Текст книги "Хроника лишних веков (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Сквозь золотистые осенние травинки я смотрел им в спины... Прекрасное варварское детство. И высоко в варварских, языческих небесах – высшие воинские посвящения, войны с духами, а потом "внутренние войны"... и наконец – Валхалла! Варварская иллюзия совершенства и вечности... Христос заберет своих, для остальных – вечная бессмысленная радость войны с собственным бытием... против бытия. Снова манихейский ад.

От такого космогонического размаха я невольно осмелел и приподнялся, по-отечески грустно глядя вослед вечным героям. Один за другим могучие отроки пропадали в дневной темноте бора – и пропал бы, канул бы последний... если бы по сюжету моей судьбы ему не полагалось обернуться.

– Хой! – по-мальчишески звонко крикнул он и заворотил коня.

Я вспомнил про малую Сферу, про младенца Сигурда... и спустя полминуты осознал, что чешу во все лопатки.

Охота началась.

Лес позади трещал, оглашаясь кровожадно-веселыми голосами.

"Сжечь их всех! Сжечь!" – попыхивала мысль, а ноги несли.

Лес стоял навстречу густо – но вдруг весь пропал. Я выпал в солнечную долину, как бы немного вогнутую, и на ее дне, там, куда меня несло уже силой земного тяготения, лежал большой, в два человеческих роста, матово-молочного цвета шар.

Трава была скользкой и острой. Шар прыгал у меня в глазах.

Покрыв треть расстояния, я оглянулся.

Отроки-варвары настигали неспешной цепью... Соломинки копий, дуги луков. Со стороны я и себя прекрасно замечал под ясными земными небесами: голый, бледный дикарь сверкал пятками, а за ним – умелый, спокойный гон... благо, что без борзых. Только подумал – что-то хвать за бок не хуже борзой – и стрела, сорвав лоскут кожи с мякоти, ткнулась в землю... и отстала.

Я успел добежать. Я прыгнул, как заяц, в самом скверном мироздании из всех, в какие попадал. Я прыгнул на гладкую с виду, тускло блестевшую скорлупу, а попал в густой, по-банному теплый туман... потом медленно падал... потом очнулся на ровной среди каких-то гладких выпуклостей.

Я посмотрел вверх и увидел – на высоте двух десятков саженей потолок, всей своей бескрайней площадью испускавший ровное молочное сияние.

Поднявшись на ноги, я осмотрелся теперь в горизонтальной плоскости на уровне роста. Под молочным потолком, загибавшимся за недалекие горизонты, всю нижнюю твердь занимало сотовое поле, и каждая сота, прикрытая уплощенным, полупрозрачным колпаком, служила колыбелькой. Во всех сотах, насколько хватало взора, можно было различить голеньких, мирно спящих младенцев... Вот Инкарнаполис!

Раненый мой бок горел и плавился, я же, весь остальной, холодел: еще несколько мгновений назад не было досуга вспоминать "координаты" обновленного Сигурда-Омеги...

Конечно же, мелькнуло искушение: взять любого. Но та же цепкая, земная, змеиная мудрость Адама уже падшего подсказала: слукавишь – не выйдешь из этого Кощеева яйца никогда.

И в мысленном борении, в слабости душевной я пребывал, стоя прямо над колыбелью бывшего... или будущего?... первого воина Хариты – Сигурда Омеги... Второго или Третьего... Видимо, в этом странном мире и подсознательное воспоминание могло служить верным компасом... Впрочем, был еще где-то странный слуга, очень влиятельный слуга, бог Локи... только предателем ли он был... Не исполнителем ли тайного заговора богов, решивших одолеть собственную Программу? Не самим ли творцом странных техник – Виталием Полубояром, проникшим в этот мир вслед за мной, по моей тропе.

"Координаты" – шеренга единиц и нулей – слабо фосфоресцировали на нижнем ободке колыбели, я узнал их.

Я осторожно прикоснулся к колпаку – в тот же миг колпак растаял, а младенец открыл глаза и посмотрел на меня.

– Тс-с! – сказал я ему и еще с большей осторожностью взял на руки.

Он был очень тёплый, мягенький живой человечек – и хранился вместе с миллиардом таких же в необъятном Кощеевом яйце.

– Тихо, малыш! – повелел я ему.

Но он и не думал поднимать рёв, а только пригляделся ко мне – тот ли явился? – и заснул.

Затаив дыхание, я сделал шаг в сторону, поскользнулся и чуть не упал.

Я поскользнулся на собственной крови – она так и сочилась вниз по ноге. Рядом с пустой сотой осталось два неотчетливых алых отпечатка ступней... как раз для новой погони по следу.

Но какой погони? Откуда? И куда было бежать-спасаться теперь?

Мои вопросы, между тем, уже никому не были нужны, потому что наступала вполне волшебная кульминация эпоса. В памяти остались лишь туманные всплески видений.

Я был в себе, но при этом спокойно наблюдал за самим собой с некой безопасной и беспространственной высоты.

На месте соты-колыбели вдруг разверзлась огненная магматическая бездна... Она стремительно расширялась, как воронка мальмстрема... и я двигался-скользил, как лунатик, по тонкой, едва различимой на глаз скорлупе, покрывавшей эту огненную бездну. И вдруг магма погасла, уступив место космической пустоте... Там, в бездне, под нами, замерцала звездочка... она стремительно, как необыкновенный болид, летящий снизу вверх, приближалась к моим стопам... И вдруг мир перевернулся... и тьма, пронизываемая болидом, точно летящим в цель, оказалась надо мной... а под ногами – молочное море без берегов...

Была вспышка – падение "Тунгусского метеорита" прямо в темя... а когда я очнулся, невозмутимо стоя на ногах, я прямо перед собой увидел Рингельд.

Я вздохнул и порадовался холоду осеннего леса. Мистерия себе завершилась.

– Вот он... здесь... – сказала Рингельд.

Я осознал, что она уже долго смотрит на свое сказочное сокровище, которое я извлек из Кощеева яйца, доставил по адресу и успел уже передать из рук в руки.

Эпос подошел к концу.

Посмотрев назад, я увидел по ту сторону ручья – там, где влекло тяготение Инкарнаполиса – абсолютную пустоту, даже не черный беззвездный космос, а именно ничто, тягостное для восприятия, будто не вовне, а в самих моих глазах при определенном направлении взгляда появлялись глубокие черные бельма...

– Что это? – вроде бы уже не страшась никакого конца света... с ужасом спросил я.

– Ты, Свободный, вышел оттуда, – тихо отвечала Рингельд. – Я уже полагала, что не сможешь выйти. Я знаю, что Белого Круга больше нет. Аннигиляция Сферы. Есть только я и он. Я смогу защитить его.

"Космогонии стало чересчур густо", – подумал я и потряс головой, чтобы утрясти ее, эту все никак не завершающуюся космогонию.

Потом я отступил прочь из эпоса и стал натягивать нижнее бельё, затем – брюки...

Вот что осилило моё воображение: женщина с ребёнком на руках – вот достойная искра для местного апокалипсиса... Кощеево яйцо лопнуло. Планета Истока – первое семя новой Вселенной, и посреди планеты, вобравшей в себя тьму изначального Хаоса, посреди этого дремучего бора – женщина-воин со своим Адамом-младенцем на руках... Очень языческое начало!.. Для всех остальных, не взошедших в Царство Небесное, возвращается ветер на круги своя.

Когда-то над древней языческой Землей седые боги устали от вечной войны и согласились капитулировать. Они спустили с цепей своего врага – огненного Пса преисподней... Валхалла, вспыхнула, как порох. Боги поступили с собой почти как люди. Почти... Люциферу снова не удалось создать вечность.

Боги Сферы, наследники Одина, знали давнишнюю Историю... Поджигая свою Валхаллу, они хотели выглядеть лучше – и получилась карикатура: Ева и Адам с языческим героизмом вступают в новую жизнь... Еще одна химера, еще один никчемный вселенский пузырь... если бы не смягчающее обстоятельство: роли разыгрывались человеками, а не демонами. Очередная языческая вселенная лопнула, но в ней осталось одно маленькое местечко для женщины с младенцем, и уж какие роли были у обоих в ожидании конца света – для вечности не имеет никакого значения.

Мне понравилась моя космогония. Виталия Полубояра, новоявленного Мага Эона, я перещеголял... Эта эпигонская вселенная нуждалась в свободном выборе одного случайно – ??? – извлеченного из Истории человека... Это была плохая, кромешная вселенная, но любой вселенной всегда оставлен один маленький шанс.

– Рингельд, чему быть дальше?

– Я смогу жить здесь, – был ответ. – Я ведь тоже была скаутом, Свободный.

– Догадываюсь... – У меня возникло предчувствие, что я совершенно напрасно застёгиваю последнюю пуговицу на пиджаке: ведь я уже стал в этом, чужом эпосе лишним. – У тебя есть план?

– Предание гласит, что неподалеку от Земли скаутов есть гора. На ее вершине растет дерево, дающее съедобные плоды весь год... С этого я начну.

Это дерево мне тоже было известно: крона его возвышается до небес, а корни проникают вглубь преисподней...

– А на мой счёт тот слуга ничего не говорил? – полюбопытствовал я, не более того.

– Он сказал только, что Свободный сможет войти в Инкарнаполис и вынести ребёнка... Сигурда.

Важное правило эпоса: когда дело сделано, волшебные помощники должны исчезнуть, более не обременяя своим присутствием последующий, отнюдь не волшебный быт.

Я посмотрел на валявшуюся у ног Рингельд боевую лапу-клешню, вспомнил о способе полковника Чагина и самого первого воина Хариты Сигурда-Омеги. "Нет! – сказал я себе. – Эта хитрость не нова... и не к случаю".

Не скажу, что решение далось мне легко: вид махровой бездны, черного бельма Вселенной, вызывал холодную дрожь в каждой отдельной клеточке моего тела. Здесь, на ручейке-пороге бездны, я, возможно, приблизился к понимаю "внутренней войны"....

– Прощай, – сказал я Рингельд, более е приближаясь к ней ни на шаг.

– Прощай, Свободный, – с благодарной, и только, улыбкой ответила она, вернее откликнулась...

– Я желаю вам счастья.

–...Не понимаю, Свободный.

– У вас всё должно быть хорошо.

Я хотел было завершить сцену еще более эпической репликой, последним наставлением мудрого волшебника: "Посмотри, Рингельд, не появилось ли из твоей груди молоко?" Но Рингельд, услышав мою мысль, посмотрела на меня еще с большей растерянностью... Пусть все свершится само собой, без лишних намёков, авторство – сказителям будущих эпох.

...Каждому моему шагу навстречу бездна отворачивалась и сопротивлялась... каждая клеточка моего тела сопротивлялась приближению к тьме изо всех сил всех своих молекул. Ничего не болело – всё во мне стонало, бурлил страх тела, живой и тёплой плоти – перед Хаосом... перед зримым небытием.

"Контракт выполнен, господа боги! – прокричал я сквозь внутрителесную бурю – Отпускайте, чёрт вас всех подери!"

Очертя голову – самое точное, буквальное определение моего последнего броска.

Куда?

Я чаял два исхода: в Ничто или в сладостно-жгучий холод родной Манчжурии, в заледеневшую до окаменелости доху, в коченеющее тело, под заунывную отходную шамана...

***

7. ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНИХ БОГОВ

ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНИХ БОГОВ

Планета Земля – Аттилополис – Рим – 445-452 годы от Рождества Христова

...но ударился оземь. По сказочному правилу, полагалось обернуться: «ясным соколом», примеру... Кони и люди разбегались врассыпную, и я, едва оправившись, подумал, что вышло пострашнее «ясна сокола».

Шамана я тоже увидел. Он остался один, кривым пугалом – и весь дрожал. Шаман, таким образом, был. Но не бурятский, а гуннский, до Манчжурии я опять не долетел.

"Здесь-то что опять за долги?" – Досаде моей не было предела.

... ... ...Так я и прожил с гуннами последующие три года, всё недоумевая, в какой капкан угодил по дороге в свой век. Грустный маг войны Демарат и сам царь всея клубящейся без ясных границ Гуннии делали вид, что знали, в какой-такой капкан... Впрочем, грех теперь жаловаться: три года подряд я был вхож в изысканное общество римской политической эмиграции – философы, поэты, Герцен... нет, последний, если память не изменяет мне, родился-явился в свет немногим позже...

Итак, все в ту минуту моего очередного пришествия разбежались. Кроме двоих – кроме остолбеневшего шамана и мага войны Демарата. Он уже шел мне навстречу сквозь варварскую панику – легкой и чуть шаткой походкой. Белая туника сияла до боли в глазах, голубой плащ с алым кантом трепетал.

Я заметил, что пальцы его ног, торчавшие из открытых сапог-эндромид, чисты, как аполлоновы, мои же – варварски черны... Выходило, что я так и не отряс прах мира, погибшего за моей спиной, он прилип ко мне, этот последний прах.

– Привет посланнику богов! – буднично признал меня Демарат.

– Привет Мастеру Этолийского Щита! – ответил я, подозревая, что он стал выше чином, раз ходит, не касаясь грязной земли.

– Можно было ожидать, что ты вернешься, – сказал он, – но не столь стремительно. Последний соглядатай видел тебя за тысячным дорожным камнем отсюда.

– Но не дальше первого гуннского колдуна. – Я кивнул в сторону окаменевшего шамана.

– Чья отметина? – полюбопытствовал Демарат, указав на лампас, запекшийся на моем бедре.

Теперь я сожалею, что сгоряча сделал неправильный жест – ткнул пальцем в небо. Все же вернее было – вниз, в преисподнюю. Но я ткнул пальцем в небо и сказал:

– Там тоже полно гуннов.

Демарат возвёл очи горе и поморщился:

– Я догадывался... Но твой огненный взор?

Я ответил шепотом, под видом шутки:

– Погас... Потушили. – И вспомнил о главном признаке посланца богов: – Мои глаза, как они?

Демарат повел бровью... и ответил в голос, на латыни:

– Этого никто не должен знать... До самой твоей смерти.

Рука его, холодная и крепкая, легла мне на плечо, мы остались друзьями и, может быть, немного заговорщиками.

Аттила принял меня, как только я вновь облачился в варварские одежды.

– Ты должен был вернуться, но не так скоро, – сказал он те же слова. – Последний соглядатай...

За моим ответом направление разговора изменилось, так как моя слегка ухоженная в гуннской эпохе рана была припрятана.

– Я не ошибся, – сказал Аттила. – Что у тебя с глазами?

Мы с Демаратом выразили почтительное недоумение.

– Ты, – Аттила навёл на меня перст указующий, – послан ко мне. – И он перевёл перст на себя, в разинутый рот золотого льва, сочно вышитого на груди в виде большого медальона-фалеры. – Ты нигде не нашел Мага Эона.

Он сделал жест, будто помешал небрежно рукой весь необъятный Хаос, кишевший вокруг его дворца.

– Это так, базилевс, – не дрогнув, ответил я.

– Теперь мы будем искать его вместе, – грозно выговаривая каждое слово, сказал Аттила. – Сядь здесь.

И он посадил меня на раскладной табуретик, по правую руку.

– Стратег, ты привел ко мне верховного прорицателя, – сообщил он Демарату. – Ты свое дело сделал.

Демарат склонил голову с эллинским достоинством... и словно подмигнул мне своим чистеньким большим пальцем правой ступни.

– Базилевс, я не уверен, что способен оправдать твое доверие, – блюдя должностную честность, признался я, когда шаги стратега стихли за дверями.

– Не твое дело оправдываться, – миролюбиво поморщился Аттила. – Свою силу ты уже показал. Довольно. Раз-другой в год ты будешь говорить "да" или "нет". По желанию. Как подскажут тебе боги... Или брюхо. – Тут он в самой величественной Зевсовой позе гулко пустил ветры. – Так будет "да". Разумеешь, великий прорицатель?

Я вышел из дворца очень сытый, чуть-чуть пьяный и – совершенно равнодушный. Никогда – ни до, ни после того дня – я не погружался в столь всеобъемлющую наплевательскую нирвану. Даже Нисе не обрадовался, а кто другой за все эти никчёмные тысячи лет хоть раз кинулся мне на шею и так сердечно пустил слезу. Я только спросил ее между прочим:

– Что скажет Демарат?

– О! Демарат тебя тоже очень любит! – отпустив меня, взмахнула руками Ниса. – Ты как он. Пойдем, у нас теперь очень просторно. Я приготовлю тебе ложе.

– Сожалею, Ниса, – ответил я, ни о чем в ту минуту не сожалея. – Отныне я – цепной пёс базилевса. Вернее, собачка на шелковой подушке.

Ниса отступила на полшага и побледнела:

– Раб?! Он раба из тебя сделал?!

Моя усмешка сразу успокоила ее – видимо, она хорошо знала, как усмехаются рабы.

– Кем он взял тебя?

– Верховным прорицателем.

– Жаль... – протянула Ниса, но глядя уже уда-то в сторону.

И вдруг взмахнула руками и пронзительно крикнула.

Я оглянулся: какой-то коряжистый карлик, окутанный клочьями разноцветного меха, убегал, петляя меж кибиток.

– Стоит и таращится, – смеясь, сказала Ниса. – Я пугнула: сожжем тебя, как крысу. Ты ведь можешь их всех сжечь?

– Могу... если получится, – уклончиво и постно соврал я.

– Всех-всех? – Ниса обвела рукой весь притихший табор.

– Всех-всех... – пообещал я.

...Первые "нет" и "да" верховный прорицатель проедал авансом целый год.

И весь год я благодарил судьбу, что Аттила не разменивает мои гимназические познания в Истории по мелочам. Он неспроста выдерживал "посланника богов".

Наконец, пятнадцать веков назад, весной четыреста пятидесятого года от Рождества Христова, владыка гуннов ввёл меня в свои сокровенные покоим, где дюжина светильников почти с электрической яркостью освещала три кубка. Три кубка – золотой, серебряный и бронзовый – сверкали, до краёв наполненные кроваво-алым вином.

– Разумей! – повелел Аттила, прищурившись по-сфинкски.

"Ты все пела, это – дело..." – подумал я, проведя год в необременительной компании Демарата.

– Я могу предположить, базилевс. Здесь три империи.

– Твое слово, – с угрожающим спокойствием проговорил Аттила. – Не ошибись. Не прогневай своих богов.

Он положил указательный палец на край золотого кубка и как бы невзначай коснулся жидкости. Я видел: алая жидкость содрогнулась. Одна трусливая жилка дрогнула в моей утробе... слишком настырно я доказывал себе, что перестал страшиться смерти... вновь порочный круг гордыни...

– Нет, – невольно потянул я время... и неспроста.

Перст Аттилы поднялся и лег на серебряный кубок.

– Нет, – осмелел я.

Перст владыки оставил серебро и лёг на бронзу.

– Не торопись, – тихо-тихо повелел Аттила.

Тут я совсем обнаглел:

– Если бы кость кидал я, то и в третий раз сказал бы "нет".

– Ведь ты послан ко мне, – участливо напомнил Аттила, ему не нужен был прорицатель, обнаглевший от страха. – Ты должен знать, что будет.

– В этом кубке, хоть он и дешевле остальных, крови не меньше, чем в первых двух, – осторожно уклонился я в существо, а не в даты.

– Даже больше, – сверкнул одним оком Аттила, а другое его око было глубоко и темно... где-то уже видел я эту тьму... – Больше. Но и в этом кубке мое вино, во всех трёх – будет моим, и – в этом. Но в этом больше. Раз так, должен сказать ты!

"Изменить Истории?" – потерялся я.

– Ты должен сказать, – велел Аттила. – Ты всего лишь посланник, гонец того, что уже случилось.

Передо мной был царь гуннов или маг, или сам князь мира сего, знающий, откуда и зачем я украден... Но чего я испугался в то мгновение? Какой новой бездны?

– Ведь ты всего лишь посланник, верно? – Аттила добавил в свою реплику каплю сомнения... и этим-то поймал меня!

– Да! – подтвердил я и содрогнулся: вот он и поймал!

– Да! – в голос возвестил Аттила, вырос на голову, засветился весь электрически и поднял бронзовый кубок со стола. – Да! Сошлось! Ты – хороший прорицатель. Здесь – Тулуза!

Я опешил.

– Пью Тулузу! – возгласил Аттила. – Верховный прорицатель, в награду за опасный труд – насладись Римом.

– Римом? – сплоховал я, но вне воли и всякого разумения протянул руку, будто за рукав потащил ее кто-то незримый, к кубку из серебра.

– Стоишь на талант дороже своей цены, – изрёк похвалу Аттила. – Очень догадлив.

Изящный, как цветок лилии, сгусток тяготения – вот чем оказался этот кубок. Одной рукой я мог только повалить его, двумя – оторвать от стола. Аттила держал Тулузское королевство готов на отлёте, невесомо, как бокал с шампанским.

– Я тоже опасаюсь, что кровь римских легионов куда тяжелее... – усмехнулся Аттила, видя мои мучения. – Пей. Ты обязан разделить со мной эту войну.

Легче было поклониться кубку, чем поднять ее к губам.

Вино, душистое, душное и чуть жгучее, протрезвило меня. Поплыл туман в глазах, и я прозрел весь медиумический трюк Аттилы. В тумане, увлекаемый тяжестью кубка вниз, как я сделался умён!

Властителю варваров нужен был настоящий ответ – прорицание без воли прорицателя... Что же сделал я? Вошел – увидел три кубка, отставленные друг от друга на равные расстояния – и сразу догадался по-своему. Три царства: золотое – первый Рим, серебряное – второй Рим, сиречь Константинополь, бронзовое – варварская Гунния. Я невольно понадеялся... на скромность царя Гуннии, хотя золота в ней было уже не меньше, чем в обоих Риммах, вместе взятых.

"Не ошибись", – предупреждает Аттила. И я спохватываюсь. Как оскорбить базилевса признанием, что его царство дешевле прочих, хоть и не меньше, как мешок набитый соломой перед двумя мешками с зерном... И то правда, что гунны золотом не беднее обоих Римов – самая захудалая кобылка, и та вся сверкает.

Я растерялся... И в тот миг я уже не знал Историю Древнего Мира, я не знал, что благополучно существует Тулузское королевство готов, варварское королевство, немногим уступающее первому Риму, и не помнил о Каталаунских полях, державшим звание самого кровавого места Европы до наших дней.

Аттила добился своего: он получил ответ не прорицателя, но – через прорицателя. Он сумел на миг стереть из моей памяти человеческое знание о событии, которому суждено случиться на поверхности Истории – и тем самым вызвал ответ Бездны на свое уже непоколебимое решение. Бездна ответила ему эхом на его собственное "да"...

Вина было много, я тонул в нем, а кубок все не становился легче.

– Довольно, – услышал я глас владыки Бездны. – Ты заслужил отдых.

Кто-то большой и черный отвел меня в отведенные мне покои, где потом я очнулся и, беспрепятственно выйдя из дворца, обнаружил рассвет нового дня.

Было очень безлюдно и тихо вокруг Демарата, которому полагалось дожидаться меня у самых дворцовых ворот по закону до смерти надоевшей мне космогонии.

– Ты не рад мне, – сразу засмеялся он, трезвый как никогда.

– Деваться некуда, – вздохнул я. – Устал. Страшно устал.

– Молчи, – отмахнулся он. – Мне твои прорицания ни к чему. Зайдем к нашим? Они тоже не спят.

– Пить не стану, – сурово предупредил я.

– Знаю... – снова искренне рассмеялся Демарат. – После кубка крови вино не лезет... в крови оно сворачивается, как молоко... Мы просто посидим в тишине. Наступает последний час тишины.

– Разве? – удивился я.

"Все уже всё знают раньше прорицателя..."

– Ведь ты указал направление, в котором дуть ветрам и подниматься буре, – подтвердил мои подозрения Демарат. – Раз есть направление, значит должна быть и буря.

В полдень при ясной, удивительно прозрачной погоде с нежными пёрышками на небесах, тронуло коней за гривы и хвосты и потянуло... Струйками затрепетали разноцветные шаманские змеи на высоких древках, потом на шатрах стали заметно загибаться султаны.

Демарат с достоинством стратега слюнил палец и крутил им, уперев концом в небо:

– Гон на Тулузу!

Потом и сам он поворачивался к ветру лицом, и голубые волны его плаща катились в ту же сторону – на Тулузу!

А в сумерки начало мутнеть, крутило прах земной и задувало всё круче, с подвывом, хлопая крыльями шатров и срывая во мглу шелковых шаманских змеек.

Жеребцы задирали морды, храпели, скалились по-крокодильи, взбивали пыль копытами. И уносило пыль прочь – на Тулузу!

Закат густел, кроваво спекаясь, и стратег Демарат терял утреннее расположение духа. Всё предвещало...

– То, что будет, будет уже не сражением! – докричался до меня с пяти шагов Демарат, стратег. – Хаос! Приход власти Хаоса!

Я увидел, что губы его пересохли и в трещинах.

– Чего же ты ожидал от него?! – прокричал я Демарату уже в самое ухо и указал на то единственное, что на Земле еще мощно противостояло ветру.

Демарат бросил взгляд в сторону дворца и стоически скривил растрескавшиеся губы.

– Я не ожидал ничего! Никогда! – отвечал он мне сквозь вой и свист всех демонов. – Кто я здесь? И кто ты? Кто мы?

– Мудро, но невразумительно, – рассвирепел я, по погоде. – Мы здесь не при чем, и это нас беспричинно с ног сдувает...

Злобную усмешку стратега вмиг сорвало и унесло во мглу. Потом грустная дружеская улыбка – та удержалась на несколько мгновений дольше.

– Никеец... – ласково и беззвучно назвал он меня, и я угадал слово лишь по движению губ и сверкнувшей искорке недоверия. – Простак от христиан, сходящие во ад приветствуют тебя! – сказал он в полный голос. – Помолись за них немножко.

Всю ночь тьма неистово громыхала. Любой огонь запретили под страхом усекновения рук по плечи, и всякий, как мог, спасался в клокочущем небытие до рассвета.

Мне было позволено дождаться утра в своём кругу, среди кромешных философов и поэтов, и мы провалялись на тюфяках, трезвые через одного, плечом к плечу, а кое-кто из весёлых содомлян и совсем вплотную, шатёр вертелся над нами вроде скрученных в Судный День небес.

Утро проявилось из Хаоса очень неторопливо, натужно, бесцветной мутью скверного фотографического снимка. В гуннском стане бешеный гон ветров стих.

Я первым вылез наружу из философского чада – и остолбенел. Сдуло дворец! Начисто. Вместе с тыном и титаническими вратами. Вокруг обширнейшего голого плаца незыблемо стояли конусы шатров, повозки, жеребята. Улица "дворянских" особняков тоже осталась на своём месте.

Помню отчетливую мысль: "Царя тоже нет! Был и не стало. Да здравствует анархия!"

И пока я стоял в оцепенении, смутно сочиняя глупые шутки вместо научного объяснения чуда – пока я так стоял, уже намереваясь умыться для прояснения разума, при полной неподвижности воздуха началось движение праха земного.

Глухой, мерный скрип поднялся со всех сторон света, покатились по земле мириады колёс, а на колёсах поплыли над землёй потоки кибиток, тронулась, густо задышав, всякая четвероногая тварь, посверкивая, потекли потоком острия и лезвия, и в том течении рассекающего плоть железа, в волнах волчьего меха, лисьих и куньих хвостов поплыло, колеблясь и рябя в глазах, гуннское золото.

С муравьиной быстротой были растащены и уложены в обоз деревянные резные дома знати. Но чудо исчезновения царского дворца не померкло в моём воображении. Как ни искал потом в походе, как ни допытывался я в орде и у её вождей, все только цепенели в ответ и начинали качать, как болванчики, головами. Дворец спрятали до срока в преисподнюю, не иначе.

На моих глазах в один день, пока я умывался, без всякого аппетита завтракал бараньей ногой, пока терялся сам в потоках живой стихии, огромный и бесформенный варварский град превращался. Он превратился в вытянувшегося из клубка и поползшего по равнине дракона.

Вот откуда в сказках оседлых народов взялся Змей-Горыныч!

Около пяти пополудни начался Тулузский поход Аттилы.

С каждым днём змей раздавался в размерах, набирал мощь, заглатывая, но не переваривая встречавшиеся на пути воинства и племена: гепидов, остготов, остфранков, тюрингов, зарейнских бургундов... И где-то в закатных равнинах густела на римской закваске встречная сила – великий змей вестготов, алан, иных племён франков и бургундов... Война ради войны. Манихейский хаос.

По ночам мерцание костров сливалось в мутное, низкое зарево, застилавшее всю твердь до окоёмов. В дыму и тумане, насыщенном потом людей и коней, не различить было звёзд.

А по утрам на закопченном небе появлялся бледный кружок солнца.

– Где же брат мой, римлянин Аэций? – на полпути к цели стал вопрошать меня Аттила, ибо вести приходили слишком благоприятные: король вестготов вёл в своей тулузской ставке размеренную жизнь, ложился рано, вставал поздно, войско грелось по привалам, а союзникам было дела мало...

– Где же брат мой Аэций? – стал ежечасно дёргать меня базилевс гуннов. – Не ошибся ли ты? Я не вижу его.

– Ручаюсь, базилевс, что он вот-вот направится на Тулузу, – старательно отвечал я. – Ручаюсь, базилевс.

Я не опасался, что История обманет, но стал опасаться того, что терпения Аттилы не хватит на каких-нибудь полчаса. Обо мне-то История помалкивает – был ли, не был ли такой.

– Но он медлит.

Меня осенило:

– Напиши ему письмо, базилевс!

Мог ли я предвидеть, что История Древнего Мира пригодится мне в таких подробностях!

– Письмо? – Аттила задумался, поскрёб перстнём щеку... и кивнул. – Верная мысль. Я пошлю два письма. Но не брату Аэцию. Я дам ему намёк. Я его раздразню.

Что за почту придумал базилевс гуннов, я узнал лишь спустя полторы тысячи лет: в конце 1920-го года в римской библиотеке я, наконец, восполнил пробелы в образовании. После нашего разговора Аттила отправил в Равенну и Константинополь вежливые ультиматумы: приготовить к его прибытию (разумеется, в обе империи – одновременно!) приличествующий его достоинству дворец. В тот же день, когда послание достигло Равенны и очей императора Валентиниана Третьего, последний великий стратег Империи Аэций отбыл в Галлию...

С этих удачных писем у меня началась изжога. Базилевс гуннов повелительно указывал то на огромный кусок поджаренной грудинки, то на бледно-жёлтые колёса сыра.

– Мне уже невмоготу, базилевс, – жаловался я.

Аттила отечески усмехался.

– Когда твоя голова снова понадобится, я посажу тебя на хлеб и воду. Прорицание годится поджарое, без сала... Наедайся впрок.

Горизонты кругом густо чадили, мутнели реки и чахли затоптанные рощи.

Демарата я видел только раз, издали, в муравьином коловращении войск. Он махнул мне рукой и пропал в потоке.

Однажды око Аттилы засверкало.

– Мой брат Аэций уже в Тулузе, – сообщил он своему "великому прорицателю".

И остановил своё войско ещё на целую неделю.

Живописная, нежно зеленевшая долина была разбита и загажена на века.

На четвёртые сутки великого привала я поддался искушению:

– Базилевс, разве мы ждём еще кого-то?

Майский вечер был по-зимнему холоден. Жилистые руки гунна торчали из лисьего полушубка без рукавов.

– Я жду, – кивнул Аттила. – Брату Аэцию потребуется семь дней, чтобы собрать готских баранов. Я не тороплю его. Негоже торопить великого воина.

– Я не понимаю такой стратегии, – рискнул я продолжить опасную игру с Историей. – Разве не верней застать их теперь врасплох?

Взгляд Аттилы недобро потускнел:

– Пусть трусы кичатся стратегиями... И рабы богов. Пусть твой пьянчуга-эллин кичится стратегией... Ты, прорицатель, огорчаешь меня. Я вижу, что ты и впрямь чересчур сыт. Пора садиться на хлеб и воду. – Он всё тускнел. – Ты один должен знать. Больше никто.

Я отошёл, недоумевая и чего-то стыдясь. Срок прозрения ещё не наступил...

Холодным утром, во второй день лета 451-го года, священно белый конь поднял своего хозяина на холм, от сотворения мира стороживший хмельные поля Шампани... Каталаунские поля. Небо над ними было плотно-серым, но высоким и светлым.

Позади всадника, снизу, подходила, подымалась окутанная паром варварская лава. Никто там, внизу, ещё не мог видеть простора, подвластного всаднику в седой волчьей шапке.

Лава дышала подземным вулканическим гулом – и священно белый конь, спустившись с холма, канул в неё.