Текст книги "Карл XII. Последний викинг. 1682-1718"

Автор книги: Сергей Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

РОССИЯ ПЕРЕД СЕВЕРНОЙ ВОЙНОЙ

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра.

А.С. Пушкин. Полтава.

1

Россия конца XVII века представляла собой огромное пространство, скорее географическое, чем государственное, с небольшим числом городов и ничтожным количеством промышленного люда. Эти города были не чем иным, как большими огороженными селами с внутренними усадьбами, огородами и садами. Их промышленное и торговое значение было невелико. Города по-прежнему представляли собой главным образом военно-оборонительные пункты, находившиеся на значительном расстоянии один от другого и практически терявшие сообщение между собой весной и осенью. Россия оставалась бедной земледельческой страной, развивающейся очень медленно.

Преобладание военного значения городов объяснялось тем, что громадное континентальное государство все еще было не защищено природными границами и открыто для вторжений с востока, юга и запада. Русское государство создавалось на территории, где веками господствовали дикие кочевые орды, широким потоком устремлявшиеся по этой открытой дороге на запад. Вследствие этого русское государство изначально было обречено на изнурительную борьбу со степью. Первое известие о дани, выплачиваемой восточными славянами кочевникам, приходится еще на VIII век, и только в конце XVII века русское государство добивается освобождения от посылки постоянных даров крымскому хану, от чьих набегов Москва не была застрахована и при Алексее Михайловиче. Но едва только Россия начала справляться с Востоком, как на Западе появились враги еще более опасные, так как они опережали Москву в техническом и культурном развитии. В Смутное время Москва, горевшая и от татарина, и от поляка, должна была чуть ли не заново собирать вокруг себя расползающиеся русские земли, боронить Русь, по выражению летописца, от «латинства и бесерменства». Московское государство вышло из этой борьбы истощенным, разоренным, отрезанным от морей, сохранившим единственное благо – независимость.

Перед этой истерзанной, ограбленной страной по-прежнему стояли две задачи, незамедлительное решение которых было необходимо для обеспечения внешней безопасности государства. Во-первых, надо было довершить политическое объединение русского народа, едва ли не половина которого находилась за пределами русского государства; во-вторых, предстояло укрепить государственные границы, с юга и запада открытые нападению. Эти задачи до Петра были лишь намечены и едва начали решаться, сразу вызвав столкновение Московского государства со Швецией, крымскими татарами (значит, и с Турцией) и ближайшим соседом – Речью Посполитой. Но еще до Петра московским правительством Алексея Михайловича была осознана невозможность одновременного решения обеих задач. Война на три фронта была Москве не по силам. Нужно было выбрать главного врага и замириться до времени с другими или даже использовать их как союзников. Необходимость такого выбора произвела в царствование Алексея Михайловича крутой перелом во внешней политике Московского государства. После Андрусовского перемирия 1667 года Польша, обессиленная тяжелыми поражениями и потерей Левобережной Украины, перестала казаться опасной. В московском договоре 1686 года перемирие превратилось в «вечный мир» и даже в наступательный союз. Ян Собеский[26]26
  Ян Собеский (1629-1696) – польский полководец, с 1674 г. – польский король.


[Закрыть] со слезами на глазах подписал договор, по которому Киев навсегда оставался за Россией, но в утешение ему Россия вступила в священную лигу Польши, Австрии и Венеции против Турции. Задача национально-политического объединения русского народа была отложена на неопределенное время. Коалиционными войнами с Турцией, а потом и со Швецией Московское государство впервые утверждало себя полноправным членом семьи европейских держав. Петр, начиная свою деятельность, оказался вовлечен в систему международных отношений, сложившуюся до него. Как отмечал В.О. Ключевский, внешнеполитическая программа Петра была начертана людьми XVII века, в ней отражались настоятельные потребности государства и народа. Сами же реформы Петра были вызваны уже новыми условиями и развивались сообразно с его характером и пониманием государственных нужд. Таким образом, по словам С.М. Соловьева, «великий человек является сыном своего времени, своего народа, он теряет свое сверхъестественное значение, его деятельность теряет характер случайности, произвола; он высоко поднимается как представитель своего народа в известное время, носитель и выразитель народной мысли; деятельность его получает великое значение, как удовлетворяющая сильной потребности народной, выводящая народ на новую дорогу, необходимую для поддержания его исторической жизни».

2

Участие России в европейских делах требовало привлечения новых дипломатических, военных, экономических, культурных и других средств решения стоящих перед ней задач. Московским государственным людям пришлось иметь дело со сложившейся в результате длительного развития системой межгосударственных отношений европейских стран, которая включала изощренную дипломатию, придворные интриги, шпионаж, политику коалиций, переплетение династических интересов и так далее. Между тем московские политики почти не были знакомы ни с историей европейских государств, ни с их традициями, ни с их экономическим и военным потенциалом. Нельзя сказать, что русское правительство совсем не интересовалось этими вещами; напротив, задолго до того, как Петр широко распахнул пресловутое окно в Европу, Москва уже приоткрыла туда форточку, но так как при этом оставалась незакрытой дверь на Восток, то европейский сквознячок вызывал у русских людей неизбежный политический насморк и простуду; иными словами, технические и бытовые заимствования вызывали упорное, порой даже истерическое неприятие у ревнителей старины, не без основания опасавшихся, что ношение платья иностранного покроя в конце концов приведет к решительной ломке традиционных устоев народной жизни. Действительно, даже такие незначительные нововведения вызывали в умах неизбежный вопрос: можно ли носить фряжский кафтан и брить бороду, не признавая культурной отсталости русской жизни? А коль скоро таковая отсталость признается, особенно в военной области, то как быть с глубочайшим убеждением, что только благодаря вере и старому укладу земля Русская праведниками просияла, отстояла независимость и единственная в мире сохранила истинную веру? Вопрос, таким образом, долгое время ставился так: меняя платье, меняешь веру. Ревнивое вероохранительство представлялось единственным способом отстоять национальное достоинство при все более распространявшемся мнении о культурном превосходстве Европы. И пока московские цари оставались по существу богомольцами на троне, видевшими свою главную задачу в неукоснительном соблюдении церковного устава, русская политика и дипломатия не могли избавиться от азиатских понятий государственной жизни, выработанных вековым соседством со степью, от «татарщины», на которую в Европе смотрели с отвращением и насмешкой. Понадобились гениальная личность Петра, совершенно исключительное стечение счастливых и несчастных обстоятельств его воспитания для того, чтобы он мог приобрести европейский взгляд на вещи.

Петр вышел не похожим на своих предшественников, хотя между ними и можно заметить некоторую генетическую связь, историческую преемственность типов. «Петр был великий хозяин, – отмечает В.О. Ключевский, – всего лучше понимавший экономические интересы, всего более чуткий к источникам государственного богатства. Подобными хозяевами были и его предшественники…; но те были хозяева-сидни, белоручки, привыкшие хозяйничать чужими руками, а из Петра вышел подвижной хозяин-чернорабочий, самоучка, царь-мастеровой». В первом дошедшем до нас собственноручно писанном семнадцатилетним царем известии о самом себе – письме матери с Переславского озера – говорится: «Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка, благословения прошу и о твоем здравии слышать желаю… А озеро все вскрылось сего 20 числа, и суды все, кроме большого корабля, в отделке». Это самоопределение «в работе пребывающий», дополненное бессмертным пушкинским «на троне вечный был работник», навсегда останется для нас главенствующим во взгляде на Петра. Но было бы неверно представлять себе дело так, что вся преобразовательная программа Петра была рождена одним его творческим гением. Выше уже говорилось, что программа действий досталась Петру, так сказать, по наследству и заключалась в решении государственных нужд, неотложных и всем очевидных. Долгое время петровские преобразования были не планомерными реформами, а сумбурными и более или менее случайными нововведениями, обусловленными темпераментом и вкусами молодого царя и сиюминутными нуждами. Осознание значения начатого дела пришло позднее, когда приобретенный военный и государственный опыт позволил Петру взглянуть на пройденный путь с определенной точки исторической перспективы. Тогда-то обрели государственный смысл и потешные полки, и Немецкая слобода, и ботик, и брадобритие.

Петр I.

Зрелым двадцативосьмилетним мужем начав войну с семнадцатилетним шведским королем, Петр обрел в нем противника, на первый взгляд разительно отличающегося складом характера, направлением политической воли, пониманием народных нужд. Более внимательное рассмотрение и сопоставление обстоятельств их жизни, наиболее важных черт личности обнаруживают в них много общего, явное или скрытое родство судеб и умонастроений, которое придавало дополнительный драматизм их борьбе.

Прежде всего бросается в глаза, что ни тот ни другой не получили систематического, завершенного воспитания и образования, хотя образовательно-нравственный фундамент, заложенный в Карла его учителями, представляется более основательным. Петр же до десяти лет, то есть до тех пор, пока кровавые события не вытолкнули его из Кремля, успел лишь пройти выучку мастерству церковно-славянской грамоты под руководством дьяка Никиты Зотова. Те же науки, которые Карл изучал с опытными учителями – арифметику, геометрию, артиллерию, фортификацию, историю, географию и так далее, – Петр наверстывал сам, без всякого плана, с помощью «дохтура» Яна Тиммермана (математика весьма посредственного, не раз делавшего ошибки, например, в задачах на умножение) и других не более сведущих учителей. Зато охотой к учению и бойкостью в самостоятельном приобретении знаний Петр намного превосходил своего противника. Воспитание шведского короля можно назвать книжно-героическим, воспитание Петра – военно-ремесленным. Оба государя любили в юности военные забавы, но Карл относился к военному делу идеалистически, видя в нем способ удовлетворить свое честолюбие, а царь подходил к тому же предмету сугубо практически, как к средству решения государственных задач.

Карл рано оказался вырванным из круга детских представлений вследствие потери родителей, Петр – по причине дворцового переворота. Но если Карл твердо усвоил традиции шведской государственности, то Петр оторвался от традиций и преданий кремлевского дворца, которые составляли основу политического миросозерцания старорусского царя. Понятия и наклонности Петра в юности получили крайне одностороннее направление. По словам Ключевского, вся его политическая мысль долгое время была поглощена борьбой с сестрой и Милославскими; все гражданское настроение его сложилось из ненависти и антипатии к духовенству, боярству, стрельцам, раскольникам; солдаты, пушки, фортеции, корабли заняли в его уме место людей, политических учреждений, народных нужд, гражданских отношений: Область понятий об обществе и общественных обязанностях, гражданская этика «очень долго оставались заброшенным углом в духовном хозяйстве Петра». Тем удивительнее, что шведский король скоро презрел общественные и государственные нужды ради личных наклонностей и симпатий, а кремлевский изгой положил жизнь на служение Отечеству, выразив свою душу в бессмертных словах: «А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».

И Карл, и Петр оказались самодержавными государями огромных империй в очень раннем возрасте, и оба в результате политического переворота (в случае с Петром, правда, более драматического). Оба, однако, сумели подчинить себе события и не сделались игрушкой в руках дворцовых партий и влиятельных фамилий. Петр ощущал колебания под своим троном в течение длительного времени и после стрелецкого восстания остерегался надолго покидать Россию, в то время как Карл мог пятнадцать лет не наведываться в Швецию без всяких опасений за судьбу своей короны. Сама же охота к перемене мест была одинаково характерна для обоих: и король, и царь были вечными гостями как за границей, так и дома.

Равным образом им была присуща и склонность к неограниченному правлению – ни тот ни другой ни разу не усомнились в том, что они помазанники Божий и вольны по своему усмотрению распоряжаться жизнью и имуществом своих подданных. Оба жестоко карали всякое покушение на свою власть, но Петр при этом легко впадал в ярость и откровенное палачество. Собственноручная расправа над стрельцами и царевичем Алексеем – хрестоматийные тому примеры. Правда, заметное отличие в отношении к своему сану видно в том, что Петр не стыдился сделать собственную власть предметом шутки, величая, например, князя Ф.Ю. Ромодановского королем, государем, «вашим пресветлым царским величеством», а себя «всегдашним рабом и холопом Piter'ом» или просто по-русски Петрушкой Алексеевым. Трудно точно указать источник пристрастия к подобному шутовству. Ключевский считал, что склонный к шуткам и веселью характер достался Петру от отца, «который тоже любил пошутить, хотя и остерегался быть шутом». Впрочем, скорее уж напрашивается сравнение с аналогичными выходками Ивана Грозного по отношению к Симеону Бекбулатовичу[27]27
  Симеон Бекбулатович (? -1616) – имя, принятое после крещения касимовским ханом Саин-Булатом; он стал номинальным правителем русского государства с 1575 г., когда Иван Грозный притворно сложил с себя царский венец.


[Закрыть]. Видимо, здесь мы имеем дело с чисто русским явлением – припадками юродства у самодержавного государя, которому его власть иногда самому кажется непомерной. Другая отличительная черта единовластия Петра состояла в умении прислушиваться к дельному совету и отступить от своего решения, если оно, по зрелом размышлении, неверно или вредно, – черта, совершенно отсутствующая у Карла с его почти маниакальной манией непогрешимости и верности однажды принятому решению.

В тесной связи с шутовством Петра по отношению к своему сану находились и его непристойные до кощунства пародии на церковную обрядность и иерархию, причем эти увеселения были штатными, облеченными в канцелярские формы. Учрежденная ранее других коллегия пьянства, или по официальному определению «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор», состояла под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кукуйского и всея Яузы. При нем был конклав из 12 кардиналов и других «духовных» чинов, носивших прозвища, которые, по словам Ключевского, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав. У собора был особый порядок священнодействия, или, лучше сказать, пьянодействия, «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками». Например, новопринимаемому члену задавался вопрос: «Пиеши ли?», пародировавший церковное: «Веруеши ли?» На Масленице 1699 года царь устроил служение Бахусу: патриарх, князь-папа Никита Зотов, бывший учитель Петра, пил и благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому как делают архиереи дикирием и трикирием[28]28
  Дикирий, трикирий – соответственно две или три свечи, которыми благословляют верующих в церкви.


[Закрыть]; потом с посохом в руке «владыка» пустился в пляс. Характерно, что паскудного зрелища православных шутов не вынес только один из присутствовавших – иноземный посол, покинувший собрание. Вообще иноземные наблюдатели готовы были видеть в этих безобразиях политическую и даже народовоспитательную тенденцию, направленную будто бы против русской церковной иерархии, предрассудков, а также против порока пьянства, выставляемого в смешном виде. Возможно, что Петр и в самом деле подобными дурачествами срывал свою досаду на духовенство, среди которого было так много противников его нововведений. Но серьезного покушения на православие, на иерархию в этом не было, Петр оставался набожным человеком, знавшим и чтившим церковный обряд, любившим петь на клиросе с певчими; кроме того, он превосходно понимал охранительное значение Церкви для государства. В заседаниях всешутейшего собора скорее видна общая грубость тогдашних русских нравов, укоренившаяся в русском человеке привычка пошутить в пьяную минуту над церковными предметами, над духовенством; еще более в них видно чувство вседозволенности властных гуляк, обнаруживающее общий глубокий упадок церковного авторитета. Карл подавал совершенно обратный пример своим подданным; но его сближало с Петром то, что и он не терпел претензий духовенства на авторитет в делах государства.

Инстинкт произвола всецело определял характер правления этих государей. Они не признавали исторической логики общественной жизни, их действия не сообразовывались с объективной оценкой возможностей своих народов. Впрочем, нельзя слишком винить их за это; даже самые выдающиеся умы века с трудом понимали законы общественного развития. Так, Лейбниц[29]29
  Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646-1716) – немецкий философ, математик, физик, языковед. По просьбе Петра 1 разработал проекты развития образования и государственного управления в России.


[Закрыть] уверял Петра I в том, что в России тем легче можно насадить науки, чем меньше она к этому подготовлена. Вся военная и государственная деятельность короля и царя направлялась мыслью о необходимости и всемогуществе властного принуждения. Они искренне считали, что силе подвластно все, что герой может направить народную жизнь в иное русло, и потому они до крайности напрягали народные силы, тратили людские силы и жизни без всякой бережливости. Сознание собственного значения и всемогущества мешало принимать в расчет других людей, видеть в человеке человека, личность. И Карл, и Петр великолепно умели угадывать, кто на что годен, и пользовались людьми как рабочими орудиями, оставаясь равнодушными к человеческим страданиям (что, как ни странно, не мешало им часто обнаруживать справедливость и великодушие). Эту черту Петра превосходно уловили две образованнейшие дамы того времени – курфюрстина Ганноверская София и ее дочь София Шарлотта, курфюрстина Бранденбургская, которые парадоксально охарактеризовали его как государя «очень хорошего и вместе очень дурного». Это определение применимо и к Карлу.

Их внешний вид соответствовал их властным натурам и производил сильное впечатление на окружающих. Благородный облик Карла носил родовой отпечаток Пфальц-Цвейбркженской династии: искрящиеся голубые глаза, высокий лоб, орлиный нос, резкие складки вокруг безусого и безбородого рта с полными губами. При небольшом росте он был не коренаст и хорошо сложен. А вот каким увидел Петра во время его пребывания в Париже герцог Сен-Симон, автор известных «Мемуаров», внимательно присматривавшийся к молодому царю: «Он был очень высок ростом, хорошо сложен, довольно сухощав, с кругловатым лицом, высоким лбом, прекрасными бровями; нос у него довольно короток, но не слишком и к концу несколько толст; губы довольно крупные, цвет лица красноватый и смуглый, прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные, красивой формы; взгляд величественный и приветливый, когда он наблюдает за собой и сдерживается, в противном случае суровый и дикий, с судорогами на лице, которые повторяются не часто, но искажают и глаза и все лицо, пугая всех присутствующих. Судорога длилась обыкновенно одно мгновение, и тогда взгляд его делался страшным, как бы растерянным, потом все сейчас же принимало обычный вид. Вся наружность его выказывала ум, размышление и величие и не лишена была прелести».

Что касается привычек будничной жизни и личных наклонностей, то и здесь некоторое сходство этих людей оттеняется разительными контрастами. Шведский и русский государи были людьми горячего темперамента, заклятыми врагами придворного церемониала. Привыкнув чувствовать себя хозяевами всегда и всюду, они конфузились и терялись среди торжественной обстановки, тяжело дышали, краснели и обливались потом на аудиенциях, слушая высокопарный вздор от какого-нибудь представлявшегося посланника. Ни тот ни другой не обладали деликатными манерами и очень любили непринужденность в беседе. Им были свойственны простота обхождения и непритязательность в быту. Петра часто видели в стоптанных башмаках и чулках, заштопанных женой или дочерью. Дома, встав с постели, он принимал посетителей в простеньком «китайчатом» халате, выезжал или выходил в незатейливом кафтане из грубого сукна, который не любил менять часто; летом, выходя недалеко, почти никогда не носил шляпы; ездил обычно на одноколке или на плохой паре и в таком кабриолете, в каком, по замечанию иностранца-очевидца, не всякий московский купец решился бы выехать. Во всей Европе разве только двор прусского короля-скряги Фридриха Вильгельма I мог поспорить в простоте с петровским (Карл, при личном аскетизме, казенных денег никогда не считал). Пышность, которой Петр окружил в последние годы Екатерину, возможно, просто должна была заставить окружающих забыть ее слишком простое происхождение.

Эта скуповатость сочеталась у Петра с бурной невоздержанностью в еде и питье. Он обладал каким-то несокрушимым аппетитом. Современники говорят, что он мог есть всегда и везде; когда бы ни приехал он в гости, до или после обеда, он сейчас готов был сесть за стол. Не менее поразительна его страсть к попойкам и, главное, невероятная выносливость в винопитии. Первейшей заповедью упомянутого всепьянейшего ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвым. Эту заповедь Петр чтил свято, отдавая часы вечернего досуга веселым собраниям за стаканом венгерского или чего-нибудь покрепче. При торжественных случаях или заседаниях собора пили страшно, замечает современник. В построенном на Яузе дворце честная компания запиралась дня на три, по словам князя Куракина, «для пьянства столь великого, что невозможно описать, и многим случалось от того умирать». Журнал заграничного путешествия Петра полон записей вроде: «Были дома и веселились довольно», т. е. пили весь день за полночь. В Дептфорде (Англия) Петру со свитой отвели помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по приказу короля соответствующим образом. После отъезда посольства домовладелец подал куда следовало счет повреждений, произведенных уехавшими гостями. Эта опись является позорнейшим памятником пьяному русскому свинству. Полы и стены были заплеваны, запачканы следами веселья, мебель поломана, занавески оборваны, картины на стенах использовались в качестве мишеней для стрельбы, газоны в саду затоптаны так, словно там маршировал целый полк. Единственным, хотя и слабым оправданием подобных привычек является то, что Петр усвоил пьяные нравы в Немецкой слободе, общаясь с отбросами того мира, в который так упорно стремился.

Женского общества царь не избегал, в отличие от Карла, но в юности страдал чрезмерной застенчивостью. В городке Коппенбурге ему пришлось свидеться с уже знакомыми нам курфюрстинами. Они рассказывают, как царь сначала ни за что не хотел идти к ним. Правда, потом, после долгих уговоров, он согласился, но с условием, чтобы не было посторонних. Петр вошел, закрыв лицо рукой, как застенчивый ребенок, и на все любезности дам отвечал только одно:

– Не могу говорить!

Однако за ужином он быстро оправился, разговорился, перепоил всех по-московски, признался, что не любит ни музыки, ни охоты (правда, усердно танцевал с дамами, веселясь от души, причем московские кавалеры приняли корсеты немецких дам за их ребра), а любит плавать по морям, строить корабли и фейерверки, показал свои мозолистые руки, которыми приподнял за уши и поцеловал десятилетнюю принцессу, будущую мать Фридриха Великого, испортив ей прическу.

Окончательно определила характер и образ жизни как Карла, так и Петра Северная война, но каждый из них выбрал себе в ней роль, соответствующую его привычным занятиям и вкусам. Интересно, что оба они отказались от роли государя-правителя, направляющего действия подчиненных из дворца. Роль боевого генерала-главнокомандующего также не могла полностью удовлетворить их. Карл с его понятиями о викингской доблести скоро предпочтет славе полководца славу бесшабашного рубаки. Петр, предоставив вести военные действия своим генералам и адмиралам, возьмет на себя более близкую ему техническую сторону войны: набор рекрутов, составление военных планов, строительство кораблей и военных заводов, заготовление амуниции и боеприпасов. Впрочем, Нарва и Полтава навсегда останутся великими памятниками военного искусства этих венценосных врагов. Стоит отметить также любопытный парадокс: Швеция, морская держава, воспитала превосходного сухопутного полководца, ступившего на корабль чуть ли не два раза в жизни – при отплытии из Швеции и при возвращении туда; в то время как отрезанная от морей Россия управлялась непревзойденным корабелом и шкипером.

Война, потребовавшая безустанной деятельности и напряжения всех нравственных сил Петра и Карла, выковала их характеры односторонними, но рельефными, сделала их народными героями, с той разницей, что величие Петра утверждалось не на полях сражений и не могло быть поколеблено поражениями.

3

Северная война застала Россию врасплох. Немного найдется войн, в которые бы она вступала так плохо подготовленной. Несмотря на союз с Польшей и Данией, конкретные сроки войны стали для Петра полной неожиданностью.

К началу XVIII столетия спокойствие Европы нарушали три агрессивных государства – Франция, Швеция и Турция, борьба с которыми сколачивала остальные державы в коалиции. Против Франции объединялись Англия, Голландия, Испания, Австрия и Германская империя; против Турции – Австрия, Венеция и Польша; против Швеции – Польша, Дания и Пруссия (тогдашнее курфюршество Бранденбург). Заключив в 1686 году договор с Польшей, Москва вошла в антитурецкий союз, который на долгие годы определил деятельность Петра. Но интересы союзников расходились. Австрия в ожидании войны за испанское наследство спешила выгодным миром 1699 года в Карловице развязать себе руки на юго-востоке, но очень хлопотала, чтобы Петр один продолжал войну, оберегая австрийский тыл. Новый король Речи Посполитой Август II чувствовал себя на польском престоле как на горячих угольях, опасаясь не только поляков, но и своего нового друга, русского царя. В 1700 году на мирных переговорах московского посла Е.И. Украинцева в Стамбуле польский посол очень упрашивал турок не мириться с московитами. Другие страны вели себя не лучше. Русский военный корабль «Крепость», на котором прибыл русский посол, испугал не одних турок. Неожиданная сила, проявленная Москвой при взятии Азова, заставила Европу насторожиться. «От послов цесарского, английского, венецианского, – писал Украинцев Петру, – помощи мне никакой нет, и не только помощи, не присылают даже никаких известий. Послы английский и голландский во всем держат крепко турецкую сторону и больше хотят всякого добра туркам, нежели тебе, великому государю; завидуют, ненавидят то, что у тебя завелось корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельска; думают, что от этого будет им в их морской торговле помешка».

Союз завершился тем, что по Карловицкому договору 1699 года венецианцы и австрийцы забрали у Турции Морею, Трансильванию, турецкую Венгрию и Славонию и заткнули горло туркам, по выражению московского посла П.Б. Возницына, своими союзниками, предоставив полякам опустошенную Подолию, а русским – Азов с новопостроенными прибрежными городками.

Петр очутился в сложном положении. Воронежское дело его было разрушено; флот, стоивший стольких усилий и расходов и предназначавшийся для Черного моря, остался гнить в азовских гаванях, поскольку взять Керчь и стать прочно в Крыму не удалось; канал между Волгой и Доном был брошен. Вопрос об освобождении балканских христиан был отодвинут в сторону. На севере составлялась новая коалиция против Швеции. Чтобы не потерять последнего союзника – Польшу, царь вынужден был круто повернуть фронт с юга на север. 18 августа 1700 года в Москве был сожжен «преизрядный фейерверк»: царь Петр Алексеевич праздновал турецкий мир и приобретение Азова. На другой день, 19 августа, он объявил войну Карлу XII. Славный российский шкипер, столько лет готовивший себя в черноморские моряки, со всеми своими беломорскими, голландскими и английскими навигацкими познаниями вынужден был много лет вести сухопутную войну, чтобы пробиться к другому морю.

4

Перенос боевого фронта с юга на северо-запад делал для Петра необходимым прежде всего преобразование военных сил страны: старыми военными средствами еще можно было кое-как обходиться в борьбе с крымскими татарами, но, чтобы успешно воевать с Швецией, надо было поставить армию на европейскую ногу.

Ключевский отмечал, что «военная реформа была первоочередным преобразовательным делом Петра, наиболее продолжительным и самым тяжелым как для него самого, так и для народа… Реформа оказала глубокое действие и на склад общества и на дальнейший ход событий».

От своих предшественников Петр унаследовал большую военную силу. Московское государство XVII века было в состоянии выставить на поле боя армию более чем в 200000 человек. Главную массу ее образовывало ополчение служилых людей, которые жили на данной им от государства «для службы» земле и по призыву правительства должны были идти в поход на конях и в вооружении, качество которого соответствовало по особой росписи количеству земли, даваемой «для службы».

Ополчение совершенно не походило на регулярную армию. Это было наследственное войско. Сын служилого человека должен был стать с возрастом тоже служилым человеком. Каждый воин шел в поход и содержал себя в войске на свои собственные средства; никакой строевой выправки и единообразного вооружения у этого войска не было. Начальники занимали свои места не по заслугам, а по родовитости. Наличие стрелецких отрядов не меняло общей картины.

Боевые качества московского войска были невысоки, а тактика боя определялась опытом вековой борьбы с татарами: армия легко воспламенялась и летела в бой, каждый отряд на свой страх и риск (предпочтение отдавалось удару конницы), и если этот первый натиск оказывался действенным, то поле боя оставалось за русскими, если же нет – то войско теряло присутствие духа и так же легко обращалось в бегство, как ранее шло в атаку. В XVII веке русские могли с трудом побеждать только те войска, которые формировались аналогичным образом и придерживались той же тактики, то есть татар, турок и поляков.