Текст книги "Уездный врач (СИ)"

Автор книги: Сергей Куковякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 10

Глава 10 Безголовый

– Марфуша, когда тебя домой-то ждут? – сухонькая старушка подлила внучке молока. В их породу, не в мать, девочка пошла – худая и костистая. Сальца бы ей под кожей-то немного не помешало…

Девочка после вопроса бабушки тяжело вздохнула. Потом зевнула. Вроде и спала долго, а не выспалась.

Когда ждут? Да уже сегодня…

Как у бабушки-то хорошо! Угостит вкусненьким и работой не наградит! Дома же – спину разогнуть некогда.

– Сегодня обратно надо, – радости в словах девочки не присутствовало.

Уже пройдя через поле, почти у самого леса Марфа остановилась – про мужика на тропинке она вспомнила.

Может вернуться? По другой дороге домой идти? Вдруг он там до сих пор?

Мужик-то вон какой большой, а она – маленькая…

Марфа Головизнина чуток потопталась на месте, потом даже несколько шагов обратно к бабушкиной деревне сделала. Снова остановилась.

Идти дальней дорогой ей не желалось.

Здраво рассудя, мужик должен был уже проспаться и уйти. Не век же ему в лесу лежать. Ещё и место там сырое, комары того и гляди заедят…

Марфа сдвинула брови, сделала серьезное лицо, ещё и нижнюю губу прикусила. Всё – решено. Добежит она к своей деревне через лес.

– Ой!

Мужик с тропинки никуда не делся. Как лежал, так и лежит. Даже на бок за ночь не поворотился.

Тут девочку любопытство и обуяло. Кто же так напился-то, что уже второй день спит?

Рядом с тропинкой лежал бодожок.

Может его этот пьяница и обронил? Сейчас ему бодожок не требуется, а если полу азяма с его головы бодожком сбросить, то и видно будет – что за мужик так напился.

Почему ещё Марфа не голой рукой, а палкой решила полу верхней одежды у лежащего в сторону откинуть? Ответ лежал на поверхности – болели в русских деревнях сейчас много. Это только вотяков в соседних селах никакой черт не брал.

Как тятька девочки говорил, сначала три неурожайных года были, а после их болезнь пришла. Наказание, это им за грехи…

Девочка даже название этой болезни помнила. Тиф она зовется.

Сказано – сделано. Впрочем, это было не сказано, а только подумано, но – сделано.

Марфушенька-душенька откинула полу азяма и обомлела. Головы-то у мужика не было!!!

– А-а-а!!!

Крик девочки, наверное, в её родной деревне был слышен, а также в деревне бабушки. А может и нет, деревья, они звук гасят. Над рекой и в чистом поле крикнутое дальше разносится.

Как добежала Марфа до деревни, она, спроси её – не помнила. Дорогой девочка ещё и где-то упала, сарафан весь в грязи вывозила, порвала его даже немного. Когда, где? Пытай – не узнаешь…

– Что случилось, дитетко?

Матушка девочки, увидев её в таком виде, так на лавку и села.

– Там, там, там…

Трясущейся рукой Марфа указывала куда-то на дверь.

Матушка сразу подумала про плохое. Сарафан в грязи, порван, на самой дочке лица нет…

– Что, там? – у мамы девочки сердце захолонуло.

– Там…

– Толком говори! – прикрикнула женщина.

– Лежит. – Марфа опять указала на дверь.

– Кто лежит? Где лежит? – ответ дочери спокойствия её матери не прибавил.

– Мужик.

– Какой мужик?

– Без головы.

Тут уже впечатлительная мама Марфы Головизниной чуть с лавки не свалилась.

– Без головы⁈

– Совсем без головы…

Матушка Марфы ещё и большой фантазеркой была. В её думательном органе моментально страшная картина нарисовалась, что за дверью их избы сейчас мужик без головы стоит и свои руки вперёд тянет.

Тут, ко всему прочему, дверь в избу ещё и начала открываться!

– Свят! Свят! – осенила себя крестным знамением испуганная женщина.

Впрочем, пугаться ей было нечему – в избу только и всего что муж её вошел.

– Что тут у вас?

В отличие от своей бабы, отец Марфы ростом был не велик, сухонький, но жилистый.

– Ну? – перевёл он свои цыганские глаза на Марфу. – Рассказывай.

Девочка после прихода отца немного успокоилась. Чуть время от времени сбиваясь, но о виденном ею рассказала.

– Без головы? – уточнил зачем-то её отец.

– Без головы, – в который уже раз повторила Марфа.

– Веди. Посмотрим.

Хозяин семейства в рассказ дочери сразу не поверил. Марфуша в свою мать удалась, могла и напридумывать. Ему своими глазами поглядеть сначала надобно, а потом уже, если потребуется, тревогу поднимать. Тем более, что по словам дочери, этот безголовый недалеко от деревни лежит.

– Куда ты её тащишь? – вскочила с лавки мать Марфы. – Не дам!

– Не твоего бабьего ума дело! – прикрикнул на неё супруг. – Сиди где сидела!

Матушка девочки мигом вернулась на лавку. С её хозяином лучше не спорить, быстро тумаков получить можно.

– Говоришь, на бревеннике лежит?

– На бревеннике, на бревеннике. Недалеко от Люги, где мельница-толчея, – Марфуша внесла в свой предыдущий рассказ ещё несколько топографических уточнений.

– Сиди дома, сам найду.

Тятька девочки всё же принял во внимание слова своей бабы. У той, хоть и волос длинен, но иногда и она правильное сказать может.

Отец Марфы был мужиком тертым. Поэтому, прихватив топор, лишним он не будет, неспешно двинулся в сторону указанного дочкой места. Куда торопиться-то? Так и устать можно. Кто понял жизнь, тот не спешит…

Глава 11

Глава 11 Чуть-чуть о вотяках и их старых богах

– Замолили… Как есть замолили…

Отец Марфы Головизниной сгрёб в горсть свою бороду. Она у него ухоженная была, частым гребешком расчесанная.

А что он ещё мог подумать? В русских селах и деревнях зараза людей как косой косит, а у вотяков – тишь да гладь, да Божья благодать. Вернее, не от Христа им идет защита, а от их старых богов.

Про вотяков и их колдовство в народе много чего поговаривали, да и у некоторых из них тоже всякое-разное временами наружу прорывалось.

С публикациями вятского этнографа и священника Григория Егоровича Верещагина отец Марфы был конечно же не знаком. Для этого ему надо было хотя бы грамотным быть.

Верещагин же про вотяков в то время много чего навыяснял. Впрочем, кое-что из опубликованного известным всей России этнографом отец Марфы и сам вживую слышал. У батюшки то же самое почти было записано.

«В старые времена всякой всячины было много… Но что говорить о старых временах, когда недавно, всего лишь годов тридцать-сорок тому назад, чуть не на моих глазах совершилось „дело“… Был у нас сильный недород, при том же болезни какие-то лихие ходили. Старики обратились к ворожцу, что де скажет он! Не выворожит ли что? Переговоры и совещания велись тайно, так, что никто из молодых о предметах совещаний стариков не знал, даже из пожилых только кое-кто, и то лишь более по чутью догадывался, что старики замышляют что-то „особенное“. Если старики сходились между собой и случались тут молодые, говорили как-то двусмысленно. Наконец обратились к ворожцу, хотя решено уже было принести жертву необыкновенную. Ворожец, к изумлению стариков, после сделанных им манипуляций выворожил „человека“. Вернулись старики от ворожца и стали приискивать трех зверков: ласку, горностая, крота… Без предварительного принесения этих зверков нельзя было приступить к жертвованию человека. Если эти зверки были принесены, то человеческое жертвоприношение могло быть отложено до удобного времени – до времени нахождения жертвы. И так приискали зверков и принесли. Таким образом начало человеческому жертвоприношению было положено. Старики собрались в лес и стали бросать между собою жребий, кому исполнить роль жреца. А это делалось в силу укоренившегося мнения, что, если кто этих зверков принесет в жертву, тот должен умереть. Понятно, что никому не хотелось смерти, а жертву нужно было принести непременно, иначе народное бедствие – по понятиям стариков – не должно было пресечься. Кинули жребий, и он пал на одного хозяина. Вот так и был выбран жрец – и он волей-неволей должен был исполнить свою роль. Выбранный жрец взял живую ласку и сделал ножом глубокий укол в правый бок ее. Как только кровь потекла, всякий участвующий в жертвоприношении принял в принесенную с собой стклянку несколько капель этой крови. Затем, когда всеми была получена кровь, жрец поступил так же и с горностаем, и с кротом. Каждый домохозяин получил в свою стклянку кровь и этих зверков. Далее, на пылающий костер набросали ветвей рябины, вереска и пихты и на верх их положили мертвых зверков для сожжения. Стклянку с кровью каждый домохозяин взял с собой и дома положил ее под пол, в передний угол. Избу после этого не топили три дня».

Тот вотский старик, что Верещагину всю правду о «молениях» на тарелочку выложил, был отцу Марфы даже немного знаком. Верить, не верить ему, это -уже дело индивидуальное. Однако, врать-то ему с чего?

Как же жертву вотяки искали? Это опять со слов того самого старика всей округе было известно.

«Приносили всякого, какого находили, лишь бы был мужчина от 18 до 60 лет, имел бы волосы светло-русые, но отнюдь не черные. Такого „замолили“ и у нас, в роде Бигры. Говорили, что был вотяк. Он ходил по домам – закупал щетину. Ведь таких-то для жертвы и выбирали. Ходит человек туда-сюда… Увидят, что он подходящ… Заманят его к жрецу… Угостят вином до бесчувствия и вдобавок усыпят еще какими-нибудь средствами. Там – „замолят“. Поиски пропавшего человека будут напрасны. Спросят того, другого – не видали ли, мол, такого человека? Скажут: не видали – и делу конец».

У кого-то от такого рассказа и волосы на голове дыбом встанут… Может, всё же привирал дедушка? Или – правду говорил? Вот он как сам процесс жертвоприношения Верещагину описывал.

«Заманят его к жрецу… и там примут его радушно, как самого дорогого гостя, угостят… Спросят его о том, о сем – откуда, мол, ты? сколько тебе лет и т.д. Напоят… Усыпят… Потом, в самую полночь, когда кругом все безмолвствует, соберутся старики у жреца… и обреченного на жертву человека унесут в шалаш. Здесь всю одежду с него снимут и положат его в большое корыто. В корыте обмоют и наденут на него чистое белье. И вот, когда такие приготовления будут кончены, один из мужиков выйдет за дверь и там спросит он: что делается в шалаше? „Луд-Кылчину чистую жертву приношу“, – ответит жрец. Мужик зайдет в шалаш, и жрец сделает небольшим ножом укол в правый бок („под мышку“) жертвы, и домохозяева-старики получат в принесенные стклянки, содержащие в себе кровь зверков (горностая, ласки, крота), по нескольку капель человеческой крови… Кровь зверков потом соединили с кровью человека, и флакончики с нею хранились под полом же, в переднем углу, в течение 20 лет, после чего жертва возобновлялась».

– Чо тут? – неожиданно прозвучало за спиной мужика. Тот даже вздрогнул.

Голосок был отцу Марфы знаком.

Мля! За каким-то лешим вслед за ним в лес его неразумная баба приперлась!

– Чо забыла тут? – хмуро посмотрел мужик на свою супружницу. – Кикимора болотная…

– Больно интересно…

Интересно ей! Ну, что с короткоумой взять!

– А голова его где? – матушка Марфы уже рядом со своим мужиком стояла. Совсем она страх потеряла. У мужа в руках топор, оборонит ежели чего.

– Убежала… – покривил уголок рта тятя Марфуши.

– Убежала… – как эхо повторила женщина.

Глава 12

Глава 12 Первый поиск головы

– Убежала… – как эхо повторила женщина. После чего наклонилась и осторожно за руку безголовый труп потрогала. Что её сподвигло к этому, остается только гадать.

Смела баба! Тут уж ничего не скажешь.

Затем матушка Марфы распрямилась и со значением на своего мужа посмотрела. Знаем мол, мы, тебя шутника. Никуда отрезанная голова убежать не может.

– Замолили, – со всей возможной уверенностью выговорила женщина слова, ранее сказанные её мужем. – Чо тут гадать-то. Даже наперёд подумали.

Супруг её утвердительно кивнул.

Всё же прекрасно знают, что вотяки сильно хитрые и ужасно опасаются мести принесенного ими в жертву человека. Разные вотяцкие рода только делают это по-своему. Какие-то задабривают покойника щедрыми по их мнению дарами и даже иногда приносят ему в жертву старую кобылу. Другие же рода отделяют голову замоленного от тела, прячут ее отдельно и одновременно с этим вынимают из тела мертвеца легкие, сердце и печень, твердо веруя, что в таком неполном виде их жертва никогда не сможет возродиться и покарать обидчиков и даже их потомков. Имеются среди вотяков и рода, где отделяют голову и только правую руку, а ещё иные рода, как говорят знающие люди, считают достаточным отрезать правую руку и вынуть сердце.

Отец Марфы, не только этнографа Верещагина не читал. Не был он знаком и с опубликованными работами Действительного члена Императорского русского географического общества священника Николая Блинова, а ведь и он о подобном писал, что было такое, но оставалось тайной для широкой публики лишь по одной причине – из-за коррумпированности полиции и судебных следователей.

«Трупы с отрезанными головами или только без правой руки находили (в Елабужском и Малмыжском уездах) и прежде. Местные жители вотяки известными не им одним средствами способствовали направлению следствий к „неизвестным причинам“, замерзанию и откусыванию головы и рук трупов животными, а духовенство хоронило обезображенных покойников „по отношению“ станового пристава или следователя. В окрестных селениях циркулировали рассказы о „молениях“, но тем все и ограничивалось».

Если здраво рассудить, то зачем деревенскому мужику публикации Блинова изучать? Он про подобные случаи с младого детства сам знает.

«В следственных делах результаты „молений“ выражаются в своеобразной форме. В 1885 году в деревне Макан-Пельга (где ранее было волостное правление) жил работник (сирота) из деревни Дубровки Пигасий Ильин, он же Болобанов, 17-ти лет. Загнанный нуждой, забитый работой, он был самый жалкий человек в деревне; но вдруг, сверх всякого ожиданья и без видимой причины, на масленичной недели, 20–26 января, он сделался предметом внимания, стал особенно любезным для старых вотяков. Его вволю угощали кумышкой, блинами, катали по деревне на лошадях. А с субботы он неизвестно куда исчез. Уже в марте месяце труп его был обнаружен вблизи соседней деревни Кармыж, без головы и правой руки. Становой пристав опросил понятых людей, добродушно поверил высказанному предположению, что это собаки откусили голову и руку и утащили неизвестно куда, не касаясь мягких частей трупа. Он сообщил духовенству Бемышевского завода о предании земле тела Пигасия Ильина как умершего „от замерзания“; погребение было 23 марта, в великую субботу, накануне Пасхи. Так как никто не верил в „замерзание“ и пристрастие собак к голове и правой руке, то между окрестными вотяками распространен был на случай расспросов русских рассказ: Пигасий играл с девками в отхожей, скотной избе; от чьего-то толчка он упал, а у стены стояла пила; этой-то пилой он и отрезал себе напрочь и голову, и руку».

Отец Марфы, при случае, и не такое поведать ученым людям может, знай только на бумажки записывай.

Супруги Головизнины простояли одинокой парочкой у найденного их дочерью трупа совершенно не долго. Скоро у бревенника на болотине почти вся деревня собралась.

Марфушина матушка, пока по деревне к лесу бежала, новостью о дочериной находке успела со всеми встречным-поперечным поделиться. Как уже было сказано, значимыми событиями и развлечениями деревенская жизнь не богата, вот народ от мала до велика на лесную тропинку и приперся.

– Чо тут?

– Пройти дай!

– Ой! Дела!

Только и слышалось это сейчас на лесной тропинке. Все пришедшие старались пробраться поближе к лежащему трупу, получше рассмотреть его своими собственными глазами.

– Голова-то где?

– Нетути!

– Искать надо, голову-то…

Высказанную кем-то мысль подхватили и всей деревней приступили к поискам. Болотину справа и слева от тропинки истоптали до невозможности, но головы мертвеца так и не нашли. Наиболее упорные продолжили самодеятельный сыск и на следующий день, но с тем же результатом.

Весть о случившемся до властей дошла не сразу. Пока то да сё, несколько дней и прошло. Пристав Тимофеев прибыл на место происшествия только 9 мая. Сергей Анатольевич Светлов, он же – уездный врач Светловский, о находке в известность не был поставлен. Безголового девочка Марфа нашла-то не в его, а в соседнем уезде, а там свой доктор для судебно-медицинских дел имелся. Кстати, его тоже далеко не сразу оповестили.

В ночь с 6 на 7 мая в карауле возле трупа пришлось отцу Марфы стоять. Так староста рассудил – чья девка нашла, тот и охранять его должен.

Глава 13

Глава 13 Приезд пристава Тимофеева и болезнь Светловского

Куприяна Головизнина, отца Марфы, утром сменил один из односельчан, день у трупа просидел, а потом и следующему жителю деревни караул сдал.

Так и тянулось всё неспешно до 9 мая. Караульщик у безголового трупа маялся, а окрестные жители вокруг по болотине бродили – голову искали. Надо сказать, уже без особого огонька как в первый день. Удача им что-то никак не спешила улыбаться.

Уездного же врача Светловского, Сергея Анатольевича Светлова, как раз в это время дополнительной работой загрузили. Земские врачи с тифом не справлялись, вот уездных им на помощь и придали.

Судебно-медицинское дело в результате этого в забросе оказалось, очередь на вскрытия росла не по дням, а по часам. Так было не только в уезде Светловского, но и в том, где Марфа Головизнина нашла в лесу труп.

От тифозной заразы в тот год вся Вятская губерния ревмя ревела. Болезнь ещё и на голод наложилась, так что всё было плохо.

В целях недопущения распространения эпидемии на соседние территории, Вятскую губернию поместили под колпак карантина. На дорогах, что вели в рядом расположенные с Вятской губернии, солдат на блокпостах расставили, а уже они никому выхода из больной территории не давали – заворачивали назад и конного, и пешего. Ещё и служивые приграничные территории постоянно частым гребнем прочесывали в поисках беглецов от смертельной хворобушки.

Ловили кого-то? Ловили, как не ловить.

Вятчане были на взводе. Сидели неровно и гадали, от чего им гибель придёт – от голода или от тифа?

Тут ещё и по деревням начали ходить православные священники из сопредельных губерний, читать молитвы, призывать к смирению и покаянию.

В южных уездах самой Вятской губернии проживало, мягко скажем, немало язычников-инородцев, которые, вроде и в церковь ходили, но больше верили в своих древних богов, которых день и ночь просили послать богатый урожай, а тиф, наоборот, забрать куда подальше. Их эти священники сильно и раздражали. Ишь, ходят, только беды накликивают. По старому обычаю надо жить, тогда всё ладно и будет…

По никому неизвестной причине, тиф и голод миновали две деревни в Малмыжском уезде – Старый и Новый Мултан. Жили в них всё больше вотяки, так что в православных русских деревнях по соседству к мултанцам начали появляться вопросы. А не ворожат ли они опять как в старые времена? Мы – болеем, а они – нет, да и с хлебушком у вотяков всё в полном порядке…

Сознание-то у населения Вятской губернии в описываемое время было во многом магическое. Впрочем, и до настоящего времени у многих вера в чудеса ещё до конца не выветрилась.

На фоне всего этого и обнаружила Марфа безголовый труп. Вложился бриллиантик в оправу и понеслась беда по кочкам…

Пристав Тимофеев все свои сапоги грязью извозюкал, или – изгваздал, это уж кому как нравится, пока по лесу шел, а поэтому и находился в отвратительном настроении. Всё его раздражало больше и больше. Ишь, развели тут непорядок…

– Котомку снимай. – указал он караульщику на труп. – Истоптали тут всё своими лаптищами…

В котомке трупа сразу же обнаружилось удостоверение Ныртинского сельского старосты о личности убитого – Конона Дмитриева Матюнина, а также свидетельство, что он страдает падучей болезнью.

– Ну, пол дела сделано… – пробормотал под нос сам себе Тимофеев. – Личность установлена…

Подобное сочетание казенных бумаг удивления у пристава не вызвало – обычный это набор, справку о падучей болезни часто себе выправляли профессиональные нищие. Таким образом, не бродяжничают они по России-матушке, а себе пропитание ищут.

Дальнейший осмотр содержимого котомки сразу же отмел корыстный мотив убийства.

– Вещи на месте, да кто на них и позарится, мелкие деньги тоже… – продолжал комментировать обнаруженное в котомке по имеющейся у него привычке пристав. – Так, что тут в тряпице? Ого! Полтинник!

Какая-то добрая душа оделила Конона Матюнина сразу полтинником. Вот это было несколько выбивающимся из общей картины.

Деревенских жителей, проявляющих любопытство при осмотре места, где был найден труп, пристав отогнал в сторону. Однако, до него то и дело долетали слова о том, что лишили жизни мужика не иначе как вотяки, они бедняге и голову отрубили. Замолили, одним словом, нищего.

– Берите его и в деревню несите, нечего ему тут лежать, – распорядился Тимофеев. Настроение его никак не становилось лучше, а сейчас ещё придется и бумаги писать. Это дело тоже не относилось у пристава к особо любимым.

Только 10 мая всё необходимые документы были приставом Тимофеевым оформлены и он возбудил уголовное дело. Труп, как мы помним, Марфа обнаружила ещё пятого числа сего месяца.

Сергей же Анатольевич Светлов где-то не уберегся и тиф подхватил. Болел он тяжело, долго, происходящее вокруг его из-за хвори доктора не интересовало. Прекрасно понимал судебно-медицинский эксперт из нашего времени, что медицина тут, куда он попал, находится ещё не на самом высоком уровне, и выздоровеет ли он – это вилами по воде писано.