Текст книги "Сами по себе"

Автор книги: Сергей Болмат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Какая машина?

– БМВ.

– БМВ?

– БМВ.

– Насмерть?

– На сто процентов.

– Вот так, сразу?!

– Моментально.

– А телефон?

– А телефон от удара вылетает у него из кармана. И я его подбираю, чтобы скорую вызвать. И он работает.

Кореянка Хо допила свой кофе.

– Ты сахар забыла положить, – завистливо сказала она.

– Я четыре ложки положила, – возразила Марина.

– А откуда ты знаешь тогда, что его Миха зовут? – безнадежно спросила Кореянка Хо. Почему, – подумала она, – нет, правда, почему всегда все самое интересное происходит не с нами, а с нашими знакомыми? Почему я не пошла вместе с Маринкой кассету сдавать? Хотела же пойти, прогуляться. Сосиску, скажем, съесть. Нет, провисела в воздухе как дура, полтора часа. Зад ушибла, когда падала.

– Он мне сам сказал, – небрежно ответила Марина. – Познакомиться хотел.

Может, мне тоже ребенка завести? – подумала Кореянка Хо. С беременными почему-то все самые интересные люди познакомиться хотят.

Телефон на тарелке снова ожил. Табло его вспыхнуло зеленоватым химическим светом, и он опять застрекотал высоким голосом дигитального трехмерного насекомого.

– А я знаю, кто это звонит, – нервно сказала Кореянка Хо, гипнотизируя телефон, – могу поспорить.

– Только не говори, что это кто-то кого-то хочет убить, – небрежно сказала Марина, допивая кофе. Она со стуком поставила чашку на стол: приключение заканчивается, когда заканчивается рассказ о нем. Точка.

– Именно, – азартно сказала Кореянка Хо. – Именно: кто-то кого-то хочет убить. Давай поспорим? На Канарейку. Ей все равно больше есть нечего.

Она протянула руку. Перед ней на тарелке лежал электрофорный реаниматор иллюзий из школьного кабинета физики со стеклянными шкафами, волшебный ключ, оживляющий замерзшие потусторонние царства. Она не решалась взять телефон. По опыту виртуальных войн она знала: когда в пустынной, хорошо освещенной комнате на видном месте лежит что-то важное, хорошее – плазменная пушка, золотая карта или двойной картридж с энергией – никогда нельзя это сразу хватать, потому что в следующую секунду открываются двери в гладких условных стенах и со всех четырех сторон на тебя набрасываются безжалостные адские пауки, плюющиеся голубым огнем или зомби, закидывающие тебя в три секунды отравленной кровью. Или роботы с ракетами.

Она огляделась по сторонам.

– Они, между прочим, бешеные деньги могут за это заплатить, – сказала она серьезно и тихо. – Бешеные. Поверь мне. Тысяч сто долларов.

– Сто не заплатят, – авторитетно сказала Марина.

– Это смотря, кого они убивать собираются. – авторитетно сказала Кореянка Хо.

– Тысяч пятьдесят, максимум, – прикинула Марина.

Телефон продолжал звонить. Кореянка Хо посмотрела на Марину широко раскрытыми глазами.

– А вдруг – президента?! Представь себе! Из винтовки с оптическим прицелом. Он из бани выходит, например, и ты его – бах! Бах! Из-за кустов. Паника! Мир скорбит!

– Ты водопроводчику позвонила? – спросила Марина.

– При чем тут водопроводчик? – спросила Кореянка Хо. – Или Папу Римского… Вообще, не обязательно никого убивать. Можно просто деньги взять и уехать. Даже уезжать не обязательно. Можно просто спрятаться где-нибудь на время. Главное, чтобы они вперед заплатили.

– Они всегда вперед платят, – сказала Марина тоном эксперта-криминалиста.

– Но с ними надо очень авторитетно разговаривать. Чтобы они поняли. Чтобы они не подумали, что это дерибас. Хочешь, я с ними поговорю?

– Я и сама могу, – неожиданно сказала Марина и взяла трубку.

Пальцы Кореянки Хо стукнулись о пустую тарелку. У Маринки отличное чувство времени, – подумала она, – мне надо срочно поработать над своей реакцией.

Маринин палец остановился на опаловой мягкой кнопке.

– А вдруг это его подружка, например?

– Ну и что? Скажешь ей, что он ласты склеил.

Марина включила телефон.

Из крошечной черной прорези до нее донесся отчетливый голос Валентина Викторовича слегка удвоенный слабым эфирным эхом.

– Э… – сказал Валентин Викторович и помолчал. – Але.

– Дальше, – сказала Марина после паузы.

– Извините, – сказал Валентин Викторович, – я туда попал?

– Туда, – сказала Марина.

Тут Кореянка Хо не выдержала. Она встала и попыталась втиснуть голову между трубкой и марининым ухом.

– Это они?! – спросила она лихорадочным шепотом. – Они?!! Дай!! Дай послушать!

Марина отпихнула Кореянку Хо и постучала согнутым пальцем по лбу. Кореянка Хо не выдержала и прыснула. Она зажала себе рот ладонями, чтобы не расхохотаться окончательно.

– Долго никто не подходил… – сказал Валентин Викторович нерешительно.

– По этому номеру сразу никогда не подходят.

Марина закрыла телефон ладонью и фыркнула. Ее собственный тон, ровный, как рельса и торжественный, как прощальное слово на партийных похоронах насмешил ее. Таким тоном разговаривают роботы в мультфильмах. Она хотела выключить телефон, но в эту секунду из трубки донесся деловитый женский голос.

– Алло, – сказала Ксения Петровна, – я хочу поговорить с человеком, который решает известные проблемы.

Эта решительная интонация неожиданно заставила Марину сосредоточиться.

– У вас деньги есть? – спросила она быстро и безразлично.

– Три тысячи, – последовал незамедлительный ответ.

– Тридцать пять, – сказала Марина сразу, – и если нет, я выключаю телефон.

Она увидела перед собой внезапно встревоженную Кореянку Хо.

– Договорились, – после короткой паузы сказала Ксения Петровна. – Где? Когда?

– Завтра, – сказала Марина, – в центральном крематории, в одиннадцать часов. Спросите Афанасьеву из девятого отдела.

Она выключила телефон и положила его обратно на тарелку.

В ту же секунду она вспомнила, что предана, покинута и одинока.

Ребенок у нее в животе толкнулся пяткой.

Кореянка Хо восторженно посмотрела на нее и молча показала большой палец.

Глава 4

Толе Терентьеву исполнилось десять лет.

На день рождения отец подарил ему немецкий лесной атлас.

С безграничным изумлением Толя обнаружил в атласе деревья, знакомые по ближайшему лесопарку: липы, клены, березы. В огромной, позванивающей страницами, глянцевой книге они, правда, выглядели совершенно иначе, чем в жизни, гораздо отчетливее, совершеннее. Каждое растение было снабжено мемориальными прямоугольниками пояснений, огорожено разноцветными заборчиками диаграмм и непонятных схем и дополнено объемными сложными разрезами стволов и листьев. Вдохновленный атласом Толя решил написать заданное на лето сочинение про дуб, который рос на опушке за мостом, там, где кончались песчаные обрывистые пляжи, и лес вплотную подступал к узкой городской реке. Он уже начал было писать это сочинение про домашнего кота, но кот плохо поддавался классификации и упрямо не желал помещаться в тесные рамки ученического исследования.

День был жаркий. Он зарядил в фотоаппрат новенькую, пахнущую уксусом кассету, положил в сумку специально купленные по этому случаю блокнот и шариковую ручку и стал одевать кроссовки. Вчера он ходил в кино и должен был показать местным, как одеваются нормальные люди, поэтому шнурки кроссовок были выдернуты из верхних дырок и, незавязанными, болтались на полметра сзади. Он продел шнурки обратно в дырочки, завязал, достал из холодильника пакет с яблочным соком, оставил записку родителям и отправился в парк.

Он пятнадцать раз сфотографировал дуб с разных сторон: снизу, слева, справа, сблизи, издали, вместе с пейзажем, отдельно, на фоне неба. Потом он забрался на нижнюю ветку, приложил фотоаппарат к самой ее поверхности и сделал снимок ветки, уходящей в пространство. Потом он забрался еще на две ветки повыше и сделал оттуда еще несколько снимков окружающей местности.

То, что погода испортилась, он понял по индикатору в окне видоискателя. Замигала красная лампочка: не хватало света. Он посмотрел на небо и включил вспышку: огромная сливовая туча висела низко и неподвижно. Из-за края тучи выскальзывали наклонные лучи солнца и завораживающе подробно, до последнего, усыпанного бисером петуний и флоксов балкончика, освещали дальние бисквиты новостроек. Неторопливо начался дождь. В следующую секунду дымную сердцевину тучи и вершину одиноко стоящего на опушке дуба соединила тонкая, белая, многократно изломанная нить, пролившаяся сквозь дерево в землю и убившая заодно Толю Терентьева, который даже понять не успел, что это было? – тишина, огонь и белая стена, пройдя сквозь которую, он почему-то подумал, что фотоаппарат ему больше никогда не понадобится и аккуратно положил его на гладкую незнакомую твердь.

Его тело, накрытое с головой оранжевой клеенкой, везли на железной каталке по коридору крематория два санитара. Один из них остановился, чтобы закурить, и другой аккуратно толкнул каталку вперед. Каталка поехала боком, слегка задела по дороге оставленный неизвестно кем и неизвестно когда в коридоре огромный несгораемый шкаф, развернулась и аккуратно встала поперек дверей, над которыми висела всегда светящаяся стеклянная табличка: «9». Санитар с сигаретой догнал своего коллегу. Вдвоем они развернули каталку обратно и чинно-благородно вошли.

Они оказались в просторном светлом помещении, посередине которого находился большой, похожий на операционный, стол. У стола сидела Марина в ослепительно белом халате и в ослепительно белой нейлоновой шапочке. Не обращая внимания на вошедших, она возилась с палитрой, подбирая подходящий грим.

Кореянка Хо сидела неподалеку на стуле возле наклонной лежанки, на которой величественно покоился мертвый старик. Кореянка Хо энергично намыливала старику щеки.

Возле огромного окна, из которого открывался вид на пыльный пригородный пейзаж, за столом сидела женщина с высокой замысловатой прической, состоявшей из уложенных друг на друга соломенных змей, из под которых выбивались искусно растрепанные пряди. Это была Стелла Игнатьевна, сорокалетняя заведующая отделом. Занавески на окне были отодвинуты и заткнуты за водопроводные трубы, жаркое солнце золотым краем отделяло заведующую от прохладной полутени помещения. Перед Стеллой Игнатьевной стояло большое вогнутое зеркало. Увеличенное в несколько раз отражение ее лица, состояло, казалось, из сплошных пор, комочков пудры прилипших к волоскам под ухом и складок, в которых грим отошел и приоткрыл полосочку блестящей кожи. Хромированным медицинским пинцетом Стелла Игнатьевна выщипывала брови. Выщипанные волоски она складывала на бумажную медицинскую салфетку. Она обернулась на стук дверей.

– Здравствуйте, мальчики, – сказала она санитарам строго. – Нам Александр Петрович поставил, наконец, звонок, поэтому имейте в виду, теперь всегда звонить нужно, прежде чем войти. Сегодня он еще не работает, но во вторник как огурчик будет. Александр Петрович обещал электрика прислать. Я уже год, как его об этом просила.

– Смотрите, опять нам холодного вернули. – сказал один из санитаров независимо и показал на каталку. Заведующая так посмотрела на его сигарету, что он начал оглядываться по сторонам в поисках пепельницы.

– Что значит «вернули»? – поинтересовалась Стелла Игнатьевна. – Вы что хотите сказать, они прощание отменили?

– Чуть не отменили. Родственник приезжал бумаги подписывать, – сказал второй санитар и поправил черный резиновый передник на груди. – Отец, кажется. Посмотрел и отказался.

– В грубой форме, – добавил санитар с сигаретой.

– Не туда! – крикнула Стелла Игнатьевна, увидев как он примеривается к урне, стоявшей возле лабораторного шкафа. – У нас там салфетки использованные. Погасите и выкинете потом, в коридоре.

Она одела туфли и встала из-за стола. Марина и Кореянка Хо по-прежнему работали, не обращая внимания на окружающих.

– Живые себя неадекватно чувствуют, – сказал второй санитар авторитетно.

– Девочки, слышите? – сказала Стелла Игнатьевна воспитательным голосом, – третьего усопшего нам за истекший квартал возвращают.

– Они там ничего не понимают, – сказала Марина, не поворачивая головы, – а вы, – она посмотрела на санитаров уничтожающе, – не можете клиентам ничего толком объяснить.

Она снова наклонилась над двадцатилетней студенткой, лежавшей перед ней на столе.

– В следующий раз присылайте их прямо ко мне, я с ними сама разберусь, – сказала она, включила яркую галогеновую лампу и принялась тонкой кисточкой красить девушке пухлые детские губы в багровый цвет.

– В-общем, смотрите сами, – недовольно сказал санитар с сигаретой, – чтобы нам больше людей туда-сюда не возить. Мы не негры, сами понимаете, наше дело маленькое.

Они ушли.

Стелла Игнатьевна подошла к каталке и откинула клеенку. На каталке лежал улыбающийся мальчик с бледным напудренным лицом, слегка позолоченными волосами и пунцовыми губами. В маленьком, прижатом к груди кулаке мальчик сжимал упаковку жевательной резинки. Стелла Игнатьевна пригляделась. В уголке рта у мальчика была аккуратно приклеена покрытая блестящим лаком капелька синтетической слюны с пузырьками внутри, как бы готовая скатиться по щеке на подушку во время сна. Кореянка Хо неожиданно заговорила.

– Стелла Игнатьевна! – сказала она звонко и убежденно. – вы посмотрите последние журналы по похоронному делу. Французские, например. Там вообще покойникам пластические операции делают перед захоронением.

– Девочки, – сказала Стелла Игнатьевна неуверенно, – я тоже слежу за прессой, я тоже знаю: новые направления, тенденции, конец двадцатого века. Но ведь даже американцы так своих покойников не раскрашивают. Это же поп-арт какой-то, самый настоящий!

Двери отдела снова распахнулись и в помещение заглянул администратор Сева.

– Афанасьева, – сказал он Марине, – там тебя какие-то пенсионеры на входе спрашивают. Стеллочка Игнатьевна, – обратился он к заведующей, – не забудьте: у нас сегодня междусобойчик в половине четвертого.

– Спасибо, – сказала Марина. – Эй, Маленькая Будда! Подойди-ка сюда.

– Это я, что ли? – недоверчиво спросила Кореянка Хо, откладывая в сторону бритву.

– Да, а кто это еще может быть? – сказала Марина, оглядываясь.

– Вы все-таки по мальчику пройдитесь еще разок, – сказала Стелла Игнатьевна. – Слегка.

– Обязательно, – ответила Кореянка Хо.

– Мы придем через пятнадцать минут, – сказала Марина, стаскивая резиновые перчатки. – Моя закончена, можете отправлять.

– У них там холодильник сломался, в пятом, – сказала Стелла Игнатьевна, – они просили, чтобы она сегодня у нас полежала.

– Вы им там скажите, что мы не морг, – сказала Марина, – а то они его чинить будут три недели.

Девушки вышли. Громко щелкнул, выключаясь, электрочайник. Стелла Игнатьевна развела в чашке пакетик растворимого кофе, достала из пачки сливочное печенье и, с чашкой кофе в руке подсела к центральному столу. Она посмотрела на загримированную девушку. В глубине души Стелла Игнатьевна считала, что мертвые, – это живые, которым двигаться надоело.

– Ну, что, – сказала она девушке дружелюбно, хотя отлично знала, что в животе у мертвой, под страшным кривым швом находятся напиханные в беспорядке куски внутренностей и что под отпиленную крышку черепа, скальп на которую был натянут после трепанации как кухонная резиновая перчатка, тоже были затолканы всякие оставшиеся после вскрытия обрезки, свернутые в тугой ком, – вроде распогодилось, а?

Марина и Кореянка Хо стояли в коридоре, возле выхода в просторный холл крематория. Из холла до них доносился вокзальный гул. Жалюзи на огромных окнах были уже три года как сломаны и половину холла заливал горячий солнечный свет. Возле справочной стойки толпилось несколько человек, один из них – в зимнем пальто с каракулевым воротником.

– Вон они, – сказала Кореянка Хо. – Пошли.

Она указала Марине на элегантного высокого мужчину в черном костюме, который только что отошел от стойки и что-то терпеливо объяснял женщине в черном платье.

– Подожди, – сказала Марина.

Неожиданно мужчина подошел к окну и заплакал. Женщина подумала и после паузы подошла к нему.

– Вон они, – сказала Марина.

– Кто? Эти?!

– Да.

– Не может быть.

Кореянка Хо недоверчиво посмотрела на Ксению Петровну и Валентина Викторовича, сидевших в креслах в дальнем конце холла. На коленях Валентина Викторовича лежал плоский черный портфель.

– Это ерунда какая-то, – сказала Кореянка Хо недовольно. – Это несерьезно.

Они вышли из коридора и зашагали через холл, мимо украшенных похоронной бронзой входов в прощальные залы.

– Вот они, – сказала Ксения Петровна удовлетворенно.

Она смотрела на двух девушек в белых халатах, уверенно пересекающих крематорский холл. Одна из них стаскивала на ходу перчатки. От жары и от постоянного негромкого гула у Ксении Петровны каждую секунду могла начаться мигрень и она уже чувствовала неприятное давление в висках, от которого просторная панорама холла превращалась временами в дрожащее желе.

– Ты шутишь, – сказал Валентин Викторович недоверчиво.

– Вовсе нет, – ответила Ксения Петровна, – вот они: твои специалисты. Одна на девятом месяце. Другая чукча. Договаривайся.

Девушки подошли.

– Это вы? – спросила беременная.

Не вставая, Ксения Петровна оглядела девушку с головы до ног. Та сняла, наконец, прозрачные резиновые перчатки, словно собиралась поздороваться, но руки не протянула и просто засунула перчатки в карман халата. Обыкновенная, ничем не примечательная девица, отвратительно молодая, изысканно подпорченная беременностью: рыжая, бледная, тонкогубая, с припухшими веками, с выцветшим синяком на щеке.

– Это мы, – ответил Валентин Викторович.

Ксения Петровна вздохнула.

– Идите за нами, – сказала азиатская девушка.

Для настоящей чукчи она была, пожалуй, высоковата. Кожа у нее была идеально ровная, океанически-смуглая с оливковым оттенком, проступавшим в тенях под высокими скулами, на висках и на шее, там, где у бледнокожей Марины просвечивала тонкая теплая голубизна.

От ослепительного света, растекавшегося неровным блеском по мраморному полу, в затылке позванивало, и во рту стоял металлический едкий привкус. Ксения Петровна открыла коробочку и сунула в рот английский мятный леденец.

Вьетнамка, – подумала Ксения Петровна, – казашка. Хотя нет, для казашки у нее скулы высоковаты и слишком глаза наискосок. Древняя цивилизация, – никогда не поймешь, что у них на уме, пока их не напугаешь как следует. Но продаются они неплохо, – вспомнила она, – особенно дрессированные.

Не говоря больше ни слова, девушки одновременно повернулись и, не дожидаясь, пока Валентин Викторович и Ксения Петровна поднимутся из кресел, пошли прочь.

Валентин Викторович догнал их в коридоре.

– Одну минуточку, – жалобно попросил он, переводя дыхание.

Девушки остановились. В светящемся квадрате коридора показался силуэт Ксении Петровны. Она шла нарочито неторопливо, с высокомерным любопытством поглядывая на двери. Марина поймала извиняющийся взгляд Валентина Викторовича и равнодушно отвернулась.

– Сюда.

Они вошли в прохладный зал, в котором играла тихая траурная музыка. В центре зала стоял пустой мраморный постамент, у подножия которого валялся растрепанный букет белых астр. Они подошли к постаменту.

– Вы деньги привезли? – спросила Марина.

– Кто вы такие? – осведомилась Ксения Петровна без особого интереса в голосе.

– Вы кому звонили вчера? – спросила Марина. – Давайте быстро. Покажите деньги.

Валентин Викторович расстегнул портфель и вытащил из портфеля большую коробку из-под конфет «Юбилейные», перевязанную розовой лентой.

– Здесь все, – сказал он, волнуясь, – деньги, информация… Только имейте в виду, – нам нужно срочно. Неделя максимум.

– Можете не беспокоиться.

Марина взяла коробку, сунула ее подмышку, и они с Кореянкой Хо направились к маленькой двери с эмалевой белой табличкой, на которой было написано строгим черным шрифтом: «Служебное помещение. Посторонним не входить».

– Одну минутку, – сказала Ксения Петровна, – одну минуточку.

Девушки обернулись.

– Мой муж – человек легкомысленный, – сказала Ксения Петровна. – Может вот так, ни с того ни с сего отдать огромную сумму совершенно незнакомому человеку.

Она посмотрела Марине в глаза, вернее сказать, посмотрела Марине сквозь глаза прямо в затылок, как будто лицо у Марины было совершенно прозрачное и на внутренней стенке черепа у нее было что-то написано, забавный анекдот, например, или поздравление в стихах. Она заметила поводок плейера, спускавшийсяся в карман халата. В голове у девушки, видимо, работала по полной программе стиральная машина современной музыки. Глаза у Марины были серые с зеленоватой окисью по краю и взгляд у нее был слегка рассеянный, как у всех беременных, когда они прислушиваются к своему нутру.

На самом деле в этот момент в марининой проигрывательной машинке крутился, источая сладчайшие романтические звуки, старый диск «Модерн Токинг», под который Марина любила работать. В свободное время она слушала Мастера Пи, Химических братьев, Зверских Мальчиков и другую, более или менее модную музыку, которую неутомимо производили более или менее пролетарского вида молодые люди в дорогих обносках с именами, звучавшими как названия и с названиями, звучавшими как диагноз.

– Меня все это, признаться, мало интересует, – продолжила Ксения Петровна, – но я хочу вас, – или, вернее, тех, кто вас послал, – серьезно предупредить: никаких фокусов. Я тридцать лет проработала в Комитете Государственной Безопасности. У меня огромные связи. Со мной шутить не стоит. Если что-то пойдет не так, мы вас в три минуты найдем и не сомневайтесь, сумеем вам сделать больно по всем правилам интенсивного дознания.

Марина с интересом посмотрела на Ксению Петровну.

Я ведь тоже стану старой, подумала она. У меня тоже будет желтоватое лицо со старательно запудренными морщинами, красный кривой рот, взгляд человека, постоянно получающего счета из небесной канцелярии. У меня будет несварение желудка, головные боли, скрипучие суставы, пальцы на ногах, слежавшиеся в рептильный плавник. Будет все это, непременно будет, потому что я терпеть не могу жить быстро, умирать молодой и оставлять после себя красивый труп. Девяносто лет, минимум, когда уже не понимаешь, чего в жизни больше – притягательного или отвратительного, и когда твои ощутительные способности по очереди торопливо покидают тебя, как допоздна засидевшиеся знакомые. И может быть, к тому времени уже изобретут, наконец, крошечное электрическое сердце, невыцветающую и невыдыхающуюся кровь, силиконовый мозг, или человечество уже окончательно в Интернет переселится и тогда, вообще, – вечно, до тех пор, пока всю Вселенную не втянет обратно в черную божественную дыру.

Ксения Петровна, собираясь уходить, взяла Валентина Викторовича под руку.

– Одну минуточку, – сказала Марина, – одну минуточку, – дама.

Ксения Петровна и Валентин Викторович одновременно обернулись.

– Хорошо, что вы напомнили. Меня тоже просили кое-что вам передать.

Но для этих никакой надежды нет, безжалостно подумала она. Разве только кого-нибудь из них клонируют потом, через две тысячи лет из случайно найденного зуба, сохранившегося в челюсти, раздавленной очередным геологическим разломом. Если только у этих ископаемых стукачей остались собственные зубы. Без памяти, без прошлого, заново, с абсолютного нуля. Это не то.

– Буквально следующее, – тоном экскурсовода продолжила Марина. – Клиенты иногда ведут себя неправильно. Суетятся, делают глупости. Мы в таких случаях особенно не церемонимся. Вскрываем грудную клетку, разрезаем сердце пополам, наливаем туда керосину и поджигаем. Разные люди попадаются: некоторые минуту живут после этого, некоторые две. В любом случае, это не самые счастливые минуты их жизни. Имейте в виду. Не самые.

Интересно, подумала она между прочим, что получится, если их начнут из искусственного зуба клонировать?

Неожиданно Ксения Петровна улыбнулась.

– Приятно было познакомиться, – сказала она, – я почему-то с самого начала была уверена, что мы найдем с вами общий язык.

– Это не общий язык, – сказала Марина, – вам послышалось. Это профессиональный разговор.

– В наше время это одно и то же, – грустно сказала Ксения Петровна.

– Что ты думаешь? – спросил ее Валентин Викторович тревожно, когда они садились в машину. Ксения Петровна включила кондиционер. Она откинула сиденье и сняла темные очки. Она достала папиросу, подумала и положила папиросу обратно в коробку.

– Если мир – театр, то это – театр комедии, – сказала она задумчиво.

– Будем надеяться, – ответил Валентин Викторович.

Ксения Петровна внимательно посмотрела на него.

– Только не веди быстро, – попросила она, – здесь чудовищная дорога. Чудовищная.

Кореянка Хо потянула косо обрезанный конец розовой атласной ленты. Узел распался и лента соскользнула с крышки на мрамор постамента. Она открыла коробку и приподняла плотно уложенную хрустящую декоративную бумагу.

В коробке лежал завернутый в газету пакет. Кореянка Хо нетерпеливо разорвала газету и они с Мариной увидели взлохмаченных президентов Америки, недоверчиво выглядывающих из своих овальных иллюминаторов так, будто они проснулись не на подходе к знакомой Нью-Йорской гавани, а где-нибудь среди скал и стремнин, в верховьях Енисея. Кореянка Хо нежно пошелестела банкнотами.

– Добро пожаловать, – сказала она почтительно и поперхнулась.

Еще в пакете лежал потрепанный почтовый конверт, в каких обычно пожилые люди хранят отпечатанные фиолетовым шрифтом благодарности по работе или облигации сталинского трехпроцентного займа. Такие конверты часто пахнут духами «Красный мак», флакон от которых, с остатками желтоватой субстанции на дне, лежит по соседству в потрескавшейся, с вываливающимися петлями шкатулке.

Кореянка Хо заглянула в конверт.

В конверте была фотография незнакомого мужчины – краснолицего, коротко стриженого, с прямым носом, со шрамом на скуле. Снимок был сделан издалека, отчего мужчина, стоявший на краю бетонной плиты, казался остановившимся на краю пустоты, в глубине которой можно было, впрочем, различить при желании нежный рафинад новостроек. Коротким указательным пальцем мужчина касался края фотографии, как бы доказывая этим жестом невидимому собеседнику наличие иного, трехмерного пространства. Во всей фигуре незнакомца, в уверенном повороте его торса была та ухватистая элегантная основательность, с которой философы рафаэлевской «Диспуты», картинно оборачиваясь, излагают друг другу проверенные начала диалектики. Еще в конверте была новенькая визитная карточка с надписью: «Харин Владимир Федорович. Частный предприниматель. Чехова 15. 7. Тел. Факс.»

– Смотри, – сказала Кореянка Хо.

Марина посмотрела и отвернулась.

– Не нравится? – спросила Кореянка Хо, разглядывая фото.

– Не очень, – поморщилась Марина.

– А мне нравится, – задумчиво сказала Кореянка Хо, прищурившись на фотографию с расстояния вытянутой руки.

Марина помолчала.

– Ты вообще его убивать не хочешь? – спросила Кореянка Хо, засовывая фотографию обратно в конверт.

– Он какой-то незначительный, – пренебрежительно сказала Марина. Она сняла свой халат и вместе с шапочкой бросила на постамент. – Поехали лучше в Белоостров с парашютом прыгать.

– Поехали, – сказала Кореянка Хо. – А по-моему как раз наоборот – очень представительный мужчина. Дай-ка мне телефончик.

– Зачем? – спросила Марина.

– Одному человеку хочу позвонить, – загадочно ответила Кореянка Хо. Они быстро упаковали все обратно в коробку и вышли из похоронного зала, – скажу ему, что он может быть свободен теперь со своим Ниссаном Террано восемьдесят восьмого года без кондиционера.

– Зачем тебе кондиционер? – удивилась Марина, вытаскивая аппаратик.

Кореянка Хо, вспоминая номер, возвела глаза к потолку и столкнулась с огромной, одетой в черное шелковое платье женщиной. Она извинилась и набрала номер.

– Алло, – приветливо сказала она в трубку. – Привет. Как дела? Все в порядке? Я тебе вот чего звоню: все отменяется. В прямом смысле – мы никуда завтра не идем. И никогда больше. Ни-ни. Вообще никогда. Во-первых, потому что туда только туристов водят обедать. А во-вторых, потому что мы с тобой вообще больше никогда не будем встречаться. Да, вообще. Во-об-ще. Что случилось? Да как тебе сказать? – Кореянка Хо снова подняла глаза к потолку. – Я тебя больше не люблю. (Вот это сильно, – на ходу прокомментировала Марина.) Не люблю, – с удовольствием повторила Кореянка Хо. – Вот так, разлюбила. Ой, только не кричи, ты же взрослый человек. Да, вот так сразу. Бывает. Бывает. Все, пока. Извини, я тороплюсь, не могу больше ни секунды разговаривать.

– Я и не знала, – сказала Марина.

– Я стеснялась тебе про него рассказывать, – мрачно сказала Кореянка Хо, возвращая телефон.

Она бросила халат на ходу в первое попавшееся кресло, из-под которого торчал зад заигравшегося ребенка, и они с Мариной вышли из крематория поймали такси и уехали.

Через полчаса в лабораторию номер девять заглянул Тема.

– Заходи, Тимофей, – дружелюбно сказала Стелла Игнатьевна. Она сидела у окна, положив ноги на стул, грелась на солнце и читала воспоминания княжны Васильчиковой. – Девочки ушли куда-то минут сорок тому назад и пропали. Подождешь? Как дела? Кофе хочешь?

– Спасибо, – сказал Тема, – дела? Дела по-разному.

– Это последняя мариночкина работа, – сказала Стелла Игнатьевна не без гордости, когда Тема остановился в центре комнаты у стола, чтобы посмотреть на мертвую девушку.

– Чего-то не хватает, – сказал Тема, придирчиво разглядывая девушку. Жизни нет, хотел он сказать, но удержался. Будь Стеллка икусствоведом, она наверняка нашлась бы, что на это ответить, подумал он. Будь Стелла хорошим современным продвинутым искусствоведом, подумал Тема, она выставила бы эту девушку на какой-нибудь престижной международной экспозиции, в стеклянном контейнере, наполненном формалином, под названием, позаимствованным у тихого передвижника Ярошенко. Он присел у стола.

– Чайник еще горячий, – сказала Стелла Игнатьевна, – наливай себе.

Тема почувствовал в животе, в области желудка, неприятную истерическую щекотку. Он развел себе чашку кофе, добавил сахара, попробовал. Щекотка поднялась выше, к горлу.

Он поискал на столе авторучку – и нашел, воткнутую в спину керамического ежа. Он поискал листок бумаги, взял какой-то формуляр и быстро, не останавливаясь, написал на обороте:

 
In the sea of our relations
We're like a couple of ships.
Shall we take a sort of vacations
To secure our relationships?
 

Он отложил авторучку и испугался. Он знал язык достаточно, чтобы понять смысл написанного четверостишия, хотя не был уверен, что понимает его окончательно. Secure – от слова секьюрити, безопасность. To secure, соответственно, глагол – обезопасить. Relations – реляция, отношение. Множественное число – отношения. Наши отношения. При помощи нехитрых мнемонических приемов Тема слегка подновил свои знания. Ships – то ли козы, то ли лодки. Relationships? Отношения коз? Относительные лодки? Относительные козы? Или просто отношения? Тогда какая разница между relationships и просто relations?