Текст книги "Ключ от Снов"

Автор книги: Сергей Челяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Последнее сотрясение было так велико, что Яна швырнуло на пол. Горящая ветка покатилась под кровать. Ян кое-как поднялся и оглядел комнату в поисках своего факела. «Что ж», – подумал он. – «Судьба сама распорядилась за меня. Хотя…» Но огонь уже вырвался из-за стены, жадно пожирая постель, любимое солдатское одеяло Коростеля, подушку; вокруг кровати вспыхнул пол, и огненные языки уже лизали стены.

– Вот и все, – громко сказал Коростель. – Теперь только огонь может очистить все это. А что теперь остается мне?

Комната между тем все быстрее наполнялась едким, удушливым дымом. Это не был запах обыкновенного строительного дерева, отдающего огню свою силу и крепость. Горело колдовство, отчаянно сопротивляясь неодолимой силе чистого печного огня. А снаружи, прямо на глазах Птицелова, со стен поползли густые и липкие потеки черного цвета и такой же сущности. Они стекали вниз, и стены светлели на глазах, обнажались узоры досок, будто дом, только еще построенный, сейчас кто-то усердно отмывал от следов некоего черного колдовского дождя. Сигурд не верил своим глазам, а облако над крышей угрожающе колыхалось и постоянно меняло свою форму и объем.

Дверь с треском распахнулась. На пороге стоял Коростель, зажимая горло рукой. Он жутко кашлял, пошатываясь, как пьяный, а из-за его спины сквозь клубы дыма рвались языки пламени. При виде огня Птицелов издал вопль отчаяния и бросился – откуда только силы взялись – в дом. На бегу он оттолкнул Яна с крыльца, но был вынужден тут же заслониться локтем от дыма, который уже заполнил всю комнату. Глазам Коростеля открылся двор, который выглядел так, словно там произошло сражение обезумевших огненных и земляных великанов. Костер был разбросан кучами дымящихся головешек до самого забора, на земле, повсюду показавшейся из-под растаявшего снега, были какие-то странные трещины, не глубокие, но очень длинные. Поленницу и забор разметало по бревнышку, и во дворе не было ни одной живой души, кроме обезумевшей саамской шаманки. Она ползала по грязи и тоскливо выла, подняв лицо к небу, точь-в-точь, как раненая волчица, что в одночасье лишилась и своей берлоги, и всего выводка.

В доме громко и повелительно закричали, и черное облако над крышей вздрогнуло и начало медленно вытягиваться в столб, который своей высотой почти сравнялся с верхушками деревьев. Но огонь уже было не унять, он неукротимо пробивался изнутри дома через малейшие щели и отверстия, и Коростель с ужасом думал, какой же там должен быть ад, и как Птицелов еще ухитряется бороться с огнем, злобно и жадно съедающим и его силу, и последние надежды, и прошлое самого Коростеля. Какое-то время Птицелов, по-видимому, еще сдерживал огонь. Дымный столб, уже готовый втянуться внутрь дома, неуверенно покачивался под ветром, который вдруг принялся своевольно хозяйничать на крыше. Язычки пламени, уже принявшиеся было облизывать стены снаружи, исчезли, словно их кто-то втянул внутрь дома и там пытался окружить, поймать, связать заклинанием, на которое у зорза уже вряд ли оставалось сил. В доме раздалось низкое угрожающее гудение, стены вдруг стали краснеть, словно были не деревянные, а стальные, а внутри кто-то раздувал гигантский горн. Затем раздался страшный хлопок, все равно как в доме лопнул гигантский пузырь, и огонь, вырвавшись отовсюду, объял сразу весь дом, взметнувшись до крыши и достигнув темного облака. Облако рванулось ввысь, спасаясь от пламени, и в тот же миг в доме раздался страшный крик:

– Я-а-а-н!

Это кричал Птицелов, который горел заживо в объятом пламенем доме. И он звал Коростеля!

– Я-а-а-а-а-н!!!

Крик Птицелова настолько раздирал душу, что Ян не выдержал. Он скинул с себя полушубок, бросил его в холодную жижу из грязи и коричневого снега, быстро втоптал одежду ногами, снова схватил и накинул на плечи, стараясь как можно лучше закутать голову. И затем стремглав бросился в дом.

«Куда ты?!», – он еще успел услышать чей-то далекий печальный шепот, прозвучавший вслед, но его уже ничто не могло остановить. Он не видел перед собой ничего, кроме чернеющего дверного проема, из которого валил густой дым. Коростель еще не знал, что будет, когда он ворвется в этот пылающий костер, но ноги сами несли его вперед, туда, откуда рвался отчаянный, душераздирающий крик Птицелова.

Крепкая сосновая доска, предпоследняя ступенька под крыльцом, которую Ян много лет назад приколотил на совесть длинным стальным гвоздем, треснула под ногой своего хозяина. Треснула и провалилась, вместо того, чтобы удержать человека, который укрепил ее так надежно, как только мог, именно потому, что всегда неосознанно боялся деревянных ступеней, боялся еще с детства, которое однажды преподало ему урок, запомнившийся навсегда. Ступенька треснула, нога Коростеля провалилась, и он, едва не вывернув ступню, неловко свалился с крыльца как куль с мукой. И тут же объятые пламенем стены дома сложились, как огромный пылающий карточный домик, и стали валиться наземь. Ян только и успел, что кое-как отползти от рушащихся горящих досок, а больная нога уже горела, словно тоже была в огне, и отказывалась слушаться наотрез.

Черное облако сопротивлялось пламени недолго: огонь все-таки победил, и оно вспыхнуло, как огромный сноп сухой травы. Туча жирной угольной копоти посыпалась с неба, и во дворе Яна все, что еще было белым от снега, в скором времени окрасилось цветом ночи.

ГЛАВА 11
ЛУННАЯ ДОРОЖКА

Больше всего на свете ему сейчас не хотелось открывать глаз. Так уютно и покойно было лежать, даже под грузом обгорелых досок, которые накрыли его как шалаш и не раздавили только каким-то чудом. Впрочем, Коростель уже давно знал, что чудес на свете не бывает, и за каждым проявлением чудесного или волшебного всегда стоит чья-то воля. И чаще всего она – злая или, во всяком случае, недобрая, недружественная человеку. Тот, кто творит волшбу со светлыми помыслами, без желания причинить кому-то несчастье или боль, стараются скрывать следы своего вмешательства в силы природы. Быть может, подобная рука и остановила, чуточку, всего лишь самую малость придержала доски, заботливо подложила под них толстое бревно из конька, оставив внутри малый промежуток, как раз годящийся, чтобы укрыть в нем тело человека, лишившегося чувств. Ян не думал об этом – все его помыслы были направлены далеко, туда, где можно было свернуться калачиком и окунуться в приятную негу ничегонеделанья, и застыть там, как муравей в капле балтийского янтаря, и остаться так навсегда.

Но вместо этого Ян приподнял руку, чувствуя, как это движение отзывается во всем теле, особенно – в больной ноге, и осторожно пошевелил доски над головой. Они тут же угрожающе сместились, но сверху над Яном накатились еще несколько других, и он решил, пока цел, прекратить попытки выбраться через верх. Зато прямо за его головой виднелся просвет, хотя за ним и была лишь тьма предутреннего неба; этот просвет Коростель заметил, лишь когда с усилием перевернулся на живот. После ползаний по каменному лазу Дороги Амр у него и без того были основательно содраны и локти, и колени, поэтому уже от одной только мысли о продвижении ползком все его существо бурно запротестовало. К тому же правую ногу, и без того едва не покалеченную на ступеньках, ему еще и основательно придавило. Но иного выхода не было, и Коростель осторожно пополз, изо всех сил стараясь не касаться затылком нависающих над ним досок – обгорелых остатков его погибшего дома.

Свобода встретила его черным снегом и кучами углей и головешек, раскиданных повсюду вокруг того места, где еще вчера он спал. Уцелела только печная труба, кирпич же кладки растрескался и рассыпался слоями. Кругом было множество обгоревших тряпок, каких-то лоскутков, обожженных железяк и прочей сгоревшей утвари. Больше всего сейчас это место походило на кладбище, и Коростелю впервые за последний день стало по-настоящему страшно.

Все здесь уже мало чем напоминало его прошлую жизнь. Закопченное ведро, смятое так, словно на него наступил медведь, сломанная лопата с обгоревшим обломком черенка, горы черных досок, над которыми струился дым – везде, куда ни кинь взор, царила смерть. Ян и прежде видел на войне сгоревшие дома и даже целые города, но вид пепелища его собственного жилья потряс его как никогда в жизни. Коростель с трудом поднялся и теперь стоял в растерянности и страхе, словно неожиданно попал на собственные похороны.

«Этого не может быть», – путались его мысли, в голове шумело, и оглушительно стучали острые молоточки в висках. «Просто не может быть. Ведь так не бывает».

Он вытер лоб обгоревшим рукавом, потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, но они все время разбредались в стороны, как непослушные озорные щенята, и Коростель только тупо и горестно взирал на кучи угля, не в силах осмыслить эту страшную в своей непоправимости картину его беды.

Он всегда верил в жизни если и не в ангела-хранителя, то, во всяком случае, в руку судьбы, которая уж его-то обязательно должна защитить, отвести беду, укрепить сердце и дать надежду. Пусть с кем-то это может случиться, иногда думал Ян, вспоминая смерть, кровь и другие несчастья, которые ему довелось повидать на своем еще пока не таком и длинном веку. Это и случается иногда, но только с другими, не со мной! Уж меня-то спасут, непременно должны спасти, потому что это – я! Я – тот, с которым просто ничего не может случиться ужасного и неотвратимого!

И поэтому он старался не думать о смерти, зная, что эти мысли разрушат все его ожидания от жизни, веселой, молодой, полной множества бесшабашных надежд и несусветных желаний. И сейчас он стоял на пепелище своего дома и чувствовал, что он переживает собственную смерть. Или пытается ее пережить. Что-то сейчас в Коростеле умерло со смертью дома, и отныне это место в душе будет всегда глубокой раной с обожженными краями, коснувшись которых всякий раз он будет замирать от трудной, щемящей боли, от которой женщины рыдают, а у мужчин глаза страшно сухи от невыплаканных и умерших в сердце слез.

Кое-где из куч золы и пепла выглядывали полуобгорелые тушки и даже чудом уцелевшие от огня ости перьев ворон и галок, невесть откуда взявшихся на месте пожара. Возле сгоревшего забора чернели кости и покрупнее; видимо, огонь или сотрясения земли выгнали из норки какого-то зверя, спокойно пережидающего тут холода. Но кто из лесных зверей устраивается на долгий зимний ночлег совсем рядом с человеческим жильем, пусть даже и покинутым, Коростель не знал. А из большой полузасыпанной трещины на месте ритуального костра Птицелова торчали в небо маленькие скрюченные черные ручки. Словно какой-то уродливый, да к тому же еще и страшно обугленный карлик пытался вылезти из земли, чтобы проклясть небо, землю и все, что он сумеет еще отыскать. Это был труп саамской шаманки, которая так и осталась в огне, сама сраженная заклятьем. Тем заклятьем, которая она поддерживала до последнего мгновения своей жизни и страшной смерти, преданно и безумно, как поддерживают огонь маленького костра посреди леса, охваченного огромным, гибельным пожаром.

Казалось, что на этом жутком черном пепелище не могло остаться ни одной живой души. Однако чуть слышно прошуршали маленькие лапки, кто-то тихо и тоненько чихнул, и из-под лестницы, ступеньки которой чудом избежали падения горящих стен, показался крохотный острый носик, украшенный длинными и чуткими усиками.

– Пипка! – удивленно прошептал Ян. – Как же ты здесь уцелел, малыш?

Мышонок был страшно перепуган, все его тельце сотрясала крупная дрожь. Вдобавок из серого он стал почти черным от копоти. Как он не задохнулся, спрятавшись под ступенькой, для Яна так и осталось загадкой. Коростель опустился перед ним на корточки и, улыбаясь зверьку, протянул к нему ладонь. Мышонок снова неуклюже забрался на нее и тут же свернулся маленьким теплым клубком, из которого изредка удивленно поблескивали любопытные глазенки. То ли от страха, то ли от возбуждения, но зверек явно потерял на время или на всегда столь чудесно обретенный дар речи, и только беспрестанно вздрагивал и изредка вскакивал и затравленно озирался. Коростель подышал на него, согревая, и осторожно поместил за пазуху. Пипка вцепился всеми коготками в рубашку и затих, все еще не в силах успокоиться от пережитого страха огня.

Позади раздался тихий шорох. Ян выпрямился и обернулся. Между больших куч углей и упавших головешек шагала бесстрашная ворона. Она внимательно приглядывалась к угольной свалке, выискивая чем бы поживиться, и, похоже, совсем не боялась ни дыма, ни огня, маленькие язычки которого нет-нет да и выбивались из холмиков серой скрученной золы. Ворона шныряла тут уже давно, и мышонок, невесть как почуявший разбойную птицу, беспокойно завозился у него за пазухой и полез Коростелю на грудь, царапая рубаху и щекоча Яна крохотными пальчиками. Ян погладил Пипку через ткань, успокаивая и одновременно прося не возиться. Ворона внимательно глянула на Коростеля, скосив круглый умный глаз. Она была иссиня-черная, и, скорее, это даже была лесной ворон-самка, крупная и хитрая птица, не очень-то жалующая своим вниманием жилье человека. Она потеребила клювом жалкие остатки своего сородича, затем с неожиданной брезгливостью, отнюдь не свойственной этим пернатым, вытерла клюв оземь и взлетела на торчащий из земли обугленный столбик для подвешивания котелка – прежде на этом месте Ян обычно жег костер, пек в углях яблоки из соседней деревни и любовался ночным небом.

В этот же миг у подножия столбика из-под земли вспыхнул огонь, охватив тонкое бревнышко, в котором, казалось, уже и гореть-то было нечему. Ворона легко перепрыгнула на соседний столбик, который был в таком же плачевном состоянии, а огонь рядом с ней вдруг взметнулся чуть ли не в человеческий рост и тут же пропал. Ян разинул рот. На месте огня уже стоял убеленный сединами старик, закутанный в зеленый плащ. «Вот я и чокнулся», – грустно подумал Коростель и тут же разинул рот еще шире, когда старик тихо засмеялся.

– Поистине немало испытаний выпало на твою еще неокрепшую голову, Ян Коростель по прозвищу Дудка, – отсмеявшись, молвил старик. – Но ты, смею тебя заверить, еще пока в своем уме.

Ворона тоже что-то каркнула, словно соглашаясь с человеком, и старик, внимательно взглянув на нее, неожиданно и весьма учтиво поклонился птице.

– Ваша правда, почтеннейшая госпожа, – заметил чудной старик, явно обращаясь к вороне. Коростелю тут же захотелось протереть глаза, и вдобавок в носу сильно щекотало от гари.

– Мы не задержим тебя надолго, Ян Коростель, – предупредил старик. – Всего-то несколько слов. Но, право, думаю, что ради этого нам стоило проделать такой путь.

Ворона вновь подтвердила слова старика тихим карканьем, даже отчасти похожим на довольное урчание, которые лесные вороны иногда издают, устраиваясь на сытый ночлег в своих высоких гнездах.

– Кто ты, отец? Опять какой-нибудь дух, что ли? – сердито спросил Коростель. – И почему ты переговариваешься с этой ворюгой?

При этих словах Ян неодобрительно кивнул на ворону, поскольку птиц этого рода недолюбливал с детства, после того, как они убили в лесу зайчонка у него на глазах. – Она что, тебя понимает, что ли?

Старик озадаченно крякнул и покосился на ворону. Та презрительно взглянула на Коростеля и обиженно отвернулась. Правда, сразу же вслед за этим она разразилась целой серией криков, словно стареющая сварливая красотка, которую походя обругала разбитная молодуха.

– Лучше тебе попридержать язычок, юноша, – наставительно сказал старик. – Не все вороны воровки. К тому же, это не ворона, а ворон, хоть и женского полу. И, смею тебя заверить, как и все вороны – птица оч-ч-ень высокого полета…

Он помолчал и переложил из руки в руку посох, на который опирался все это время. Ворона успокоилась и теперь тоже молча сидела на столбике, нахохлившись и почти сливаясь с ним цветом. Ян ждал ответа.

– Если я скажу тебе свое имя, Ян Коростель, боюсь, мне придется очень многое объяснять. У нас с тобой на это мало времени. Если скажу, что я – друг Травника, этого тебе будет достаточно?

– Для разговора – да, – кивнул Коростель. – Но вы ведь сюда явились не разговоры разговаривать, верно? Тогда, пожалуй, нет.

– Ну, не дом же мы тебе тут собираемся строить… – протянул старик, но тут же осекся, потемнел взором и покачал головой.

– Прости, Ян Коростель, и не держи зла. Ты потерял дом, но не свое детство. Оно к тебе еще вернется.

– Что ты хочешь этим сказать? – угрюмо спросил Ян.

– Тебя ждет другой дом, Ян Коростель, – твердо молвил старик. – Твой дом.

– Что еще за дом? – пробормотал Ян. – Мой дом остался здесь… И с какой стати ты мне это все говоришь?

– Твои друзья будут ждать тебя там, – ответил старик. – Все, кто остался в живых. Всем назначено встретиться в твоем доме, Ян Коростель. И все уже спешат туда. Настает твой черед поторопиться.

– Да что за дом такой? – пробурчал Коростель. – Я что – сплю или грежу наяву?

– Быть может, ты только сейчас просыпаешься, – покачал головой старик в зеленом плаще. – В этом доме ты, наконец, узнаешь тайну своих родителей, встретишь друзей и обретешь женщину. В крепости Аукмер, неподалеку от башни с часами, которые уже давно не показывают правильного времени, стоит двухэтажный деревянный дом, в котором никто не живет уже без малого двадцать лет. В нем ты родился, Ян Коростель, туда тебе и суждено теперь вернуться. Хотя я и не знаю, обретешь ли ты там покой.

– Дом, в котором я родился? – глаза Яна округлились. – Он все еще стоит?

– Стоит и будет стоять, – заверил его старик и тут же усмехнулся. – Если только…

– Если что? – быстро спросил Ян.

– Если только ты не надумаешь его продать, Ян Коростель, – улыбнулся старик. – Но, думаю, ты не сделаешь этого. Твои будущие родственники будут очень недовольны – в Аукмере часты ярмарки, и рыбная торговля там идет очень даже неплохо.

– Ты и это знаешь? – изумился Ян, и в это время ворона громко закаркала. Старик выслушал птицу и покачал головой.

– Все верно, госпожа Ралина, все верно. Я совсем забыл, что у тебя тоже есть маленький долг перед твоей внучкой. Тогда поспешим. Я помогу тебе обрести невидимые крылья.

И старик низко поклонился Яну.

– Прощай, Ян Коростель! Прощай и не помни зла, ведь это отчасти из-за меня ты оказался вовлечен в такое, чему не поверит никто и никогда, а особенно – твои будущие соседи и родственники. Да лучше им этого и не говорить, уж поверь мне. Будь счастлив!

И под ногами старика ожил костер. Сперва из земли пробились маленькие язычки пламени, затем оно стало разгораться все сильнее и ярче, и тут же образ старика в зеленом плаще стал тускнеть и расплываться прямо на глазах Коростеля.

– Постой! – закричал Ян. – А как я попаду в этот дом, если все, что ты сказал – правда?

– Это проще простого, – донесся уже издали тихий голос. – У тебя же есть ключ.

– Этот? – Коростель изумленно схватился за ключ. – Так значит это – ключ от Моего Дома?

– Да, – тихо прошептал ветер над его головой. – Это – ключ от Твоих Дверей. Тех самых, за которыми – Сны…

Через минуту оба столбика уже были объяты гудящим пламенем. Старик исчез, и ворона тоже. Коростель замотал головой, чтобы удостовериться, что все происшедшее – не очередной сон наяву. И тут он почувствовал, что ключ на груди заметно потеплел. Он осторожно сунул руку за пазуху и тут же почувствовал, как ее возмущенно оттолкнули маленькие лапки. Ключ был теплым уже давно, и мышонок, пригревшийся возле него, наотрез отказывался делиться теплом с кем бы то ни было, даже – со своим хозяином.

Ветер подул над его головой. Кроны далеких сосен тревожно зашумели, и Ян поежился не то от холода, не то – от ощущения ледяного холода, постучавшегося вдруг в его сердце.

«И что же, ты так просто возьмешь и уйдешь?» – спросил невидимый голос в его сердце. «И оставишь здесь великую силу, которую разлил Птицелов, и не сумел собрать?»

«Это не моя сила», – ответил Коростель невидимому собеседнику. Быть может, это была Черная Душа его перевоплотившегося дома, а может быть – та часть души его собственной, которую он всю жизнь загонял под лавку, не давая ей ни пикнуть, ни поднять голову, страшась встретиться с ее глазами? – «У меня, если хочешь знать, вообще уже никаких сил тут с вами не осталось. Как бы я хотел, чтобы вы все раз и навсегда оставили меня в покое – сны, голоса, заклятия, ключи, незваные гости и великие дела! Неужели они никак не могут без меня обойтись, скажи на милость? И как же тогда они обходились без меня прежде?»

«У каждого бывает в жизни час, когда нужно и должно сделать выбор», – ответил невидимый голос. «Иные идут к этому часу всю свою жизнь, бросая на алтарь все, что у них есть, а другие попросту растягивают этот час на сотни и тысячи маленьких, крохотных и зачастую – ничего не значащих и ни к чему не обязывающих решений, томительных расчетов, изнурительных сомнений. А ты сейчас можешь выиграть все! А уйдя и отказавшись от Силы, можешь совершить величайшую ошибку в своей жизни, и все оставшееся время будешь корить себя и отчаянно желать все вернуть обратно! Взвесь на весах судьбы свое Сегодня и свой день завтрашний, Ян Коростель. И воспользуйся тем, что разлито вокруг тебя, щедро и безрассудно. Ты можешь стать этим сосудом, стоит тебе только захотеть. Все случится само собой. Подумай!»

«Нет», – ответил Ян. «Нет, Сигурд, ты ошибся. Я никогда не сделаю этого. Никогда».

«Почему?» – скорбно спросила тишина.

– Потому что я не хочу быть ничьим сосудом, – вслух сказал Коростель и покачал головой. – Я вообще не хочу быть сосудом. Ни для чего. А особенно – для Силы. Прощай, Птицелов! Пусть уж лучше я останусь слабым. Простым слабым человеком. Представь себе, я так хочу.

«Глупец!», – прошелестела тишина ему в спину. «Если бы ты им был…»

Но Ян Коростель по прозвищу Дудка уже не слышал этих слов. Он плотнее запахнул полушубок, подобрал с земли кривую и сучковатую палку, которая могла сойти за оружие только при очень большом приближении, и бодро зашагал, обходя кучи еще дымящихся обугленных досок и мягкой серой золы, покрывающей место его прошлой жизни, словно горьким и печальным снегом. Но у самого забора, или вернее, того, что от него осталось, он вдруг остановился, вспомнив. Ян расстегнул крючок полушубка, сунул в кислое овчинное тепло руку и коснулся худенькой шелковистой спинки.

– Ты не спишь, приятель?

Ответом ему был утвердительный и весьма сонный писк. Коростель улыбнулся и потрепал мышонка по загривку, слегка дернув его за куцый хвостик, свернутый длинным тонким колечком. Писк стал сердитым, но Ян не унимался, пока из рубашки не показалась заспанная серая мордочка.

– Извини, приятель, – сказал Ян. – Я, похоже, буду менять место своего жилья. Ты как на это посмотришь? Со мной?

– А ворон там нет? – широко зевнул малюсенький ротик, который вновь обрел дар человеческой речи. Пипка за всю свою короткую жизнь никогда не видел кошек, зато весьма опасался ворон – своих единственных врагов после огня.

– Если и есть, то мы их не пустим в дом, – твердо пообещал Коростель. – На этот счет можешь быть спокоен.

– Тогда я с тобой, – согласился бесхитростный мышонок. – У тебя, кстати, ничего нет погрызть?

– Я бы и сам от чего-нибудь такого не отказался, – сокрушенно развел руками Коростель. – Но, увы, чего нет, того нет. Потерпишь, пока доберемся?

– Придется, – покладисто сказал Пипка. – Только ты уж поторопись. А пока я еще посплю, если можно. А то от этого огня я страсть как перепугался. А как только я очень сильно перепугаюсь, меня отчего-то всегда сильно так в сон клонит! Но как придем, ты меня обязательно разбуди, ладно?

– Ладно, – улыбнулся Коростель. – Обязательно разбужу. А пока спи, малыш! Все будет хорошо.

И он ласково погладил мышонка. Пальцы его нежно коснулись теплой шерстки, и в этот миг…

«Это ты?»

Ян похолодел. Его вмиг прошиб холодный пот, и где-то слева сильно кольнуло. Может быть – впервые в жизни.

Он вспомнил, как в ту ночь, когда к нему во двор конь привез раненого седока, он оставил его в лесу, как и велел друид, и вернулся домой. Уже во дворе он, помнится, видел на притолоке эту злополучную миску с водой. Но тогда Ян настолько замерз и измучился душой, что только взглядом по ней скользнул и скорее побежал в дом. Дверь сразу отворилась, из комнаты пахнуло теплом, и он шагнул внутрь, поспешно задвинув засов. И тогда, именно тогда он явственно услышал этот голос. Голос своего дома.

«Это ты?» – спросил дом, и в голосе его была тревога. «Угу,» – буркнул Ян, поспешно раздеваясь на ходу и желая лишь одного – как можно скорее запрыгнуть в теплую постель.

Это был голос его дома. Того, что сейчас лежал за спиной грудой углей и праха. У Коростеля перехватило горло.

«Это ты?»

– Да, – прошептал Ян, сглотнув горький комок. – Это я.

И слезы, так долго сдерживаемые горем, гордостью, возрастом, мужеством и еще бог знает чем, хлынули у него из глаз. Ян устыдился и закрыл лицо рукой.

«Не плачь. Не надо, хозяин. Ты ведь жив, а это – главное. А я вот… видишь…»

Ян закивал, не в силах выговорить ни слова. Поток рыданий сотрясал его душу. Никогда, наверное, ему не было так горько, даже когда он увидел похищенную Руту, когда увидел стоящего с ней рядом Молчуна, и когда подумал, что весь мир разлетелся вдребезги от непостижимой, вселенской несправедливости. Даже мышонок у него за пазухой проснулся на мгновение, но тут же вновь сладко заснул, крепко обхватив теплый ключ всеми четырьмя лапками и длинным облезлым хвостиком.

А слезы, что сотрясают нам души, они же их и омывают, унося с собой самую первую боль, горечь, страх! Коростель отнял руки, смахнул предательские слезы и оглянулся, несмотря на все обычаи и дурные приметы. Дымы над его бывшим домом уже не были так высоки, земля, которую посыпала сухая белая крупка поземки, не казалась такой черной и страшной, как прежде, пустота на месте его дома уже не зияла такою же раной в его сердце. И только эхо голоса его дома все звучало в нем, не переставая ни на миг.

«Ты ведь жив, а это – главное. А я вот… видишь…»

– Ничего, – горько сказал Ян Коростель и упрямо взметнул подбородок. – Ничего… Мы еще сюда вернемся.

Через минуту он уже шагал в сторону правой излучины реки, где ее русло было немного поуже. Кроме того, оттуда лежал прямой путь на Аукмер. Коростель сильно прихрамывал, но думал, что если лед крепок и ему удастся быстро перебраться на тот берег, к вечеру он достигнет города. От дома до реки было недалеко, и скоро Коростель уже стоял на берегу. Над рекой стоял густой молочный туман. А на другом берегу реки стоял чудинский воин, который тоже только что вышел из леса. Он смотрел на Яна оценивающе, поскольку союзные воины всегда подозрительно относятся к человеку без оружия, не без оснований опасаясь увидеть в нем какого-нибудь хитрого и коварного колдуна.

И Ян растерялся. Кривая палка в его руке могла послужить оружием разве что от ворон и собак. В открытом поединке с белоглазым чудином, вооруженным огромным мечом и щитом, перекинутым за спину, у него не было никаких шансов. Он проклял себя за самоуверенность, обернулся и…

Меж высоких сосновых стволов, неудержимо рвущихся в небо, мелькнуло что-то. Затем Коростель увидел две высокие фигуры, и двое чудинов в черных одеждах и кожаных доспехах вышли из безмолвного леса как привидения. Их силуэты были размыты, фигуры воинов казались в предутреннем тумане увеличенными, неестественными, жуткими. Их было двое, затем вышел еще один. И совсем рядом, из заснеженных кустов прибрежного ракитника вышел коренастый крепыш, охотник-саам. Воины смотрели на него угрюмо, один злобно улыбался. Но ни одного зорза среди воинов Севера не было. Ян смотрел на них, сжимая в руке бесполезную палку. Он понял, что проиграл в игре, в которую вовсе и не собирался ввязываться.

«Может быть, удастся как-нибудь договориться», – мелькнула у него мысль, но в этот миг саам спустил тетиву. Стрела была выпущена явно с целью попугать. Она прошла впритирку с головой Коростеля, а столь опытному стрелку, как житель озер, славящийся метким глазом и твердой рукой, попасть в Коростеля с такого близкого расстояния наверняка не составило бы труда. Воины расхохотались, когда Ян испуганно присел, еще чувствуя на лице легкое дуновение пролетевшей рядом верной смерти. Они играли с ним, как кошка с мышью. Вернее – как стая кошек.

Тогда Коростель вскочил и побежал на лед. В это же время чудин с противоположного берега тоже побежал ему навстречу. Он легко преодолел несколько торосов, перепрыгнул одну или две полыньи и на бегу выхватил меч. Ян в замешательстве остановился, почувствовав себя оленем, попавшим в волчью западню.

Чудины и саамский лучник явно наслаждались этой сценой охоты на человека. Лучник наладил новую стрелу, намереваясь добавить остроты в сюжет, и чудины одобрительно загалдели, наперебой советуя, куда для начала метить сааму, чтобы не убить свою жертву сразу, а только слегка подранить. И в этот миг совсем рядом с Коростелем раздался громкий треск. Лед, с виду такой крепкий и толстый у берега, разом провалился под коваными сапогами чудина. Тот взмахнул руками, пытаясь ухватиться за край образовавшейся проруби, но она все росла и росла, и новые трещины обрушивали в черную воду льдины вокруг тонущего. То ли воин был скверным пловцом, то ли растерялся от неожиданности, когда добыча была уже так близка, но уже через несколько мгновений он с отчаянным воплем ушел под воду, и плавающие льдины тут же сомкнулись над его головой.

Воины закричали от страха и злобы. Коростель, все еще не в силах оторвать взгляд от зловещей проруби, почувствовал, как над рекой посветлело, хотя леса еще продолжали темнеть вокруг реки в ожидании рассвета. Затем речной лед осветило вновь, и Коростель, подняв голову, увидел высоко над рекой луну. Она была огромна, почти белого цвета, и ее сияние проливалось на противоположный берег, как потоки воды. Там, у прибрежных кустов, словно вспыхнуло ослепительное белое пламя, и странная светлая дорожка быстро побежала по льду, словно кто-то пустил с того берега зеркальцем огромного лунного зайчика. Полоса света стремительно пересекла скованную льдом реку и застыла в ожидании.

Чудины вновь заорали, и кто-то из воинов стал быстро бормотать заклятья против лунных духов. Коростель же стоял, не в силах осмыслить то, что сейчас остановилось перед ним. Он совершенно онемел и изумленно смотрел на реку.

Между двух речных берегов его родной реки, на которой он столько раз купался и рыбачил, повисло и тихо подрагивало странное мягкое сияние. Оно начиналось где-то там, на другом берегу, и заканчивалось узенькой дорожкой прямо возле его ног. Испарения тумана заволокли противоположный берег, и светящийся мостик исчезал среди кустов, окутанных белым неподвижным дымом. Дрожащий призрачный свет был необыкновенного желтого цвета, каким бывает лунное сияние над рекой тихими летними ночами.