Текст книги "Ключ от Снов"

Автор книги: Сергей Челяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Вовсе нет, девочка, – покачал головой Травник. – В том и необычность правил Цветов, что они не выглядят как Великие Откровения. С ними даже можно поспорить и при случае – уверен, можно даже попытаться выиграть в этом состязании. Более того – Правила Цветов именно этого и хотят.

– Как это – хотят? – недоверчиво протянул Март. В глазах Эгле тоже было искреннее удивление, во всяком случае, Травнику так показалось.

– В этом нет ничего удивительного на самом деле, – ответил Травник. – Тот, кто придумал Правила Цветов, думаю, хотел именно спора. Он искал себе собеседника. И в итоге им стал каждый, кто впервые принимался изучать магические искусства! Представляете? Не случайно, Правила Цветов их автор поместил в самое начало Свода Магических искусств.

– Но, насколько я знаю, большинство начинающих адептов магии пролистывают Правила Цветов вполглаза – уж слишком просты они кажутся искателям глубоких истин и откровений, да и слава у этих Правил равно как у предписаний для начинающих подмастерьев. Все просто и – ясно. Разве не так, Симеон? – воскликнул Март.

– Нет, далеко не все здесь так просто, как, быть может, кажется на первый взгляд, – не согласился Травник. – Но у нас еще будет время поговорить об этом. Пока же я предлагаю: давайте остановимся на ночлег вон в той деревушке. – Симеон указал на виднеющиеся неподалеку, как раз на их пути, десяток-другой покосившихся домов. – Как я понимаю, все деревушки тут заброшены еще давно. Знать бы только – почему?

– Может быть, ночные хозяйничают? – неуверенно предположил Збышек.

– Не думаю, – ответил Травник. – Что-то здесь другое. Если помнишь, мы и в первый раз не встретили ни одного жилого хутора, кроме деревни Мотеюнаса.

– Давайте зайдем, – тоже предложила Эгле. – Я, честно говоря, так давно уже хочу к костру.

Травник оказался прав – деревенька была пуста, как и несколько других, что уже повстречались друидам на пути в Подземелье. Путники отыскали сарай покрепче, у которого наверху еще сохранилась ветхая крыша. Все дома в деревне были в самом плачевном виде – покосившиеся, с сорванными крышами, все в грязных лужах от подтаявшего снега на провалившихся полах. В сарае же было чисто, сухо и пахло, как ни странно, хлебом. Март быстро разложил костер, натаскал топлива, благо коротких бревен и жердей вокруг было в достатке, и скоро друиды уже нежились у огня, угощаясь деревенскими гостинцами, среди которых немалую толику занимало отменное копченое сало и неизменные медовые лепешки – гордость справной хозяйки Мотеюнаса.

– А почему ты считаешь, что придумавший Правила Цветов хотел спора? – напомнил Збышек Симеону, который блаженно развалился в куче старой соломы, баюкая ноющее плечо.

– Я полагаю, что он специально написал свои Правила нарочито простыми. Торопливый ум вообще крайне редко задерживается на простом, – заметил Травник, – ему вечно подавай загадки и тайны.

Костер здесь горел как-то особенно уютно, по-домашнему, легко отдавая тепло почти без дыма и копоти. Весело потрескивали ветки и поленца, в глубине жара играли, переливаясь алым и черным, угли, и усталость незаметно уходила из тела и души. Травник вновь удивился про себя, отчего же эти деревни опустели? Что заставило жителей некогда покинуть свои дома и уйти невесть куда, оставив землю, на которой было неплохо быть даже под открытым небом, у простого огня, сложенного из обломков прошлой жизни? Но у Травника не было ответа, хотя иногда ему казалось, что разгадка – где-то рядом, в этих самих избушках, сараях, развалившихся колодцах и сгнивших дровяных поленницах. И он никак не мог ухватить постоянно ускользавшую мысль и сразу смирялся – отходил в сторону, зная, что скоро вновь начнет неотрывно думать о загадке этих странных земель и людей, которые решились их покинуть.

– Выходит, эти Правила – просто вступление к Своду Магии, и ничего больше?

– Для многих – да, – согласился Травник. – Для некоторых же – это окончание Свода.

– Они что – читают его задом наперед? – недоверчиво хмыкнул Март.

– Нет, Збых, – ответил Симеон. – Я говорю о тех, кто постиг все Правила и добрался до Последнего.

– Погодите, что-то я не пойму! – запротестовала Эгле. – Насколько я знаю, и от бабушки тоже, что Свод Магических Искусств – это вовсе не книга, в которой все сразу расписано. Там значатся лишь первые главы, а потом уже последующие Правила являются глазам адепта лишь после того, как он постигнет предыдущие законы и обретет способность видеть, что написано дальше. Так меня и бабушка всегда учила.

– А как же он узнает, что уже постиг то, что нужно для перехода к следующему Правилу? – возразил Март? Ведь не у всякого адепта есть наставник, который ведет его от одной странице Свода – к другой?!

– Это же очень просто, глупенький мой Мартик! – засмеялась Эгле и тут же добавила покровительственным тоном. – Способность видеть следующее Правило как раз и говорит о том, что ты прошел предыдущее. Верно, Симеон?

– Думаю, да, – согласился улыбающийся Травник.

– Я тебя очень попрошу, Эгле, не называть меня больше «своим», «глупеньким» и в особенности – «Мартиком»! – ядовито процедил Збышек. – Будь, пожалуйста, впредь так добра.

– Хорошо, – весело откликнулась Эгле и украдкой показала ему язык. – Буду добра и впредь.

И пока Збышек не нашелся, чем продолжить готовый вот-вот вспыхнуть очередной обмен колкостями, Эгле поскорее обратилась к Травнику.

– А почему ты назвал цветочные правила окончанием Свода? Ты что – неужели добирался до конца магических искусств?

– Я – нет, конечно, – улыбнулся Травник. – Но один мудрый и хороший человек – да.

– И ты с ним разговаривал? – чувствуя, как у него перехватывает дух, чуть ли не прошептал Март, разом забывший все обиды на своенравную Эгле.

– А как ему это удалось? – в свою очередь поразилась Эгле.

– Конечно, разговаривал, – ответил Симеон. – А пройти весь Свод Правил, все испытания и проверки, которые связаны с каждым Правилом, не хватит и целой человеческой жизни.

Он усмехнулся двум парам устремленных на него глаз.

– Это был мой Наставник, Камерон. Ему удалось дойти до конца Свода, потому что он и не стремился примерить все эти Правила на себя. Он их просто прочитал, чтобы Понять. И, видимо, ему это удалось.

– И что он нашел в конце Свода? – потрясенно прошептал Март.

– А как вы думаете? – лукаво усмехнулся друид.

Март и Эгле неожиданно глянули друг на друга и, обернувшись к Травнику, разом выпалили:

– Правила Цветов! Вот это да!!!

«Хорошие все-таки ребята», – вздохнул в душе Симеон. «Они обязательно найдут, должны найти путь друг к другу. Вот только я никак не могу понять, для чего же судьбе понадобилось делать эту дорогу такой длинной и трудной?»

ГЛАВА 18
ДОМ

– Ну, что? Вот мы и у цели, – усмехнулся Птицелов, весело отряхиваясь от снежной пыли. – Что ж ты стоишь, парень? Встречай родные пенаты!

Он отодвинул куст сирени, и Ян Коростель в замешательстве остановился перед увиденным. Он просто не верил своим глазам.

Наполовину засыпанный снегом, в нескольких десятках шагов от него стоял дом. Он был весь черный, так что больно было смотреть; словно кто-то долго и методично коптил его стены и окна, методично разжигая под окнами раз за разом костры со смолой. Кое-где по стенам легли серые разводы, похожие на сумеречные тени; окна были целы, но покрыты толстым слоем не то пыли, не то золы. Весь закопченный, торчал и изрядно покосившийся забор, и даже полурассыпавшаяся поленница будто в огне побывала – каждое бревно чернело из снега угольным столбиком. При всем этом стены и крыша были целы, дом по-прежнему крепко стоял, весь окруженный глубокими сугробами, а на крыше, напротив, снега не было совсем. Зато она вся была усеяна порыжевшей прошлогодней сосновой хвоей, и огромное желтеющее пятно на фоне белых снеговых шапок, облюбовавших длинные ветви деревьев, выглядела почти нереально.

Вокруг стояла необычная тишина: не слышно было ни потрескивания веток, ни птичьих голосов, лишь легкий ветерок, хлопотливо шурша, по-свойски хозяйничал в сосновых кронах, покачивая устремленные в небо стволы. На снегу не было видно и ничьих следов, хотя в прошлые годы старенький дом Коростеля охотно навещали пугливые зайцы и любопытные сороки. Все словно вымерло кругом, и сердце Яна тревожно заныло.

От Птицелова не укрылось замешательство его проводника, и Сигурд первым легко и быстро зашагал по сугробам к забору. Тут же Коростель услышал за спиной нетерпеливое покашливание Колдуна и медленно побрел к дому. Он не мог ничего понять, но здесь случилось что-то страшное, и в душе Яна тяжело ворочался липкий, обессиливающий страх.

Не дойдя всего нескольких шагов до забора, Птицелов остановился и внимательно оглядел поверх частокола двери дома. Они были заперты, и на крыльце что-то неясно чернело, какая-то угольная крошка или старая зола. Зорз, однако, в дом не пошел, а гибко нагнулся, зачерпнул горсть снега и, ловко слепив легкий снежок, мягко бросил им в закрытое окно. Ставни, на которые всегда запирали дома в этой глуши, даже если хозяева отсутствовали всего лишь день или два, тихо дрогнули. Птицелов некоторое время оценивающе смотрел на них, размышляя о чем-то, но ни с кем своими мыслями не поделился. Это вообще было не в его привычках. Затем Птицелов очень осторожно повернулся и пошел в обход дома. Обойдя его с заднего торца, он остановился, скрытый от Коростеля и своих подручных почерневшими бревенчатыми стенами, и некоторое время стоял там, озабоченно насвистывая какой-то невнятный мотивчик. Затем зорз вышел по другую сторону забора, отряхивая испачканные чем-то черным ладони, и озабоченно взглянул на Яна исподлобья.

– Ну, что, Ян Коростель, никогда не знаешь, как тебя встретят после долгой разлуки, а? И поделом нам с тобой: сидели бы дома, не шлялись по городам и весям, глядишь – и остались бы при своих. Хотя тут, видимо, уже не тот случай…

– Что здесь произошло? – тревожно спросил Коростель.

– Угадаешь с трех раз? – попытался пошутить зорз, но Коростель видел – Птицелову сейчас тоже не до смеха.

– А ты уже знаешь?

– Пожалуй, да… Хоть и не во всех подробностях.

– Тогда, может, объяснишь?

С минуту Сигурд молча смотрел на Коростеля, будто пытался прочитать что-то в его глазах. Но недоумение Яна было искренним и неподдельным, и Птицелов покачал головой.

– Это все твоя жадность, приятель, – сокрушенно вздохнул он и продолжил, видя перед собой непонимающие глаза, – или, если угодно, излишняя бережливость, что зачастую сродни мелочности. Заруби себе это на будущее. В смысле – на носу. Ту самую ночь, когда к тебе пришел старый друид, надеюсь, помнишь?

Ян кивнул.

– Вот то-то и оно. А эту миску с водой, куда Камерон заклятье спровадил, ты куда на ночь ставил? Туда, что ли?

И Птицелов кивнул в ту сторону, откуда он только что вышел из-за дома.

– Туда, – согласился Ян. Ночь с умирающим Камероном он вспоминал очень часто за минувшие полгода, и поэтому помнил, как ему казалось, во всех деталях.

– Где держал? – Птицелов наклонил голову, как умная гончая, которой сейчас предстояло выбирать из клубка запахов единственно правильный след.

– Там бревно было, на нем миску и оставил. А потом, уже на следующий день тебе и твоим прихлебателям ее показывал. Дурак, – не удержался и прибавил с досадой Коростель.

– Это точно, – согласился Птицелов, не обратив внимания на «прихлебателей», хотя стоящий сзади Лекарь громко засопел. – Дурак – не потому, что нам показал, в этом вопросе мы с тобой, видимо, к согласию так никогда и не придем. А жаль…

Птицелов помолчал, словно задумался о чем-то.

– А вот у дома ты эту миску оставил зря. Заклятие впиталось в дом, как видишь. А дурацкая миска ему в этом не помеха, будь она хоть алмазной. Нужно было воду в землю выливать, да подальше от своего жилья. Земля, она, брат, все в себя впитывает. И всех.

– Что же тогда осталось в миске? – нехотя и потому довольно хмуро спросил Ян. На душе у него тупыми когтями скребли черные кошки.

– В миске-то? – Птицелов поднял горсточку снега, медленно растер в руках. – В миске тогда уже не было заклятья. Только образ. Ну, чтобы тебе стало понятнее – что-то вроде следа. В том числе – и для нас. Именно по этой миске мы тогда и догадались, что старик умудрился противостоять заклятью, поскольку изображение в воде уже начинало тускнеть, чуть ли не на глазах. В тот день я впервые подумал, что потерпел неудачу, и теперь старый пройдоха-друид улизнул, пусть хотя бы даже и в смерть. Хотя и моя наиглавнейшая цель все же была достигнута: я убрал с пути своего опаснейшего врага, который в скором времени собирался мне ох как навредить! В итоге мне удалось сорвать возможный союз Севера с Востоком, и война, как видишь, до сих пор продолжается. А война, мой дорогой Ян Коростель, лучшее время для обделывания любых дел, ибо это – время неразберихи. И хаоса.

И только сейчас я начинаю понимать: ведь моя сила и моя удача остались здесь! Возле этого дома, в дурацкой миске с водой… Ты хоть понимаешь, как это страшно?! Но я, парень, отнюдь не из тех, кто, сложа руки, проклинает судьбу. Здесь, в этом доме, в этой земле, еще черт знает где, но здесь, – Птицелов простер перед собой руки, – разлита моя сила. И я вытяну ее обратно, уж будь уверен, вытяну до последней капельки! И в этом мне должна будет помочь одинокая и неприкаянная душа старого дурака, который наивно уверовал, что может избежать уготованной ему роли, пусть даже и в смерти! Слепец… Я войду в этот дом и обрету в нем то, что мне не суждено утратить так просто. И мы еще повоюем, глупый ты мой Ян! Мы еще посмотрим, кто кого.

Птицелов все говорил и говорил, упиваясь собственным красноречием, а Ян подошел к калитке и осторожно тронул ее рукой. Он и сейчас все-таки ожидал, что дом встретит его, как встречал прежде после долгого отсутствия. Но дом не отозвался на его немой призыв, в душе стояла пронзительная тишина, и только ветер спорил сам с собой и ругался над крышей. Коростель осторожно отворил калитку и ступил во двор.

Ощущение было такое, что после его ухода здесь так и не побывал никто из гостей, непрошеных, желанных или вовсе случайных. Непохоже было, чтобы дом навещали на случай проведать и соседи из деревни, где когда-то жила с родителями Рута. Во дворе царило особенное запустение, словно на всем – поленнице, колодце, месте для костра, скамейке – лежал тонкий слой невидимой зачарованной пыли. В колодезном ведре застыла большая ледышка, вся пропитанная черными вкраплениями сора. Двери сарайчика для садовой утвари и инструмента были приоткрыты и тихонько поскрипывали на ветру. На двери висел изрядно проржавевший замок. Ступени лестницы были завалены плотным, слежавшимся снегом, на котором почти не осталось следов сапог, когда Ян осторожно поднялся на крыльцо. В укромном месте под коротеньким, куцым навесом, защищавшем двери от дождя, Коростель нащупал ключ от двери, обтер его рукавицей и вставил в замочную скважину.

Замок подался не сразу, ржавчина и холод дали о себе знать. Наконец ключ провернулся раз, потом другой, и дужка нехотя высвободилась. Ян взялся за дверную ручку, чтобы, слегка потянув дверь на себя, выровнять петли и вынуть замок, и тут ему показалось, что внутри дома раздался какой-то звук. Он толком не расслышал, то ли это был шорох, то ли тихое шипение, но звук там только что был, и Коростель, тотчас же выпустив ручку, застыл, прижавшись к дверям.

– Что, воспоминания нахлынули? – усмехнулся Птицелов, который по-своему истолковал заминку Коростеля. – Это бывает… А дом-то твой, похоже, не очень-то тебя встречает: и двери не нараспашку, и вымерло все, да и вообще тут у тебя мерзковато – даже на погосте, по-моему веселее будет. А ведь говорил я тебе тогда: не броди зря по свету, сиди лучше дома да сторонись всяких подозрительных компаний, а лесных голодранцев – в особенности!

И Птицелов саркастически развел руками, мол, я-то предупреждал, вот только кто меня захотел слушать?

Ян постоял еще с минуту, но в доме было тихо, и он решил, что странный звук в комнате ему просто почудился. А, может, это просто ветер забрался в комнаты, играет там с фрамугой или одолел рассохшуюся форточку… Коростель с некоторым усилием вынул замок, взялся за дверную ручку и осторожно потянул на себя.

Дверь отворилась без скрипа, в сенях было сумрачно, несмотря на открытые ставни. Коростель, уходя с друидами, по старой деревенской привычке, чтобы в окна между ставнями не заглядывали всякие досужие бродяги, плотно задернул занавески. Он вошел в комнату, и сердце его болезненно сжалось. Стены комнаты тоже почернели, словно в доски въелась какая-то древняя, болезненная сырость. Даже на потолке повсюду были какие-то темно-бурые с разводами пятна, хотя в этом доме никогда не текла крыша. Затем Ян услышал, как в дом вошел Птицелов и остановился за его спиной. Коростель вздохнул и шагнул к столу.

Стол был чист, на нем не было ни пылинки, и только посередь столешницы чернело большое, не то выжженное, не то вытравленное пятно. Ян смотрел на него, не в силах сообразить, откуда тут взялось это пятно, коли дом все это время, еще с конца весны стоял заперт. Ему почему-то очень не хотелось касаться не только странного пятна, но даже и самого стола, и Коростель обошел его и, скинув полушубок, положил на кровать, стоявшую поодаль. В душе его сейчас было смятение, но самое главное – у него не было ощущения, что он вернулся домой.

Птицелов тем временем повесил одежду на покосившийся ржавый гвоздь, хотя в доме Коростеля все гвозди прежде были целехоньки, по-хозяйски осмотрел весь дом, заинтересованно поцокал языком, оглядывая почерневшие стены. На потолок Птицелов смотрел дольше всего, затем подошел к окну, подергал и пошатал рамы, после чего тихо присвистнул.

– Интересное дело получается, парень. Тут, похоже, был бой.

И когда Коростель удивленно обернулся на его слова, Птицелов устало опустился на скрипнувший под ним стул, придвинулся вместе с ним к столу и осторожно поковырял ногтем обугленное пятно. Затем осмотрел испачканный палец, зачем-то лизнул его и как-то невесело подмигнул Яну.

– И, по-моему, я даже знаю, кто тут одержал победу.

КНИГА ВТОРАЯ
ПРАВИЛА СОЦВЕТИЙ

ГЛАВА 1
ВОЛЧЬЯ СВИРЕЛЬ И ОВЕЧЬЯ ДУДОЧКА

Зима – всегда магическое время.

По весне природа кипит, бурлит и извергает из любой души волны страстей, приступы безумств, сочные листья желаний. Весне Света, когда снег слепит глаза и далеко видать вокруг сквозь влажные чернеющие леса, приходит на смену весна Воды. В безудержном половодье тают снега и на земле и в душе. Всякий в это время испытывает неизъяснимое волнение, томление в крови, смятение чувств, сердечные муки и неясный зов. Но пригревает солнце, и повсюду – брызги травы, всплески цветов, краски и звуки переполняют мир. Пчелы, бабочки, клейкая листва, теплые проливные дожди и птицы, вернувшиеся на старые гнезда и зовущие друг друга в быстро густеющие кроны кленов, лип и тополей. И повсюду – пьянящие запахи черемухи, наполняющие лесные овраги до краев безумными ароматами ночной весны.

Незаметно для всех, на пороге свежего и юного мая возникает пряное лето. Тягучее, хмельное, как первый мед в молодых сотах, оно лежит роскошным ковром папоротников в лесах, вздымается густой и высокой травой в полях и лугах, наполняет леса сытой и ленивой перекличкой птиц. Цветет шиповник, леса полны ягодой, лист на земле отдает грибами и хвоей, а над сиренью жужжат хлопотливыми изумрудами деловитые жуки-бронзовки. Юркие стрижи переполняют веселым и беспечным свистом небеса над городами, а над полями в ослепительно голубом небе ползут облака, формы которых не может представить себе самый безумный художник на свете. Сады полнятся зреющими яблоками-скороспелками, жирующий медведь довольно урчит в малиннике, а принц-олень гордо вскидывает голову, увенчанную великолепной короной рогов, которую уже скоро предстоит ему испытать на прочность в суровых и прекрасных оленьих турнирах, едва лишь настанут прозрачные осенние рассветы.

Осень не спешит вступать в свои права, заигрывает с летом, отступает, заманивает. И, кажется, солнце еще палит над полем, и на пригорках и косогорах распускаются новые цветы, изнеженные теплом, но вода в реках вдруг начинает быстро остывать и сердито обжигает кожу отважных купальщиков холодным огнем. Кусты чертополоха и цикория по утрам поблескивают вдоль дорог и лесных тропинок крупными бусинами росы, усыпавшей прозрачные ковры паутины. А мелкие паучки в эту пору отправляются в свои дерзкие путешествия по воздуху, в то время как самые юркие летуны – стрекозы становятся ленивыми, вялыми и предпочитают греться во множестве на теплых валунах и каменных плитах. Холодает с каждым днем, и осенние цветы вспыхивают последним тревожным огнем октября и пламенеют в садах язычками разноцветного бархатистого огня. Все, что зародилось бурной весною, что завязалось плодами хмельного лета, осенью увядает и уходит, оставляя после себя лишь пустоту, чистоту и холод. И так происходит до тех пор, покуда не выпадет первый снег и не застынут реки.

Но никто не знает, что происходит с ним зимой. Стынут подо льдом чистые озера, спят под снегом трава и камни, деревья индевеют в зачарованных снах, щедро разрисованных колкими льдинками инея и волшебными кружевами снежинок. И люди в это время подобны озерам и рекам, смутно сознавая, как что-то созревает в их душах, невидимое снаружи и неощутимое покуда внутри, навевая тихие уютные сны. И это «что-то» и есть поистине главная тайна зимы, и главная тайна природы, и человека, и неба над его головой, и земли под его ногами. Именно ей, этой странной и великой тайне, и предстоит, зародившись зимой, пробиться потом весенним ростком, устремиться ввысь летним стеблем и вспыхнуть румяным осенним яблоком в последних лучах уходящего октябрьского солнца.

И потому Зима – всегда магическое время. Ибо это – время зарождения всех Цветов и Оттенков.

Так думал Ян Коростель, сидя у окна в своем собственном доме, который он почему-то уже не ощущал своим. Птицелов весь день бродил вокруг дома, словно вынюхивающая лисица, которая неожиданно обнаружила вокруг знакомого курятника новую ограду и решила во что бы то ни стало отыскать лазейку или же, в крайнем случае, подкопать под забором. Первый день после неудачного побега Яна вели связанным и развязывали руки, только чтобы отпустить по нужде, да и то в сопровождении бдительной охраны. Водил Коростеля именно тот воин, что по незнанию ткнул факелом в отверстие стены, где ночью неожиданно открылась Другая Дорога. Такое ему было положено наказание, и он нес свой крест стоически, внешне весьма незлобиво, зато Коростеля возненавидел и втайне всячески над ним измывался. Так продолжалось, покуда Коростель не пожаловался самому Птицелову. Тот молча выслушал Яна, затем сам подошел к воину и сказал ему несколько тихих слов. Воин побледнел как полотно, и с той минуты его словно подменили: теперь на Коростеля он старался совсем не смотреть, норовя отвести глаза всякий раз, когда Ян злорадно сверлил его взглядом. Однако Коростель был наслышан о злопамятности союзных воинов из страны озер, и в скором времени все его маленькие мести ему наскучили. Когда же они пришли в дом Яна, Птицелов приказал развязать Коростеля и лишь присматривать хорошенько. Впрочем, Птицелов и так прекрасно понимал, что отсюда Ян уже вряд ли сбежит – каждый час в дом могли явиться Кашлюнчик и Молчун вместе с Рутой.

Коростель еще не решил, как он будет себя вести, когда это случится. Сейчас, после подслушанного разговора Лекаря и Колдуна, он предчувствовал, что у Птицелова на языке далеко не все, что на уме. Оба зорза отчего-то были абсолютно уверены, что Птицелов утратил былую силу, и поэтому от его предстоящих магических обрядов и всего, что последует за этим, Ян не ждал ничего хорошего. Он по-прежнему никак не мог понять, какая роль уготована ему самому, когда придет время вызывать духа Камерона. Все это было для него слишком сложно и непонятно, и от этого он не ждал для себя и Руты ничего хорошего.

Как-то незаметно за окнами стемнело. Ян лежал и думал о Руте. Где, в каких краях и какими путями вели ее сейчас сюда? Как случилось так, что, идя вслед, они с Птицеловом пришли сюда первыми? Он ломал над этим голову весь день, не видя и не слыша, как Птицелов вместе с Лекарем и Колдуном готовились к завтрашнему тайному обряду. Именно завтрашней ночью, как понял Ян из прежних, вскользь услышанных разговоров зорзов, Птицелов и намеревался попытаться вызвать дух Камерона, встретившего свой смертный час здесь, в доме Коростеля. Именно завтрашней ночью Птицелову был нужен он, Ян Коростель, и его Ключ; Ключ от дерева и Ключ от Снега; Ключ, третьего предназначения которого не знали ни Сигурд, ни сам Ян. Но Коростель понимал: Птицелов знает, что это – смертный Дар величайшего из друидов, и именно этот дар может привести зорзов к его бывшему хозяину.

Он считает этот ключ связующей цепочкой между ним и Камероном, но можно ли протянуть цепочку из жизни в смерть? Я никогда прежде не слышал о подобном, думал Коростель, и значит, завтра может многое что случиться. Но если он только сумеет добраться до Руты, он обязательно сделает что-то… Что он тогда сделает, Ян себе не представлял, но он уже привык доверяться чутью, которое не подвело его ни в борьбе с Силой Древес, ни на берегу Домашнего озера, на острове, когда Коростель невесть как сумел открыть дорогу зиме, лишив зорзов возможности остаться в Посмертной Осени и завершить обряд Перехода.

А сейчас надо бы спать, чтобы сохранить силы – они ему обязательно понадобятся следующей ночью.

В доме постепенно все стихало. Коростель изредка слышал тихие голоса за окном – это меряли шагами двор неусыпные караульные, которые после побега Коростеля, пусть и неудачного, боялись гнева Птицелова как огня. Птицелов почти не разговаривал с союзными воинами, предпочитая общаться с ними через Колдуна и Лекаря. Его фигура была окружена у воинов ореолом страшного колдовства и мрачных тайн, которыми всегда окружены Потаенные Искусства. Чудины и воины саамских озер были уверены, что Птицелов – опасный некромант, который по ночам спускается в Мир Смерти и проводит там долгие часы, занимаясь вещами, которые обычный человек не может себе и представить. Больше всего воины боялись, что однажды за какую-нибудь, пусть даже самую мелкую провинность этот могущественный колдун заберет туда одного из них, а попасть живым в охотничьи поля Посмертия у северных народов уже давно не считалось наградой судьбы. Поэтому шли минуты и часы, а шаги под окнами не стихали. Неподалеку от дома, возле самой калитки, северные стражи развели костер, благо воины, особенно чудины, беззастенчиво пользовались старой поленницей, щедро сжигая там Коростелевы дровяные припасы. Однако, несмотря на ощутимый ночной морозец, караульные лишь изредка подходили к огню погреться и тут же возвращались к дому. Очевидно, на этот счет им были даны четкие и недвусмысленные инструкции, которые не требовалось повторять дважды.

Яну не спалось, мучили разные мысли, и он без конца ворочался с боку на бок. Когда зорзы улеглись спать, в дом вошел один из караульных и развязал Коростелю руки. После чего чудин выразительно положил руку на рукоять меча, предупреждающе покачал головой и вышел из дома. После этого Ян окончательно отбросил мысли об очередном побеге. Ему вдруг подумалось, что вместо него Птицелов непременно использует Руту, а это было выше сил Коростеля. Он все больше уверялся в мысли, что во время обряда, даже если Птицелова и посетит удача, ему будет не так-то легко справиться с духом Камерона, и вот тут-то и можно было попробовать ввязаться в противостояние двух волшебников, чтобы склонить чащу весов на свою сторону. Еще Коростелю отчего-то постоянно шли на ум мысли о Молчуне, и чтобы избавиться от этой напасти, он закрыл глаза и стал вспоминать, как встретил его дом после возвращения с военной службы.

Весна тогда стояла невероятная. Все цвело и бурлило, и дом был буквально напоен запахами молодых листьев. Едва Коростель вновь обосновался здесь, ночью появились мыши, долго скреблись, а потом куда-то ушли, и с тех пор их было слышно очень редко. Казалось, что они просто приходили навестить воротившегося хозяина дома, после чего поспешили убраться подальше с его глаз. Лишь изредка какой-нибудь маленький глупый мышонок тихо скребся в дальнем углу, и, слушая его, в эти минуты Ян отчего-то всегда с улыбкой думал о том, как хорошо, что он не завел себе кошку. О мышах он, видимо, и сейчас вспомнил не случайно – теперь в его доме, погруженном в ночь, стояла мертвая, прямо-таки могильная тишина.

В деревянном доме всегда хорошо и как-то особенно сладко спится. В правильно сколоченном доме летом никогда не жарко, а зимой – не холодно. И еще в таких домах хорошо слышно, что происходит за окнами, но со двора не услышать, о чем в это время говорят в комнатах. Но, так или иначе, заснув в итоге совершенно незаметно, очень скоро Коростель вновь проснулся оттого, что ему вдруг стало холодно. Это было тем более странно, что в комнате было очень тепло, даже жарковато – чудин, протопивший печку, вновь не пожалел дармовых дров. И Коростель решил, что все-таки простудился, и у него начинается обычный в таких случаях озноб. Ян плотнее закутался в свое неизменное солдатское одеяло, которое, несмотря на сухой воздух в доме, отчего-то казалось сыроватым, и принялся сосредоточенно выстукивать зубами великолепную барабанную дробь. Хорошо было бы сейчас выпить чего-нибудь для согреву, – мечтательно подумал Коростель, но вставать не хотелось, да и не был он уже в своем доме хозяин. Засну и так, решил Ян, поджав под себя ноги и свернувшись калачиком, как в детстве. И действительно скоро уснул.

Наверное, это все-таки была болезнь, потому что он очнулся, как от толчка. Озноб по-прежнему сотрясал все его тело крупной дрожью, руки до локтей покрылись гусиной кожей, по спине ползли струйки холодного пота. Коростель уже хотел было встать, чтобы как-нибудь добраться до печи и прислониться к ней спиной, как вдруг кожу на правой руке что-то сильно кольнуло, все равно как злой крапивой обожгло. Он почесал руку, но тут же начался зуд и покалывания. Тогда Коростель принялся отчаянно расчесывать руку, и в этот миг уколол ладонь обо что-то тонкое и жесткое. Ян мгновенно выпростал локоть из-под одеяла и с ужасом увидел, что сквозь кожу пробивается жесткий темно-серый волос. А рядом на руке кожа вся пошла бугорками, которые быстро лопались под напором все новых и новых колких волос.