Текст книги "Карл XII. Последний викинг. 1682-1718"
Автор книги: Сергей Цветков
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ
Ни шатров на судах, ни ночлега в домах:
Ибо враг за дверьми стережет;
Спать на ратном щите, меч булатный в руке,
А шатром – голубой небосвод.
Э. Тегнер. Фритьоф.
1
События, изложенные выше, могут создать превратное представление о Карле-полководце, если не принять во внимание скрытую от посторонних глаз основу всех его поступков. Этой основой был устав викингов. Подобно древним конунгам, которые шли в поход, не зная путей и не считая врагов, Карл слепо вверял себя своей судьбе, не заботясь ни о чем, кроме чести воина. Он намеренно воскрешал древний обычай войны, благодаря чему его походы приобрели черты легендарных странствий норманнских дружин.
Это разительное сходство становится еще заметнее при взгляде на ближайшее окружение шведского короля. Прежде всего, помимо гвардии, мы видим рядом с ним особый отряд драбантов, который по-русски можно назвать не иначе как «дружиной». Драбанты существовали уже при Карле XI в качестве телохранителей, но у Карла XII они получили совсем иную организацию и значение.
Драбант Карла XII.
Численность драбантов в начале походов Карла достигала 150 человек. Их набирали из самых храбрых офицеров армии, которые считались в этом отряде простыми дружинниками; капрал дружины имел в армии чин майора, прапорщик – подполковника. Вождем дружины был Карл; заменял его Арвид Горн в чине капитан-лейтенанта.
Драбанты следовали за королем повсюду, куда бы он ни направлялся; к любому из них Карл питал неограниченное доверие. Когда ему говорили, что вдали от войска он подвергает себя опасности, Карл отвечал:
– Когда при мне находятся хоть девять человек моей дружины, никакая сила не помешает мне проникнуть туда, куда я хочу.
И действительно, не было случая, который опроверг бы эти слова короля.
В бою драбанты обязаны были орудовать одними палашами, по примеру древних витязей:
Как у Фрея, лишь в локоть будет меч у тебя;
Мал у Тора громящего млат.
Есть отвага в груди – ко врагу подойди,
И не будет короток булат.
Использовать пистолет или карабин дозволялось только в крайнем случае. Согласно этому уставу, Карл преобразовал вооружение и назначение кавалерии: латы были уничтожены, сабля стала главным оружием. Кавалерия атаковала без выстрелов, врубалась в ряды неприятеля и стреляла только в рукопашной схватке. Артиллерией Карл пренебрегал, применяя ее в основном при осадах; дальше будет показано, к какой катастрофе привело шведов это пренебрежение.
Подвиги драбантов невозможно перечислить, каждая битва свидетельствует об их воинской доблести. Особенную ярость они проявили в знаменитой Клишовской битве, где, забыв о смерти, на полном скаку врубались в ощетинившиеся штыками и пиками саксонские каре, подавая пример упавшей духом шведской кавалерии.
Народная молва, как водится, преувеличивала храбрость и силу драбантов, некоторые из них на родине становились героями легенд. Особенно славился некий Гинтерсфельт. Про него рассказывали, что однажды он поднял пушку и сделал ею «на плечо», а в одном бою пронзил палашом вражеского солдата, поднял его тело на палаше и перекинул через голову; в другой раз он въехал под своды городских ворот, схватился большим пальцем за сделанный в воротах железный крюк и приподнял себя вместе с лошадью.
Как и полагается дружинникам, драбанты не пережили своего вождя. Их ряды таяли вместе с удачей Карла: перед Полтавой их было уже около 100, в Бендерах – 24; в 1719 году лишь нескольким уцелевшим ветеранам выпала честь стоять ближе всех к могиле героя.
В древние времена возле конунга находился один неразлучный спутник, особенно любимый вождем. В скандинавских сагах его называли Vapenbroder – брат по оружию или Fosterbroder – брат по воспитанию; в славянских языках этим понятиям соответствует слово «побратим». Побратимы никогда не разлучались, делили веселье и горе, труд и опасности, нередко вместе умирали (как Торстейн и конунг Бел в «Фритьофе»).
Карл имел своего побратима – молодого герцога Вюртембергского Максимилиана, которого шведские солдаты прозвали Маленьким Принцем. В четырнадцать лет слухи о подвигах Карла вызвали в нем такое горячее желание участвовать в его походах, что семья вынуждена была отпустить его в шведский лагерь. Максимилиан увидел своего кумира в 1703 году под Пултуском. Он сразу представился королю и попросил позволения учиться под его руководством военному искусству.
– Хорошо, – ответил Карл, – я вас стану учить на свой лад.
Король тут же пригласил утомленного после дороги гостя сесть на коня и ехать с ним. Они долго скакали по шведским форпостам; принц достойно выдержал это испытание. Король оставил Максимилиана при себе. Вюртембергский посол сказал Карлу, что принцу нужен гофмейстер; Карл, смеясь, ответил:
– Я сам буду его гофмейстером!
С этих пор они были неразлучны, пока их не развела Полтава. Ни в одном бою верный паж не отстал от своего рыцаря.
И были оба в счастьи и в дни страданий
Всегда друг с другом, будто две сжатых длани.
2
Быть побратимом Карла означало больше, чем бросаться вместе с ним в каждое сражение, в каждую схватку. Опасностей войны для короля было мало. Он вел жизнь викинга, намеренно рискующего головой при малейшем удобном случае.
В 1701 году, когда шведы стояли на зимних квартирах на границе Курляндии, Карл задумал вторгнуться с 2000 человек в Литву, где находились значительные силы Огинского. Не слушая предостережений, он углубился в неведомую страну на 200-300 верст, отрезанный от армии отрядами литовцев. Так он дошел до Ковно, где оставил гарнизон, а сам вернулся в шведский лагерь, сопровождаемый всего 50 драбантами. В лагере целый месяц о нем не было слышно, и сам король ничего не знал о своей армии. Военный совет даже отправил несколько отрядов на его поиски.
Во время осады Торна Карл запретил защищать лагерь шведов какими-либо укреплениями против вылазок саксонцев. Свою палатку и палатки свиты он поставил так близко к стенам города, что их постоянно дырявили пули и ядра; несколько офицеров были убиты. Карл и после этого не разрешил насыпать вал перед палатками. Однажды, когда король отсутствовал, Пипер приказал поставить перед ними стога сена. Карл, возвратившись, велел убрать стог перед своей палаткой, но другие оставил.
О его одиночных прогулках под стенами города уже говорилось. Он также ежедневно скакал со свитой вокруг крепости на таком близком расстоянии, что становился мишенью для артиллерии, и часто стоял в траншеях под огнем осажденных. Как-то раз ядро выбило у него из рук фашину[45]45
Фашина – связка хвороста для военно-инженерных работ.
[Закрыть]; в другой раз – опрокинуло на него корзину с землей с такой силой, что Карл упал на дно траншеи.
На зимних квартирах Карл для развлечения скакал от одного отряда к другому, невзирая на расстояние и опасность. Из-под Торна ему вздумалось навестить отряд Рёншельда, квартировавший в Великой Польше. Король мчался двое суток без остановок, – загнав лошадь, он покупал в ближайшей деревне другую за двойную цену и продолжал путь. Драбанты один за другим отставали, и к Рёншельду Карл прибыл лишь в сопровождении Маленького Принца. Обратный путь был проделан таким же образом.
Во время одной из таких прогулок он лишь чудом избежал польской засады. Приближенные короля воспользовались этим предлогом, чтобы попросить его быть осторожнее.
– Я надеюсь, что Господь меня охраняет, – ответил Карл. – Впрочем, будь что будет, никому я не дамся живой!
В 1706 году под Пинском король был озабочен участью отряда полковника Крейца, оставленного в Литве. Как-то вечером он спросил Маленького Принца:
– Хотите завтра отправиться со мной к Крейцу?
Максимилиан выразил согласие. Карл поручил ему запастись хорошей лошадью и быть готовым к двум часам ночи, так как к обеду он был намерен проехать 20 миль. Отъезд готовился втайне, никто из генералов не знал о нем. Принц горячо поблагодарил Карла за доверие. Карл отвечал ему:
– Я не могу поступить иначе, так как знаю, что вы будете меня везде разыскивать, – и добавил: – После этого я всегда буду вас извещать, если задумаю куда-нибудь уехать.
Побратимы счастливо добрались до Крейца, только что одержавшего победу у Ляховичей (примерно в 100 верстах от Пинска). На обратном пути король взял с собой более многочисленную свиту, но скакал так быстро, что за ним поспевали лишь Маленький Принц, граф Мейерфельд и еще двое всадников. В Полесье они наткнулись на одно из многочисленных озер. С трудом им удалось добыть лодку. Карл правил, принц держал за узду лошадей, плывших за лодкой, остальные гребли. На середине озера испуганные лошади стали рваться прочь и чуть не опрокинули лодку. К счастью, все обошлось. Карл вернулся в лагерь так быстро, что его еще не успели хватиться.
Карл любил войну не потому, что она давала ему возможность руководить армией и одерживать победы, а потому, что испытывал радость, принимая личное участие в боевых действиях; жизнь доставляла ему удовольствие, только когда он испытывал смертельный риск. Его письма дышат восторгом, когда он сообщает, что какому-нибудь отряду «выпало счастье столкнуться с неприятелем». Завидев издали врага, Карл подпрыгивал от радости и хлопал в ладоши: «Идут, идут!» Глаза его разгорались, и он упрашивал генералов поскорее закончить приготовления, чтобы «приняться наконец за главное дело». «У него, когда он сидел на коне перед своей армией и обнажал шпагу, было совсем иное выражение лица, чем в обычном его общении, это было выражение, обладавшее почти сверхъестественной силой внушать кураж и желание сражаться даже тем, кого можно было считать наиболее павшими духом», – вспоминает ротмистр Петер Шенстрем. Если же неприятель бежал, не оказывая большого сопротивления, Карл бывал не в духе. Это возбужденное предвкушение крови, опьянение боем роднят шведского короля с его предками – страшными берсеркерами, впадавшими в ярость от одного вида врага и исступленно бросавшимися в бой без доспехов, в одной сорочке, с мечами в обеих руках.
Зная это, стоит ли удивляться тому, что Карлом владела страсть к рукопашному бою? Правда, король долго сдерживал ее из чувства приличия: как он ни увлекался маневрами (однажды в порыве увлечения король нанес тяжелую рану Арвиду Горну, а другого Горна, Акселя, убил выстрелом из пистолета, в котором по неосторожности оставил шомпол), как ни бросался в атаку в первых рядах своих солдат, какое-то время он ограничивал свое участие в бою личным присутствием и руководством.
В 1708 году берсеркер взял в нем верх. В начале русского похода, в сражении под Гродно, король влетел на мост через Неман, охраняемый неприятелем, зарубил одного офицера и заколол другого. С этого момента его руки не раз обагрялись кровью – на Украине, в Бендерах, в Норвегии.
Для иллюстрации сказанного очень характерен следующий эпизод. В 1708 году Карл ехал с Маленьким Принцем и Рёншельдом во главе сильно пострадавшего в боях Остготландского кавалерийского полка. Вдруг вдалеке показалась русская кавалерия. Вначале Карл решил, что это калмыки, и выслал на разведку патруль, который вернулся с сообщением, что перед шведами регулярная русская конница.
– Не повозиться ли нам с ними? – спросил Рёншельд короля.
Карл тотчас согласился, отправил Рёншельда за подкреплениями, но сам, не дожидаясь их, повёл полк в атаку. Численный перевес русских был настолько велик, что шведы сразу были окружены со всех сторон. Началась безжалостная кавалерийская рубка. Взвод, находившийся при короле, почти весь был изрублен; только благодаря густым клубам пыли и простой одежде Карл избежал смерти или плена. Передают, что в суматохе он пристал к одному русскому отряду, пока не наткнулся на другой взвод своей кавалерии. Он сейчас же повел взвод против неприятеля. Вскоре и эта горсть людей погибла; под Карлом была убита лошадь – он отбивался пеший. Рядом с ним был убит один его адъютант, другой упал, раненный, с лошади. Карл вскочил вместо него в седло и продолжал сражаться. Его снова окружили русские драгуны. На этот раз короля выручил майор Линд, павший в этой схватке. Наконец к шведам подоспело подкрепление, и обе стороны отказались от продолжения боя. Говорили, что тогда Карл убил своей рукой 12 человек, но король, слыша такие разговоры, с обычной улыбкой замечал, что в подобных случаях надо верить тому, что говорят, только наполовину.
В Бендерах Карлу приписывали убийство девяти янычаров. Позже, в Норвегии, произошел знаменитый бой у Гёландской мызы. Ночью на шведов врасплох напал отряд датчан. Карл одним из первых услышал шум нападения на часовых, побежал на помощь и с отчаянной храбростью защищал ворота. Он убил пятерых вражеских солдат, причем в буквальном смысле «рубился мечами» с их предводителем, полковником Крузе, как конунг из саги.
3
Выбранный королем образ жизни тоже полностью соответствовал быту викингов.
В походах он никогда не останавливался в городах. Его главная квартира всегда располагалась в предместьях, уединенных замках или деревнях, даже если рядом находился большой город. Но и здесь Карл жил по возможности не под кровлей, а в палатке. Удобствами и гигиеной король пренебрегал, отчего смертность от плохой пищи и болезней среди его солдат была иногда непомерно велика.
На зимних квартирах в Курляндии в 1700-1701 годах Карл жил в палатке до конца ноября (это была палатка его деда Карла X, также любившего суровые условия). Когда стало слишком холодно, палатку обвязали соломой, что, впрочем, мало помогло, но король терпеливо сносил холод и только иногда приказывал принести в палатку раскаленные ядра. Основным способом согреться была верховая езда, продолжавшаяся по нескольку часов.
Первое время Карл спал на походной кровати с матрасом, потом на сене или соломе. В последние годы он нередко ложился на земле или на полу, даже если рядом была кровать. В Норвегии ему стлали на землю еловые ветви: король закутывался в плащ, нахлобучивал на голову старую шляпу и ложился; по бокам вставали 2-3 солдата.
При таких привычках Карл не мог опрятно одеваться. Еще в Швеции он имел такой вид, что в нем не признавали короля, даже если встречавшие были предупреждены о его приезде; однажды крестьянка пожаловалась на проделки юного Карла офицеру свиты, которого приняла за государя.
Возвращаясь из поездок в мокром и запачканном платье, Карл никогда не менял его, а садился за стол и спал в том же костюме. Одно время он неделями не снимал сапоги. Карл вообще с каким-то суеверием относился к своим семимильным сапогам, которые неутомимо носили его по Европе. Он часто говорил о них и однажды написал шведскому сенату, умолявшему его вернуться в королевство, что пошлет в Стокгольм один свой сапог, чтобы он правил вместо него (Калигула в схожем случае пообещал сделать сенатором своего коня). Видимо, это было одно из дурачеств цезаря, опьяненного неограниченной властью.
Королевский стол был чрезвычайно прост и умерен. В Швеции любимыми кушаньями Карла были хлеб с маслом, поджаренное сало и брага (легкое пиво). Вина, как уже было сказано, он никогда не пил. Сервиз постоянно упрощался: серебряный был заменен на цинковый и наконец на жестяной.
Отступление от саг наблюдалось лишь в том, что король всегда садился за стол один, без дружинников. Он поспешно ел, не отрывая глаз от тарелки, и только когда вставал, за стол садились драбанты и заканчивали трапезу. Это была дань королевскому величию, о котором Карл очень заботился.
Зато к женщинам король относился в полном соответствии с уставом викингов:
Чти на суше мир дев, на судах нет им мест;
Будь то Фрея, беги от красы.
Ямки розовых щек всех обманчивей рвов,
И как сети – шелковы власы.
Он не терпел присутствия женщин в лагере. Когда после продолжительного отдыха в Саксонии (о чем речь впереди) число солдатских подруг значительно возросло, Карл, дошедши до Березины, приказал им перейти на польский берег и сжег мост.
На своих офицеров король смотрел как на военное братство (в уставе викингов говорилось: «Никому не позволено вводить в крепость женщину») и очень неохотно давал им разрешение жениться.
Из Саксонии он писал: «Моя сестра мне пишет, что до нее дошли слухи о моей предстоящей женитьбе; но я должен признаться, что женат на моей армии на добро и на лихо, на жизнь и на смерть. Впрочем, мы стараемся все, сколько нас есть, избегать брака; в армии было запрещено думать о женитьбе как в Польше, так и в Саксонии, где мы теперь стоим, и никто в армии не смеет действовать вопреки тому, что однажды постановлено во благо всем».
Он часто повторял: «Любовь испортила немало великих героев».
Женщина, которую Библия называет более сильной, чем смерть, женщина, которая лишила сил Самсона, очаровала Цезаря, заставляла плакать Александра Великого, никогда не входила в сердце Карла, неприступное, точно крепость. В первые годы походов еще случалось, что во время зимних стоянок король являлся на вечера и свадьбы и танцевал с тем же увлечением, с каким носился на лошади по снежным просторам Польши. Но как только танцы кончались, он становился очень робок и неуклюже вежлив: например, выходя из комнаты, где находились женщины, он считал оскорбительным невежеством повернуться к ним спиной и медленно пятился спиной к двери.
К многочисленным предложениям о браке, иногда весьма назойливым (принцесса Брауншвейг-Бевернская София Элеонора даже сама привезла свою дочь в Стокгольм), Карл был равнодушен и просил приближенных, чтобы эти планы были отсрочены хотя бы до достижения им тридцатилетнего возраста. Когда ему исполнилось тридцать и бабка напомнила ему об обещанном, Карл ответил, что мужчине нечего спешить с браком до 40 лет, и вновь попросил отсрочки до конца войны.
В последние годы о нем говорили, что он хотел жениться на какой-то шведке, и ему приписывали слова:
– Если Господь пошлет нам мир, я женюсь, но не из политических соображений, а на такой девушке, которая мне будет нравиться, чтобы мне не нужно было иметь при ней метрессу.
Можно предположить, что Карл в юности не питал физиологического отвращения к плотской любви. Скорее всего, война поглотила все другие страсти. Он был солдатом-монахом, преодолевшим соблазн суровой жизнью и верой в очищающий пламень войны.
Личная умеренность и воздержанность не мешали Карлу проявлять щедрость к своей дружине.
Устав викингов говорил о добыче:
Сам же конунг морской не вступает в дележ:
Он доволен и честью одной.
Раздавать солдатам золото горстями было его страстью. Нередко он давал каждому рядовому участнику особенно кровопролитной схватки по 10 червонцев; командиры получали соразмерные подарки. В 1703 году денежное поощрение выглядело так:
раненый капитан – 80 риксдалеров
нераненый капитан – 40
раненый лейтенант – 40
нераненый лейтенант – 20
нераненый унтер-офицер – 2
раненый рядовой – 2
нераненый рядовой – 1 риксдалер.
Услуги генералов армии и драбантов вознаграждались еще щедрее. Стенбок однажды получил от короля 21000 далеров, не считая добычи. Арвид Горн, оправившийся от ран после переправы через Двину, был приведен Карлом в сарай, где король попросил капитана драбантов поискать, нет ли здесь чего-нибудь для него. Горн нашел в одном углу кошелек с 2000 червонцев.
Храбрые враги также возбуждали его щедрость. Мы помним, как король одарил пленных генералов, взятых под Нарвой. Карл мог наградить и целые отряды, как это случилось, например, с одним саксонским эскадроном. Король подарил командиру отряда оседланного коня, поручику – 50 червонцев, солдатам – по червонцу.
По возвращении в Швецию он всегда носил с собой до 400 червонцев и в отдельных кошельках от 10 до 50 червонцев. Карл вкладывал кошельки в руки то одному, то другому солдату или офицеру и запрещал всякие изъявления благодарности. Его пажу было приказано каждый вечер осматривать королевские карманы и восполнять недостающие суммы.
Пренебрежение к деньгам соединялось с презрением ко всякой отчетности. Карл всегда был готов потратить все деньги, которые были при нем, на ненужное, если даже можно было предвидеть, что завтра денег не хватит на самое необходимое.
С примерами такой расточительности читатель столкнется еще не раз. Здесь же заметим, что Карл швырял деньги, собранные за счет невыплаты жалованья чиновникам, тяжелых налогов на крестьян, пасторов, помещиков, живущих в очень небогатой стране. Если же какая-нибудь область не могла выплатить установленную сумму налогов, то Карл становился неумолим, его покидало всякое чувство справедливости и милосердия.
4
Шведская армия со времен Густава Адольфа славилась своей дисциплиной. Но бедность шведского правительства и значительная удаленность от Швеции стран, в которых находилась армия Карла, вынудили шведов жить за счет враждебного, нейтрального или даже дружественного населения. Войско, являвшее вначале образец дисциплины, мало-помалу превращалось в сборище мародеров. Карл строго наказывал за мародерство и грабеж, но ему все чаще приходилось самому приказывать войску жить поборами с населения.
Иногда по политическим соображениям военные поборы принимали ужасающие размеры. В таких случаях инструкции Карла шведским генералам были просто бесчеловечны. Так, весной 1702 года Стенбок с 2000 кавалеристов был отправлен Карлом на Волынь, чтобы собрать деньги и припасы и заставить тамошнюю шляхту отречься от Августа. Во время этой экспедиции Стенбок получал такие письма от короля: «Всех поляков, которые вам попадутся, вы должны принудить волей или неволей принять нашу сторону или же так разорить их, чтобы они еще долго помнили посещение козла (второй слог фамилии Стенбока в переводе означает „козел“. – С.Ц.). Вы должны напрячь крайние усилия, чтобы как можно больше выжать, вытащить и сгрести». Стенбок выжимал, вытаскивал и сгребал. В течение шести недель он собрал 60000 далеров деньгами, на 30000 далеров драгоценных вещей, 15000 аршин синего сукна для солдатских мундиров, бесчисленное количество рубашек, башмаков, чулок и прочего.
Рёншельда Карл наставлял: «Если вместо денег вы будете брать какие-либо вещи, то вы должны оценивать их ниже стоимости, для того чтобы возвысить контрибуцию. Все, кто медлит доставкой или вообще в чем-либо провинится, должны быть наказаны жестоко и без пощады, а дома их сожжены. Если станут отговариваться, что поляки у них уже все отняли, то их следует еще раз принудить платить, и вдвое против других. Местечки, где вы встретите сопротивление, должны быть сожжены, будут ли жители виновны или нет».
Когда какой-то из отрядов Рёншельда был истреблен поляками с помощью жителей одного местечка, Карл писал: «О поражении нечего горевать, если только наши храбро держались и защищали свою честь до последнего человека. Но местечко, где наши были побиты, и все кругом – должно быть выжжено. Жители, которые сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверными, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны, для того чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребенка в колыбели, если нас затрагивают. Если неприятель вас не оставляет в покое, то лучше всего опустошить и выжечь все кругом, одним словом, так разорить страну, чтобы никто не мог к вам подойти. Что касается до нас, то нам нечего сообщать кроме того, что мы стараемся изо всех сил и также разоряем и выжигаем всякое местечко, где показался неприятель. Недавно я таким образом сжег целый город и повесил бургомистра».
Конечно, надо помнить, что Людовик XIV разорял подобным образом Пфальц, а Петр – Литву и Лифляндию. Но в действиях Карла видно больше сходства с поступками викингов, которые то отпускали купцов с товарами, не тронув ни их самих, ни товаров, то, не довольствуясь грабежом, вскидывали детей на копья, а на спинах врагов вырезали «кровавого орла», то есть делали надрезы на спине и выгибали оттуда ребра в виде крыльев. Правда, еще больше поступки Карла напоминают не совсем забытый в Восточной Европе немецкий «новый порядок» времен Второй мировой войны.
Карл то шагал в ногу со своим жестоким веком, то опережал его, отменяя пытку и придерживаясь веротерпимости. По натуре он был склонен к великодушию, но там, где считал себя вправе требовать или где видел нарушения долга, становился неумолим и свиреп. Король не стремился понять то, что в его глазах выглядело так просто: подданные должны платить налоги, поляки должны отказаться от Августа, крестьяне должны снабжать его солдат…
5
Солдаты Карла XII верили в него как в Бога. Он олицетворял для них Божественный Промысел; идя за ним в бой, они выполняли Высшую волю. Рука Провидения была ясно видна им во всех его предприятиях: Господь размягчал сердца его врагов, Господь посылал вьюгу в глаза московитов под Нарвой, Господь охранял его от вражеских пуль и ядер, Господь неизменно посылал победу праведным… И они безропотно бросались по его приказу на штыки, редуты, стены, резали, жгли, отказывались от вина и женщин, мерзли и голодали, зная, что их король ценит только две добродетели – мужество и повиновение.
Конунгу, видно, ты дать замышляешь
Мести воителя добрый урок;
В полночь зажжем у него мы чертог:
Дрогнет злодей, ты венец похищаешь.
Или, как истинный викинг, вражду
Единоборством решить ты намерен,
Или потребуешь битвы на льду, —
Что ни затеешь, но в нас будь уверен[47]47
Цитата из XVI песни «Фритьофа»; 4-я строка изменена в соответствии с обстоятельствами.
[Закрыть],-
так могли бы сказать солдаты Карла XII вслед за викингами древних саг.
Карл воспринимал их страдания и жертвы как должное. «Историк не в состоянии привести ни одного живого выражения участия, которое бы вырвалось у короля при виде ужасных действий на Украине или в норвежском походе, – пишет один из биографов Карла. – Без сострадания смотрел он на то, как его солдаты голодали, замерзали, истекали кровью и умирали сотнями, даже тысячами». И ведь это были не иноземные наемники, а его соотечественники, шведские крестьяне – «одна кровь, одна почва».
Речь идет не о неизбежных страданиях и тяготах войны. Дело в том, что Карл без нужды подвергал своих солдат смертельной опасности и лишениям, более того, это вошло у него в обыкновение с первого похода.
Сразу же после Нарвы королем овладела страсть к самым рискованным предприятиям, совершаемым в самых трудных условиях. Его не удовлетворяла просто победа – Карлу нужна была победа, добытая наиболее смелым и трудным способом. Король больше всего боялся, чтобы его не обвинили в том, что слава получена им чересчур легко.
Вот отрывок из письма Стенбока (начало 1701 года): «При нападении на Аугдов шведам пришлось провести 5 дней под открытым небом. В последнюю ночь замерзло 3 человека; 80 офицеров и солдат отморозили руки и ноги, а остальные так окоченели, что не были в состоянии действовать ружьем. Во всем моем отряде не более 100 человек годны к службе».
Полковник Поссе писал примерно тогда же: «Несмотря на всякого рода лишения и такой холод, что вода замерзает в избах, король не хочет пускать нас на зимние квартиры. Я думаю, что если бы у него осталось только 800 человек, то он и с ними вторгнулся бы в Россию, не заботясь о том, чем они будут жить. А если кого-нибудь убьют, то он это так же мало принимает к сердцу, как если б то была вошь, и никогда не жалеет о такой утрате. Вот как смотрит на дело наш король, и я уже теперь предвижу, какой конец нас ожидает». Поссе проявил удивительную прозорливость. Восемь лет спустя он прошел вместе со шведской армией все круги ада украинского похода и был взят в плен под Полтавой.
При осаде Торна Карлу однажды вздумалось ночью повести армию на штурм. Напрасно генералы возражали, что это решение приведет к бесполезной бойне. Король стоял на своем. Наконец один из офицеров произнес: «Если ваше величество будете настаивать на своем намерении, тогда все мы зря побежим к стенам, чтобы нас застрелили вместе с нашим королем». Карл погрузился в раздумья; в это время стало рассветать, и затея не осуществилась.
Вспомним также, как Карл, не задумываясь, подставлял под пули свою свиту во время прогулок под стенами крепости.
Впрочем, к отдельным солдатам и офицерам король мог быть трогательно нежен. В его палатке или комнате вместе с ним находился дежурный паж. Нередко, возвратясь поздно, Карл заставал его спящим; в этом случае король заботливо укрывал его собственным плащом и тихо раздевался сам.
Однажды пожилой полковник Рейхель, утомившись, прилег на скамью отдохнуть, но скоро его разбудили по служебным делам. Ворча и проклиная военную жизнь, полковник поднялся. Случайно рядом оказался Карл. Услышав ругань старого служаки, король сказал ему, улыбаясь:
– Вы устали, любезный Рейхель, я же отдохнул. Ложитесь на мой плащ и поспите немного. Я пока исполню вашу службу и позову вас, когда будет нужно.
Полковник сопротивлялся, но Карл накрыл его своим плащом и приказал повиноваться.
Конечно, назавтра Карл, ни минуты не раздумывая, отправил бы полковника на верную смерть, если бы посчитал это необходимым.
Такое равнодушие к жизни других людей коренится в психологии так называемых «великих людей» не случайно. Никто не мучается угрызениями совести, раздавив муравья. Не все способны пожалеть собаку, погибшую, защищая хозяина. Возразят, что человек не муравей и не собака. Но сильные натуры, часто рискующие собой и искренне верящие в свое особое предназначение, в свою судьбу, счастье, в свою звезду, неизбежно приходят к логическому выводу: если нечто (Бог или природа, не имеет значения) создало меня для определенных целей, если это нечто вложило в меня способности, выделяющие меня из толпы, наконец, если цель любого творения – наиболее полно раскрыть свою сущность, – а моя сущность заключается в том, что я живу только для войны и славы, – следовательно, остальных людей этот известный (или неизвестный) мне Творец создал для осуществления моих целей, которые превосходят цели заурядных смертных, и я вправе рассматривать прочих людей как средство, как необходимый мне материал. Истина заключается в том, что такой человек даже не столько думает подобным образом, сколько чувствует свое право распоряжаться жизнями других людей; его воля, энергичная и постоянно напряженная, привыкла переламывать и увлекать за собой другие воли, уверенная в том, что эти менее сильные, не умеющие отстоять свое предназначение воли получают в слиянии с ней высший смысл и оправдание своего существования. Если человек подобного рода к тому же родился на троне и усвоил привычки неограниченного государя, то «муравьиная» ценность остальных людей не вызывает в нем никаких сомнений. Ссылки на мораль и категорический императив здесь неуместны. Любой Карл или Наполеон ответил бы на них словами Козимо Медичи[48]48
Медичи Козимо (1389-1464) – правитель Флоренции с 1434 г.
[Закрыть]: «Государством нельзя управлять с помощью Pater Noster[49]49
«Отче Наш…» – начальные слова католической молитвы (лат.).
[Закрыть]». Каждый человек поступает согласно личной, а не общей морали; правители не являются исключением.
