они были русскими. И он вдруг понял, что может погибнуть, умереть среди этих болот, и с ним умрет его драгоценная арийская кровь. Гейнце сказал, что все бабы одинаковы. Фрицу можно верить. Значит, Анна, Оленуха и Мария так же прекрасны в любви, как и женщины Шварцвальда. Иногда ему очень хотелось женщину. Но воображение не рисовало конкретного образа, который можно было бы назвать по имени. Ему грезилась просто женщина. Он доводил себя до такого состояния, что почти чувствовал ее кожу, тепло и запах… Первач старосты, который они пили, был куда сильнее шварцвальдского киршвассера.

 
Если мне снайпер не сделает дыру,
Если я сам не сдамся в плен,
То будем вновь…
 

А снайпер их, возможно, уже стережет. Там, на косе, среди сосен. Он может стрелять из-за протоки. Для хорошего стрелка пятьсот метров – не помеха для точного выстрела.

В лесу они тут же, без всякой команды, подобрались в плотную колонну. Бальк шел впереди. Следом сопел коренастый Райгер с «Петриксом» за плечами. За ним, временами едва не налетая на своего товарища, нес ручной пулемет ефрейтор Генрих Дальке. Замыкал группу тощий очкарик Мит.

– Эти парни из абвера хотят, чтобы мы своими руками им натаскали каштанов из огня. – Дальке перекинул Schpandeu на другое плечо, подсунув под него свернутую вдвое пилотку. – Вы посмотрите, как они одеты и экипированы! На этих бездельников у фюрера хватает всего!

– И жратва у них, наверное…

– О жратве ни слова! – тут же оборвал любителя поесть пулеметчик и подсунул под Schpandeu еще одну пилотку, которую он грубо сорвал с головы идущего впереди. Пулемет при ходьбе давил на плечо. Все сочувствовали Дальке и потому тут же простили ему и пилотку, и раздраженный тон. «Сорок второй» – штука тяжелая. Но все же значительно легче, чем его предыдущая модель образца 1934 года. С ним не страшно даже в лесу. Конечно, за такую штуку, как единый пулемет МГ-42, Гитлеру можно было простить многое. Но не все!

– Наше дело маленькое, мы должны закрыть южную косу, чтобы иваны не вздумали сунуться туда, – тут же отреагировал Райгер.

Бальк хорошо знал своих подчиненных. Генрих Дальке чем-то напоминал ему помощника адвоката, который погиб зимой в Дебриках. Так же, как и Вилли Буллерт, ефрейтор давно наплевал на свою репутацию, ругал генералов и наци. Ворчал по поводу того, что, мол, если и дальше так пойдет, то и колбасу им заменят эрзац-колбасой.

– Но это еще полбеды, – однажды, войдя в азарт, отмочил Дальке. – Мне кажется, что, когда я вернусь домой – а это, черт бы меня побрал, когда-нибудь должно произойти! Так вот когда я вернусь, то вместо своей женушки найду в постели ее эрзац. Это будет справедливо? Справедливо, я спрашиваю? По отношению к солдату Великого рейха, который перекопал своей саперной лопатой всю Россию от Ржева до Орши и высушил своими штанами почти все болота на Востоке! Скажи, Арним, – обратился он к Бальку, – такое возможно? Ты же учился в университете, должен многое знать.

Хорошо, что на некоторые вопросы подчиненных можно было не отвечать.

Вилли Райгер был полной противоположностью своему первому номеру. Здесь, на опорном пункте, его назначили ответственным за нацистскую пропаганду, и он старался. Кто-то все равно должен был это делать. Так уж пусть лучше Вилли, думали все. Но Генрих, особенно когда перебирал ликера или русского самогона, начинал задирать своего второго номера. Бальк в их перепалки почти никогда не вмешивался. Их споры были их забавой.

– Черт бы побрал этот дождь, – выругался по-русски Дальке. – Еще пару таких дней, и болота превратятся в сплошные озера. Нам негде будет просушить свои подштанники.

Надо бы заткнуть им глотки, подумал Бальк, но кругом было тихо, и он махнул рукой на перебранку пулеметного расчета.

Вскоре вышли в назначенный квадрат. На востоке, примерно в километре, виднелся берег, заросший соснами. Здесь, на западной стороне болота, тоже стоял сосняк.

Бальк указал место для пулеметного окопа, а сам принялся осматривать в бинокль окрестность. За болотом, по обрезу сосняка чернели пунктиры свежих окопов. Иваны еще не успели их замаскировать как следует. Несколько дней назад ничего подобного здесь не наблюдалось.

– Похоже, иваны усиливаются, – сказал он и с беспокойством кивнул за болото.

– Не понимаю, на чем держится наша оборона? – Дальке расчехлил малую саперную лопату и принялся вырезать полоски дерна. Он аккуратно выкладывал их перед собой ровными кирпичиками. – И как русские до сих пор не атаковали на нашем участке и не прорвали фронт?

– Возможно, они здесь и не собираются атаковать, – снова возразил Райгер. Похоже, в этот раз он решил не спорить со своим первым номером.

– Позади стоит ударный полк. Танки, самоходки и даже ракетные установки. Так что не пройдут они здесь. – Бальк кивнул автоматом за сосны.

– Ну да, – тут же отреагировал Дальке. – Я это слышал не раз. Но когда все начиналось, они приходили, когда от нас оставались фрагменты тел, которые невозможно было даже опознать.

Ефрейтор начал раздражать даже Балька. Что ему нужно? Ему отменили очередной отпуск? Всем отпуска отменили. Бальку тоже. Ожидается наступление русских. И ударить они могут на любом участке фронта в любую минуту. Дальке не унимался:

– Там настоящая оборона. Там настоящие солдаты Великого рейха. Там настоящее оружие. И настоящий коньяк. – Он выложил очередной кирпичик влажного дерна и усмехнулся. – Последнее – действительно верно. Чем глубже в тыл, скажу я вам, тем выше качество выпивки. Жратвы тоже. Ставлю пятьсот русских рублей – в Омельяновичах пьют неразбавленный ликер и настоящее баварское пиво, а в Витебске и Орше – французский коньяк!

– Если я поставлю столько же, то как мы узнаем, что это не так?

– Пока мы будем отрывать окоп, – ухмыльнулся Дальке, – Мит туда сбегает и посмотрит.

Все засмеялись. Смеялся и Мит. Однажды он пожаловался Бальку, что над ним смеется весь взвод. Как непосредственный командир, Бальк поинтересовался, что пишут его солдату из дома, каково у него настроение. И тот сразу выложил свою печаль. Он-то, старожил Восточного фронта, понимал, что взвод посмеивался не над беднягой Митом. Глядя на толстые линзы его очков, которые во взводе прозвали «прицелами Мита», на то, как мешковато сидит на нем форма, как несуразно торчит на его узкой голове стальной шлем (германский стальной шлем, который каждого немца, пусть даже ни разу не державшего в руках винтовку, сразу делает солдатом!), как держит он в руках свой «маузер», все они, и Бальк в том числе, думали вовсе не о Мите. Мит оказался в общем-то неплохим парнем, верным товарищем и терпеливым солдатом, хотя у него не все еще получалось. Они со злой тоской понимали, что дела у Великого рейха плохи. Конечно, все резервы сейчас были брошены на юг. Там Манштейн из последних сил пытался выправить положение и не допустить катастрофы. Здесь, в центре, они это сделали осенью прошлого года. Тогда русские хлынули из-под Курска и Орла, с ходу переправились через Днепр и Десну. Но здесь, в белорусских болотах, они их кое-как остановили. Отбили их атаки, которые в первое время иваны вели постоянно и по всему фронту. Старики вспоминали первую зиму на Восточном фронте. Тогда, говорят, было то же самое. Иваны ротами лезли на пулеметы. За несколько минут атаки по взводу оставляли в снегу перед какой-нибудь деревней, а спустя час-другой повторяли точно такую же фронтальную атаку, даже не подавив пулеметы. Было такое впечатление, что их командиры и генералы разучились воевать. Всю зиму они изматывали иванов в позиционной обороне. Таков был приказ. И это получалось. Правда, позиционная оборона тоже стоила немалой крови. Бальк снова вспомнил своих товарищей. Русские иногда прорывались, вклинивались в их оборону одним-двумя стрелковыми батальонами и до десятка легкими танками, и это приносило новые огромные потери. В дело вступал ударный полк, стоявший во втором эшелоне именно для такого случая, быстро восстанавливал положение, отгонял русских назад, на линию их окопов. А они начинали убирать и хоронить убитых, расчищать завалы, ремонтировать блиндажи и землянки.

И вот на замену им, прошедшим Ржев, Вязьму и кровавое стояние под Жиздрой и Хвастовичами, прислали очкарика Мита.

– А ты смейся вместе со всеми, – посоветовал ему Бальк. – Вот увидишь, они тут же прекратят.

Мит неуверенно пожал плечами. Видимо, он думал, что это всего лишь очередной подвох старика. Но в первый же день проверил совет заместителя командира взвода и с радостью обнаружил, что правило действует.

– Вот видишь! Ты становишься настоящим солдатом! – сказал ему Бальк и весело хлопнул новичка по плечу, так что «прицел Мита» подпрыгнул на его носу.

Теперь Мит терпеливо тащил станок для «сорок второго». Нелегкая и достаточно неудобная в пути штуковина. Вместе со всеми он отрывал окоп и иногда всматривался через свои линзы в сторону иванов. Оттуда, из-за болота, слышались иногда какие-то чавкающие звуки, словно по болоту ходил великан, медленно переставлял свои огромные ноги-ходули, с трудом вытаскивая их из трясины. Вода отражала звуки, и они носились над разливом, эхом раскатывались на многие километры. Бальк уже предупредил их, чтобы соблюдали тишину и осторожность. Предупредил еще в дороге. А когда подошли к протоке и впереди показалась коса, живописно обрамленная вековыми соснами, он повторил свой приказ.

– Мит, – усмехнулся Райгер, покосившись на третьего номера, – посмотри в свой прицел, что там делают иваны? Не вздумали ли они переправляться?

– Нет, – простодушно ответил Мит. – Они тоже отрывают окопы. Их там очень много, не меньше роты.

Иванов на той стороне стало больше, отметил про себя Бальк. В этом нет ничего хорошего вообще, а для них, сидящих своим карликовым гарнизоном на хуторе и в его окрестностях, тем более. Русские усиливаются. На юге они оттеснили наши войска почти на тысячу миль, здесь, в центре, на триста и более. И они все время продолжают атаковать. Одна надежда на то, что Сталин ударит южнее. Но тогда их танковый клин повернет к Балтийскому морю, и все они, находящиеся сейчас здесь, окажутся в гигантском «котле». В любом случае время тишины на их участке фронта заканчивается. Но что лучше? Оказаться в этом «котле» или быть раздавленным танковыми гусеницами прорыва?

– Зачем мы взяли эту штуковину? Ты думаешь, нам придется стрелять? – И Дальке пнул ногой Schpandeu, толкнул Райгера, как будто он его притащил сюда и заставил отрывать окоп в сырой, еще не просохшей и потому неуютной чужой земле.

– Помолчи и перестань портить воздух.

Дальке только рассмеялся в ответ. Немного погодя он отшвырнул в сторону лопату и сказал:

– Вот прижмут иваны, и будем тут, в этом сраном окопе, гадить. Каждый в своем углу. Что ты тогда скажешь, приятель?

Ему никто не ответил.

– Тогда возможность облегчиться в своем окопе покажется великим благом.

По тому жесту, которым первый номер Schpandeu откинул в сторону свою лопатку, можно было догадаться, что ее владелец считал свою работу выполненной. Он закурил. Курил медленно. И смотрел на своих товарищей. Во взгляде его было то дикое выражение, которое взвод знал, как один из своих изъянов. Дальке хотелось над кем-нибудь покуражиться. Но никого подходящего он не видел. Мит был слишком банальной мишенью. Да и жалкой. А сила злобы пулеметчика Дальке была значительно выше. Наконец он докурил свою «Юно» и отвернулся. И ни с того ни с сего, что с ним иногда тоже случалось, брякнул:

– Ненавижу офицеров.

Бальк вначале решил, что он провоцирует своего второго номера. Но в следующее мгновение Дальке начал развивать свою мысль в его сторону:

– Арним, не дай утопить себя в этом дерьме. Ты и не почувствуешь, как оно поступит к тебе со всех сторон. Лейтенантский мундир, дружище, – наживка для дураков. Или ты решил забыть свой университет и сделать военную карьеру на фронте? Надеюсь, ты не настолько глуп, господин унтер-офицер! – по обыкновению рявкнул он напоследок, напирая на «офицер», и надолго умолк.

Он еще что-то бормотал в своем углу на охапке сосновых ветвей, источающих вязкий и по-весеннему молодой запах смолистой хвои, пинал свой Schpandeu, но несильно, чтобы ненароком не повредить свое оружие. Потом затих, и уже через минуту все услышали его храп.

– Чертов придурок, ведет себя так, как будто он здесь главный. А на сто миль кругом на одного ивана. – И Райгер в отместку довольно грубо пнул его ногой и отшвырнул с середины окопа ногу своего первого номера. Тот совершенно не отреагировал на удар товарища, даже храпеть не перестал. Вначале храп Дальке робкими камешками посыпался из распахнутого рта, пахнущего табаком и луком, но вскоре он сменился более мужественными раскатами, и от него задрожала молодая растительность, окружавшая окоп.

– Скотина, – снова сказал Райгер, устанавливая треногу для пулемета. – Ему просто не хотелось подчищать окоп и возиться с «сорок вторым». Вечно разыгрывает дешевый спектакль вместо того, чтобы честно признаться, что мечтает стать фельдфебелем. Или хотя бы штабс-ефрейтором. Мит, ну что ты там возишься, старина, – позвал он третьего номера, – давай сюда пулемет. А то он своими копытами сорок шестого размера приведет его в негодность. Угол стрельбы пускай устанавливает сам. В конце концов это его обязанность. – И, посмотрев по сторонам, сказал: – А почему у нас так мало патронов?

К Schpandeu была присоединена округлая, чем-то похожая на мини-противогаз, коробка с патронами. В ней вмещалась короткая, в пятьдесят патронов, лента. Еще две коробки лежали в ранце у Мита. Райгер знал об этих боеприпасах. Но в его мозгу сейчас, видимо, копошилось другое. Бальк и сам с беспокойством смотрел в бинокль за болото, в моросящую дождем даль, обрамленную черной грядой леса и узкой грязно-зеленой полосой берега, откуда совсем недавно ушла вода. Разлив терял очертания и характер стихии, и это произошло в одну из ночей, когда бывший крестьянин, житель небольшой деревушки, что под Ганновером, Генрих Дальке вернулся из очередного дозора и сообщил, что вода больше не прибывает, что колышек, воткнутый в песчаный берег сутки назад, не залило. А вначале казалось, что вода будет прибывать вечно и в конце концов поглотит их вместе с землянкой, с НП, лесными тропами, проложенными вдоль болота, и даже хутором, где жили местные. Все думали, что ужас России, кроме атак иванов, – это снега и мороз, да еще дороги, больше похожие не на дороги, а на широкие, иногда до пятидесяти метров, вытоптанные в сплошной грязи тропы. Но ужасом оказалась и весенняя вода, холодная, как арктическое море. Две недели назад разлив начал отступать, угроза того, что Россия поглотит их без артподготовок и танковых атак, исчезла. Но участки суши, освободившейся от паводковых вод, тут же начали занимать иваны. Вначале появлялись их дозоры и одиночные снайперы. Потом стрелковые подразделения численностью от взвода до роты. Подобное происходило и теперь. С поразительной быстротой они отрывали на узкой полоске сухой земли по опушке свои окопы. Еще сутки назад вернувшиеся с болот наблюдатели ни о каких земляных работах на той стороне болот не докладывали.

Бальк всегда смотрел на перепалку между своими подчиненными как бы со стороны. Он знал, что все его солдаты – отличные мужики и надежные товарищи. Даже Мита он не делал исключением. Что их грызня дальше драки не зайдет. А драка будет прекращена сразу. Знал и причину ненависти Дальке к офицерам.

Старик Фитц в их роту больше не вернулся. Говорят, он стал инвалидом. Кто-то из роты видел его в санитарном поезде с ампутированной ногой. Другие говорили, что на полевой лазарет налетели русские штурмовики, и гауптман Фитц во время бомбежки лишился обеих рук. Что ж, ему повезло, он вернулся к своей семье непобежденным героем. Так однажды сказал Фриц, когда они, старики, собрались в штабной избе за очередной бутылкой русской кустарной водки.

– А кем вернемся на родину мы? – сказал он тогда.

С тех пор каждый из них постоянно задавал себе этот вопрос. Утешение было. И был один общий ответ, который пусть немного и немногих, но все же примирял с неизбежным, как теперь уже становилось совершенно очевидно, будущим, – если вернемся… Потому что возможность возвращения из этого ада живым, пусть даже с какой-то потерей, руки или ноги, казалась теперь едва достижимым счастьем. Удачей, которая улыбается не всем. Призрачной мечтой. Если Везувий проснется, а это вот-вот произойдет, то кто уцелеет в потоке раскаленной лавы?

В роту прибыл из резерва другой офицер. Его звали Зангером. Рихардом Зангером. В звании обер-лейтенанта. Прибыл он из Югославии или Италии. Служил при каком-то штабе. Видимо, на побегушках при большом начальнике. Может, даже при генерале. По всему видать, натерпелся в своей денщицкой должности. И теперь ему самому хотелось покомандовать и хотя бы чуточку почувствовать себя генералом. По всей вероятности, его и имел виду Дальке, когда разразился своей злобной тирадой в адрес всего германского офицерского корпуса. Однажды новый ротный явился на их опорный пункт и начал наводить свой порядок, придираться буквально ко всему. Всех подняли на ноги, в том числе и смену ефрейтора Дальке, только что вернувшуюся из ночного дежурства. Их построили на хуторе напротив штабной избы. Обер-лейтенант Зангер осматривал их с каким-то жестоким сладострастием. Как будто прибыл с Балкан специально для того, чтобы в один из дней выстроить третий взвод своей роты и напомнить его личному составу, что они солдаты армии, которая покорила всю Европу и которая теперь, под его, обер-лейтенанта Зангера, руководством, покорит Азию, снова отнимет у русских ту тысячу миль пространства, которое оставлено после побоища под Сталинградом, захватит кавказскую нефть и выйдет к Индии.

И вот они, будущие покорители Индии, стояли перед ним и по его требованию демонстрировали состояние своего оружия, наличие шанцевого инструмента, в том числе противогазов. Выворачивали карманы, в которых солдат Германского рейха, конечно же, не должен хранить ничего лишнего.

– Штабная прусская скотина, – шипел потом Дальке, когда ротный, вдоволь насладившись властью, данной ему уставом и фюрером, покинул расположение их опорного пункта. – Он только в задний проход не заглянул.

– А там у тебя все в порядке? – фыркнул Райгер.

– Тебя, Вилли, приставили к нам для чего? – мгновенно отреагировал первый номер Schpandeu. – Для того, чтобы читать нам заявления и сводки Министерства пропаганды и разъяснения к приказам главнокомандующего! Заботиться о том, чтобы мы, солдаты нашего фюрера, были морально здоровы и не заразились какой-нибудь болезнью вроде пацифизма. А нашу гонорею пусть лечит унтерартц Штольц! Тебе понятно!

Самый большой непорядок у них оказался в снаряжении. К примеру, противогазы со всех их содержимым, маской с гофрированным шлангом и фильтрами, то есть исправными, годными к применению по прямому назначению, оказались только у Мита и еще у троих солдат из весеннего пополнения. Даже у Вилли Райгера, при всей его приверженности нацизму и фанатичной верности Гитлеру, в гофрированной коробке вместо противогаза оказались три пачки сигарет «Юно», припрятанных им на черный день, два индивидуальных медицинских пакета и разная чепуха.

Обер-лейтенант Зангер уехал, пригрозив им, что, если к следующему построению во взводе не будет наведен порядок, то обер-фельдфебель Гейнце и унтер-офицер Бальк будут разжалованы в рядовые, а весь личный состав взвода в свободное от боевого дежурства время будет мостить дорогу от Малых Василей до Закут. Дорога среди этого океана непролазных болот – это, конечно же, большое благо. Но все на передовой знают, что сигареты в дождь или даже когда сутки-другие проторчишь в сыром окопе или блиндаже, сохранить сухими можно только в противогазной коробке. Она герметична. А сигареты на передовой порой важнее боеприпасов. Так что пошел он, прусская задница!..

Покончив с установкой пулемета на станок, они тут же принялись натягивать на колья парусиновые накидки. Небольшие по размеру, к тому же неудобной для такого сооружения треугольной формы, они были куда хуже красноармейских. Те и размером побольше, и формы правильной.

И Бальк, прикрепляя бечевкой конец накидки к стойке, подумал: хорошо, что спит Дальке, иначе бы обругал сейчас и Гитлера, и весь германский офицерский корпус за то, что сэкономили на парусине для солдат.

В следующее мгновение произошло то, что в корне изменило обстоятельства, в которые они попали, и заставило на некоторое время забыть первоначальный приказ, с которым они сюда прибыли.

За разливом на русском берегу послышался характерный хлопок, и тотчас в воздухе просвистела одинокая мина и с металлическим хряском разорвалась среди сосен. Мина упала метрах в ста от их окопа. В общем-то далеко. Даже примитивный полог, более или менее спасавший их от дождя, не содрогнулся. Но лица сидевших в окопе сразу побледнели.

– Они что, нашу косу пристреливают?

– Это их земля, – зло буркнул Дальке, – и они здесь делают то, что считают необходимым.

Минометный огонь, пожалуй, похуже снайперского. От снайпера можно укрыться в окопе. Не высовывайся, и все будет в порядке. Снайпера можно отпугнуть парочкой пулеметных очередей. А мина может запросто залететь в окоп, и пулеметный огонь минометчикам не помеха.