Текст книги "Сами по себе"

Автор книги: Сергей Болмат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Медитирует! – сказал Борис Никифорович презрительно. – Что значит – «медитирует»? Что она понимает в медитации?! И что значит – «бросил»?

Марина рассказала.

Борис Никифорович Павканис рассмеялся.

– С точки зрения современной этики, – сказал он, – это чистейший варварский инфантилизм, чудовищный, но вполне случайный, насколько я могу судить. Или, вернее всего, душа даоса, проснувшаяся в бабочке современного студента. Или еще можно так сказать: проба житейских возможностей. Человек – вы ведь знаете, Марианна, безусловно – игрушка стихий. Он ведь вообще-то не монстр, ваш возлюбленный, не маниак, я полагаю?

– Не знаю, – сказала Марина, – он стихи начал писать в последнее время.

Борис Никифорович пропустил это замечание мимо ушей.

– А коли так, – продолжил он, – следует считать произошедшее не более, чем эпизодом. Оно, конечно, от этого лучше не становится, и эпизод сам по себе отвратительный, но вы поверьте мне, Тимофей ваш сейчас еще не так переживает.

– Ничего он не переживает, – возразила Марина обиженно, – я ему только что звонила. Он мне грубостей непереносимых наговорил.

Разговаривая с Борисом Никифоровичем, Марина, сама того не замечая, поддавалась его букинистическому тону и вворачивала, время от времени, какие-то безымянные цитаты, которые сразу же начинали приходить к ней на память.

– Вот как, – сказал Павканис, – упорствует, значит, во грехе. Это не беда. По натуре он человек хороший, а значит,.. – он не договорил. – Хотя, знаете, что я вам скажу, Марианна Этногенетическая, прощать такое тоже нельзя. Вообще, в человеческих чувствах, – подытожил он, – разобраться невозможно.

– А я читала, что возможно, – возразила Марина.

– Где это вы читали? – вскинулся Борис Никифорович.

– В одной книжке, – сказала Марина, – «Разум и его двойник», называется.

Они вошли в просторную парадную, начинавшуюся холлом, на стенах которого еще виднелись не до конца закрашенные следы зеркал, заделанного когда-то камина и сколотых мозаик. По круглой лестнице, обвивавшейся вокруг круглой лифтовой шахты, мимо резных дубовых дверей, чьи филенки кое-где оставались еще матово-стеклянными, кое-где были забиты фанерой, кое-где жестью, мимо окон лимонного травленого стекла, – если вообще хоть какое-то стекло оставалось в массивных оконных рамах, украшенных по верху остатками витражей, они поднялись на третий этаж и присели на подоконник, напротив огромной железной двери, безжалостно вмонтированной в разбитую псевдоготическую лепнину.

– По моим данным, этого мудака убили три недели назад, – сказал Борис Никифорович, кивая на дверь, – так что, надеюсь, нам никто здесь не помешает. Смотрите.

Из спортивной сумки с надписью «Олимпиада-80» он достал потрепанный букинистический альбом и книжку старого журнала. Он раскрыл альбом на коленях.

– Вот, видите? – он ткнул пальцем в литографированный узор: восточный орнамент на лимонном фоне, – каталог Его Императорского Величества завода художественного и промышленного стекла. Вот. Смотрите. Это они сюда стекло ставили.

Марина послушно сличила узор в каталоге с орнаментом на уцелевшем оконном стекле. Они были похожи.

– Теперь смотрите сюда, – торжествующим тоном шпрехшталмейстера продолжил Павканис. – Журнал «Аполлон», выпуск пятый за тысяча девятьсот двенадцатый год. Рисунки архитектора Шехтеля для щукинского юбилейного сервиза. Помещены здесь, между прочим, как полемический пример отсталости художественного мышления. Видите?

– Они одинаковые, – сказала Марина.

– Именно! Именно! Кыш отсюда! – крикнул Борис Никифорович неопределенным детям, которые смотрели на него с верхней площадки. – Именно! – сказал он, понизив голос. – Эти мошенники украли у Шехтеля узор! Понимаете? Просто взяли и украли. Я на них в суд подам.

Он захлопнул свои инкунабулы и сунул их обратно. Из другого отделения сумки он вынул полиэтиленовый пакет, в котором лежал резиновый жгут и шприц, полный кофейного цвета жидкости. Он скинул сюртук и повесил его на витую ручку оконного шпингалета, густо и многократно закрашенную серыми белилами. Он засучил рукав.

– Теперь к делу, – сказал он требовательно, – Давайте.

Марина перетянула ему руку резиновым жгутом выше локтя.

– Куда? – спросила она.

– Боже! – застонал Борис Никифорович, – Марианна Благословенная! Вам ли не знать куда?! Не испытывайте меня, колите!

Марина уколола и сняла жгут. Борис Никифорович смотрел на голую руку. Лицо его неожиданно сделалось старчески-серьезным.

– Ох… – сказал он совсем другим, мягким и сипловатым голосом и огляделся по сторонам новым, понимающим взглядом. – О-о-о… Это, в некотором смысле,.. получше, чем у Кваренги.

Он медленно закрыл глаза. Марина положила шприц и жгут обратно в пакетик и спрятала пакетик в сумку. Треск застежки распилил летнюю лестничную тишину пополам.

– Все, – сказал Борис Никифорович. – Я должен теперь подумать… Идите… Благодарность…

Он прислонился к оконной раме.

Марина спустилась вниз, с трудом открыла огромную дверь и вышла на улицу.

Она перешла на другую сторону бульвара через центральную аллею, где под липами сидели на скамейке неуклюжие безликие алкоголики. Стемнело. Невдалеке, в двух домах от нее, мерцала красно-голубая реклама видеопроката. Марина прошла несколько шагов и остановилась около пожилого нищего, сидевшего на грязной подушке на асфальте. Перед нищим стояла картонная коробка с неразборчивой в темноте надписью на передней стенке. Нищий был в пальто, его седые волосы отчетливо белели в наступивших сумерках. Увидев Канарейку, нищий поднял голову.

– Скажите, – спросила Марина. Она опустилась рядом с нищим на деревянный ящик. Днем на ящике сидел однорукий продавец подержанных велосипедных ниппелей, поношенных непарных босоножек и детских книг с вырванными страницами. Вечером ящик был свободен. – Скажите, что вы почувствовали, когда ваша жена умерла?

– Первая или вторая? – спросил нищий равнодушно.

– Первая.

– Ничего, – ответил нищий.

Он достал из кармана окурок, щелкнул зажигалкой, аккуратно закурил. Марина вежливо подождала.

– Я помню, нас послали рисовать маскировку для завода, – сказал он так, словно читал чужие воспоминания. – Только война началась, неделю как. Я стою на крыше, разметку делаю. И вдруг налет. Мы даже спускаться не стали. Первый раз.

Нищий погасил окурок. От него пахло сладкой, давнишней грязью, гноем, пропитавшим присохшие к коже почерневшие повязки, мочой и прокисшей гнилой едой. Между ног у него стояла черная бутылка вина. Он выпил.

– Короче, рядом было заводское водохранилище. Вот как отсюда до шашлычной. Круглое здание, внутри вода. И фугасная бомба попала туда, прямо в центр. Взорвалась.

Он помолчал, как будто давая предполагаемому взрыву состояться, расцвести и поразить немногочисленных прохожих своим невидимым величием.

– Крыша раскрылась, – продолжил он, показав ладонями домик, – сто тысяч тонн воды столбом встали. Я даже испугаться не успел.

Он помолчал. Канарейка любовно понюхала нищему бесформенные ботинки.

– Все это в воздухе висит: человечки, вода, куски стены. А я стою и думаю: хорошо, что она умерла.

Нищий замолчал.

– Почему? – пытливо спросила Марина.

– По крайней мере, меня ей хоронить не придется.

– Отчего она умерла? – спросила Марина.

– Заражение крови, – сказал нищий. – Порезалась.

– А вторая? – спросила Марина.

– Вторая от рака, – сказал нищий с таким уважением в голосе, будто умереть от рака было гораздо почетнее, чем от заражения крови.

Он опять закурил. На губах у него были крупные потрескавшиеся болячки. Он пододвинул к себе коробку с мелочью.

– Стоп-машина, – сказал он.

Они встали и неторопливо двинулись по тротуару мимо хозяйственного магазина, пахнувшего мылом и инсектицидами, мимо булочной, с одиноким грузчиком внутри, наклонившимся над полкой, выбиравшим себе бублик помягче, мимо зарешеченных окон таинственного совместного предприятия, за плотными жалюзи которых беспокойно бегал фантастический свет сканера, мимо окон шашлычной, украшенных чеканками, изображавшими Кавказ, джигитов, царицу Тамару и рог изобилия, за которыми, освещенные разноцветными сценическими фонарями, виднелись ковыряющие в зубах наследники легенд. Они завернули в подворотню и вошли в просторный двор со сквером посередине. Под липами сквера белели свежепокрашенные скамейки. В дальнем углу двора, возле ресторанного холодильника, горбясь и перекашивая плечи, как юродивый перед царем, расстегивал неподатливую ширинку мужчина в мешковатом смокинге. У входа на лестницу Марина попрощалась.

– Спокойной ночи.

Нищий не ответил.

Он выбросил оплавившийся сигаретный фильтр и отправился дальше мимо ресторанных окон. Как в хорошо продуманной идиллии, каждый фрагмент и эпизод которой отдает неопровержимой кармической бухгалтерией, из-за чего финальное благополучие хороших кажется таким же угрожающе неминуемым, как дидактическое неблагополучие плохих, его бесформенная фигура идеально дополнила на несколько секунд элегантного официанта за стеклами, со вкусом рассказывавшего анекдот. Лампы над плитами кухни щедро освещали кусок асфальта снаружи. Трещины в асфальте идеально воспороизводили рисунок, при помощи которого Тристан Тцара в 1913 году объяснял Андре Бретону принципы автоматического письма. Повар поднял крышку. Над сковородкой вольно взметнулось прозрачное голубое пламя. Нищий сошел с освещенной страницы и растворился в снисходительной темноте двора.

Марина скрылась за дверью.

На лестнице пахло затхлой водой из давно затопленного подвала. Первые ступеньки провалились и были заколочены необструганными досками. Марина поднялась к двери бельэтажа. Дверь была обита дермантином, из разрезов которого торчала паленая вата. Над дверью горела лампочка, запертая в железную птичью клетку, дверца которой была закрыта на висячий чемоданный замок. К дермантину скотчем была приклеена бумажная, набранная на компьютере табличка: «Видеопрокат. Фильмы со всего света. Строго по лицензии».

Марина вошла.

Она оказалась в большой длинной комнате, перегороженной поперек невысоким фанерным прилавком. Налево уходил коридор, обозначенный бумажной стрелкой с надписью: «К Тумакову». Стены комнаты перед барьером были сверху донизу оклеены разноцветными афишками с аннотациями фильмов. Несколько человек сосредоточенно читали афишки. За прилавком сидел молодой утомленный видеопрокатчик, похожий на безработного, потерявшего квалификацию кинокритика. Он ел йогурт из пластмассового стаканчика. Перед ним на столе стоял видеомагнитофон из которого тянулся тощий черный провод к телевизору, угрожающе остановившемуся над головой приемщика на краю железной полки, гигантскими болтами привинченной к стене. На видеомагнитофоне лежали три безымянные кассеты и бутерброд с курицей в мятом кратере фольги. За спиной видеопрокатчика стояли белые полки с фильмами. На прилавке лежали залистанные каталоги.

Марина подошла к прилавку. Она вынула из уха наушник дискмана. Из наушника отчетливо донеслась электронная ритмическая музыка. Она подняла на лоб темные очки. Приемщик посмотрел, наконец, на нее. В глазах у Марины были изумрудного цвета линзы. Она достала из рюкзака кассету и вытащила изо рта леденец на палочке. Марина громко положила кассету на прилавок.

– Я хотела бы деньги обратно получить, – сказала она убежденно.

– А что вас, собственно, – апатично спросил приемщик, – не устраивает?

Марина продемонстрировала ему растопыренные пальцы левой руки. На среднем пальце был надет перстень из полированного плексигласа с крошечным космонавтом внутри.

– Ничего не видно, – загнула Марина мизинец.

– Все видно, – сказал приемщик без выражения и вставил кассету в видеомагнитофон.

– Все жужжит, – сказала Марина, загибая безымянный палец, – и перевод опаздывает на полторы минуты, – попыталась она загнуть средний палец, но перстень помешал.

На телевизионном экране появились черные пятна на болезненно-красном фоне, испещренном бегающими белыми точками.

– Ну видите, – сказал видеопрокатчик снисходительно, – все в порядке. Ничего не жужжит.

В полной тишине по экрану задвигались расплывчатые черные фигуры. Вдруг появилось женское лицо, обрезанное по подбородку наклоненным черным краем. Мимо лица к выходу из невидимого кинозала проплыли силуэты двух привередливых зрителей.

– Вы девушка, на самом деле, уже пятый раз кассету возвращаете и деньги обратно требуете, – сказал приемщик скучным голосом, – я вас запомнил. Кроме вас ведь никто не жалуется.

Неожиданно, как будто вброшенное в комнату, включилось громкое гудение и сразу раздался голос переводчика: простуженный, гнусавый и абсолютно безразличный. Посетители вздрогнули и обернулись к экрану.

– Ты сделал меня женщиной, Барт, – сказал переводчик. – Ты, наверное, сам не заметил, как это произошло. Ты научил меня прощать. Ты научил меня радоваться. Я не хочу, чтобы ты уходил.

На экране можно было различить двух мужчин, которые то ли чинили водопровод, то ли рассматривали друг у друга татуировки. Переводчик высморкался и откашлялся.

– Я не ухожу, – сказал он. – Я остаюсь. Я всегда буду оставаться с тобой, пока ты помнишь, какими бывают звезды, когда мы вместе смотрим на них.

На экране появился мальчик. Похоже было, что он пытается разрезать пополам теннисный мяч. Все, кроме Канарейки, не отрываясь, смотрели на экран. Неожиданно по экрану забегали фигурки помельче, потом послышались выстрелы и звон стекла. Экран внезапно потемнел и на нем остался только одинокий человеческий глаз в углу, настороженно смотревший на зрителей.

– Я не знал, что в этом городе есть полиция, – сказал переводчик.

Перестрелка на экране продолжилась.

– Любите, когда стреляют?

Марина посмотрела через плечо. К ней из-за спины наклонился симпатичный молодой человек, веснушчатый, коротко стриженый, по виду – студент Института Физкультуры. Он застенчиво отвел глаза и взглянул на экран.

– А что? – спросила Марина, – вы не любите?

– Нет, – пожал плечами молодой человек и покраснел, – почему? Я тоже люблю.

С этими словами молодой человек вынул правую руку из-за пазухи. В руке у него оказался пистолет. Рядом с молодым человеком стояли трое мужчин: двое в кожаных куртках и один в дорогом кашемировом пальто, совершенно лысый. Молодой человек приставил ствол пистолета вплотную к гладкому черепу лысого человека и спустил курок. Раздался неожиданно негромкий выстрел. После выстрела наступила полная тишина.

Из простреленной головы, разматываясь как новогодний серпантин, медленно вылетела длинная струя крови. Кровь направленными косыми толчками плеснула на стены, поочередно зачеркивая ухоженные тепличные физиономии героев шоу-бизнеса. Лысый медленно повернулся, колени его подогнулись, карточки с фильмами посыпались из рук и запорхали в воздухе. Он плавно накренился и грохнулся навзничь. Каблуки его полированных черных ботинок с грохотом ударили в блестящий мраморный пол прямо перед носом у Канарейки. Молодой человек опустил пистолет и выстрелил еще раз, прямо ему в лицо.

– Главное, не целиться, – сказал он Марине. – Когда целишься, – никогда не попадаешь.

– Поняла, – машинально ответила Марина.

Молодой человек снова поднял пистолет. Казалось, двигается в помещении только он один. Перед ним с вытаращенными глазами стояли двое в кожаных куртках. Один из них тянулся к подмышке, другой пытался отгородиться от молодого человека выставленной ладонью с растопыренными толстыми пальцами. Молодой человек выстрелил одному из них в лоб.

– О, черт, – сказал переводчик.

Марина закрыла глаза.

В темноте у нее перед глазами поплыли разноцветные фантомы. В ухе грохотала электротехническая музыка. Она услышала еще три выстрела.

– О, черт, – снова сказал переводчик без выражения.

Марина открыла глаза.

Опрятный молодой человек с пистолетом в руке стоял прямо перед ней. Он по-прежнему улыбался. У него за спиной лежали два бесформенных трупа.

– Менты бывшие. – Сказал молодой человек презрительно. – Недоучки.

Он огляделся по сторонам. В помещении кроме них никого не было.

– Вы меня тоже застрелить хотите? – спросила Марина необыкновенно вежливо и тихо.

– А кто мне за тебя заплатит? – рассудительно спросил молодой человек.

Неожиданно в глубине коридора прямо напротив ее лица в темноте вспыхнул небольшой звездчатый огонь. Из середины огня вылетело что-то продолговатое, закругленное на конце и стало безмолвно приближаться. Пуля, догадалась Марина, только вот откуда? Прямо мне в переносицу, подумала она, туда, где я позавчера прыщик прижигала.

Грохот этого выстрела оглушил ее до звона в ушах. Она вздрогнула. Пуля пролетела мимо головы молодого человека, мимо его аккуратной короткой стрижки и со страшной тяжестью, словно собираясь снести сразу целый дом, ударилась в стену рядом с ее щекой. Марина заморгала как актриса немого кино, изображающая удивление, и на мгновение потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то увидела совершенно необъяснимую сцену. Вышедший из коридора штатный охранник видеопроката стоял по ту сторону барьера перед полками с кассетами и целился молодому человеку в лицо. Молодой человек, в свою очередь, целился в лицо охраннику. Как удалось охраннику, крупному немолодому мужчине, невредимым выйти из коридора и перепрыгнуть через барьер, было абсолютно непонятно. Зачем он это сделал, тоже трудно было объяснить.

– Брось пистолет, хорек, – напористо сказал охранник, – он у тебя все равно не работает.

– Застегни ширинку, грозный фраер, – ответил молодой человек сдержанно. – Сначала ссать научись, потом за ствол хватайся.

Зрачки охранника непроизвольно вздрогнули, словно он хотел посмотреть на Марину и вниз, на свои брюки и в последнюю секунду сдержался. Заканчивая фразу, молодой человек выстрелил и попал охраннику в плечо. Выстрелом охранника оттолкнуло за полки. Охранник тоже выстрелил и попал в потолок.

– Ой-ей, – крикнул он по-деревенски, убегая на карачках за стеллажи.

Молодой человек принялся палить по полкам как заведенный. Куски пластмассы, щепки, разматывающиеся магнитные ленты полетели по воздуху. «Земляничная поляна», «Гражданин Кейн», «Дорога», «Повар, вор, его жена и ее любовник». «В прошлом году в Мариенбаде», «Шлюха», «Терминатор-2» и «На последнем дыхании». «Киллер», «Небо над Берлином» и «Мертвец». «Клерки» и «Опера». «Ленинградские ковбои едут в Америку». «Бешеные псы». «Бешеные псы-2».

– Все, сдаюсь, сдаюсь! Хватит! – завопил охранник из-за полок.

Удивился не только молодой человек. Марина тоже удивилась: ей показалось, что она ослышалась. В комнате стало тихо. Через некоторое время из-под полок скользя по полу вылетел пистолет охранника, проехался под барьером, прочертил четыре параллельные линии в луже крови перед Канарейкой и остановился у ног молодого человека. Молодой человек аккуратно переступая подошел к барьеру, наклонился и прицелился.

– Мы пленных не берем.

Он оглянулся на Марину, словно ожидая подтверждения своих слов. Она хотела что-то сказать, начала, но испугалась звука собственного голоса и поперхнулась. Молодой человек приложил палец к губам, покачал головой и выстрелил. Он выпрямился.

– Мне пора, – сказал он ласково. – Пойдем? Или ты остаешься?

Он посмотрел на экран. На экране виден был мужчина, стоящий посередине просторной комнаты. То ли он пытался одеть штаны и был сильно пьян, то ли он был тяжело ранен и собирался упасть. В следующую секунду на экране появился музыкальный автомат и заиграла веселая музыка.

– Хороший фильм? – спросил он.

Марина молчала. Он ждал.

– Вам понравится, – сказала она, в конце концов.

Молодой человек перегнулся через барьер и достал кассету из видеомагнитофона. Он спрятал кассету за пазуху, подумал и сунул свой пистолет в щель видеомагнитофона. За его спиной захлопнулась дверь. Он оглянулся и поторопился к выходу.

Он догнал Марину на лестнице, и они вместе вышли на улицу.

Неподвижный вечерний воздух пропитался уже тусклыми запахами воды, пыли и зелени. Мимо них промчались мальчишки на роликовых досках. Неподалеку остановился светящийся изнутри троллейбус и из него, как из разбитого аквариума полились на тротуар прохожие. Новенькая церковная позолота поблескивала напротив, поверх черных, подведенных снизу яркой каймой фонарного света, двухсотлетних тополей.

Молодой человек остановился около Марины.

– Тебе куда?

Она не ответила. Она остановилась у перехода и он загораживал ей дорогу.

– Меня, между прочим, Леха зовут. – сказал молодой человек. – Алексей то есть. Турок. В смысле – Туркин.

Он протянул руку.

– Вы всегда так с девушками знакомитесь? – неохотно спросила Марина.

– Нет, – с готовностью ответил молодой человек. – Если честно, то в первый раз. Вытри щеку, у тебя щека в известке. Нет, не здесь, с другой стороны.

Марина решила пройтись немного в сторону Екатерининского канала, до следующего светофора. Леха пошел рядом. Когда он заговаривал, ему каждый раз приходилось немного наклоняться.

– Раньше всегда боялся, – сказал он, – знаешь, вот так вот взять и подойти к незнакомому человеку… Ни с того ни с сего. Страшно.

Он сошел с тротуара на мостовую.

– А с тобой как-то само собой получается.

Рядом с Мариной раздался глухой удар.

Леха неожиданно вылетел из-за ее спины и, как ком тряпья с торчащими позади ботинками, пролетел метров пятнадцать по воздуху. Пока он летел, Марина услышала проносящийся мимо душераздирающий вопль автомобильного сигнала. Третий за сегодняшний день БМВ резко завернул влево, выскочил на противоположную сторону улицы и столкнулся с набиравшим скорость троллейбусом. Пассажиры в троллейбусе дружно рухнули на пол.

Лехе не повезло: он не только взлетел не по собственной воле, но и приземлился в неудачном месте. Из-за троллейбуса вывернула шестерка, ее занесло, машину стало разворачивать, и она багажником ударила снижавшегося Леху. У Лехи из карманов вылетело все, что в них лежало: ключи, мелочь, радиотелефон, бумажник, видеокассета, какие-то записки, солнечные очки, часы без ремешка, даже носовой платок. Его подбросило высоко вверх. Машина остановилась, Леха перелетел через нее и неожиданно стремительно упал позади, как будто торопился поскорее исчезнуть, наконец, с места происшествия. Послышался запоздалый звон стекла.

– Эй, скорую вызовите кто-нибудь! – крикнул кто-то за кулисами нетерпеливо. – У кого телефон есть?

Лехин радиотелефон, «Эриксон» последней модели, шлепнулся вместе со связкой ключей прямо перед мариниными кроссовками, приблизительно в пятнадцати километрах от того места, где он выпал из хозяйского кармана, и его, разумеется, никто и никогда бы там не нашел, если бы планета Земля вместе со всеми своими улицами, домами и зрителями не пролетела эти пятнадцать километров следом за радиотелефоном за одну секунду и снова не подставила бы в нужном месте и в нужный момент жесткую ладонь тротуара.

Марина с трудом преодолела снова накативший на нее столбняк, наклонилась и подобрала мобильный, который от удара об асфальт включился и с готовностью светился теперь всеми своими кнопочками. Она набрала номер.

– Але, скорая? – спросила она. – Приезжайте побыстрее, тут человека задавило.

Она дала адрес и хотела положить телефон обратно на асфальт, но тут ее внимание привлекла тонкая блестящая струйка, выскользнувшая из-под косо стоявшей на проезжей части шестерки. Настойчиво преодолевая неровности, черная струйка проворно, агрессивно и целеустремленно побежала по пустынной, хорошо освещенной наклонной мостовой, мимо мелких осколков, монет и бумажек прямо к Марине и Марине показалась, что она добежит сейчас до гладкого гранитного поребрика, заберется на тротуар и шекочущей сороконожкой втечет к ней прямо в ботинок. Она торопливо подхватила Канарейку на руки, охнула от неожиданной боли в пояснице, машинально сунула сотовый телефон в карман и быстро пошла прочь.

– Мадера, – сказала Кореянка Хо, разглядывая бутылку, купленную Мариной по дороге. – Ого. Вот это здорово. Представляю себе, что это за мадера.

Марина отобрала у нее бутылку, срезала ножом пластмассовую пробку и отпила из горлышка ровно столько, сколько нужно было, чтобы внутри нее прекратился монотонный истерический зуд. Она заглянула в ванную, где Кореянка Хо мыла Канарейке лапки. Кореянка Хо возбужденно обернулась к Марине.

– Маринка! Ты себе не представляешь, что со мной случилось, пока ты ходила кассету сдавать! Только вы с Лилькой дверь захлопнули, как у меня! Сразу! Все! Чакры! Открылись как бешеные! Меня вот настолько в позе лотоса подняло над полом! Вот примерно настолько!

Кореянка Хо показала ладонью на метр от пола, потом подумала и еще немножко приподняла ладонь. Потом немножко опустила. Она не любила врать.

– И я так висела все это время, пока ты обратно не пришла. Ты чего посмотреть взяла?

Марина выловила водоплавающую в ванне Канарейку и завернула ее в полотенце. Канарейка благодарно потрогала ее носом.

– Ничего, – ответила Марина.

– Жалко, ты не видела. – сказала Кореянка Хо, не слушая Марину. – Ты «Лучший способ самоубийства» взяла?

– Нет. – ответила Марина.

– А «Третий не умирает никогда»? – спросила Кореянка Хо.

– Нет, – ответила Марина.

В передней, в кармане марининой куртки давно уже сигналил лехин радиотелефон, но они не обращали на эти слабые эфирные позывные никакого внимания.

До Кореянки Хо наконец дошло.

– Ты что?! – спросила она, положив на раковину тюбик моментального клея, при помощи которого она пыталась реставрировать сломанную пополам зубную щетку. – Ты вообще ничего не взяла?!

– Ничего, – повторила Марина.

– Совсем?! – не поверила Кореянка Хо.

– Абсолютно.

Кореянка Хо еще раз недоверчиво посмотрела на Марину. Потом она отвернулась и обиженно попыталась отделить тюбик с клеем от раковины и половинки зубной щетки – от собственных пальцев.

– Новости посмотрим, – цинично сказала Марина.

– Ненавижу новости, – моментально отреагировала Кореянка Хо, – меня от них тошнит. В них жизни нет. Неужели ты не понимаешь?

Она снова обернулась к Марине. Марина выпустила Канарейку на пол. Они вышли в прихожую. Вода в ванне что-то недовольно пробурчала им вдогонку, собираясь вокруг хромированной дырки в просторный водоворот.

– Но хоть деньги они?.. – начала Кореянка Хо и остановилась. Она прислушалась. Она услышала телефонные сигналы. – Маринка, подожди…

– Что? – недовольно спросила Марина. Она тоже услышала наконец телефонные сигналы.

– Слушай… – сказала Кореянка Хо, замерев на месте и скипетром воздев зубную щетку над головой. Она постояла так некоторое время. Марина успела сходить на кухню, налить себе еще полстакана вина и вернуться в прихожую. Кореянка Хо смотрела на нее.

– Это не в первый раз, – сказала она задумчиво и взялась свободной рукой за голову, – это у меня внутри, – сказала она настороженно, – кто-то сигналит. Но кто?

Она подняла глаза к потолку.

Марина нехотя достала из кармана куртки стрекочущий аппарат и бросила его из прихожей в комнату, на кровать. Телефон весело подпрыгнул на одеяле. Кореянка Хо быстро подскочила к телефону.

– Это что такое?

– Это бомба, – ответила Марина, попивая вино, – адская машина.

Упав на кровать, телефон сразу же перестал звонить. Его кнопочки и табло тут же погасли. Он молча лежал на атласном одеяле как заснувшее насекомое, черный на розовом. Кореянка Хо схватила телефон и нажала на первую попавшуюся кнопку. Телефон слабо пискнул у нее в руке. Она поднесла телефон к уху.

– Он не работает, – объявила она, испытующе глядя на Марину.

Марина пошла на кухню и заварила кофе. Кофеин и алкоголь, как два философских камня превращали свинец, накопившийся за день у нее в груди, в чистое жидкое золото. Они с Кореянкой Хо сели на табуретки по сторонам кухонного столика и Марина рассказала про свои приключения в видеопрокате.

– Он спрашивает: любите, когда стреляют? Дурацкий вопрос, я говорю, конечно люблю. Кто не любит, я говорю, можно подумать – вы не любите. Он говорит, нет, отчего же, говорит, я тоже люблю.

Марина перевела дыхание.

– Ну, – нетерпеливо сказала Кореянка Хо, – а дальше?

– А дальше он вынимает из за пазухи вот такого размера пистолет, – рыбацким жестом показала Марина, – и убивает всех, кто был в видеопрокате. Кроме меня.

– Как убивает?! – не поверила Кореянка Хо. – Почему всех? Он что, маньяк?

– Нет, он не маньяк, – сказала Марина, – он киллер. Профессионал. Леон-киллер, представь себе. Чоу-юнь-Фат.

– Красивый? – спросила Кореянка Хо.

– Не очень, – подумав, с сожалением сказала Марина, – какой-то все-таки немножко деревенский. Ты сама подумай: может быть красивым человек, которого Миха зовут?

– А его Миха зовут? – спросила Кореянка Хо.

– Звали, – ответила Марина. – Или Леха, я не помню. Как-то так вот.

– Его что, тоже убили? – спросила Кореянка Хо недоверчиво. – Откуда тогда ты знаешь, что его Миха зовут? Ты все придумала, Маринка. А телефон ты в такси нашла. Я два раза такие телефоны в такси находила. По ним все равно не позвонить, их сразу отключают.

– Не хочешь, не верь, – сказала Марина. – Посмотрим, отключат его, или нет. Сегодня какое число? – спросила она.

– Восьмое, – сказала Кореянка Хо, подумав, – сегодня среда, это я точно знаю. Восьмое или девятое. Первый день полнолуния. Ко мне сегодня маляры должны прийти.

– Пришли? – спросила Марина.

– Нет еще, – ответила Кореянка Хо нервным голосом командира, ожидающего подкрепления на передовой.

– Его еще месяц не отключат, как минимум, – сказала Марина. – Можно куда хочешь звонить. В Америку. В Австралию. Хоть на Луну.

Телефон лежал между ними на тарелке, как морская глубоководная раковина, как дорогое пирожное, покрытое черной глазурью.

– Короче, я его спросила, будет он меня убивать, или нет. Он убил там трех человек, бандитов каких-то. Четырех. Охранник в меня стрелял, но промахнулся. Совсем чуть-чуть. Знаешь, куда пуля попала? – спросила Марина торжествующе.

– Куда?

– Вот, буквально, сюда, – Марина показала пальцем мимо своей головы на большую желтую плюшевую обезъяну, сидевшую на подоконнике. – Пуля. Вот такая вот, – и Марина показала небольшого окунька.

Кореянка Хо пригляделась. На маринином ухе, сбоку на скуле и на щеке виднелись белые следы известки. Кореянка Хо задумчиво посмотрела на обезъяну.

– А зачем охранник в тебя стрелял?

– Он в него стрелял, но промахнулся как дурак и чуть в меня не попал.

– И дальше что?

– Дальше мы на улицу выходим,..

– Вы?!!

– Ну да…

– Вот так, вместе?! На улицу?!

– А что? – Марина ухмыльнулась.

– Так…

Кореянка Хо независимо пожала плечами.

– В том-то и дело! Не оставаться же мне в этом адском прокате! Он вышел, и я за ним. И его прямо, мы пятнадцать метров пройти не успели, машина сбивает!

– Вот так, сразу?!

– В том-то и дело, что сразу. Почти. Сначала он, конечно, клеиться начал. Ласково так, как все они, кто с насилием связан, как я терпеть не могу когда, как ты помнишь этого, у Концентрата на дне рождения, который мне на Майорку поехать предлагал? Вот так же, примерно.