Текст книги "Гнилая топь"

Автор книги: Сергей Байбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Чего уж тут не понять, Любомысл? Ясно. Делали так со всякой дичью, у птиц перья хорошо отлипают. Только вот порося не обмазывали, и чесноком с травами его не начиняли. Проще на костре.

– Хе-хе, – ухмыльнулся Любомысл. – Сырым съесть еще проще, дело нехитрое. А вот когда отведаете, что сделали, так другого уже не захотите

– А что дальше, Любомысл? – спросил Прозор. Он развалился на лавке и внимательно смотрел, как Любомысл учит молодых готовить кабанчика. Порой Прозор одобрительно кивал: «Старик дело знает, лучше того, что сготовит Любомысл, я и не пробовал. Научусь, тоже так делать буду».

– Погоди чуток, – утирая лоб ответил Любомысл. – Дай только поросенка в печь посадим. Чего ему своей участи ждать? Пока дойдет, и я рассказ закончу. Тебе как, не страшно, княжич? – спросил старик Добромила. – Если не хочешь, говорить не стану. Ну их, такие рассказы на ночь. Да и настрадались мы сегодня. Иной за год – да что там за год! – за всю жизнь не переживет столько, сколько мы за сегодняшний вечер.

– Нет-нет, Любомысл! – воскликнул Добромил. – Совсем не страшно, наоборот, интересно. Там, на берегу гораздо страшней было, особенно когда вой начался и на Гнилой Топи что-то темное появилось. Да вы знаете? – Княжич обратился уже ко всем. – Я что-то уже и пугаться перестал, как-то незаметно страх исчез. Думаю, меня уже ничто не напугает.

– Ну и хорошо, раз не боишься. Всё равно вам надо знать про албаста. Раз уж тут южный упырь объявился. Ах, Веденя, Веденя, – вздохнул Любомысл, – и как же это тебя так угораздило?

– Рассказывай, Любомысл, – сказал Велислав. – Надо знать, с чем столкнулись.

Перед тем, как посадить обмазанного глиной поросенка в печь, Любомысл принес жертву земному огню, стряхнув несколько капель водки в пышущее жаром устье. Чтоб огонь не сжигал кабанчика, а пропек его как следует.

– Ну так вот. На острове ближе к вечеру праздник начался. Каждый житель на себя сплетенную из цветов и трав гирлянду надел. Сначала пир был: рыбой угощались, плодами, что на этом острове растут. А как темнеть начало, то их деревенский колдун вывел из своей хижины дикую козу, тоже цветами украшенную. Она брыкается, идти не хочет, будто чуствует что-то, а он ее к лодке тащит, и не силком, а уговаривает: заклинания шепчет. Управился колдун с козой, вывел лодку на середину бухты. В лодке встал, и начал громко нараспев непонятные слова говорить, наверно свои ведовские заклинания. Сами знаете, у каждого народа есть сильные и знающие колдуны, и у каждого колдуна есть свои заклинания и тайны. Пропел он слова, и показалось нам, что вода в бухте шевелиться. Буграми пошла, только они какие-то застывшие, медленно растекаются.

– Вот, вот! – перебил Прозор. – Помнишь, Велислав, когда Веденя появился и вновь в реку ушел, то Ледава будто застыла, и по ней рябь пошла.

Велислав кивнул: непонятные бугры, вспучивающиеся то тут, то там, он видел.

– Потом колдун – раз! – перерезал козе горло, и опустил ее в воду. – Продолжил Любомысл. – А сам быстро-быстро к берегу погреб. Вышел он на берег, а мы стоим как окаменевшие и – ну никак! – ни рукой, ни ногой двинуть не можем. Это от колдовских заклятий у нас все отнялось. Я же говорю: на южных островах колдовство не чета нашему! Совсем другое, древнЕе что ли? Стоим, глазами хлопаем. И тут видим, что в том месте, где колдун козу в воду опустил, вдруг как что-то взметнется!.. Будто столб водяной. Взметнулся, и держится сам по себе, а вода с него потихоньку опадает. И видим мы, там тень человеческая стоит… Руки опущены… Велислав, Прозор? Была тень? Видели такое?

– Была, – мрачно кивнул Прозор. – Все как ты рассказываешь, только никакого водяного столба я не увидел. В другую сторону смотрел, и еще – все беззвучно произошло.

– Да, шума не было, ни журчания, когда вода стекает, ничего, – согласился Любомысл. Может, ты водяного столба не увидел, а может его не было, потому что жертвы кровавой албаст не получил, по другому, тихо из воды вышел. А там, на острове, упыря колдун из-под воды выманивал… Слушайте дальше, стоим мы на берегу как окаменевшие, мы – это мореходы с корабля. Глаза косим, видим, что островные жители тоже замерли и, кажется, даже дышать не могут, будто изваяния. Только мелкая дрожь их бьет, нам-то ничего, мы не знаем в чем дело, а они… – Тут Любомысл махнул рукой и покачал головой. – И тут тень как заскользит к берегу. Именно заскользит. Вроде и медленно идет, с натугой, будто мешает ей что-то, а незаметно глазу – раз! – в другом месте. Только ноги ее все равно по щиколотку в воде, будто спрятаны… Вижу, вроде это мужчина, немолодой. Пока смаргивал, он уже на берегу, и меж нами ступает, да тяжело так, кажется, что земля под ним прогибается! Страх меня пробрал, не описать! У меня после этого первая седая прядь появилась, хотя моложе вас был, – Любомысл кивнул на Борко и Милована, что слушали раскрыв рты. – Ну может чуть постарше, это не суть… И вот он мимо меня скользит – албаст. Он совсем как человек, только колышется, будто под кожей не кости и мясо, а вода переливается: медленно, тяжело. И запах от него рыбий и немного затхлой тиной пахнет.

Борко закивал. Та лужица, что натекла из-под ворот, пахла именно так. Пока ручеек тек, то тиной, а когда упырь стал в Веденю обращаться, то запахло еще и рыбой.

– Зубы у албаст необычные. – Любомысл согнул пальцы, показывая какие зубы у упыря. – Они чем-то с щучьими схожи, и главное, внутрь загнуты. Он ощерился, я и увидел… Ох и страшно мне стало. Упырь будто улыбается… довольный, вон сколько жертв стоит. И глаза у албаста безжизненны, будто рыбьи и остекленевшие. И вот упырь каждого человека, что на берегу стоял, обошел и к каждому будто принюхался, выискивал. И тут – раз! – ухватил одного бедолагу за шею своими щучьими зубами, да как присосется! Мига не прошло, а от бедняги только пустая кожа на песке осталась. А албаст заколыхался, будто его ветром качает, волны по нему пошли, и вижу я – он уже не тот, что из воды выходил, не тот у него облик.

Любомысл описывал давнюю историю так красочно, что Борко задрожал. Молодец представил, что бы с ним стало, если б Веденя добрался до него. Хорошо, что в руках чеснок оказался! Борко вздохнул, ему повезло. А будет ли так в следующий раз? А если будет, то как спастись?

– А превратился упырь в того, чьи внутренности только что высосал, – продолжал Любомысл. – Повернулся албаст, и к морю пошел. Вошел в воду, до середины бухты добрел и спустился под воду, будто по какой-то невидимой лестнице сошел… плавно так. И тут же весь морок сразу исчез, ожили мы, руками и ногами шевелить можем. Отдышались, переглядываемся. А островные жители сразу веселиться стали: песни запели, в пляски пустились. А нам не до веселья, отходим от страха. Вождь этого народа нам потом поведал, что в этой морской бухте упырь-албаст с незапамятных времен живет. При его праотцах завелся. И чтобы упырь не ходил по ночам на берег, и не жрал всех подряд издавна ему человеческую жертву приносят. Каждые три месяца, во время полнолуния. И кто будет жертвой, на кого упырь свои зубы ощерит, – до последнего мига никто не знает. Оказывается, все дело в цветочных гирляндах, что нам на шею повесили. В них особую траву вплетают, она албаста отпугивает. Эта трава тоже особая, она только на Змеиных Островах растет. А вот в одну гирлянду травку эту и не вплели. Вот упырь и принюхивался, искал, где можно безопасно внутренности высосать. Как вынюхал, так и изничтожил бедолагу, кому гирлянда без этой травки досталась. А ведь могла б и мне попасться, между прочим! Или кому-нибудь с корабля. Да вот как-то обошлось. Хотя, мы пришлые, могли и нас на прокорм отдать. Что стоило в наши гирлянды траву не вплести! Колдун сказал, что албаст ненасытный. Зараз может несколько человек высосать, и все ему мало! Причем, други, заметьте! – подняв палец особо подчеркнул Любомысл. – Албаст каждый раз обращается в того, кого он только что высосал. Вот так-то! А что это за трава, которая его отпугивает, я потом узнал. Невзрачная травка, с нашей полынью схожа. И запах такой же, и горькая, что не отплюешься. А вот твоего упыря, Борко, чеснок отогнал. Он сейчас к воротам и не сунется, ему запах чесночный – как кошке водка! Она ее нюхать не будет, а если влить, то выворотит. Ведь по сути, албаст это кто? Тот же упырь, только в воде на дне живет. А против упырей первое средство это чеснок, да еще осиновый кол в могилу проклятую! А еще лучше осину упырю в грудь, да к домовине пригвоздить, чтоб подняться да из могилы не вышел.

– Да еще чесноком пересыпать, – захохотал Прозор. – У тебя Любомысл, что ни казнь, то одна другой страшнее.

– Зря смеешься, Прозорушка, – с укоризной ответил старик. – Вот если бы албаст Борко высосал, а ты ему навстречу попался, то не помогло бы тебе ни твое воинское умение, ни меч, которым ты хотел несчастному отроку башку с плеч смахнуть.

Борко снова передернулся, ну и ночка! Быстрей бы рассвет! Ему даже показалось, что Прозор с нехорошим интересом смотрит на его шею. Борко повел головой, будто проверяя, крепко ли сидит голова на плечах. Милован сочувственно смотрел на друга. А Велислав улыбнулся, заметив движение парня: молодой еще, не обвык. Хотя да, Прозор такой, с мечом в руках зарычит, любому страшно станет. Впрочем, в бою это важно.

– Не бойся, Борко. Все хорошо: голова на плечах, а ты не упырь, – утешил Велислав молодца.

– Так ответь Любомысл, как еще можно албаста изничтожить? Осиновых кольев при себе нет, – не унимался Прозор. – Если колом пригвоздить, поможет? Мудрец не говорил, чем морского упыря убить можно. Я думал, лучше меча ничего нет. Но еще он говорил, что албаста можно серебром отогнать. Верное средство… Только тот упырь, про которого он рассказывал не из южных морей – он далеко на полуночи жил. Еще мудрец говорил, что албаст не отходит от места где завелся. Так и будет торчать там, где в первый раз из воды вышел. Получается наш упырь тут, на дне Ледавы напротив Гнилой Топи кружить станет. А ведь кто–нибудь ему попадется, да-а-а, – мотнул головой Прозор. – Надо придумать, как его извести. Думай, Любомысл, вспоминай…

– Не знаю, Прозор, не знаю... – вздохнул Любомысл. – Эта нежить не наша. Она другая – древняя. Про нее, я думаю, не все наши волхвы да ведуны слышали.

Любомысл не докончил, оборвав себя на полуслове. Глаза бездумно уставились в одно место. Добромил вспомнил, что такой же вид у его наставника был на берегу, вечером, когда с древнего болота накатил непонятный морок.

– Любомысл, да ты чего! Что с тобой! Да очнись же ты, Любомысл! – встревожено крикнул княжич.

От звонкого голоса Любомысл встряхнулся, и заревел во все горло:

– Ах, я старый пень! Как такое из головы могло выскочить-то! А?! Люди?! Серебро! Серебро! – покачивая головой, громко повторял старик. – Ведь ни для кого не тайна, что серебро всякая нечисть на дух не переносит! С давних пор известно, по всем странам знают! Велислав! Прозор! Наверняка все дело в серебре! Давайте-ка быстро глянем, что на нас есть серебряное, и есть ли оно на хворых! Если нет, то вся причина в одном: в серебре! Другой быть не может! Их скрутило, а нас нет. Почему?! А?..

Причитая, старик проворно метнулся за занавесь, к лавкам, на которых в беспамятстве лежали внезапно захворавшие дружинники. Любомысл осмотрел одного, развел руками: «Все так, серебра нет». Прозор с Велиславом заинтересованно осмотрели, что нашел старик при дружиннике.

– Цепь… перстни… пряжки… – Угрюмо проговорил Прозор. – Любомысл, все золотое.

– А в кошелях что? – старик снял с дружинника поясной кошель. Тихо звякнул метал. Любомысл высыпал содержимое на лавку, тщательно, осмотрел каждую монетку.

– Так и есть, – досадливо крякнул Любомысл, – Ни единой серебряной куны! Все золото да медь. Хорошо князь Молнезар платит! Серебром брезгуют… Эх, люди! Ведь не маленькие же! Должны же знать, что хоть какую–нибудь серебряную мелочь при себе всегда надо держать! Не обязательно серебряную гривну, но хоть что-нибудь… И на теле серебро носить надо. Да впрочем, откуда это в Альтиде ведомо – в наших краях нежить до сей поры не бушевала. По миру каждый старается, хоть серебряную крупицу при себе иметь. А мы… – Махнул рукой старик. – Ведь не шутки, серебро против нежити самолучшее средство! Не мною придумано, боги так рассудили когда-то.

Борко посерел: – На мне тоже нет серебра.

– И на мне, – вторил Милован, и вдруг отер лоб и заулыбался: – Фу… Вот оно, оберег на шее. – Милован тронул многолучевой круг, символ солнца. – В суматохе забыл. Это ты Борко, меня с толку сбил.

Борко только отмахнулся, лихорадочно высыпав на стол свой кошель. И у него средь меди затесалась одна небольшая золотая монетка. Но серебра нет.

– Как это нет?– недовольно пробурчал Любомысл и неодобрительны взглядом обежал молодцев. – Непременно должно быть. Ищи лучше Борко. Это у хворых его нет, потому и лежат на лавках. А ты здоровый стоишь. Соображай молодец, где у тебя серебро?

– Любомысл, ты серьезно считаешь, что все дело в серебре? – с сомнением качая головой, спросил Велислав. – И оттого, что серебра на воинах не было, их не неведомая хворь одолела, а нечисть поразила?

– Я еще из ума не выжил, – вздыхая ответил старик. – Тут еще кое-что есть. – Любомысл постучал себя пальцем по лбу. – Вот потому и говорю вам: думать нечего, не болезнь это. Они в беспамятстве, оттого что нежить в них засела. Сам подумай: у меня серьга серебряная в ухе. Считай, у каждого морехода она есть, и недаром мы ее не снимая носим – это от морской нежити оберег. У тебя, Велислав, какое-то серебришко тоже должно быть. Поищи в кошеле. И вы ребята гляньте, что у кого серебряного есть.

Велислав достал из своего кошеля несколько серебряных кун, и разрубленную на полосы гривну. Прозор показал скромное серебряное колечко на безымянном пальце: – Беляны подарок, сказала, чтобы помнил, и еще прибавила, что оно от любой беды меня убережет. У нее отец наш деревенский знахарь, и сама сильной ведуньей стала, в силу вошла. Я это кольцо тоже не снимаю, как Любомысл свою серьгу. Да и в кошеле кой-какое серебро имеется. Я это точно знаю.

Любомысл довольно хмыкнул:

– Молодец Беляна, знала что такому молодцу как ты нужно. А у тебя Добромил что есть? – Тут Любомысл неожиданно хлопнул себя по лбу. – У тебя ж ничего серебряного нет! Ах, упустил из виду, старый пень! Да что ж это я, наставник называется!

– Вот, – Добромил бережено вытащил из-за ворота рубахи кожаный ремешок. На нем висел серебряный перстень украшенный зеленым самоцветом. – Это мне матушка Всеслава, княгиня, когда я в поход собирался, дала. Сказала что это старый перстень, и его в нашем роду все мужчины носили. Только он сейчас мне велик, и я его на шее ношу. Она еще добавила, что у моего деда сыновей не было, вот он и передал перстень ей, перед тем как навсегда уйти. Наказал, что если внук родится, ему передать.

Тут на лицо мальчика легла легкая грусть, видать вспомнил что-то тяжелое.

Борко тщательно себя обшарив, и со звоном вывернув кошель на лавку, задумался. Побогаче, чем Милован: и меди больше, и золота – аж две монеты! Но хоть тресни, никакого серебра ни в кошеле, ни на Борко не было.

– А я! – завопил молодец. – У меня точно серебра нет: ни денег, ни оберега. Я все осмотрел… Любомысл, может золото тоже помогает? Я ж теперь княжеский дружинник, человек не бедный. Чего с собой лишний раз серебро таскать, весит немало, а купишь на него ни в пример меньше, чем на золото. А без меди ни в какую корчму не пойдешь. Нет у меня серебра! – с отчаяньем крикнул Борко. – Не знаю я, что меня спасло! Может, и в меня нежить заползла?!

Милован и Добромил фыркнули, насколько потешно прозвучали слова Борко. Ну какая он нежить? Всегда веселый, бесшабашный. Наверно, плохо ищет, может, какая–нибудь монетка в сапог закатилась. Заулыбался и Прозор.

– Ну-ну! Слышал, Велислав? Нашим отрокам невместно в корчму с серебром ходить, тяжелое оно. Золотом средь кружек гремят, и медью питухов поражают… когда золотишко заканчивается. Богатые! Эх, молодо-зелено… Того не понимаете, что серебряная гривна, это то же самое оружие. – Прозор неуловимо извлек из–за пояса два увесистых длинных серебряных слитка. Хватко перекидывая их из ладони в ладонь он неожиданно гаркнул: – Бочонок!

Никто не понял, что он делает, а Прозор, ловко поведя рукой, откуда-то снизу, от пояса, метнул один из слитков в стоявший у печи бочонок с глиной, и сразу же сделал такое же движение другой рукой. В бочонке треснула, ломаясь, боковая доска, слитки со стуком упали на пол.

– Ух, ты-ы… – прошептал Добромил, а Борко и Милован завистливо крякнули и переглянулись. Такого они не видели, и даже предположить не могли, что серебряные гривны можно так ловко метать. Этого им ни Велислав, ни Прозор ни то что не показывали, но даже не говорили.

Прозор подошел к печи, поднял слитки и, обдувая невидимую пыль, так же неуловимо вернул на место, за широкий пояс. Венд остался серьезным, но глаза улыбались.

– Видели, молодцы? Вот так и вам надо уметь, в корчмах днища бочек вышибать, когда медная мелочь кончится, – Прозор захохотал.

– Прозор, чему ты их учишь? – улыбнулся Велислав. – Какая корчма, какие бочки?

– Велислав, а ты так умеешь? – возбужденно спросил Добромил. – Меня научите?

– Научим, научим, – ласково ответил Велислав. – И наших отроков научим, что оружие, это все, что под рукой находится. Надо только смекалку проявить. Вон, видели, что со слитками делать можно? И это не все.

– А что еще, Велислав? – не унимался княжич.

– А ты у Прозора спроси, я против него, как вот наши молодцы, что серебром брезгуют. Вернемся в Виннету, чтоб сразу себе такие пояса сделали, жалованье серебром возьмете… поняли, парни? – Велислав мигом снял свой пояс, показал изнанку. На ней в ряд были подшиты увесистые, длинные серебряные гривны. – Весит немало, – сказал Велислав, – но тоже оружие. – Смотрите…

Крутя пояс перед собой, и ловко перехватывая его то одной рукой, то другой, Велислав неуловимо переставляя ноги двинулся к пострадавшему бочонку. Никакого взмаха ни Борко, ни Милован, ни, тем более, Добромил, не заметили. Но у бочонка с треском отлетела переломанная верхняя часть. Торчали осколки досок. А Прозор улыбался, они с другом давно придумали эту хитрость с поясами. Чего ходить порожняком? И деньги носить удобно, и при случае – если нет иного оружия – то таким тяжелым, увешанным серебром поясом, можно не только обороняться, но и одержать победу над вооруженным противником. Главное – это ловкость. В первую очередь они обучали именно этому качеству, сила не главное.

– И руку противнику легко сломает, и ногу, – сказал Велислав одевая пояс и защелкивая увесистую пряжку. – Меч можно вырвать, копье перибить. Много чего сделать можно, главное умение.

Борко и Милован растеряно переглядывались. До старших товарищей им еще ох, как далеко?

– Ладно, игры в сторону, – сказал Прозор, – серебра у тебя нет, Борко. А мне что-то вещует, что Любомысл прав – в нем все дело, оно от нежити оборонило. Чем же ты спасся, что сейчас не на лавке в беспамятстве лежишь, а бодрыми ногами бегаешь?

Борко растеряно развел руками: «Ну нет у меня ничего, что вы хотите, где я его возьму?»

– А ты отрок подумай немного! – с легкой ехидцей сказал Любомысл. – Что на вас, княжеских дружинниках, серебром гнушающихся надето? А?

Борко и Милован оглядывали друг-друга. Что увидел Любомысл, и что не видят они?

– Кольчуги… не снимая носим: приучаемся, чтоб потом не тяжко было. Меч у каждого. Так мечи простые: черена без затей, сам видишь. Еще красу не навели; ножи боевые. Все вроде, из оружия при нас ничего нет

– А причем тут оружие, молодцы? Я не про него речь веду. На плечах у вас что, кроме голов ваших разумных?

– Плащи дружинные.

– Вот то-то и оно, что плащи, – торжествуя молвил Любомысл. – Вы как дружинниками стали, так и не снимаете их. Ну, в холод, понятно... И ночью плащ тоже греет, а вот на солнышке, на жаре, что сегодня была? Помню, как красовались, когда вас в дружину приняли! Грудь крутая, в кольчужной броне; шлемы начищены – аж глаза слепят; ноги расставлены – в сапогах расшитых, руки за поясами, плащи колышутся! Не подходи!.. Селезни, да и только! В счастье свое поверить не могут, – фыркнул Любомысл. – Ладно, такое один раз в жизни бывает, что тут скажешь. Понимаю, вам перед красными девицами, да перед простыми мужиками погарцевать, ой как хотелось! Мол, смотрите: мы хоть еще и молодые, но уже в княжеской дружине состоим – ох, и не простые мы парни, любуйтесь на нас, почитайте и опасайтесь.

– Да хватить тебе загадками говорить… – раздраженно бросил Борко. – Туману навел, Любомысл! И так настрадались сегодня, а тут еще ты жару поддаешь! Да, плащи дорогие, покрасоваться лестно, но дороже то, что с княжеским знаком они, с рысью.

Тут Борко замолчал на полуслове, чуть приоткрыл рот и оторопело глянул на Милована. Друг ответил таким же ошарашенным взглядом. Видно – обоих молодцев разом осенила одна и та же догадка… Как все просто!

– Ты что, Любомысл, – растеряно протянул Борко, – хочешь сказать, что вот эта рысь? – Не договорив, он ткнул пальцем на дружинный символ, что был вышит на правом плече. – Вот она.

– Вот именно, рысь! Серебром она расшита, серебряной нитью! Нить хоть и тонкая, но весу в ней немало, вот она нежить и отпугнула! Да–а, – качал головой Любомысл: – Вы по молодости даже в жару в этих плащах паритесь, не снимаете. Людям на смех. А вот они, – Любомысл указал на занавесь, за которой лежали больные безмолвные воины, – плащи скинули, прежде чем на берег пойти. Пекло-то какое днем стояло, даром, что весна! Только Велислав не снял, Прозор, княжич и ты с Милованом. Ну, вы привычные… А мне плащ не полагается, я не дружинник. Так что благодари Борко праматерь-Рысь, заступницу родовую.

– И гордыню непомерную, что плащ снимать не позволила, – добавил Прозор и засмеялся.

Другого объяснения, почему Борко не тронула непонятная хворь, нет.

Положа серебряную гривну на стол, Велислав вытащил тяжелый засапожный нож.

– Думаю нарубить ее на части, и каждому хворому кусочек на шею повестить, раз так дело обернулось. Конечно, – Велислав невесело усмехнулся, никто с собой денег в лес не взял, в походе они не к чему… В любой вендской деревне нас приветят, и за обиду почтут, если серебро и золото предложим. А так… Все знают, что достаточно чуток меди, да – мало ли какой случай выпадет: пару-другую золотых монет. Место немного занимают, пусть будут. Золото купцам таскать в радость, не княжеским дружинникам. Что скажешь, Любомысл? Рубим гривну, вешаем?

Старик кивнул – мудро придумано! – что тут скажешь. Пройдя к своей суме и достал из нее длинный шнурок, и стал резать его на части.

– Руби, Велислав! Все из-за того, что люди серебром пренебрегать стали. Раньше оно дороже золота ценилось. По миру ходило, и нежити меньше бесилось. Боги велели серебро любить! Не просто так его ценили, – досадливо изрек Любомысл. – Серебро, оно и есть серебро: вода в серебряной баклажке не портится и та же водка в резной серебряной чарке совсем другой вкус и дух имеет.

– Ну это ты загнул, Любомысл! Какой там особый вкус и дух?! – перебивая друг-друга завопили Милован и Борко. – Глаза на лоб лезут, а после того, как выпьешь, так плохо, так плохо!!!

– А вы ее жбанами не хлещите. Водка не квас и не пиво. Будете умерено вкушать, тогда и вкус неповторимый учуете! – отрезал Любомысл. – Да и рано вам хлебными винами увлекаться: вон, молоко еще на губах не обсохло.

– Да не пьем мы, дед, ты же знаешь.

– Знаю, знаю… – заухмылялся Любомысл. – Слыхал про это от вас, причем не раз, хвалю! Только вот кто, когда из отроков дружинником стал, да красивый княжеский плащ одел, потом все кусты на радостях обрыгал? Я что ли?

– Ну-у… было как-то, – покраснел Борко. – Да один раз всего-то повеселились, товарищей угостили, чего теперь – до конца дней нас корить будут?

– Нет, – засмеялся Любомысл, – до конца дней вас корить никто не станет, только очень злопамятный: как я, к примеру. Перемараться грязью, ой как легко, а оттереться… Будете меня слушать, все хорошо будет. Ну что там с серебром, Велислав, готово?

Слушая нравоученья Любомысла и про себя улыбаясь, Велислав подвинул старику несколько серебряных кусочков, а остальное, оставшееся от гривны, тщательно разрубал на мелкие части. Княжич Добромил и Прозор усердно ему помогали. Прозор вертел в серебре дырки, Добромил нанизывал кусочки на шнурок.

– Вот, Любомысл. Почти все готово, только знаешь, о чем я еще подумал?

– О чем?

– Повесим мы серебро на хворых. На всякий случай на себя по кусочку добавим. Лишнее не будет, я так считаю. А вот вдруг, еще какая–нибудь иная нежить появится? Не упырь-албаст, а что-нибудь другое, и много? Сдается мне, что Гнилая Топь, вернее то, что в ней засело, еще только показывать себя начало. Ох… – вздохнул Велислав, – думаю, это еще не конец… Хотя как хорошо, если бы я ошибался! Вот и готовлюсь на всякий случай. Вылезет еще что-нибудь вроде упыря, или вылетит… или выползет? Что тогда делать? Как совладать?

– Ну, и что ты хочешь? – с интересом спросил Любомысл. – К чему говоришь?

– Я вспомнил, что мы десять лет назад с Прозором делали. Помнишь, Прозор?

Еще бы не помнить! Тогда Велислав одержал славную победу. И за ум и смекалку его наградили славным прозвищем – Старой. Прозор молча кивнул, подошел к висящему на стене оружию, собрал тулы со стрелами, и положил их на стол. Также молча стал выкладывать стрелы, разделяя их. Охотничьи, с тупым наконечником чтоб не портить шкурку мелкого зверя складывал обратно в тулы. Боевые же: длинные с узким граненым наконечником – для дальнего боя, и тяжелые, с широким плоским наконечником – для битвы вблизи, оставил на столе.

Велислав одобрительно кивнул и взял в руки стрелу с черно-белым оперением. У княжича Добромила и молодцев, Борко и Милована, загорелись глаза. Они слышали о давнем сражении, что принесло Альтиде небывалую победу. И все Велислав! Сейчас они сами увидят, как действует опытный воин.

– Вот, Любомысл, хорошо бы вместо этого ножа, – Велислав показал на свой тяжелый, с широким – чуть не в ладонь! – лезвием, засапожный нож, – такой же, только из серебра сделанный. Я ведь тоже от умных людей слышал, что серебро против нежити – это первое средство. Но серебряного оружия у нас нет, и я придумал вот что: хочу нарубить из гривен что у нас есть кусочков побольше, да расплющить их потоньше. А потом к стрелам, у наконечников, примотать.

– Вот, смотрите, надо сюда пластинку примотать. – Велислав показал на место чуть ниже наконечника. Древко-то всяка с примотанным серебром в тело нежити войдет, а то и насквозь прошьет. Но это неважно, главное – зацепит. А стрелять мы все горазды! Для надежности и на бронебойные стрелы прикрепим, и на срезни, а если останется, то и охотничьи снарядим. Пусть они тупые – это неважно. Главное, чтоб по кусочку серебра на концах было, чтобы нежить хоть краем царапнуть.

Венды с любопытством выслушали, что предложил Велислав. Среди друзей давно считалось, что выдумать лучше, чем он, вряд ли кто–нибудь сможет.

– Да-а, это ты верно придумал, Велислав! – одобрительно закачал седой головой Любомысл. – Что там в Гнилой Топи засело, никто не знает! Когда нас всех на отмели скрутило, мне показалось, что в меня что-то войти хочет, но не может. Что-то не пускает эту страсть в меня…

– И у тебя тоже? – воскликнул Прозор. – Мы с Велиславом уже говорили об этом, когда наверх выходили.

Милован тревожно переглянулся с Борко и добавил:

– Знаете, и мне показалось, будто меня кто-то нехорошо рассматривает, будто я жертва какая-то, и примеряется, как в меня получше влезть… или сожрать… Хотя точно не знаю, может и показалось. Вы сейчас об этом говорите, мне и вспомнилось.

– Не показалось, – мрачно вставил Борко, – я тоже самое чувствовал.

– И я почувствовал, – сказал Добромил.

– Вот так, – торжествующе заключил старик, – все почувствовали! Теперь понятно, что это серебро нежить отпугивало. А вот им не повезло. – Любомысл показал на отгороженный угол. – Вот я и боюсь, что наших товарищей всерьез зацепило. Не знаю, что это, не слышал… Наверно, какое-то древнее колдовство. Хорошо бы их к знающему волхву отправить, да только где его сейчас возьмешь, – вздохнул старик.

Борко округлил глаза, отвесил губу, пробормотал обеспокоено: – Ты что, Любомысл, всерьез думаешь, что в них уже кто-то сидит? А вдруг выходить начнет, что тогда?

– Не знаю, не знаю, Борко. Но все равно, надо готовиться к худшему, как люди говорят: не думал не гадал, как в беду попал. Чтоб в большую беду не попасть, надо ее опередить, – заключил Любомысл. – Вон, вишь, что с Веденей, с рыбаком нашим случилось. Жил не тужил, и вот… В обличье упыря бродит… Эх!..

Тем временем Велислав закончил рубку серебра. Получилась изрядная горка.

– Не думайте о грустном, други! Чему быть того не миновать! Все обойдется. Сейчас расплющим серебро и к стрелам примотаем. Думаю, тонкая бечева сгодится, если на пластинах зарубки сделать, чтоб не скользили. Прозор, тащи молот, плющить будем!

Великан почесал затылок: внизу башни он видел наковальню, но не тащить же ее сюда? Велислав увидел заминку друга, улыбнулся.

– Только пару молотов, один побольше – он вместо наковальни будет. Нам не кузница нужна. Видел как в городах золотых да серебряных дел мастера работают? Вот и мы так будем.

Прозор заулыбался: в самом деле, с тем инструментом, чем делают всякие безделки и ребенок управится. А серебро – оно мягкое, ни горна ни мехов не надо. Стучи в свое удовольствие.

– Сейчас… – Прозор исчез в темном проеме спуска.

– Так, – задумчиво сказал Велислав, – надо бечеву скрутить. Придется рубахой пожертвовать, и нее нитей надергаю.

– Я дам рубаху, Велислав! У меня новая есть, – с готовностью предложил Добромил. – Торба к седлу приторочена, в ней много чего. Меня матушка в поход собирала.

– Догоняй Прозора, неси рубаху! – весело воскликнул Велислав. – Если уж княгиня тебя в поход собирала, тогда да… Мудрая женщина твоя матушка – знает, что настоящему воину после похода надобно: как устанешь, так лучше нет, чем в бане попарится да чистое белье одеть

Добромил слегка зарделся от нежданной похвалы и бесшумно бросился к проходу.

– Да, неудачно мы в этот раз к морю сходили, – покачивая головой протянул Любомысл, – семь смертей у Добромила на глазах, да еще Веденя в албаста обратился... Кто ж знал… Ладно, хоть испуга в нем нет – вон как в темень за рубахой порскнул.

– Плохо, конечно, все вышло. Да ничего не поправишь, – согласился Велислав. – Рано ему смерти видеть, хоть Добромил и будущий князь: привыкать должен. Но все равно – рано.