Текст книги "Хроника лишних веков (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Каталаунские поля остались уже далеко позади, когда я окончательно и равнодушно отчаялся – и смирился под лисьей шапкой на всю оставшуюся жизнь. Голые колени Демарата меня пугали – ни в эллины, ни в иудеи я не годился.

Но именно в тот день, когда я подружился с лисьей шапкой, – и решилась моя судьба.

– Что хочешь за Тулузу? – сурово вопросил меня Аттила.

Тонко, долгим клинком багровел закат. Как обычно в то лето – пронзительно холодало, и два варвара кутались в меха хищных зверьков.

– Базилевс, что я мог заслужить?

– Каждый получает свою долю, и ты не лучше других, чтобы не брать ничего. Бери, сколько унесёшь... Ты еще не в своей Гиперборее.

И меня ткнули носом в огромный котел, полный византийских червонцев. Так я и подумал: "Червонцы..." Так меня и осенило!

– Базилевс, я оцениваю свой труд в двадцать золотых монет.

– Двадцать? – Аттила повернул голову и заинтересовался. – Где же ты хочешь их прогулять.

– В Риме! – выпалил я.

Шерсть мелких хищников вздыбилась на царе гуннов.

– В Риме?.. Я хочу посмотреть, как можно погулять в Риме всего на двадцать монет. Не легче, чем испепелить врага взглядом... Такое волшебство гораздо сильнее. Я хочу посмотреть. Возьми меня с собой в Рим, гипербореец... Что бледнеешь?

Я, действительно, бледнел и пропадал... Брать такого спутника никак не входило в мои планы.

– Не пугайся. Не стану тебе мешать. У меня там свое дело, я слишком долго его откладывал. У меня ведь есть римская невеста. Я поеду за ней, и мы вместе прогуляем твои двадцать монет. Римляне сойдут с ума от таких чудес.

Всё в этот миг изменилось. Око Аттилы вдруг снова заискрило, жеребцы кругом вздыбились, забрасывая ноги на кобылиц, костры затрещали гулко, и кровь гуннов вновь вскипела в одно мгновение.

Базилевс гуннов решил ещё раз воспротивиться судьбе, идя на неё в лоб... Но перед ним стоял "гипербореец" – непреодолимое препятствие. Даже Аттила не мог воспротивиться чужой памяти, иным словом – Истории, уже написанной... уже запечатленной в анналах каких-то летописцев с бледной римской кровью. Вот так карлики побеждают титанов. Я вспомнил того таинственного слугу в чужих небесах, истинного разрушителя Программы.

Византийские "червонцы" были в моих руках как ледышки – ещё один намёк на старый манчжурский долг. В холоде античного золота чудилось мне доброе предзнаменование.

Доктора, психиатры нашей эпохи смело поставят мне диагноз: бред величия, не иначе. Путешествия во времени, особенно – из будущего в далёкое прошлое, очень вредны для психики. Нашим далёким потомкам следует запретить их законом. Я читал, как некоторые душевнобольные в дни разгула ветров и гроз воображают, будто все стихии подчиняются их нестойкому настроению... Я до сих пор чувствую себя виновным в последнем походе Аттилы – ведь выходило, что он попросту увязался за мной со всей своей неисчислимой бандой. И сколько миров и пространств он походя протаял своей ордой, сжёг и растворил в просторах Вселенной, кому ведомо? Разве лишь самому Творцу, попустившему такую чистку космоса ради неизвестных мне смыслов. Бледные летописцы напишут об этом кровавом визите в первый Рим. Демарат не прав: можно лишь радоваться забвению иных имен...

Весной четыреста пятьдесят второго года от Рождества Христова Аттила выжигал огромную просеку в Римской Империи, производя в мире сём разрушения не меньшие, чем – невольно – в оккультных пределах Планеты Истока и в иных мирах.

Города и веси Италии пылали, и я отгонял от себя слишком дурные мысли... В конце концов, я всего лишь читал о Римской кампании 452-го года в гимназическом учебнике Истории.

– Кое-что не входит в мои планы, базилевс. Я хотел добраться до Рима незамеченным.

Аттила недобро помолчал.

– Вон лужа, – мотнул он головой – Погляди на себя... Что писал о тебе Демарат, знаешь? "Он не похож ни на кого". Твоё лицо – твоё тангэ. До какого города ты хочешь добраться незамеченным? Но я вижу: скоро ты станешь похож на нас. А пока, так и быть, я скрою тебя дымовой завесой...

Да уж, дымовую завесу он устроил! Опять я был во всем виноват!

Но...

По Италии гуляла его конкурентка – чума. И чем южнее – тем с большей страстью.

В окрестностях Мантуи, среди скучных болот и серых озёр, Аттила сдался. А я вздохнул с облегчением.

В подробностях дня грядущего я еще с гимназических пор был весьма искушен – и все-таки правда, на душе у меня полегчало, ибо теперь я определенно знал, что не изменил ничего.

– Ты снова оказался прав, – с привычной и уже не страшной мне свирепостью сказал Аттила и сплюнул в озера Гарда, на берегу которого мы ("мы"! хороша описка!) ожидали имперское посольство во главе с папой Львом Первым. – Здесь твоя чума. Воина должен валить меч, а не черви... Я тоже был прав. Еще девять лет назад я сказал брату моему, вандалу Гейзериху: я дарю Рим тебе. Пусть будет так, слово сказано. За моей невестой Гонорией поедешь ты. Возьмёшь с собой стратега, он тоже тоскует по Риму. По пути заедешь в Равенну. Или наоборот. Сам решишь. Я дам тебе "волчью стаю".

На другое утро я проснулся в расслабленных и сентиментальных чувствах и едва не проговорился о тайнах Равеннского двора: Юсту Грату Гонорию, "римскую невесту" Аттилы, давно уже вывезли из Италии и запрятали в Константинополь. Она была слишком ценной монетой...

Гонория, сестра императора Валентиниана, была первой интриганкой Империи. Однажды тюрьма перестала плакать по ней, но энергичная римлянка не пала духом и сумела послать своего евнуха к Аттиле со страстным предложением руки и сердца. На обратном пути довольный и расслабившийся евнух попался и после допроса потерял еще одну оконечность тела – самую верхнюю. Был скандал. Однако сердечных дел Аттилы, как огня, опасались все, в том числе владыка Западной Римской Империи...

Солнце светило с юга прямо в глаза, и Аттила был раздражен.

Гуннский всадник запылил издалека и, подъехав, вдохнул:

– Едут!

Муравьиная цепочка вскоре показалась вдали.

Белый жеребец Аттилы царственно встал на берегу и затрепетал большой белой луной на встревоженной ветром воде.

– Шапку надень! – повелел мне Аттила, и я растерялся, потому что имел уже две варварских шапки: одну лисью, с двумя роскошными хвостами, а другую – кунью, круглую, с лапками.

– Надевай лису! – поторопил Аттила. – Не нахлобучивай. Пусть видят твое лицо! Где Маркион?

Недолго искали нового придворного пиита, русого коринфского юношу осьмнадцати лет.

Аттила оглядел его с головы до ног.

– Не годится. Одеть, как гунна!

Юноша сник.

Демарат покривил губой и усмехнулся.

– Ты! – Аттила ткнул перстом в него. – Стратег. Этолийский щит и шлем. Панцирь с золотом. Плащ легата. Найди почище!

Демарат гордо склонил голову.

Пот потёк у меня с висков и по переносице, защекотал брови. Я приподнял шапку, вытерся широко, рукавом.

– Терпи!

Аттила поглядел из-под руки в римскую даль.

– Болото в глазах, – тихо сказал он рядом со мною. – Старею. Что у них там?

Я уже мог разглядеть папскую белизну под балдахином. Сооружение покачивалось и очень медленно увеличивалось, сопровождаемое двумя долгими, на полверсты, цепями всадников, последними преторианскими стражами Империи, последними исполинами в шлемах с петушиными гребнями.

– Папа? Не соврали римляне?

Гонцы равеннского двора побывали у Аттилы двумя днями раньше.

– Папа, – кивнул я. – Не соврали.

– Пора!..

Коринфский поэт, подавленный своей миссией, окутанный мехом и повитый ремешками, стал похож не на грозного варвара, а на испуганного лисёнка... Демарат открыто ухмылялся: ёрнический план Аттилы он разгадал и всей душой принял... чтобы потом, совсем затосковав, напиться до полусмерти.

Аттила тронул коня.

На корпус отстали его присные, вожди Орест и Эдекон, вполне себе исторические личности, которые в скором времени сами начнут бороться за затерянный Рим. За тускнеющий трон...

– Стоять! – вдруг крикнул Аттила по-гуннски, сорвался в галоп и, проскакав дюжину темпов, круто заворотил коня.

Он смотрел на всех нас пристально, издали – и весело из той недалекой дали скалился.

– Эй, варвары! – возгласил он на латыни к нам, ко всем пятерым, четверо из коих имели римское гражданство! – Смотрите, варвары, куда вы пришли! Вот Соляная Дорога, она ведет прямо в Рим! Хотите в Рим, варвары? Он рядом.

Я потихоньку посмотрел на поэта. Метаморфозы продолжались: из лисёнка он сделался мокрым мышонком. Я не знал, как его подбодрить. Демарат чувствовал себя в своём седле, он рос и пламенел лицом.

– Хочешь мою шапку? – шепнул я ему.

– Не хочу, – невозмутимо ответил Демарат. – Сам носи.

– Эй, варвары! – продолжал свою наполеоновскую речь Аттила.

Миллионоголовая гуннская орда дышала нам в спины, и казалось, это мы заслонили ее от её предводителя. Он, Аттила, Губитель Европы, обращался только к нам, избранным, пятерым ряженым римлянам, если считать меня гражданином Рима Третьего и, вполне вероятно, последнего. Эдаким диким образом мы заявились в Римскую Империю... Колядовать, не иначе.

– Эй, варвары! На что вам Рим? Притон нищих... Смотрите! Вот всё, что у них есть, они сами нам везут. Стоит ли стирать подковы? Думайте, варвары!

Он попятил коня от нас, а задом двинулся навстречу равеннской – читай, римской – депутации... Говорят, что папа Лев страдал старческой дальнозоркостью.

Потом, не оглядываясь, Аттила прискакал к нам, римским варварам, развернулся и заставил коня замереть, как на пьедестале.

Римляне подошли. Начальники папской свиты – консул Авиен, префект Тригеций, оба в отставке – хмуро переглянулись не с Аттилой, а с нами.

Переговоры не затянулись. Папа вытягивал шею, с нескрываемым ужасом посматривая на застывшую на время лавину кибиток и тучи дыма, а когда успокаивался, начинал морщить нос.

Меня тревожила только одна не известная мне подробность последних дней Древней Истории: а как вдруг папе придет в голову дать Аттиле ложный адрес невесты – только не римский, а равеннский. Мне нужен был только Рим.

И я получил Рим...

"До Рима добираться дольше, пусть их едут, а там видно будет..." – так, по моему разумению, рассудил папа. И мне было нечем его отблагодарить.

Империя откупилась – в последний раз. Равеннский двор мог недолго радоваться, не зная о щедром подарке Аттилы "брату своему", королю вандалов Гейзериху. Тремя годами позже Гейзерих примет посмертный подарок базилевса гуннов... и обойдется с ним, как последний сорванец...

Отпуская меня, Аттила взял с меня клятву не снимать гуннскую шапку до врат Рима.

Мы выехали на рассвете следующего дня, в сопровождении "волчьей стаи", не всей, десятой ее части – сотни гуннских богатырей в накидках из цельных волчьих шкур крупных самцов.

На пути в Рим стратег Демарат будет необыкновенно много молчать – и не пить вовсе, отчего как-то ясно бледнеть и сохнуть лицом.

Ниса не обращала внимания на метаморфозы своего стратега, с утра до ночи занимаясь собой, обвешивая кибитку изнутри зеркалами и примеряя неисчислимые женские сокровища. Он готовилась к триумфальному вступлению в Рим.

– Ты бывала в Риме? – спросил я ее, как-то заглянув в улитий домик на колёсах.

– Никогда! – сверкнула она глазами. – А ты?

Я чуть было не соврал ей – и удивился: в ту минуту мной владела сильная иллюзия, что уж где-где, а в Риме-то я бывал...

– Надеюсь, что попаду.

Ниса расстроилась:

– Я думала, что ты покажешь мне Рим. Я думала, что ты был везде.

– Везде, – подтвердил я. – Кроме Рима.

На ближайшем привале Демарат хмуро посматривал на нас, как-то бессильно двигал бровями и молчал вроде Марка Аврелия, "наедине с собой".

От селений, от стоячей воды мы держались подальше: где-то здесь бродила еще недавно "царица грозная Чума". Но не помню страха, никакой опаски... Мне чудилось, будто мы протаптываем в римской чуме невидимый гуннский туннель. Итак, "держались подальше" было лишь гигиенической мерой. Однако невольно, с действительным страхом в самой глубокой глубине души я соблюдал в дороге еще одно ограничение – держался всегда в узкой щёлке-колее между цепями всадников-стражей и ни разу не заступал за неясную границу наших бивуаков. Я сильно внушал себе: Сфера растаяла и существует теперь на перекрёстке пространств только этот, Древний Рим... но страх, страх снова проехаться нагишом, на заду, на спине по шершавой ледяной горке...

– Вот он... заметь, – сказал Демарат однажды в полдень.

С возвышенности можно было разглядеть вдали бурую и рыхловатую ковригу какой-то обширной крепости, широко окруженную темной массой припёков-трущоб.

– Что там? – глупо полюбопытствовал я.

– Так я и предполагал, – слабо усмехнулся Демарат моей глупости. – Рим.

Я растерялся. Окрестные пасторали последних веков Империи были безлюдны, только одна крохотная человеческая фигурка виднелась впереди на краю пригородного селения.

– Похоже, гостей не ждут... – умно предположил я.

– Говорят, чума... – пожал плечами Демарат.

Ниса торопливо вдевала в мочки огромные золотые висюльки.

У крепостных врат, под бурыми, замшелыми стенами Рима, печальная депутация стояла нам навстречу. Белоснежная пышность тог не произвела на нас никакого впечатления: эта хмуро-любезная компания выглядела жидко и захолустно. И очень сочувствуя этим жмущимся в кучку патрициям, я решил наконец покончить со всеми своими страхами.

– Да, мы оставим охрану за вратами, – сказал я римлянам. – Дайте нам гарантии.

Префект, блекло обрадовавшись, очень смешно пошевелил пальцами ног в своих патрицианских башмаках-кальцерусах и переглянулся со своими. Я же не стал переглядываться с Демаратом.

Северные врата Рима отворились, и я поторопился не совсем вежливо.

– Не беспокойся, – услышал я желчный шепот Демарата. – Я пропущу тебя в Рим.

– Надеюсь, ты сумеешь справиться и без меня, – в тон ответил я ему, собрался с духом и впервые заступил за предел "гуннского туннеля"...

Рим остался стоять, как стоял.

– Рискнул? – мефистофельски усмехнулся Демарат у меня за спиной. – Цел?.. Рад?

Потом он выглянул сбоку и заметил с недоумением:

– Вижу, свободе ты не особенно радуешься...

"Чему радоваться-то?" – недоумевал я сам. Бесы бросили, чего лучше, оставили в покое... только бросили слишком, слишком далеко от дома. Остаться в Риме? Вернуться к Аттиле, в варварской шапке?.. Нет! На восток! Теперь я мог отправиться на Москву один, пешком.

– Рассуждаешь верно, – сказал Демарат, заметив во мне перемену. – У нас нет дома.

За крепостными стенами еще долго тянулись мусорные и руинные пустыри, редко обставленные обшарпанными святилищами.

Римские тени понуро тянулись у нас под ногами. Путь по Вечному Городу был длиннее всей Соляной Дороги.

Окна были пусты. В редких появлялись бледные лица. Даже мальчишки и собаки не приближались, а подглядывали за нами из-за самых дальних углов.

– Тихо у вас, – сказал я префекту.

– Чума была в гостях, – вздохнул и пожал плечами префект.

Нам отвели как будто брошенный патрицианский дом, гулкий и мраморно-гладкий, как большая раковина. Мы вышли в открытый небу внутренний дворик с изящной бледно-розовой колоннадой. Я остановился на краю прямоугольного водоёма и с наслаждением заглянул в чистую на вид воду. Я увидел на воде мрачного бородатого варвара в лисьей шапке, которую я позабыл снять во вратах. Дно было выложено разноцветной мозаикой, виноградными лозами, птичками, рыбками... А рядом с варваром на воде появилось прозрачное отражение бритого, трезвого и мудрого эллина.

– Пришли, – сказал эллин. – Где Харон? Умер, что ли... Кто тогда повезет нас через Лету?

– Стикс... – уточнил я. – Здесь берег Стикса.

Варвар снял, наконец, шапку и рукой свёз со лба мокрые волосы.

– Нам пора посетить термы... обмыться самим... – продолжал тему эллин.

Появилось и третье отражение. Серьги Нисы зеленовато замерцали в бассейне.

– Я не прочь искупаться прямо здесь, – сказала довольная жизнью Ниса.

– Что медлишь? – улыбнулся Демарат.

Ни на миг не поколебавшись, Ниса потянула вверх, через голову, сразу обе свои туники, серьги с подвесками звонко загремели в патрицианской пустоте дома.

Префект все еще стоял в дверях со своей невозмутимой печалью в светлых глазах, ему было около пятидесяти. Я подошел к нему.

– Я знаю, что Юсты Граты Гонории уже давно нет в городе, – сказал я ему, и он сложил губы в виноватой улыбке, а в глазах его мелькнул испуг. – И знаю, что вы готовите достойное оправдание. Я не тороплю вас.

Позади раздался шумный живой всплеск, за ним – восторженный возглас Нисы. Сразу стало веселей.

– Позвольте нам пробыть здесь неделю без всяких никчемных церемоний. У меня и моих спутников есть свои дела.

Ниса плескалась, как ребенок, в прохладной воде, повизгивала на весь дом. Префект поглядел через мое плечо, живой цвет появился в его лице, и он низко, чересчур низко склонив голову, вышел.

Демарат оставался далеко в стороне от моих переговоров с префектом, стоял, привалившись к колонне и любовался Нисой.

– Я тоже догадался, что ее здесь нет, – сказал он. – Еще в дороге... Я смотрел на тебя. Ты же, как я полагаю, об этом вычитал давно, в своем будущем...

Я молча кивнул.

– Да и гунну она не слишком нужна. Мести не будет... Все устали. Зачем тебе Рим? Ты еще надеешься на возвращение? На новое чудо?.. Но сдается мне, что боги, которые временно занимались твоей судьбой, умерли... Совершили самоубийство с твоей помощью.

У меня кольнуло в сердце. Кажется, он попал в самую точку... Иным словом, бред величия.

– У меня остался последний долг... Вот. – Я показал ему свой кожаный кошелёк. – Двадцать золотых монет.

У Демарата приподнялись брови, и я решил дождаться вечера и за ужином раскрыть ему свою последнюю тайну.

– Подай руку! – убил римскую пустоту голос Нисы.

Она стояла в бассейне, под полуденным римским солнцем, вся матово блестя.

– Кого просишь? – слабо ожившим голосом вопросил Демарат.

– Пока только тебя, – игриво ответила Ниса, стрельнув взором в мою сторону.

Демарат покинул тень колоннады и, шагнув к бассейну, протянул Нисе крепкую бледную руку.

– А вот – мой последний долг, – бросил он через плечо в мою сторону.

Через полчаса, упав на непривычно мягкую постель, я заснул один в прохладной и очень тёмной комнате... когда же проснулся, темнота успела воцариться и за пределами дома, а в прямоугольный водоём во дворике-перистиле римляне мелко накрошили звёзд.

Тогда я освежил свою отяжелевшую голову в воде со звёздами.

Было здесь очень тихо, куда тише, чем на италийских равнинах. Единственная цикада стрекотала где-то очень далеко, как будто за крепостной стеной Рима... как будто и цикад разогнала и побила чума.

Я приметил на другом конце внутреннего дворика силуэт, и его осанка не понравилась мне. Мастер Этолийского Щита был трезв.

– Где Ниса? – спросил я его негромко.

– Гуляет, – едва слышно ответил издали Демарат.

– Одна?! – изумился я.

– Нет... Ей прислали центуриона. Таких мало осталось здесь. Высокий, чистый италиец.

– Ты – единственный из нас, кому не нужен Рим, – грустно сказал я стратегу и подошел ближе, думая выстроить логическую цепь к своему признанию, я даже заволновался немного.

– Ты не прав, – качнул он головой. – Отказаться можно только от того, что уже есть. Вот и я теперь имею всё, от чего могу отказаться...

"Будет ночь признаний", – подумал я, и на душ потеплело.

Мы помолчали... Запахло каким-то очень знакомым дымом.

– Отцам города мы понравились, – сообщил Демарат, заметив, что я тяну эфир носом. – Префект распорядился завести в город дюжину наших гуннов. В знак доверия. Они там, во внешнем дворе. Некстати, верно?

Очарованье римской ночной пустоты, и правда, пропало.

– Жаль, – согласился я со стратегом. – Нисы нет... Что же мы будем делать?

– Нисы нет, – бесстрастно подтвердил Демарат и заговорил вкрадчиво, даже гипнотически: – Харон уже перевез нас на ту сторону. Остался только дымок... тянет с нашего берега. Но скоро и он пропадёт, как и вся наша память.

Я слушал его рассеянно. Потом вдруг осознал. Цикада стрекотала очень далеко... На той стороне. Мне стало зябко.

– Что нам остаётся делать, никеец? – усмехнулся Демарат. – Пойдем.

Я повиновался.

Во внешнем дворе горел костёр, разбрасывая вокруг грубый варварский свет. Гунны, раздевшись до пояса, но не разлучившись с шапками, лежали на шкурах едва не вплотную к огню. Мы остались двумя ступеньками выше их.

– Ответь мне, никеец... – Демарат помедлил.

"Почему он злится на меня?" – недоумевал я.

– ...что остаётся делать мне? Ведь ты не знаешь дня моей смерти. Тебе известны лишь судьбы громовержцев. Я – загадка для тебя. Нигде о моей смерти не написано, следовательно, и убить меня гораздо труднее... Но это не относится к делу. Ответь, какое я имею право быть праведней их?

Я увидел его руку, указующую на гуннов и на их грубый огонь, потом оторопело поразмышлял над его вопросом и сказал невразумительно:

– Право? Что значит "право"?

– Ты – в Риме, – остро поморщился Демарат. – Разве нужно объяснять тебе здесь значение этого слова?

Я посмотрел на варваров с их огнем и хотел было сказать стратегу нечто очень сакраментальное: "Все когда-нибудь придут к Богу, раньше или позже, так стоит ли бояться римских слов?" Но тут же почувствовал, что сказать такое не имею как раз никакого права.

– Молчишь...

– Есть только одно слово – лучше слова "право"... надёжнее его... и которое останется нам по эту сторону Стикса, если мы его прихватили с собой на той стороне...

Только костёр гуннов освещал нас посреди ночного Рима.

– Какое? – без обычной своей грустной иронии всерьёз спросил Дмарат

Я решился...

– Покаяние...

Демарат не усмехнулся и, немного погодя, тяжело вздохнул – и произнёс одну маленькую реплику, реплику настоящего римлянина, реплику, которой стоила вся наша дешёвая драма:

– Покаяние – это звучит гордо.

Я растерялся, не зная, что ответить, как опровергнуть, ведь и для меня... да что говорить!

Отвечать было нечего. Я... вспотел и решил молчать до утра. Я смотрел на костёр, на искры, на звёзды – и уже без всякой грусти, без всякого отчаяния думал... Уж коль скоро такое уловлено в безднах души – "гордое покаяние"... о, да! Это наш парадокс, наше честное, гордое покаяние. Вот она, наша геенна огненная, вся здесь, перед нами – в душной римской ночи.

– Спокойного сна тебе, никеец.

Он нарочито отказался называть меня "гиперборейцем", отцеживал правду.

– И тебе спокойного сна, Мастер Этолийского Щита, – легко простился я с ним, о чём вскоре горько пожалел.

Он легонько, по-дружески, толкнул меня кулаком в плечо и отступил в темноту дома.

– Я полагаю, теперь вы прекрасно справитесь без меня, – донесся из мрака его голос.

– Кто это "мы"? – отвернулся я от гуннского костра и уже не различил стратега во мраке.

– Ты и Ниса, все, – ответил мрак голосом Демарата. – Никейцы, ариане, гунны... Все, одним словом.

Он ушел, я остался на ступенях. Я снова смотрел то на костёр, то на звёзды – и вдруг ясно вспомнил, зачем мне понадобился пустой, оставленный чумою Рим.

Я спустился к воротам, выглянул наружу и не приметил никаких огней. Колизей был моей конечной целью, до него было рукой подать... только нащупать в темноте. Вот, что я решил: пора посоветоваться со стратегом. Может, он возьмётся помочь мне, а заодно развлечься? Да, может, это моё ребячество немного развеет его стоический сплин.

В комнате, на дне моего дорожного сундучка, была припрятана маленькая серебряная шкатулочка, а на той шкатулке еще по дороге в Рим я нацарапал не слишком ювелирно, но вполне отчётливо:

"Т-ской Екатерине Глебовне или ее потомкам.

В собственные руки.

А.И.Ч. 1919"

Пора было заняться почтовым отправлением в двадцатый век.

Вернувшись к себе, я уложил византийские "червонцы" в шкатулочку, запер ее на замочек и, упрятав в дорожный кошель, отправился к стратегу.

Светильник в его комнате не горел. Я негромко позвал стратега, но ответа не дождался, из мрака исходил экзотический горький запах.

Я тихо переступил порог, строя неясные предположения насчёт этого аромата, и позвал вполголоса еще раз. Ответом был бессмысленный животный звук. И все вместе – звук, запах и мрак – разом соединились, и стал ужас.

Меня зазнобило в душной римской тьме... и я помню, как шепотом звал стратега, беспрерывно произнося его имя и продвигаясь во мраке навстречу слабым хлюпающим вздохам.

Я наткнулся на его руку и, тронув её, вскрикнул – скользкая, ледяная влага была на отброшенной в сторону руке.

Я выбежал вон... и помню, как безумно скакал и трясся огонёк масляной лампы, когда я вновь бежал к стратегу из своей комнаты.

Он лежал на спине. Масляный мой огонёк светил золотисто, скрашивая и жалея истинный, страшный цвет его лица... Веки были опущены и бумажно тонки, лиловатые разводы на скулах словно стекали по ним – и его рука словно терялась в стороне...

Чума?!

Помню, он стал удаляться, отплывать от меня.

"Стой! – приказал я себе. – Такой чумы не бывает!"

Я подошел и, присмотревшись к нему, сначала догадался, что он уже не дышит, а потом вспомнил про горьковатый запах.

"Зачем?" – спросил я Демарата.

"Глупый вопрос", – услышал я себе голос, похожий на мысленный голос атланта Сигурда-Омега.

На столике был оставлен пузырёк мутно-голубого стекла. Я встряхнул его, внутри хлюпнуло.

"Выбрось, – услышал я в себе. – Не для тебя".

"Я думал, ты хочешь оставить мне лёгкий путь", – сказал я ему.

"Ты плохо обо мне думаешь, никеец... и всегда плохо думал".

В горле застрял комок.

"Прости..." – Я накрыл ему лицо его любимым солдатским плащом.

Я вышел на улицу и в голос позвал стражников.

Появился римлянин, и я объяснил ему, что требуется префект – и незамедлительно.

Римлянин отступил во тьму, а спустя четверть часа угол улицы осветился, и выплыли четыре факела, отделяя от тьмы аморфную фигуру префекта.

Он не стал задавать вопросов, и я молча провёл его в дом. В комнате стратега на бронзовой треноге горел мой светильник – глиняная черепашка.

– Он отравился. Час назад, – сказал я префекту.

Префект потянул носом и широко осмотрелся, стараясь как бы не замечать меня, потом очень неторопливо приблизился к ложу стратега, издали приподнял край плаща и отступил вбок, пропуская свет.

– Похоже на то, – покивал он головой и мелко шагнул на прежнее место. – Очень плохо. Я бы сказал, хуже некуда.

– Я готов поехать в Равенну, – пожалел я и его.

– Что Равенна... – скривился префект.

– Аттила? – уточнил я.

Префект вздохнул в сторонку.

– Аттила поверит тому, что я скажу, – очень кстати похвалился я своими полномочиями.

Префект посмотрел на меня с интересом.

– Что ты хочешь, посланник? – спросил он.

– Только две просьбы. Первая: похороните его в Риме.

– Имя? Напомни...

– Демарат. Мастер Этолийского Щита. Так и напишите. И довольно...

– Имя отца?

– Антиной.

– Какова вторая просьба?

– Удалить всех соглядатаев. На две ночи.

Префект ждал, и я решил не таиться.

– Вот шкатулка, – показал я ему. – В ней всего двадцать золотых монет. Она должна попасть в руки человеку, который будет жить в Риме через пятнадцать столетий.

Патрицианские морщины на любу префекта густо прорезались.

– Этот город будет еще стоять?! Через пятнадцать веков?!

– Рим будет стоять, – с месмерической властью гарантировал я. – Даю слово...

Префект отвёл взгляд, на что-то посмотрел, потом – еще на что-то и осторожно улыбнулся.

– Твой акцент, посланник, и черты твоего лица заставляют поверить в любое чудо... Но как?

– Чудес не будет. Я хочу замуровать шкатулку в стене Колизея. Колизей будет стоять через пятнадцать веков... Пусть и пустой. Без гладиаторских боёв.

Префект неопределенно кивнул и подумал.

– ...Таким образом, убрать охрану? И вынести тело? Прямо сейчас?

В ответ на второй вопрос я покачал головой, проводил его до ворот и вернулся. Гунны, лишь ворота закрылись, вновь улеглись вокруг багровых углей.

Я еще раз заглянул к Демарату, вдруг, на миг, понадеявшись, что он пошутил... Потом я еще посидел четверть часа в своей комнате. В полной тишине. Затаив дыхание. Но Демарат молчал.

Однажды мне показалось, что по внутреннему дворику пронёсся ветер. Я встал и снова пошел к нему. Ночь во дворе стояла все так же душна и неподвижна.

Ниса сидела рядом со стратегом, на ложе, замерев взглядом на очертаниях головы под плащом.

"Она не пропадёт..." – словно услышал я.

На столике мутно мерцал зловещий пузырёк.

"Спрятать от греха..." Я подкрался к столу, но Ниса услышала мой манёвр.

Она посмотрела на меня, лицо ее было пустым.

– Ты убил его... – Лёгкий ее выдох коснулся моего лица.

– Прости... – тотчас, второпях, обескуражено ответил я, еще не осознав смысла трех слов.

– Ты убил его! – повторила она звонко.

Меня проняло. Я как-то весь вмёрз в душный, горьковатый воздух.

– Ниса...

Она положила красивую обнаженную руку на серый плащ и смяла, стянула его пальцами на груди Демарата.

– Ты убил его! – пронзительно крикнула Ниса.

Плащ сорвался с покойника и комом попал мне в лицо.

Я подхватил его – и тут же получил крепкий удар в скулу, другой – в губы. У Нисы были тяжелые, сильные руки.

Я пытался схватить ее за руки, плащ трещал.

– Ниса!

Свет метнулся – был еще удар по голове, не рукой, а чем-то твёрдым – и я сорвался в бездну.

Потом, когда-то, я очнулся. Глухая боль распирала череп. Я с трудом разомкнул веки. Матовый шар света висел на треноге, лиловый туман плыл по комнате. Демарат был вновь прикрыт плащом, и, увидев его руку, я обругал себя последними словами: я не позаботился о его руке. Так она, в стороне, криво и закоченела. Закоченела раньше, чем вернулась Ниса... Если бы не это...

Нисы не было. Не было и пузырька на столе.

"Все плохо, – согнулся я. – Хуже некуда.

Я встал на колени перед Демаратом.

– Я всех убил, Демарат! – возопил я к нему. – И вот видишь, сам не могу подохнуть. Мне нельзя так...

Ответа не было. Казалось, что Демарат молча улыбается под плащом.

Я потрогал свою голову – на лбу горела целая гора. Я выполз вон и сбросил себя в тёплый после душного дня, тёмный водоём. Утопиться в жидком звёздном крошеве – нет! Нелепость!

Надо было заняться делом. Люди префекта были наготове. Ждали. Тело стратега вынесли по всем правилам, с первыми почестями...

Тогда я вернулся в свой угол, лёг в темноте и забылся.

...Тяжелое жаркое тело теснило меня. Я отстранялся прочь и слышал, что стону...

Ниса, тяжелая и жаркая, теснила меня и обвивала сильными руками, я задыхался, мне не оставалось никакого пространства.

– Прости... прости... это не ты... – шептала она и наваливалась всё тяжелей и жарче. – Мы одни... никого... совсем никого... никого больше... возьми меня, а то я умру... мне страшно.

Из последних сил я высвободил из-под неё руку, думая отстранить...Ниса была нага и нестерпимо горяча.

– Нет! Нет! Я не хочу умирать... забери меня отсюда...

...Я очнулся вновь – когда, не знаю – в необыкновенной, лихорадочной лёгкости. Стены бледнели. Близился рассвет. Ниса спала рядом, но спала как бы одна, положив голову на сгиб локтя. Я осторожно перебрался через нее на пол, накинул на нее тонкую патрицианскую простынку.