Текст книги "Сами по себе"

Автор книги: Сергей Болмат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Тебе нравится пицца? – спросил Тема безразлично.

– Пицца? – переспросил Антон, нахмурившись.

– Пицца.

Наступила тишина. Антон перестал печатать. Он долго смотрел на экран, потом вместо "temp3 = inFile.readLine()" напечатал "HRMWL2 = zozoX/NONEtool./()". Через пять минут он вспомнил свою последнюю реплику.

– Хочешь орехов? – спросил Антон.

– Нет.

– Почему?

– У меня от них уже во рту кисло.

– Это не от них.

Они помолчали.

– Можно овощи разморозить и сварить. Если время есть.

– Время есть, – сказал Тема, – но это отвратительно. Дай мне спички.

Он соорудил, наконец, последний, пятый, косяк. Все пять штук лежали рядком на полу, набитые тунисским гашишем, привезенным Антоном неделю тому назад из Таиланда.

Антон пошарил в простынях, отыскал коробок и подбросил его высоко под потолок. Коробок описал плавную параболу. Тема приготовился. Он протянул руку, но промахнулся и коробок попал ему в глаз.

– Ты будешь? – спросил Тема, затянувшись.

Антон кивнул. Тема этого кивка за монитором не увидел. Он скинул шлепанцы, лег на свой надувной матрас и выдохнул дым вверх. Дым медленно расплылся в воздухе.

– Почему ты вместо еды покупаешь всегда какую-то дрянь? – спросил Тема.

– Овощи, – спросил Антон, – ты имеешь в виду? Или орехи?

Тема подумал.

– Орехи.

– А мне нравится, – сказал Антон, шевеля пальцами в пустом пакете. – Я их оптом покупаю, по сто упаковок сразу.

– Они хуже чипсов.

Антон подумал. Он снова хозяйничал курсором в грамматических развалинах компьютерного языка.

– Не всегда.

Они помолчали.

– Ничего подобного, – неожиданно возмутился Антон, – чипсы вообще в рот взять нельзя после третьей упаковки.

– Короче, слушай, – сказал Тема.

– Слушаю. – покорно сказал Антон через пару минут.

Тема сосредоточенно вспоминал: сначала было так. Потом так. Потом так. Потом она подошла. Нет, сначала включила. Потом. Тарелка с аккуратным стуком. Замасленная. Лилось длинно, с пузырьками. Он чувствовал, что. Или? Хрустят. И потом: бах! Как? Бах! Вот так. Бах!!! Сам не ожидал. Потому что. А улыбалась. Сначала больница, по запаху вспомнил. Спросила. Да-да. Очень даже. Идиотизм. С грохотом вылетают. Тр-р-р-р. (Даже из туалета слышно). Автоответчик тоже, кстати сказать. Бу-бу-бу. И потом все остальное. Раз, раз, раз. Хлоп. Бам. Лестница. Солнце. Думал, вечер и вдруг светло. 2 часа? Или 3? (7 – 3 = 4). Не может быть. Что-то перепутал. Косо по стене. Пыль. «Бобка – пидр», нацарапанное монеткой на дверце лифта.

– Я тебе, вроде, двести долларов должен? – спросил Тема.

– Четыреста восемьдесят. – сказал Антон справочным голосом.

– Одолжи еще двести.

– Зачем?

– Для ровного счета.

– Бери.

Ногой Антон выпихнул из-под стола картонную коробку из-под микроволновки. Коробка плавно подъехала по паркету к теминому матрасу. Тема попытался сесть, но потерял равновесие и опрокинулся на спину. Голова его подпрыгнула на подушке. Он замахал ногами в воздухе. Тапки слетели и упали к нему на грудь. Он ударился локтем об пол, поскользнулся и выкарабкался, наконец, из недр своего ложа. Сел. Надел тапки. Заглянул в коробку.

Коробка была доверху наполнена разнообразной валютой: долларами, франками, кронами, марками и фунтами. Бумажки лежали вперемешку: новенькие и старые, мятые и гладкие, яркие и бледные. Тема раскурил очередной косяк и принялся выбирать. Снова затрещал факс.

– Короче, слушай, – сказал Тема решительно. – Она мне гренки сделала.

Антон не ответил.

– С медом, – сказал Тема задумчиво.

Антон не ответил.

– Сволочь. – сказал Тема.

– Зря ты так переживаешь. – сказал Антон.

– Кто переживает?

Тема оторвался от коробки и посмотрел на Антона.

– Я?

Крошечный уголек выбрал момент, незаметно отвалился от кончика папиросы и упал в коробку.

Антон недоверчиво выглянул из-за компьютера.

– Нет?

Тема помотал головой.

– Абсолютно. Ты будешь?

– Буду.

Тема затянулся и снова заглянул в коробку.

– Я еще сто возьму.

– Зачем?

– За хлебом сходить.

– Возьми.

Тема достал банкноту и ногой оттолкнул коробку обратно под стол.

– Она сказала, что я – животное.

Антон вежливо промолчал.

– Правда. Сказала, что я – собака Павлова. Которая только для опытов и годится. Честное слово. Сказала, что мне лампочку надо в голову вставить, чтобы видно было, когда у меня какое настроение. Что меня надо в космос запустить, чтобы посмотреть, как невесомость на шизофреников воздействует.

Антон распечатал восемь новеньких компакт-дисков и один за другим вогнал их в компьютер. Компьютер довольно заурчал.

– Тебе надо спортом позаниматься, – сказал Антон рассудительно.

– Спортом только дебилы занимаются, – немедленно отреагировал Тема, – и лесбиянки. Понимаешь, я работать пошел.

Антон заинтересованно выглянул из-за компьютера.

– В том-то и дело. Устроился в нервную клинику по объявлению, как объект для исследований. Не должен был есть ничего сладкого. Вообще ничего. Три недели. Обещали денег заплатить.

– Много?

– Много. А она мне делает гренки! С медом! Понимаешь?! Это при том, что я ей тысячу раз говорил, что мне ничего сладкого нельзя!

– А что они хотели исследовать?

Тема задумался.

– Мозг, вроде… Короче, я ее толкнул…

– Сильно?

– Нос ей сломал.

Тема в третий раз поискал вокруг себя пепельницу и опять не нашел. Он опять выдавил из себя прозрачную каплю слюны, аккуратно опустил ее на зашипевший кончик папиросы, подождал и положил ее рядом с остальными окурками по левую от себя сторону.

– Она, по крайней мере, говорит, что сломал. Кровь ей натекла на новый джемпер. Она себе только что новый джемпер купила. Овечий.

Тема обхватил губами мундштук последней папиросы. Он зажег спичку и посмотрел на огонек. Внутри неподвижного огонька быстро-быстро летели вверх микроскопические искры.

Антон внимательно посмотрел на него из-за стола.

– Так ты и вправду животное.

Огонек приблизился к пальцам. Тема торопливо погасил спичку.

– Я лично так не считаю.

Он попытался затянуться, поперхнулся и с удивлением обнаружил, что забыл закурить. Он поискал спички.

– Я думаю, у нее кто-то есть.

Тема снова вставил папиросу в рот.

– В каком смысле? – спросил Антон. – Тебе не кажется, что у нас дымом пахнет?

Он принюхался.

– Я уверен, что она все это специально подстроила, – ответил Тема.

– Зачем?

Тема зажег спичку и снова уставился на огонек.

– Хотела от меня избавиться.

Антон даже оторвался на секунду от экрана. Он недоверчиво наклонил голову и старательно расположил два фломастера на столе строго параллельно друг другу.

Тема погасил спичку.

– Ты считаешь, что я неправ?

– Нет-нет, продолжай. Интересно.

– Она отлично знала, что мне ничего сладкого нельзя. Ты будешь?

Тема продемонстрировал Антону нераскуренный косяк.

– Да, – сказал Антон, безнадежно протянув руку, – дай сюда.

Он оглянулся на компьютер. Компьютер нетерпеливо запищал.

Тема снова зажег спичку.

– Дрянь, – сказал он неуверенно, глядя, как на стенке картонной коробки расползается круглое коричневое пятно. – Хорошая, кстати, трава, – добавил он, когда над краем коробки показалось пламя, длинным дымным языком облизавшее снизу столешницу.

Он снова лег на спину. Антон пошевелил мышку. Занавеска на окне плавно колыхнулась от ночного ветра. Тема посмотрел сквозь дым в потолок. CD-драйвер засвистел, разгоняясь.

– У тебя даже телевизора нет, – сказал Тема.

– На что он тебе?

– Смотреть.

Антон с воплем поджал ноги и заглянул под стол.

На потолке Тема отыскал изъян: углубление размером с ноготь, однако видимое. Он смотрел на это углубление до тех пор, пока со дна его не отделилась частичка побелки и не спланировала прямо ему в глаз. Антон все это время кричал, бегал на кухню за водой и разбрасывал по полу горящие остатки своего состояния.

Тема заморгал. По виску у него потекла слеза. Он хлюпнул носом.

– Я помню, мы с ней как-то гулять пошли, – сказал он негромко. – Мусор выносить, если мне память не изменяет. Много мусору накопилось, ей одной не унести было. Я тоже пошел…

Тема снова энергично поморгал, потом старательно зажмурился и потер глаз кулаком. Кулак моментально намок. Тема вытер кулак о простыню и попытался посмотреть на потолок. Он открыл глаз. Что-то дрожало наверху, переливалось, клубилось – какая-то прозрачная субстанция. Он снова зажмурился.

– Вышли мы с ней из дома, а до помойки еще пилить метров пятьдесят. Если не все восемьдесят. И вдруг у меня мешок порвался, полиэтиленовый. В котором я мусор выносил. Очень много мусору накопилось.

Он достал из кармана носовой платок и высморкался. Он посмотрел на платок. Платок уже неделю, как надо было постирать, но Тема использовал другую тактику: он оставлял платок сохнуть на простыне или на полу – на ночь.

Он огляделся. Вокруг него валялись обгоревшие купюры и лежала неподалеку в луже грязной воды мокрая распластанная тряпка. Тема вздохнул и продолжил:

– И все это высыпалось. Все эти коробочки из-под йогурта, баночки, банки. Тампоны использованные, шнурки какие-то… Шкурки банановые, огрызки, упаковки из-под мармелада… Палочки, которыми в ушах ковыряют… Ватные шарики… Чайные пакетики… Лезвия, конечно… Использованные. Что еще? Тюбики из-под пасты, бутылки… Какие-то колечки… Кружочки… Квадратики…

Глаз прошел. Тема заново пригляделся к окружающей действительности. Белый потолок, белые стены, антикварный книжный шкаф, набитый нераспакованными книгами, дверной проем с темнотой внутри, записка на непонятном языке, приклеенная скотчем к стене: "". Электрические провода на полу, неубранные упаковки из-под гамбургеров, пустые пластиковые бутылки. Ночь за нейлоновой занавеской, если сильно голову запрокинуть. Он застонал негромким абстрактным стоном невовремя проснувшегося человека. Надо было заканчивать рассказ.

– Я стою. Все это лежит вокруг. Все эти бумажки разноцветные, обертки, этикетки… Красные, синие… А Маринка мне говорит… Ты, говорит, настоящий… Как же она сказала? Настоящий, говорит…

– Хочешь, я ей позвоню? – негромко спросил Антон из-за стола.

– Знаешь… Я, наверное, гомосексуалистом стану, – ответил Тема после некоторого размышления.

– На косметику много тратить придется, – сказал Антон, хлопнул по клавише и вышел из-за стола. – Хочешь пиццу?

– А есть? – оживился Тема.

– Можно заказать, – Антон повертел в воздухе телефонной трубкой. – Хочешь, можно проститутку вызвать?

Тема брезгливо поморщился.

– Я, наверное, вообще больше никогда не буду сексом заниматься.

Антон недоверчиво посмотрел на Тему.

– Смотри, – сказал он, подумав, – как хочешь.

Он вернулся за стол, пошуршал газетой и набрал номер.

Прошло два часа.

Полураздетая (фигура речи, – раздетая на 99 процентов) проститутка по имени Надька-Электричка стояла на коленях под столом. Под колени она подложила дохлую темину подушку.

Час тому назад, незадолго до приезда Надьки, Тема вдруг лихорадочно начал сочинять стихотворение. Для начала он уворовал у Антона флюоресцентный маркер и Антон потом несколько раз долго и задумчиво шарил ищущей рукой по кровати и по столу, а один раз даже оторвался от экрана и безнадежно глядя в пустоту, поворошил скопившиеся в пределах досягаемости бумаги. Тема, тем временем, написал несколько строчек и остановился.

 
Существо, похожее на Элвиса Пресли,
С накрашенным яркой помадой ртом
Спросило меня, что будет, если,
И что случится, если потом?
 

Теперь он сидел неподвижно, глядя в упор на надькин зад, находившийся примерно в полуметре от его лица. Кружевные красные трусики восклицательным знаком делили этот аэростатический зад на две зеркальные загорелые половины. Через пять минут Тема заметил на правой половине крохотный бело-розовый шрам. Надькина спина уходила под стол, как река под мост. Из-под стола доносилось что-то похожее на плеск.

Антон со спущенными шортами по-прежнему сидел за столом. Лицо у него было сдержанно-одухотворенное, как у знаменитого пианиста, берущего финальные аккорды на благотворительном концерте в психиатрической лечебнице.

На полу лежала открытая коробка с куском пиццы и тремя сотнями крошек.

Неожиданно плеск прекратился. Антон открыл глаза, нахмурился и вопросительно заглянул под стол. По пути он молниеносно пометил курсором кусок письма на экране, в рамочке электронной почты. Текст был такой:

"in KOI8

<

<Яачтчекьх Ъеожех!

<З номбTй пеиъп, импмоьх Ъмимйма ноеномамдуй кле.

<АъT ыпм мбелщ пчйчлпйуам, зоим, ъаетм ам клмжус депчйзс. Ле кмжйу юь Аь ноуъйчпщ пенеощ пеиъпч нмюмйщэе, уц очцльс бчъпех омкчлч у уцймтупщ мюшяв ичлая у ъяпщ. Очъъичтупе, нмтчйяхъпч бяпщ нмдомдюлее м ъеюе у ъамTк йупеочпяолмк юьпуу.

<Ньпчйуъщ йу мюочшчпщъз а Чодуъ уйу а Ыокупчт и Ерукмая?

<Пеиъп дмсмдуп смомэм а пеиъпе нуъщкч. Пчи бпм Word 7 ле лятел.

<Ъ лчуйябэуку нмтейчлузку

<Кусчуй Чокчйулъиух"

Из-под стола послышался звонкий надькин голос:

– Эй! Ты чего там делаешь?

– Я?! – удивился Антон покорно, – ничего. – Он быстро исправил помеченные строчки. – Кодировку меняю.

Текст на экране стал другим:

"in KOI8

<

<сБЮФЮЕЛШИ яЕПЦЕИ!

<ъ ОПНВTК РЕЙЯР, ЙНРНПШИ яНЙНКНБ ОПЕОПНБНДХК ЛМЕ.

<бЯT ЩРН НВЕМЭ РЮКЮМРКХБН, ЪПЙН, ЯБЕФН БН ЛМНЦХУ ДЕРЮКЪУ. мЕ ЛНЦКХ АШ бШ ОПХЯКЮРЭ РЕОЕПЭ РЕЙЯРЮ ОНАНКЭЬЕ, ХГ ПЮГМШУ ВЮЯРЕИ ПНЛЮМЮ Х ХГКНФХРЭ НАЫСЧ ЙЮМБС Х ЯСРЭ. пЮЯЯЙЮФХРЕ, ОНФЮКСИЯРЮ ВСРЭ ОНДПНДАМЕЕ Н ЯЕАЕ Х ЯБНTЛ КХРЕПЮРСПМНЛ АШРХХ.

<оШРЮКХЯЭ КХ НАПЮЫЮРЭЯЪ Б юПДХЯ ХКХ Б щПЛХРЮФ Й еТХЛНБС?

<рЕЙЯР ДНУНДХР УНПНЬН Б РЕЙЯРЕ ОХЯЭЛЮ. рЮЙ ВРН Word 7 МЕ МСФЕМ.

<я МЮХКСВЬХЛХ ОНФЕКЮМХЪЛХ

<лХУЮХК юПЛЮКХМЯЙХИ»[1]1
  Расшифровка текста приводится ниже:
  "   <
  <Уважаемый Сергей!
  <Я прочёл текст, который Соколов препроводил мне.
  <Всё это очень талантливо, ярко, свежо во многих деталях. Не могли бы Вы прислать теперь текста побольше, из разных частей романа и изложить общую канву и суть. Расскажите, пожалуйста чуть подродбнее о себе и своём литературном бытии.
  <Пытались ли обращаться в Ардис или в Эрмитаж к Ефимову?
  <Текст доходит хорошо в тексте письма. Так что Word 7 не нужен.
  <С наилучшими пожеланиями
  <Михаил Армалинский"
  (Примечание создателя fb2-документа)


[Закрыть]

– Нет, не ты, он, – Надька мотнула головой под столом и стукнулась. – Ой, блин. Он. Что он там делает?

Антон посмотрел.

– Пишет.

Надькина мокрая физиономия высунулась из-под стола.

– Нет, правда. Мы так не договаривались.

– А в чем дело? – спросил Антон.

– Я не телевизор.

– Какая тебе разница? – тоскливо спросил Тема с той стороны стола.

– Ты импотент? – весело спросила Надька. – Я знаю, есть молодые импотенты. Ты не стесняйся. Я одного импотента видела, ему четырнадцать лет было.

– Какая тебе разница? – беспомощно повторил Тема.

Надька подумала.

– Мне щекотно.

– Правда? – спросил Антон заинтересованно.

– Сам попробуй, – возмущенно ответила Надька. – Вот просто попробуй, из любопытства, – она пригласительно махнула рукой под стол. – А я посмотрю, будет тебе щекотно, или нет.

Как у всех проституток, защитная реакция была у нее преувеличенной.

– Я верю, верю, – торопливо сказал Антон и вопросительно посмотрел на Тему.

Тема нехотя расстегнул штаны и встал на своем надувном матрасе на колени позади Надьки. Матрас пружинил под ним и, чтобы не упасть, он ухватился за фундаментальные надькины ягодицы. Подумав, он неловко стянул с нее трусы.

Этот традиционный жест, то, как трусы скрутились в непременный жгут над ее коленями, в сотый раз внезапно открывшийся лапидарный пейзаж с одинокой расселиной посередине – вся эта череда банальностей вызвала в нем мгновенное отупение, куда более глубокое и, если можно так выразиться, интенсивное, чем тот творческий ступор, в котором он пребывал последние полчаса.

Он постоял некоторое время на коленях, ничего не делая, в позе раскаявшегося грешника, задумчиво глядя в пространство между гениталиями. Его некрупный… (Крупный! – затравленно закричал внутренний голос. – Крупный!! Когда надо – крупный!). Хорошо. Его огромный пенис виновато уставился в паркет вместе с хозяином. Не зная, что делать дальше, Тема протянул руку и как ребенок, решившийся в первый раз погладить незнакомое животное, неуверенно потрогал то, чем ему предлагалось овладеть.

Как от прикосновения филиппинского целителя нежная электричкина плоть неожиданно раскрылась и Тема застыл, не в силах глаз отвести от хирургически влажных, пригласительно поблескивающих внутренностей, как будто окаменевший под запоздалым взглядом только что выколотого глаза.

Медленная минута просочилась сквозь безмолвный будильник. Надька выпростала из-под стола свободную руку и нетерпеливо похлопала себя по бедру.

В конце концов рутина соития подобно химическому препарату, заранее приготовленному кристаллу, который лукавый преподаватель природоведения многозначительно опускает на уроке в колбу, заставляя таинственный раствор затвердеть на глазах заскучавших было учеников, вызвала в его отчаявшемся организме необходимую реакцию. Еще несколько мелких движений. Если сосредоточиться как следует, то ничего. Бум, бум, бум, бум. Он подумал: стоит начать – не оттащишь. Пошло-поехало. Хорошему кокаинисту достаточно среди бела дня на трамвайной остановке слегка прижать пальцем ноздрю – и все, у него уже мозги звенят.

Теперь перед его лицом был прямоугольный решетчатый затылок семнадцатидюймового монитора с торчащими из него толстыми разноцветными проводами и с табличкой, впечатанной в корпус, текст на которой, как на таблице окулиста, становился сверху вниз все мельче и мельче. Тема попытался прочитать последние строчки. Что-то по-японски. Надька недовольно толкнула его попой.

Тема посмотрел в сторону. В середине комнаты стояла Марина. Ростом она была немного выше стола, стояла смирно и с любопытством смотрела на него. Он отвернулся. С другой стороны тоже стояла Марина, совсем близко, он даже хотел руку протянуть и дотронуться до нее, но передумал. Он зажмурился.

Закрыв глаза, Тема сразу же снова увидел Марину. Она стояла в углу как наказанная школьница и укоризненно смотрела на Тему. Тема открыл глаза и посмотрел прямо перед собой. У проститутки Надьки на спине тоже стояла небольшая, но очень подробная Марина и смотрела на Тему.

Свинство, подумал Тема, теряя всякое удовольствие от совокупления. Свинство. Исчезни.

Все четыре Марины подошли поближе и с неподдельным интересом уставились на Тему. Одна из них удовлетворенно улыбалась. Другая, осторожно ступая босыми ногами по надькиной спине, добралась до того места, где кончался копчик и начинался расплыв кофейной кожи вокруг аккуратно сморщенного, как завязка у воздушного шарика, отверстия. Она опустилась на колени и заглянула вниз, туда, где надежно затянутый в блестящую лицензионную резину выступ одного тела настойчиво и равномерно вдвигался в тугое углубление другого. Тема ожесточенно зажмурился.

– Эй, – крикнула проститутка Надька из-под стола. – Ты о чем там думаешь, профессор?!

Он не ответил.

Он закрыл глаза и снова увидел Марину, прошлогоднюю, почти незнакомую, почти двадцатилетнюю, с потрескавшимися от весеннего авитаминоза губами, которые, когда целуешь, то осторожно, едва касаясь – и чувствуешь слабый вкус крови на языке. Он вспомнил ее нежный стриженый затылок на подушке, плечо, зябкую лопатку, быстрое растерянное бормотание во сне – что-то вроде:»Вы не правы, Виктор Иванович, я сама договорюсь», или: «Я приходила с утра, но там закрыто было и какие-то ведра поперек дороги стояли и тазы, так что не перешагнуть. Позовите Ивана или Петра». Он любил разглядывать ее тело: цельное, закрытое, с трудом по частям поддающееся взгляду, со впадинами и складками, с перламутровой выпуклостью на бедре, с подтаявшими по краям шоколадными сосками. Мне представлялось, вспоминал Тема, что это тело, которое лежит поблизости, совершенно мое, такое же мое, как мое собственное. Почти такое же, как это тело.

Он открыл глаза и взглянул перед собой. Да-да, – торопливо соглашалась с ним блаженно изгибающаяся надькина поясница.

Поэтому мне так нравилось на него смотреть, – подумал Тема с удовольствием, снова закрывая глаза и совершая необходимые движения. – Хотя я видел, честно признаться, тела и получше. На пляже, например. Или в морге, где мы практику проходили по судебно-медицинской экспертизе. На первом курсе. Теме тогда пришлось вскрывать одну красавицу лет двадцати, чтобы посмотреть, что она ела незадолго до того, как прострелила себе голову из папиного пистолета. Он никак не мог понять тогда, что же у нее находится в тонком кишечнике. В желудке была ветчина с грибами, на выходе из желудка – картошка, а вот в тонком кишечнике были какие-то неведомые волокна и никто из студентов не мог определить, что это такое, пока профессор не сказал, что это морская капуста. То тело, пока его не раскромсали вдоль и поперек, было канонически идеальным, как садовая репродукция античной математической формулы, отлитая из морозно-сладковатого синтетического мрамора, – с ярлычком татуировки на плече. У Марины тело было как у неудачливой манекенщицы – там чуть больше, чем нужно, здесь чуть меньше, там короче, тут длиннее. Ее математическая формула была позаимствована не у раковины, выброшенной на берег классической волной и не у яйца, развернувшего правильную параболу тени на ренессансной странице, а, скорее, из расчетов рассеянного артиллериста. Но то тело мне моим не казалось, – подумал Тема, – и не показалось бы, даже если бы я смог его, например, купить и пользоваться им потом в свое удовольствие. А это было моим, пахло, как мое, теплое было, как мое, и я всегда видел в нем самого себя, как в зеркале.

В следующую секунду он вспомнил, как исчезает выражение с ее лица, как оно впитывается само в себя, становится совершенно неподвижным, если только она не жует, как обычно, четыре подушечки клубничной жевательной резинки сразу, – в тот момент, когда сладкая и слабая боль, нечто среднее между щекоткой и шоком заставляет ее задержать дыхание.

Он вспомнил, как она смотрит, когда. Серьезным, суровым взглядом разбуженного среди ночи генерала, молчаливо разглядывающего обозначенное на огромной штабной карте неожиданное вторжение, подвижной коренастой стрелкой разламывающее и без того рассыпающийся, податливый пунктир фронта.

Она дотрагивается до скользкой кожи – удостовериться в материальности этого вторжения. Она трогает тонкие кровеносные сосуды, бледно-синие, бледно-красные, фиолетовые, подробные, как на литографии в респектабельном анатомическом атласе, трогает свое, словно увиденное в порнографическом фильме тело, мягко раздваивающееся в том месте, где, как ей кажется, слабо пульсирует оранжевый индикатор желания, над которым, будь Марина устройством, бытовым прибором, вполне могла бы располагаться отпечатанная мелкими латинскими буквами лаконичная надпись «power». Она проводит пальцами, прикасается здесь, там, слабее, сильнее, как скрипач, настраивающий свой инструмент перед концертом. Она прислушивается.

Отдаленный гул колеблется внутри ее испаряющегося тела. Лицо ее застывает. Как безумный ученый, вулканолог, персонаж Жарри или Русселя она, методично оглядываясь, спускается на осторожных веревках удовольствия внутрь себя туда, где под вздрагивающей телесной коркой открывается вдруг щекочущая, красноречивая, гиперболическая пустота эйфории. (Внезапно Теме пришли в голову, развернулись одна за другой на внутренней стороне его лба, как на вокзальном информационном табло, следующие четыре строчки начатого стихотворения. Он положил полуисписанную страничку Надьке на спину, сковырнул с фломастера черную крышечку, но, едва только он прикоснулся розовым, слегка светящимся фетровым кончиком к бумаге, как строчки у него в голове сразу выцвели, погасли, потеряли всякую привлекательность). Продолжим, безразлично подумал Тема, глядя на полупустую теперь страничку, посередине которой медленно проступали влажные Соломоновы острова. Голова кружится от запаха пота, волос, от едкого запаха человеческого нектара. Наклонно, как пласмассовый солдатик, обведенная темным исчезающим контуром, ты падаешь на фоне плывущих радужных пузырей, ослепительных, безмолвно брызгающихся искр, ускоряющегося, жаркого, проступающего сквозь горячую черноту опущенных век, скользкого блеска. Ты открываешь глаза и видишь беззастенчиво заурядные стены в обоях, рисунок на которых невыносимо настойчиво повторяется наподобие банального тезиса в непонятном докладе, видишь подробно испещренный белильной рябью потолок, угрюмый, остановившийся на краю комнаты шкаф, зеркало равнодушно, как на мебельном аукционе, отражающее откинутое в сторону колено и бледную ступню, воткнутую клином в мутноватую расселину промежности, видишь собственный, неподвижный, как из папье-маше выклеенный локоть, дирижаблем повисший над головой, задранную ввысь спинку стула с величественными ампирными складками небрежно брошенного пуловера, цвет которого кажется боязливо впитавшимся в материал. Хочется объявить, назвать, обозначить, пришпилить словами к исчезающе нежной коже это, сладко разъедающее внутренности, пронизывающее тебя от лона до неба ощущение. Ты проглатываешь наугад, задыхаясь, спелые, сочные куски словаря, выплевываешь, задыхаясь, черные косточки точек: о. Да. Да. Еще. Да. О. Да. Да. Еще. Да. Все. О. Да. Еще. Да. О. Вот. Все. О. Еще. Еще. Да, – и разрешаешь остолбеневшей гортани вывернуть наизнанку сочащийся наружу углекислый газ.

Ах. Ох.

Прошло минут двадцать.

Голый по пояс Тема стоял в ванной перед унитазом. В унитазе уныло плавал презерватив.

Тема наклонился.

– Да, – сказал он панихидным голосом, – это вам не Средиземное море.

Он скомкал незаконченное стихотворение, бросил его в унитаз, спустил воду и оглянулся.

Из просторного настенного зеркала на него смотрело отражение.

Сколько Тема помнил себя – все эти двадцать два года, начиная с того момента, как теплый бархатный луч закатного солнца пересек стеклянные двери рыбного магазина, в которых он первый раз увидел свое отражение у матери на руках (она была тогда моложе него, носила легкое демисезонное пальто, купленное в комиссионном, и светлый берет, волосы накручивала на бигуди, пахнувшие сыростью и алюминием, и училась танцевать рок-н-ролл), на краю пустынной уличной перспективы с одиноким троллейбусом, выезжающим из ее сердцевины, – он всегда любил на себя в зеркало посмотреть. Полюбоваться собой. Хотя смотреть, по правде говоря, было в общем-то не на что, особенно если зеркало было в полный рост, и Тема стоял перед ним совершенно голый. Вообще, голый человек, – оправдывался он перед самим собой, – будь то мужчина или женщина, хорошо выглядит, как правило, только на фотографии в каком-нибудь толстом иностранном журнале. В жизни голые на пингвинов похожи. Но Тема, наверное, и в журнале, даже в иностранном, хорошо бы не выглядел. Худой, рыжий, всклокоченный, вечно заспанный, колени торчат, на запястьях веснушки. Посторонний наблюдатель отвернулся бы с негодованием.

Тема представил у себя за спиной постороннего наблюдателя, искоса заглядывающего в зеркало. Выражение сдержанного снисхождения на лице. Так однажды аккуратная школьница заглянула к нему в книжку в метро, а читал он «120 дней Содома», только что купил на Невском с лотка и расклеивал страницы как раз там, где прославленный автор с придворным изяществом описывает подробные рецепты употребления старческого кала. Девушка взглянула, не поворачивая головы и ее взгляд моментально втянулся в этот словесный водоворот, как бумажный кораблик в прорезь канализационной решетки. Несколько секунд она не могла оторваться, Тема чувствовал, как у нее дыхание перехватило, ее конфетно-сигаретное дыхание, и она даже не заметила, как он ее разглядывал, отраженную в окне вагона, на фоне струящихся стен, а когда заметила, то пересела с выражением сдержанного снисхождения на лице, после независимой паузы.

Посторонний наблюдатель, – подумал Тема. А что он рассчитывает увидеть в этом зеркале? Аполлона с голубыми глазами, с античным идиотическим лицом? С другой стороны, цеплялись у него в голове одно за другое, как блесна, умозаключения, чем еще можно полюбоваться в зеркале, кроме самого себя? Вот оно стоит, пустое, в нем отражается край стены, возможно, окно, номинальное дерево, небо, облако, застывшее в именительном падеже, всякая обыденная мерзость, могущая много чего сказать пытливому уму, натурфилософу, естествоиспытателю. На самом деле, там ничего нет, не останавливаясь, рассуждал Тема, зеркало дважды пусто, как костяшка домино. И так хорошо, когда в нем себя увидишь. Не кого-нибудь другого, другие в нем тоже выглядят как вещи, родственники буфета или холодильника. Единственный одушевленный предмет в зеркале – это ты сам, плоский, как на экране. За спиной массовка листвы, медленно стрекочет воображаемая кинокамера и возможные зрители путают вафли с ветчиной, глядя в свои пылающие люминофором двухсотпрограммные стереофонические печи с дистанционным управлением.

– Будущий отец, – бодро констатировало отражение.

– Наплевать, – бодро ответил Тема.

– Деструктивный комплекс. Знаешь, что это такое?

– Понятия не имею. – вызывающе ответил Тема, хотя, подумав, решил, что знает.

– Это когда ты ни с того ни с сего сильно бьешь по лицу беззащитную красавицу. Просто так, от полноты ощущений. Потом оправдываешься, как всегда, какой-нибудь цитатой. Ладно, – сказало отражение, – это еще ничего. Вспомни лучше, что ты девушке только что сказал.

– Когда? – спросил Тема.

– Когда она тебя спросила, чем ты занимаешься. Что ты сказал?

– Сказал, что я поэт. – героически ответил Тема.

– Вот это здорово. – сказало отражение. – Просто здорово. Поэт-лауреат. Марина никогда к тебе не вернется, имей в виду. Никогда, понимаешь? Красавица и чудовище, – такое только в кино бывает.

– Дальше что? – спросил Тема нервно.

– Очень просто, – беспечно ответило отражение. – Наркотическая зависимость. Социальная непригодность. Кожные заболевания. Сумасшествие. Бродяжничество. Уличный гомосексуализм. Эрзац-наркотики: клей, ацетон, средство для чистки ванн. Бессознательное состояние. Потеря иммунитета. Кома. Тяжелая, мучительная смерть в провинциальной реанимации.

– Нормальная биография, – храбро заявил Тема, – для поэта, а Марина меня вообще больше не интересует. Если она сегодня ночью с кровати свалится и шею себе сломает, мне это будет совершенно все равно.

– Ты идиот, – раздраженно ответило отражение и отвернулось.

Неожиданно за теминой спиной раздался голос проститутки Надьки:

– Зря ты так переживаешь. Я тоже сначала думала, что из меня никогда профессионал не получится. Это всегда так. Мне все говорили: ну какая из тебя проститутка? Посмотри на себя. – Надька внимательно посмотрела на себя в зеркало. – Все, буквально!

Она наклонилась, оскалилась и кончиком ногтя поскребла блестящий резец.

– Тут все дело в работе. – заключила она. – У гениев настоящих всегда только десять процентов – талант, остальное – работа. Труд.

– Я знаю, – сказал Тема почему-то виновато.

– Надо работать, – наставительно сказала Надька, – быть востребованным. Социально.

– Я работаю.

Отражение презрительно покосилось на него из-за надькиной спины.

– Это очень важно, – сказала Надька, – определиться в обществе. Вот смотри, какую бумагу на меня клиент написал три года назад. Я ее до сих пор с собой таскаю, как напоминание. Лучше любой инструкции.