Текст книги "Южная стена Лхоцзе"

Автор книги: Сергей Бершов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

… В первый раз на Эльбрусе, когда доставала «горняшка», лезло в голову: наверное, это и есть мой потолок. Слышал, что бывает высотный потолок у человека, и выше этого уровня он уже не может подняться. Физиология не позволяет. Особенность организма, через которую не перепрыгнешь. Такое редко, но бывает. А может, и не очень редко – насколько знаю, подобные исследования в массовом порядке не проводились. В общем, первая мысль: вот он, мой потолок. Но все-таки – дай попробую. Может, дело не в этом? Оказалось, действительно, не в этом. А если про потолок вообще все придумали как раз те, кто не хочет, не умеет терпеть? Ведь и у меня появился тогда серьезный повод отказаться, уйти с мыслью: ничего не поделаешь, высота – для других. Если бы сошел тогда – не было бы в моей жизни Гималаев, да все повернулось бы по-другому! Кстати, сейчас, после десятков восхождений на Эльбрус, после четырнадцати гималайских экспедиций для акклиматизации мне требуется гораздо меньше времени. А что до высотного потолка, убежден: как бы ни складывалось (не только в горах), нельзя говорить себе: это мой потолок. А если вы ошибаетесь?

БЕЗУМСТВО ХРАБРЫХ

В 1999-м я участвовал в украинской экспедиции на Эверест. В тот год по тибетскую сторону Горы работало два десятка экспедиций. Американская команда кроме собственно восхождения ставила еще одну цель – найти пропавших в 1924 году англичан Джорджа Лея Мэллори и Эндрю Ирвина. На высоте 8230 м американцы обнаружили наполовину вросшее в лед тело. Такое на высотном полюсе не редкость. Граница между жизнью и смертью в «мертвой зоне» имеет вид пунктира. Переступить его ничего не стоит. Цифры взошедших на Эверест и погибших там вполне сопоставимы. Спустить с высоты попавшего в беду человека практически нереально. Умершего – подавно. Даже присыпать камнями не всегда получается. Снег сдувают неистовые гималайские ветры. Представьте ощущения человека, идущего на гору (с горы), когда он, погруженный в себя, вдруг натыкается на иссушенную морозом и ветрами мумию кого-то, кто не спустился семьдесят, двадцать, пять лет назад. Шок! Эмоции пригашены гипоксией и усталостью, но все равно жутко. Мертвые восходители на пути к вершине – предостережение живым: «memento mori» – помни о смерти. Ты тоже можешь остаться здесь навсегда.

Обувь образца 1924 года не оставила сомнений, что найденное американцами тело принадлежало одному из участников давней английской экспедиции. Метка на куртке, обнаруженное в кармане письмо от миссис Мэллори развеяли сомнения окончательно – найдены останки Джорджа Мэллори. Кстати, один из сильнейших восходителей своей страны, участник трех британских гималайских экспедиций, Мэллори был первым человеком, ступившим в 1922 году на высоту 8000 м – в «зону смерти». Первые две экспедиции сопровождались трудностями и трагедиями, но Мэллори возвращался из них живым. Восхождение в 1924-м оказалось роковым. Всего же в трех первых экспедициях англичане потеряли 12 человек – восходителей и шерпов-носильщиков. Спустя 75 лет останки Мэллори наконец обнаружили. Тело его младшего спутника, 22-летнего студента Эндрю Ирвина, так и не удалось найти. Спор, кто же был на Эвересте первым – Хиллари с Тенцингом в 1953-м или все же Мэллори с Ирвином в 1924-м, не закончен. Оптимисты надеются найти принадлежавший восходителям фотоаппарат, и, если уцелела пленка, прояснить ситуацию. Бесспорным остается факт, что Мэллори, Ирвин, их товарищи по экспедициям – первые европейцы в уже многотысячном списке соискателей главной вершины.

«Почему вы идете на Эверест?» – «Потому что он есть!». Так Джордж Лей Мэллори ответил в свое время на вопрос репортеров. Это, пожалуй, самое доходчивое объяснение, зачем мы ходим в горы. «Дух приключений не должен умереть, – утверждал Мэллори. – И если за его спасение придется заплатить жизнью, что из того?». Честно говоря, я не думаю, что жизнь – та цена, которую стоит платить за дух чего бы то ни было. Но слова Мэллори – слова настоящего спортсмена и джентльмена. Как и он, хочу верить – дух приключений не исчезнет. Тяга к неизведанному у человечества не убывает, как не убывает и само неизведанное. Я стоял на Высотном полюсе трижды, и каждый раз это была новая гора. Не знаю, как другим, но мне было абсолютно не важно, что в 1982-м я поднялся туда 115-м («поправка на китайцев» переместила на 120-ю позицию), в 2000-м – 989-м, а в 2005-м счет шел уже на тысячи… Высотный полюс как арена для самоутверждения манит многих.

У истоков освоения Эвереста стояли яркие, незаурядные личности: Мэллори, Ирвин, Шиптон, Финч, Тенцинг и Хиллари… Их высочайшей пробы мужество, стойкость, целеустремленность были под стать высочайшей Горе. В ряду первопроходцев особняком стоит имя Мориса Уилсона, чудака из поколения, которое позже назвали «потерянным». Жизнь испытывала Уилсона на прочность по полной программе. Ипритные окопы первой мировой. Туберкулез. Израненная, плохо двигающаяся рука. Израненная душа. Попытки строить карьеру, создать семью неудачны. Но Морис не хочет сдаваться. Он избавляется от туберкулеза, что само по себе было чудом. Не нашел себе применения в обычной жизни? Найдет в необычной! В 1933 году Уилсон объявляет, что намерен взойти на высочайшую Гору. Один! Это вызвало шок в Горном клубе и Королевском географическом обществе. Хорошо оснащенные экспедиции штурмовали Эверест, как неприступную крепость, и окончились трагедиями. А теперь туда рвется какой-то выскочка. Авантюрист, не представляющий, на что замахнулся. Недопустимо!

Уилсон не унывает. Правда, в Непал еще нужно как-то попасть. Новичок-альпинист становится новичком-пилотом. Получив минимальную летную подготовку, он покупает старенький тихоходный (максимальная скорость 160 км/час) биплан «Джипси Мот» с открытой кабиной. На заре авиации многие самолеты получали собственные имена. Морис называет свой недвусмысленно: «Эвер-Вест». В мае 1933 года он отправляется в экспедицию без всякой поддержки со стороны британских властей и альпинистского сообщества, не считавшего Уилсона своим. Вскоре отсутствие поддержки перерастает в активное противодействие. Но чем мощнее преграды, тем решительнее Морис идет к своей цели. К счастью для нас, его одиссея широко освещалась английской и мировой прессой, сохранившей поразительные подробности. Уилсон пересекает Ла-Манш. Не с первой попытки, но все же перелетает Западные Альпы. В Риме его встречает восторженная толпа. Следующий этап рискованного предприятия – перелет через Средиземное море в Тунис. Как при нулевой видимости Уилсон смог добраться до нужной точки своего маршрута, осталось загадкой. Каир, Багдад и далее по просторам необъятной в то время Британской империи. В Бахрейн он добрался, руководствуясь школьным атласом, – эта часть маршрута не была запланированной, и Морис не запасся нужными картами. Там встречали уже не ликующие поклонники, а полиция. Уилсону сообщили, что королевские ВВС закрыли воздушное пространство страны для гражданских самолетов. Ему надлежит немедленно вернуться в Багдад, в противном случае – арест. Уилсон не сводит глаз с висящей на стене подробной карты района – школьный атлас оказался не лучшим руководством для полетов над пустыней. Он соглашается немедленно вернуться. Вылетает якобы на Багдад, но вскоре поворачивает в сторону Индии. На этом пути, в полтора раза превышающем максимальную дальность полета его «этажерки», забарахлил мотор.

Происходит очередное чудо: Уилсону удается его наладить и благополучно приземлиться в Индии. Еще несколько коротких перелетов – и он почти в Непале.

Газеты неистовствуют: за 17 дней проделан путь в 4350 миль (более 8 тысяч километров). Недруги негодуют. Если пилот-новичок смог совершить невероятный авиаперелет, возможно, ему по силам и невероятное восхождение? Этого нельзя допустить! Самолет конфискуют. Морис попадает под наблюдение полиции, однако не отказывается от задуманного. Пытается получить пропуск в Непал и пермит (разрешение) на восхождение на Эверест. В ответ – молчание. Все прошения на имя короля прячет под сукно бестрепетная чиновничья рука. Он продает «Эвер-Вест» и отправляется на северо-восток, в Дарджилинг. Там надеется получить разрешение на восхождение из Тибета. Снова неудача. Все против него! Но Морис не опускает руки. Тренируется, добывает кое-какое снаряжение – готовится к восхождению. Власти об этом не подозревают. В марте 1934 года некий буддистский лама пересекает границу в сопровождении трех носильщиков. Это переодетый Уилсон, который не видит другой возможности попасть к подножию Горы. Передвигаются ночами, чтобы маскарад не был разоблачен. Путь через Сикким (который тогда еще не был одним из штатов Индии) в Тибет. Он думает подняться на Эверест с севера и достичь вершины 21 апреля, в день своего 36-летия. К середине апреля путники в монастыре Ронгбук, это уже почти базовый лагерь. О коварстве высоты, необходимости акклиматизации Морис, похоже, не подозревает. Но он неплохо акклиматизирован месяцами жизни в среднегорном Дарджилинге. Без кошек (!) Уилсон благополучно проходит ледник Ронгбук. Он не раз сбивается с пути, но продолжает подъем. На высоте около 6400 м – месте лагеря-3 предыдущих экспедиций – непогода заставляет его повернуть. Два дня Морис пережидает снежную бурю в палатке на леднике. Там и встречает свой день рождения. Наконец показалось солнце, можно повторить попытку восхождения. Уилсон спускается в монастырь Ронгбук, пробираясь сквозь сугробы. Он уговаривает двоих носильщиков подняться с ним до лагеря-3. 12 мая они выходят из монастыря. Первая попытка добраться до Северного седла (7000 м) была неудачной. 29 мая Уилсон снова пытается подняться на Северное седло. Он просит носильщиков ждать 10 дней…

29 мая 1934 года Мориса Уилсона видели живым в последний раз. Что было дальше? В 1935-м неподалеку от лагеря-3 Эрик Шиптон и Чарльз Уоррен нашли тело Уилсона и его дневник. Морис, очевидно, так и не сумел подняться по ледовой стенке на Северное седло (раненая рука, отсутствие «кошек», не говоря уже о необходимых навыках) и вернулся в палатку, где его никто не ждал. Там был достаточный запас консервов, спальный мешок, но тело Уилсона нашли за ее пределами. В дневнике обнаружили невероятный проект выхода на вершину с относительно пологого Северного гребня Эвереста. На высоту около 8600 м Уилсон предполагал добраться… на самолете. Видимо, он представлял, что там может быть плато, которого в действительности нет. Судя по всему, в восприятии Уилсона непреодолимых преград не существовало. Его деятельный ум до последнего искал способы достижения цели. Что помешало Уилсону спуститься? Непогода? Горная болезнь? Нежелание возвращаться ни с чем? Ответ знает только Эверест. Ясно одно: этот парень, плохо знакомый с восходительской и авиационной техникой, вопреки всему добился поразительных результатов и вошел в историю незаурядным человеком, летчиком и альпинистом. Думаю, его можно считать родоначальником экстремального альпинизма: в одиночку, без кислорода, «кошек», с плохо действующей рукой он прошел Ронгбук, пытался взойти на Северное седло. Преодолел крутые склоны, ледовые стенки. Как? Не представляю. Восхищаюсь. В Гималаях Морис Уилсон был первым, кто попытался применить альпийский стиль восхождений. У последней черты он размышлял о полете на Северный гребень! Тело Уилсона находили на Горе несколько раз. Похоже, он так и не угомонился.

КРУТОЙ МАРШРУТ

«… А сверху звезды размером с кулак, не переставая, пульсируют, целые стаи их срываются и падают. Луна висит над самой головой. Снизу до высоты 8000 метров все затянуто грозовой облачностью, но освещенные лунным светом облака, будто молоком, залили Гималаи. Облака, молнии, горы, которые почти всегда мы видим снизу, теперь у нас под ногами. Ради таких минут, ради желания познать себя, других, увидеть грань возможного мы и ходим в горы», – это впечатления моего напарника и друга Миши Туркевича от пребывания на вершине Эвереста. Позади полуторамесячная «осада», грузовые ходки, установка лагерей, обработка маршрута – вся трудная работа на горе, которую подразумевает термин «гималайская тактика». Ключевой, самый сложный участок пути к вершине – с высоты 7500 м до 8300 м – обрабатывала наша команда (москвич Валентин Иванов, свердловчанин Сергей Ефимов, донетчанин Михаил Туркевич и я). Первыми шли мы с Мишей. Скалы 6-й категории сложности на такой высоте были для нас внове, как и сама высота. И вот – вершина! Мы поднялись туда в 22 часа 25 минут 4 мая не ради сенсации. Ночное восхождение на предвершинный гребень было вынужденным. Наверху застряла двойка Владимир Балыбердин – Эдуард Мысловский.

Владимир и Эдуард взошли на Эверест первыми из наших 4 мая в 14. 35. Путь из пятого лагеря (Л-5, 8500 м) до вершины – 348 метров по вертикали – двойка преодолевала 8 часов. И руководству экспедиции, и нам, поднявшимся для подстраховки в пятый лагерь, стало ясно, что положение становится угрожающим. Мы поспешили на помощь. Это были самые высотные спасработы в моей жизни. Не поднимись мы с Мишей к ним тогда ночью, ребята не спустились бы. Эдик от переутомления, гипоксии и мороза стал неадекватен. Володя Балыбердин был в состоянии идти вниз, но он никогда не оставил бы напарника.

Фрагмент из интервью руководителя экспедиции Е. И. Тамма, посвященный тем событиям: «Я все-таки не запретил Мысловскому работать выше 6 тысяч метров. Не должен был его пускать, а он от смерти на волоске висел. Во время восхождения первой пары Мысловский – Балыбердин у Эдуарда рюкзак улетел в пропасть. Первая двойка добилась главной цели, но предстоял еще и спуск… Не думал я, что дело будет дрянь. Сергей Бершов и Михаил Туркевич вышли навстречу ребятам, и сами, успев взойти на вершину, помогали спускаться Володе Балыбердину и Мысловскому. Эдик многое уже не мог делать сам. Ни разуться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок… Он поморозил руки, кончики пальцев почернели, потрескались»…

Из воспоминаний Владимира Балыбердина:

«– База! База! Я – группа один. В моей рации кончается питание… Отвечайте быстро. Ребята хотят идти на вершину. Мы чувствуем себя нормально, спустимся самостоятельно. Можно им идти?

– Нет, – мгновенно ответил Евгений Игоревич.

Сергей тут же выхватил у меня рацию.

– Почему нет?! Почему нет?! – закричал он, волнуясь и нечетко работая кнопкой «передача».

– Сколько у вас кислорода?

– Триста атмосфер!

– Сколько?

– У каждого по два баллона – в одном двести, в другом сто. Наступило молчание, в течение которого темпераментный Сережа пытался еще что-то добавить. Томительно тянулись мгновения, быть может, важнейшие за всю его альпинистскую биографию. Он это прекрасно понимал, и сразу бросалось в глаза, что он нервничает.

– Хорошо, – сказал Тамм через 3-4 секунды, и Серега преобразился. Опять обычный Бершов – веселый, говорливый, добродушный.

– Сколько до вершины?

– Наверное… часа два-три.

В тот момент я был о нас лучшего мнения. Мне казалось, что мы спустились гораздо ниже. На самом деле ребята проскочили последний кусок всего за час.

… Сережа и Миша всячески старались помочь, взяли на себя все операции с веревкой. Ребята работали быстро, четко и, как всегда, весело.

– Ну давай, зашнуривай! – в своей обычной грубовато-шутливой манере крикнул Миша, пристегнув Эдика к очередным перилам. Может быть, он сказал не «зашнуривай», а «сыпься» или «поливай» – не помню. В общем, одно из тех словечек, которые кричат болельщики, подгоняя скалолазов на соревнованиях. К моему удивлению, Эдик обиделся и забурчал:

– Что значит «зашнуривай»? Я тебе не «зашнуривай». Молодые еще… Нас, стариков, надо беречь! Недознавки! Что бы вы без нас делали? Вас еще учить и учить. И не кричи на меня. Вот я вернусь… Меня любят…

К счастью, Миша этого не слышал.

… Не знаю, сколько еще времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошел в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно, то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет в совершенно непредвиденный момент. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую карьеру я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка»…

Выйдя из Л-5 в шесть вечера, мы могли только догадываться, что чувствуют Бэл и Эдик. Встретились с первой двойкой через три часа. Принесли им теплое питье, «карманное питание» – инжир, орешки. А главное – кислород. Ребята не то что с трудом двигались – еле говорили. Кислород вернул силы, оба оживали на глазах. Было понятно, что некоторое время они без нас продержатся, а другой шанс побывать на Горе нам не светит. После препирательств по радио с базовым лагерем мы получили-таки разрешение и рванули на вершину. Как написал потом Туркевич, «видимо, нас нельзя было удержать никому, кроме нас самих». Пройдя западный гребень в самом бешеном темпе, какой позволяли высота и рельеф (шли одной ногой по южному склону, другой – по северному) поднялись на гору. Глянул на часы – от места встречи с первой двойкой мы шли пятьдесят минут. Пожали друг другу руки. Сняли кислородные маски, чтобы вдохнуть воздух вершины. Сфотографировались. С фото, правда, вышла осечка.

Раньше, когда еще не было видео, для подтверждения факта выхода на вершину необходимо было предоставлять фото– или кинопанораму. Для участников первых экспедиций на восьмитысячники это было обязательным условием. Позже от таких строгостей отказались, но если возникали сомнения, требовались доказательства. Наша с Туркевичем фотосессия на ночном Эвересте оказалась неудачной. Вспышки не было ни на одной из камер. В темноте ни один снимок не получился. Фотоаппарат «Роллей» замерз, «Смена» бодро щелкала, но в результате выдала «темную ночь». Я, помню, не слишком по этому поводу тревожился. Что по сравнению с нашим восхождением какие-то снимки? Ерунда! Но практичный Миша решил упредить возможные сомнения. Мы же Мысловского с Балыбердиным встретили ниже вершины, они факт нашего восхождения подтвердить не могли. А вдруг мы за поворотом полтора часа просидели? Нет, надо что-то оставить, как-то отметиться. Первым нашим сувениром Эвересту стал пустой кислородный баллон. На него повесили вымпел Донецкого альпклуба, на который я приколол значок с гербом Харькова. Все это прикрепили к почти заметенной снегом металлической треноге, которую подняли на вершину китайцы в 1960 году. Утром на Гору ушла вторая двойка нашей команды – Валентин Иванов и Сергей Ефимов. Когда они с вершины связались с базовым лагерем, офицер связи спросил: «Что вы видите?» – «Видим красный баллон, на нем вымпел Донецкого альпклуба и значок с гербом Харькова». Потом, уже внизу, ребята подначивали, мол, вы договориться могли с Ивановым и Ефимовым. Но это было бы… даже слова не подберу, настолько гнусно. Как бы мы потом в глаза друг другу смотрели? Да если бы действительно такое было возможно, за три десятка лет, что с тех пор прошли, кто-то бы обязательно проговорился.

1989 г. У премьера Непала после Каченджанги

Встреча после Эвереста-82 в родном Харькове

Эверест со стороны Тибета

Эверест. Северное седле

Вид с вершины Эвереста на Тибет

Игра света. Закат

Сергей Бершов и Эдуард Бодылевский под Кайлашем

Анатолий Мошников с Сергеем Бершовым

Восхождение на Эверест с севера, 2000 г.

Вячеслав Терзыул

Владимир Каратаев

Южная стена Лхоцзе, наш маршрут. 1990 г. Фото Ю. Шамраевского

В палатке лагеря II на Южной стене Лхоцзе. Валерий Коханов, Александр Погорелов, Михаил Туркевич

Панорама Нупцзе и Лхоцзе с юга

Установка лагеря II на Южной стене Лхоцзе. М. Туркевич, А. Погорелов

Игорь Свергун, Алексей Боков, Сергей Бершов. Шиша-Пангма. 1998 г.

Стена Манаслу

Носильщики в горах Каракорума. Пакистан

Носильщики-яки под Шиша-Пангмой

Маршрут Ворбуртона на Даларе

Эверест с севера. Выше 8000 м

Подготовка к Эвересту в барокамере. Краснодарская экспедиция, 2000 г.

На праздновании «Эверест – 50 лет». Катманду, 2003 г.

Евгений Виноградский, Элизабет Хоули, Сергей Бершов

Юнко Табей и сэр Эдмунд Хиллари

Посадка парка восходителей на Эверест, с Валерием Бабановым

Кайлаш с севера

Лавина на Нанга-Парбате

9 мая еще трое наших ребят были на вершине – Юрий Голодов, Валера Хомутов и Володя Пучков. Они сфотографировались с флагом. Это тоже стало свидетельством выхода на вершину. До них там побывали (в 1. 47 ночи) Казбек Валиев и Валерий Хрищатый. Их, как и нас, непальский офицер связи спрашивал: «Вы были на вершине ночью? Что видели?». Он контролировал процесс очень дотошно. Сочувствую тем, кто ходит соло. Им помимо всех прочих трудностей сложно доказать и факт выхода на вершину. Автоспуск фотокамеры на такой высоте может и подвести.

Из воспоминаний Михаила Туркевича: «Вниз мы шли по уже знакомому пути. Ветрозащитные костюмы покрылись ледовым панцирем. А на груди от вытекающего из маски конденсата образовался даже целый щит из льда. Веки без очков все время смерзались, склеивались инеем. Темными светозащитными очками сейчас положение спасти было невозможно, приходилось каждый раз открывать их рукой. Внизу в лунном свете увидели первую двойку. Ребята двигались в противоположном направлении от пути спуска, если это вообще можно было назвать движением, – один, задний, сидел на снегу, а передний просто шевелился, иногда переставляя ноги.

Путь спуска на этом участке уже был обозначен перильной веревкой, по которой мы ориентировались на подъеме. Но, видимо, условия и обстановка, в которых они совершали подъем, сейчас изменились. Обратная дорога стала для них неузнаваемой. Снег, ночь, усталость делали свое дело.

… Подходит момент «стыковки». Ребята уже совсем близко. Северный склон уходит на несколько километров в Тибет, где работает сейчас американская экспедиция, которая в случае нашего срыва сможет найти что-нибудь от нас возле своих палаток в начале маршрута. Но мы уже около знакомого, добитого мной на подъеме скального крюка и уходящей от него в темноту тонкой нити веревочных перил. Ребята прошли выше этого места и теперь медленно подходят к нам. Без «кошек» им нужно быть предельно осторожными, хотя крутизна здесь и небольшая. Когда они подошли, появились спокойствие, уверенность в благополучном исходе штурма.

4 мая 1982 года заканчивается победой советской экспедиции над самой высокой вершиной в мире по самому трудному пути.

Я закрепляю нашу веревку, по ней спускается на всю длину Серега, за ним – Мысловский и Балыбердин. Потом они принимают меня с нижней страховкой. Местами приходится использовать старую, очень тонкую чужую веревку. Хорошо, что на подъеме мы добили все старые крючья и связали перебитые и протертые места. Был риск, и немалый, но иначе не спустишься, а ждать и медлить нельзя. Мороз усиливается, поднимается ветер, луна уходит за горизонт, за облака, а мы никак не можем обойти этот бесконечный «жандарм», выйти на сравнительно простой гребень, передохнуть. Мысловский все время скользит, повисает на веревке. «Кошки» надевать негде, да и некогда. Я упираюсь изо всех сил, чтобы меня не сдернули.

И вот мы на сравнительно ровном участке. Теперь до лагеря-5 путь только по гребню, никуда не сворачивая, но Эдик идти отказывается. Сел, свесив ноги в сторону Непала, говорит, что ему и здесь хорошо. Оказывается, у него кончился кислород, и Серега отдает ему свой последний баллон с остатками кислорода. Я в это время надеваю на ребят «кошки». Через каждую пару минут приходится отогревать руки, кожа пристает к металлу, и вся процедура занимает у нас около получаса.

Теперь нужно как можно быстрей спуститься в лагерь-5, потому что Серега остался без кислорода и может поморозиться, если мы задержимся.

Сейчас я иду впереди, выбираю путь. Серега несколько раз просит не спешить – я забываю, что темп у него теперь не тот. Двойка следует за нами в связке: Мысловский – впритык к Сереге, а Володя замыкает. Иногда на крутых стенках мы организуем для них перила, как и до этого.

Луна прячется, настает полная темень. Лезу в пуховку за фонариком. Прохожу участки метров по десять и потом подсвечиваю ребятам. Собираемся вместе и опять начинаем все сначала. Каждый ожидает своей очереди идти, терпеливо замерзая, других вариантов нет. Хорошо, что гребень сравнительно простой. Всех колотит от холода. Так движемся около часа. Эдик жалуется на холод, у него прихватило руки, а о своих запасных рукавицах я забыл, да и доставание их из рюкзака отнимет много дефицитных минут. Скоро должен быть лагерь.

Даже небольшие участки Эдик проходит с трудом, медленно, жалуется, что Володя его держит, не выдает веревку. Начинаем ругать Володю, но он говорит, что веревка свободна. Оказывается, для Эдика это просто возможность для передышек, которые каждый раз затягиваются. Серега уговорами, силой и матом с трудом ликвидирует подобные задержки».

7 мая нас встречал базовый лагерь. Евгений Игоревич Тамм растроганно благодарил нас с Мишей. К тому времени на гору поднялись Валентин Иванов и Сергей Ефимов, а также Валерий Хрищатый и Казбек Валиев. За ними шли и готовы были к вершине Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев. Но… Вот что вспоминал Евгений Игоревич: «Еще один критический момент. Валерий Хрищатый и Казбек Валиев лишь со второй попытки взошли на вершину. После неудачи вернулись в 5-й лагерь, переждали непогоду – и снова на штурм. Хрищатый не утеплился и поморозился, после возвращения в Москву лишился нескольких фаланг на ногах… Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев были в трех сотнях метров от вершины и не взошли на нее, потому что по моему приказу помогали обессилевшим товарищам, сопровождали вниз Валерия Хрищатого и Казбека Валиева. Мне этот приказ дался нелегко. Отлично понимал Эрика Ильинского и Сережу Чепчева. Навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю жизнь… Я очень переживал: когда Ильинский вернется в базовый лагерь, какой будет встреча? Но все было в рамках. Я и сейчас не на сто процентов убежден в своей правоте, и уверен, что Эрик тоже постоянно возвращался и возвращается к этому вопросу».

Мы с Мишей тогда очень переживали за Ильинского, считали, что с ним поступили несправедливо. Но перестраховщиком Тамм точно не был. Ведь разрешил идти на вершину последней тройке, когда из Москвы скомандовали: «Все, больше никто не идет! А то у вас там скоро повара полезут». Евгений Игоревич запрет проигнорировал. Рисковал, но не поддался давлению. Вот как он об этом вспоминал: «А самое неприятное в моральном отношении событие ожидало меня 8 мая. Я разрешил тройке – Валерий Хомутов, Владимир Пучков, Юрий Голодов – выйти на финальный штурм Эвереста. А из Москвы пришел приказ прекратить восхождения. Тут тренер Борис Романов и решил провести партсобрание в базовом лагере. Дело было в палатке Мысловского. Тема: надо ли выполнять приказ Москвы и вернуть назад финишную тройку. Все гости базового лагеря, в том числе и прилетевший из Москвы журналист Юрий Сенкевич, высказались за возвращение. Мол, и так успех ошеломляющий, всем альпинистам присвоено звание заслуженных мастеров спорта и незачем больше рисковать. Мнения участников команды разделились, восемь человек высказались за возвращение ребят, четверо против. Последним на собрании говорил Овчинников. Произнес слова настоящего, это без всякой иронии, коммуниста: «Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать». Я все это слушал как беспартийный руководитель экспедиции. И в конце сказал, что обещаю довести до сведения тройки восходителей точку зрения партсобрания и подтверждаю свое прежнее решение идти на вершину. Думаю, что тренеру Борису Романову эта резолюция партсобрания нужна была для личной подстраховки».

Нас, спортсменов, находившихся в базовом лагере, на то собрание не пустили. Сказали – только члены партии. Овчинников, Романов, Мысловский, Тамм – руководитель экспедиции, он не был членом партии. Туркевич пробрался как кандидат в члены КПСС. Он рвался туда, чтобы не только узнать, что там происходило, но и проголосовать за ребят. Но кандидаты не имели права голоса… Только четверо проголосовали за то, чтобы ребята шли наверх, – Тамм, старший тренер Овчинников, специалист по питанию Воскобойников и радист-переводчик Кононов. Ситуация была – как при полете Гагарина. Когда пишутся эти строки, рассекретили закрытые подробности первого старта человека в космос. В день 50-летия полета мы узнали, что существовало три варианта сообщения ТАСС об эпохальном прорыве. Один – на случай неуспеха, если погибнет космонавт. Второй – если спускаемый аппарат окажется на иностранной территории. И третий вариант – если полет пройдет успешно. Гарантий на этот счет никто дать не мог. Там вариант был очень опасный, и для ребят из отряда космонавтов, для Юрия Гагарина это не было тайной. Системы не удалось отработать до нужных кондиций. Не успели, американцы наступали на пятки. К счастью, все сработало штатно. Почему я вспоминаю полет Гагарина в связи с нашей экспедицией? Во-первых, она открыла эпоху гималайских экспедиций в советском и постсоветском альпинизме. Для нас это было равнозначно полету на Луну. Кроме того, как и в случае с космическим полетом, разрабатывались различные сценарии – и со знаком плюс, и с минусом. Перед отъездом в Непал Тамм получил инструкции в ЦК КПСС: в случае аварии, гибели кого-то из участников продолжать восхождения до первого взошедшего (или взошедших). Вопреки неписаным альпинистским законам, гласящим: если кто-то гибнет, восхождение прекращается. Так у нас всегда было принято. Но, учитывая международный резонанс экспедиции, решено было нарушить правила. Не сворачивать экспедицию, пока вершина не будет достигнута. Вариант со знаком плюс. В случае успешного восхождения работать по плану. Он предусматривал, что все группы поочередно выходят на вершину. Но когда залезли одна за другой первая, вторая, третья, четвертая команды, «сверху» стали требовать: хватит, и так уже успех неимоверный! Последняя группа пошла с некоторым перерывом. Соответственно, стали думать, а вдруг что… Тем более, после второго ночного восхождения, когда сильные альпинисты Хрищатый и Валиев обморозились, их сводили вниз. Вот тогда и прозвучало: «Суши весла!». Но Тамм не послушался. Это был очень мужественный шаг. Если подумать, Евгений Игоревич рисковал не только своим руководящим положением в Федерации альпинизма СССР, но и научной карьерой, общественным статусом. Все это поставить на карту – ради чего? Чтобы еще несколько альпинистов взошли на Гору. Евгений Игоревич это сделал. Или взять момент, когда он нам с Туркевичем разрешил подниматься ночью! Двое восходителей в плохом состоянии, просят помощи, а мы – на Гору. Пытаюсь себя сегодняшнего поставить на место Тамма в той ситуации и не могу сказать, дал бы я «добро» на такое рискованное дело, как «сбегать» на вершину ночью. Очень может быть, что и не дал. С высоты сегодняшнего опыта. Как говорил царь Соломон, многие знания порождают многие печали. Евгений Игоревич отважился. Может, потому, что был уверен в нас не меньше, чем мы сами? И Хомутову, Пучкову и Голодову не запретил подниматься на Гору. Тройка успешно взошла на вершину 9 мая. Это был наш салют Дню Победы. А победителей не судят.