Текст книги "Ванька 8 (СИ)"

Автор книги: Сергей Куковякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 16

Глава 16 В тыл

– Следующего несите!

Я несколько раз зажмурил и открыл глаза. Стало чуть легче.

– Следующего!

Что, они там, заснули?

– Всё, Иван Иванович.

– Что, всё?

– Кончились раненые…

Кончились… Кончились… Кончились…

Меня шатнуло в сторону. Я ухватился за край стола, за которым оперировал трое суток. Ну, с перерывами на краткий сон.

Французы продолжали обстреливать форт Бремон, но нас решили сменить и отвести в тыл. От бригады только рожки да ножки остались – в ротах по тридцать – сорок человек.

Нас меняли альпийские стрелки, тоже целая бригада. Ну, посмотрим, как у них взять форт получится.

Перевязочный пункт тоже отводили в тыл.

– Собираемся, – скомандовал я.

Впрочем, собирать-то особо было и нечего. Несколько оставшихся палаток и навесов – рвань. Легче выбросить, чем чинить. Перевязочный материал и медикаменты – в корзинке для пикника уместятся. Наборы хирургических инструментов – вот и весь наш скарб.

Французы, тут надо их похвалить, наших раненых в свои госпитали вывозили оперативно. Сейчас последних погрузят и всё – можно и нам с места сниматься.

От персонала у меня осталась едва половина. В атаки не ходили, а вот…

– Федор Федорович, проверьте, весь ли инструмент собрали, – отдал я распоряжение старшему фельдшеру. Он сейчас у меня за главного помощника, врачей-то кроме меня одного на перевязочном пункте сейчас нет.

– Весь, Иван Иванович. Там и осталось-то…

Да, жалко. Палатку, где мы инструменты стерилизовали, при обстреле тоже снарядом накрыло. Изделия завода князя Александра Владимировича, хоть и стальные, но не вечные. Пусть теперь французы восполняют. У них хоть хирургический инструментарий похуже нашего, но на безрыбье и раком свистнешь.

До остатков бригады мы добирались верст пятнадцать. Что-то пока недалеко наших отвели. Снова хотят в бой бросить? Что там бросать-то…

Роты были размещены в какой-то деревне. Как называется? Впрочем, какая разница – этих деревень на нашем пути уж сколько было.

Дорогой я подремал, но не выспался. Ещё и голова болела, настроение было паршивое.

Да уж…

Солдаты, что бродили по узеньким улочкам были оборванные, даже на вид уставшие. У каждого было что-то немецкое – винтовка, карабин, германский брезентовый или из тюленьей кожи ранец…

Я заметил одного даже в трофейной каске. Здесь-то он зачем эту железяку на голове носит?

Рязанцев потеснил своё хозяйство и нас разместили. В тесноте, да не в обиде. Я чуть-чуть перекусил от щедрот Никифора Федоровича и прилёг досыпать. Уже закрывая глаза вспомнил, что надо бы посмотреть, что там с раной у него на голове. В последние дни не до такой мелочи было…

– Владей.

Как проснулся, я опять же был накормлен и оделен Рязанцевым подарком.

Не знаю, уж откуда он его добыл, интендант-проныра. Подарок был хорош – парабеллум и две сотни патронов к нему.

– Спасибо. Не откажусь.

В голову, непонятно с какого перепуга, у меня пришли слова песенки, что трудно жить в деревне без нагана – нечем председателя убить. До председателей колхозов дело ещё далекое, но всё к тому идёт. Тут они в империи одну революцию уже учинили, Николай Александрович от престола уже отрекся, а Михаил его не принял.

Такие вот пироги…

– Смотри, Иван Иванович, что мне тут ещё по случаю досталось. – бригадный интендант протянул мне пачку почтовых карточек. – Знают наши об увлечении дочери, вот и несут всякую-всячину… Даже такую гадость.

Да, раньше бы такое не принесли…

Немецкие открытки содержали карикатуры на российского императора. Сейчас они были уже не актуальны. Нет у нас опоры и надежи.

На лежавшей первой в пачечке почтовой карточке Николай Александрович был изображен в лаптях, в каких-то просторных деревенского вида портках и рубахе. Ещё и с многочисленными разноцветными заплатами. В жизни бы ни одна российская баба своему мужику таких не сделала. В селе Федора, когда и где у кого заплатка на рабочей одежде имелась, всегда была в тон.

Императора немцы нарисовали верхом на заморенном осле. Под мышкой у него был артиллерийский снаряд, из всех карманов торчали бутылки с водкой.

Я протянул обратно открытки Рязанцеву.

– Пропаганда.

– Согласен, Иван Иванович. Гадость…

– На войне все средства хороши.

– Тут тоже поддержу Ваше мнение.

Открытки были брошены на стол, разлетелись по нему в полном беспорядке. Одна на пол свалилась. На ней российский император, опять же в неприглядном наряде, получал из рук японского императора какую-то допотопную винтовку. Намекали германцы, что у нас своего оружия не хватает.

Глава 17

Глава 17 Проверочная комиссия

Полторы недели мы ели, спали, приводили себя в порядок.

У нижних чинов даже румянец на щеках начал появляться.

Руководство бригады укатило в Париж, а меня почему-то не взяли.

Рылом не вышел…

Мне даже обидно стало. Не очень сильно, но всё же.

Затем остатки бригады отвели в более глубокий тыл.

– Иван Иванович, извольте получить новое обмундирование.

Рязанцев, что сообщил мне это, выглядел весьма довольным, словно он самолично это обмундирование шил. Его, кстати, в столицу Франции тоже не взяли.

Переобмундировывали не только офицерский состав, но и нижних чинов. Всем выдавали новые шинели, гимнастерки, брюки, хромовые сапоги. На каждой вещи стояло клеймо – «Лондон».

– Во как… – солдаты мяли в руках обновки. – Как цари какие будем.

Форменная одежда, действительно, была очень качественная.

– Сносу таким сапогам не будет, – слышались там и тут довольные голоса.

У солдат, в большинстве своем вчерашних селян, отношение к сапогам было трепетное. Старую форму сдавать не требовалось, поэтому почти все её оставляли.

– Пригодится, годная ещё.

Федор Федорович, мой старший фельдшер, аккуратно уложил в заплечный мешок то, что раньше на нём было.

– Года ещё не носил…

Это уже относилось к сапогам старшего фельдшера, которые тоже в общую кучу на плацу не полетели. Да там и не куча была, так – кучка.

Офицеры отсутствовали, солдаты бездельничали. Занятий с ними никто не проводил.

Возобновились разговоры о событиях в России.

Тут ещё приказ зачитали. Начальников теперь надо называть по-новому – господин полковник, господин штабс-капитан…

Солдаты по своей инициативе начали организовывать комитеты – ротные, полковые, даже создали и бригадный. Офицеров в них не брали, военных чиновников – тоже.

Из французских госпиталей начали возвращаться первые раненые. Из-за них буча и началась.

Вернувшиеся жаловались товарищам, что их там плохо лечили, обращались хуже, чем с неграми. Даже тех, у кого только-только швы сняли, заставляли носить воду, колоть дрова, заниматься уборкой территории.

– Ещё и ругаются, что почему бинты у тебя грязные. Какими им быть, если я дрова колол? – возмущался ефрейтор Петров. – Суки…

– Сами французики, уже вполне поправившиеся, лежат себе, полеживают… Их только кормят, работать не заставляют…

– Все бока негры отлежали, а мы не емши воду таскаем…

На фоне таких разговоров бригадный комитет постановил организовать проверочную комиссию. Выяснить, имеют ли под собой основание жалобы раненых.

– Иван Иванович, мы тебя в комиссию включили. Посмотри, что там делается.

Во как. Со мной, как со знакомцем на завалинке нижние чины разговаривают! Со свободой, равенством и братством совсем распоясались…

Раньше, такого не было. Скоро и в морду начнут кулаком тыкать…

– Двух фельдшеров ещё с собой возьми…

Так. Уже приказывать начали…

Мля… Куда катимся?

Теперь комитет – власть… Власть? Да, власть…

– Иван Иванович, съезди. Хуже не будет.

Это ещё и Рязанцев в ту же дуду дудит. Нет, он не за власть комитета, а просто за меня опасается. Откажешь комитету – неизвестно что будет.

– Хорошо, съезжу, – согласился я.

В проверочную комиссию кроме меня и фельдшеров, вошли ещё и представители от ротных и полковых комитетов. Не комиссия получилась, а целая толпа.

Такая делегация во французский госпиталь в ближайшем городке и заявилась. Там у всех глаза на лоб и полезли. Таких проверяльщиков тут отродясь не видели.

Нижние чины языком союзников не владели, поэтому я с руководством госпиталя и объяснялся. Они морды кривили, но наши-то, все с винтовками в руках и неизвестно с чем в голове.

– Проверяйте, – последовал ответ.

Делегаты от бригады и осмотр условий произвели, в которых раненые русские и французы находятся, и опросили земляков – не заставляют ли их какие работы здесь выполнять?

Факты подтвердились. Французам были лучшие палаты предоставлены и их выздоравливающие к хозяйственным работам не привлекались. Наши – трудотерапию полной ложкой хлебали.

Кормили, правда, всех из одного котла, с размером порций обид не было.

– Скажи им, если дальше такое продолжится, мы им тут «Марсельезу» устроим. – нашелся среди членов одного из полковых комитетов грамотей. – Так и передай.

Для подтверждения своих слов он ещё и затвором клацнул.

Мля…

Во, до чего дожили…

Я уведомил французов о претензиях комитета и возможных последствиях. Мои слова нашли полное понимание.

– Ещё кто-то пожалуется, всей бригадой сюда явимся, – таково было последнее слово проверочной комиссии.

Глава 18

Глава 18 Первомайская демонстрация

Прошла одна неделя, другая…

Солдаты в лагере бездельничали, занятий с ними никто не проводил. Когда нас отправят на фронт – никакой информации об этом не было.

Мои подчиненные тоже немного подраспустились. Некоторые даже на меня огрызаться начали. Ну, если я что-то делать их заставлял.

Беда просто. Никогда такого раньше не было.

Раненые из французских госпиталей продолжали возвращаться и у меня работы хватало. Я принял себе за правило каждого осмотреть, принять решение о состоянии его здоровья, дать необходимые рекомендации.

Видя о себе заботу, раненые относились ко мне хорошо. Впрочем, и раньше у меня с нижними чинами отношения были нормальные. Ещё и слава бузника играла свою роль. Наш мужик силу и умения, особенно бойцовские, уважает. Тут даже разговора нет.

Старших офицеров всё не было и не было. Застряли, они что ли в Париже?

Апрель подходил к концу…

Солдатский комитет нашего полка принял решение провести демонстрацию в честь Первого мая. Ротные собрания нижних чинов единогласно одобрили это постановление.

– Что, делается-то, Иван Иванович. – вздыхал то и дело Рязанцев. – Не армия, а не пойми, что…

Эх, Никифор Федорович, не знаешь ты ещё, что скоро вся твоя привычная жизнь с ног на голову перевернётся. Впрочем, она уже переворачивается.

В последний день апреля пришел приказ – все тяжелые станковые пулеметы, а с ними и лёгкие, сдать французским инструкторам. Они их проверять будут, а при выявленных поломках и ремонтировать.

Лагерь полка загудел, как муравьи солдаты туда-сюда засновали.

– Не дадим!

– Разоружить хотят…

– Хрен им, а не пулемёты!

Полковой комитет принял решение о том, что пулеметы сдавать не будем. Все наши пулеметы, которые имеются в наличии, исправны, ремонтировать их нет никакой надобности, а если что-то и сломается, то мы сами их починим лучше всяких французов.

Так и было приехавшим французским инструкторам объявлено. Они на конфликт не пошли, бычить не стали и отбыли не солоно хлебавши.

– Что делается, что делается…

Никифор Федорович опять у меня в гостях сидел. Про пулеметы он мне и рассказал. Сам я от пулеметов далек, где я, а где они. У меня своих забот хватает.

– Чем, Иван Иванович, дело и завершится?

Интендант места себе не находил. Из России всякие вести приходили. Не всегда его радующие.

– Сейчас в лагере, во всех местах, где стоят пулеметы, вооруженные караулы круглосуточно стоят. По решению общих собраний рот и команд к оружию никого чужого не подпускают, – поделился интендант со мной очередной порцией новостей.

Вечером того же дня на общих собраниях батальонов зачитали приказ бригадного командира. Лохвицкий запрещал проводить демонстрацию.

Вот, додумался же… Французы де не могут спокойно смотреть на красные флаги. Они им революцию напоминают. Когда она тут случилась, было много пролито крови их дедов.

Ну, скорее уж прадедов… Сколько лет уже с той революции прошло.

– Не убедительно… – разделял мои мысли бригадный интендант. – Не убедительно…

– Да и не знают они о нашей демонстрации, кто им про неё скажет…

– Умирать тут мы можем, а демонстрацию – нельзя.

– Не будем выполнять приказ…

Такие фразы можно было слышать в лагере.

Да уж…

Первого мая, ещё до завтрака, солдаты, кто не сделал это вчера, приводили себя в порядок. Наводили блеск на ременные пряжки, чистили сапоги, винтовки, пулеметы, лёгкие траншейные пушки…

Все были в праздничном, приподнятом настроении.

В хозяйстве Рязанцева дошивали красные флаги, плотники дострагивали для них древки.

Полковой оркестр надраивал свои инструменты и украшал их красными ленточками.

Представители первомайской комиссии ходили по взводам и не хуже фельдфебелей проверяли, всё ли в порядке.

Артельщик первой роты Харлашка вообще спать не ложился. Его кухня сейчас блестела как новенькая, сбруя лошадей была украшена красными флажками, гривы и хвосты коней пестрели разноцветными летами. Где он их только и взял?

Из трубы полевой кухни валил дым. Харлашка её затопил с таким расчетом, чтобы сразу после демонстрации угостить свою роту праздничным обедом.

На груди Харлашки красовался красный бант.

Наскоро перекусили и батальоны стали строиться. Вынесли полковое знамя. Было оно в руках опять же у великана Василия Сабанцева. Он встал впереди построения первой роты, его окружили солдаты с красными знаменами. За знаменщиками заняли своё место музыканты с инструментами, что были подарены нам жителями Парижа.

Представители от солдатских комитетов пошли приглашать офицеров на демонстрацию. Некоторые, я в том числе, согласились.

Ну, двинулись…

Роты шагали не сбивая шага, музыканты играли марш.

За оркестром следовали стрелки, за стрелками – пулеметчики. Все до единого пулеметы были сейчас здесь, ни одного в оружейных комнатах не было оставлено. За пулемётчиками вышагивали минометчики. Колонну замыкали четыре походные кухни. На первой гордо восседал Харлашка.

Я шёл вместе со стрелками.

За лагерем был хороший большой ровный плац, там и планировалось провести митинг.

Линейные встретили нас за лагерем и проводили на отведенное место. Вслед за первым, подошли второй и третий батальоны. Полк выстроился перед импровизированной трибуной – крестьянской арбой. На неё взобрался председатель полкового комитета и поздравил всех с Первым мая.

Затем говорили представители от батальонов. Они проклинали тёмное прошлое, в солдатские ряды летели слова о новой, счастливой и радостной жизни. Почти каждый из выступающих требовал отправки бригады обратно домой. Навоевались де тут, пора и в Россию.

Эти слова вызывали согласные крики и аплодисменты.

Аплодировали и французы, что пришли из соседних деревень. Откуда они про демонстрацию и митинг узнали? Кто-то из солдат им об этом сообщил?

Глава 19

Глава 19 Болезнь

Май во Франции выдался тёплый.

Ну, хоть что-то хорошее…

Дисциплина в лагере падала, солдатские комитеты чуть ли не ежедневно заседали.

– Пусть сами воюют!

– За три года по горлышко навоевались.

– Домой, домой пусть отправляют!

Это и подобное приходилось мне слышать, когда я проходил мимо барака, который облюбовали комитетчики для своих собраний.

Что в России?

Французским газетам я не верил, да в них и про русские события почти не писали.

Полковой комитет принял решение отправить делегацию в Россию. Пусть съездят, всё своими глазами посмотрят, ушами – услышат, а затем вернутся и всю истинную правду нам расскажут.

– В Петербурге сообщите о нас. Всё как есть и подробно. Пусть домой вывозят.

Так было сформулировано задание делегации.

Выбранные от полка на поезд сели, ручками остающимся помахали и больше их никто не видел. Как в воду канули.

Кстати, полковым комитетом мне было предложено войти в состав делегации, что в Россию отправлялась. Комитет – пока власть неофициальная, но я-то знал, чем через несколько месяцев дело повернётся. Вслед за одной революцией последует другая, Временное правительство будет низложено и к власти придут большевики.

Всё поменяется и начнётся новая жизнь.

Ещё и Никифор Федорович в ту же дуду дул.

– Что там, в Петербурге, солдатики плохо насмотрят, куда их пустят… Тем более, Лохвицкий своё согласие на отправку делегации дал. С большим скрипом, но согласился.

Я уже собираться начал, старшему фельдшеру дела передавал. Тут и заболел. И до меня испанка добралась.

Во Франции болели. В бригаде – тоже. Вот и я не уберегся.

Хоть я и максимально старался сокращать контакты с окружающими, но у меня лазарет полон больных был. От кого-то и подхватил эту заразу.

Весь день как варёный ходил, к вечеру мышцы у меня заломило, на свет стало смотреть больно, температура поднялась.

Мля…

Десяток-другой шагов пройду – стою и отдыхаю. Силы из меня как насосом выкачали.

Рязанцева, что чай ко мне пришёл попить, я за порог выставил.

– Никифор Федорович, я, похоже, приболел. Лучше со мной сейчас рядом не находиться.

Интендант повздыхал, у двери потоптался, но внял моему совету.

– Выздоравливайте, Иван Иванович. Последний доктор в полку Вы сейчас…

Да, последний. Что-то не спешило руководство бригады медицинскую службу полка пополнять. Не до нас им, похоже, было.

Так, ещё и кашель у меня начался, сердце бешено забилось…

Похоже, не еду я в Петербург…

Какое там, похоже. Точно – не еду…

Ночью спал-не спал. Мление, как моя бабушка говорила, у меня было. Казалось, что домой я вернулся, рассказываю, что со мной произошло, а все только руками разводят, головами качают. Вот, чудеса какие…

То, снова я в Карпатах. Сортирую раненых, перевязываю, оперирую…

Утром очнулся – вся нижняя рубашка сырая, подушку – хоть выжимай.

Еле-еле на ноги встал, воды напился.

Посидел, в окно попялился.

Тихо ещё, лагерь спит, птички поют. Не одному мне не спится.

Дымком потянуло. Это, наверное, Харлашка свою полевую кухню раскочегарил.

Посидел, посидел и снова я прилёг.

Плохо мне, буду болеть, и пусть весь мир подождёт.

Три дня мне, то лучше, то хуже было. Затем – отпускать начало. Скорее всего, не испанка у меня была, или – испанка, но переболел я ею не типично. Мой организм не такой, как у окружающих. Если точнее – его защитные силы. Не первый раз я уже замечаю, что болею тут я не как все.

Пока болел – не курил даже, а тут вышел из барака, пару затяжек сделал – в сторону меня повело, голова чуток закружилась.

Может, бросить?

Нет, на войне без курева – совсем плохо. Ещё в японскую, даже те солдаты, что до армии дома в деревне и не куривали, на позиции начинали смолить по-черному.

– Уехала делегация? – такой мой первый вопрос после болезни Рязанцеву был.

– Уехала, Иван Иванович. Три дня как…

Вот, не заболел бы я, вся моя жизнь иначе повернулась. Своими глазами бы октябрьские события увидел, если, конечно, как дезертир не арестован был. Сейчас дальше во Франции я остаюсь…

– Вам бы полежать ещё, Иван Иванович, – жалеет меня Рязанцев. Лица на Вас нет.

– Не лежится, Никифор Федорович. Вроде, стало получше.

Бригадный интендант не одобрял мои действия.

– Что в лагере? – задал я ему вопрос.

– Бузят. Совсем никакой дисциплины не стало. Воевать не хотят, только о доме и твердят.

Не стал я его спрашивать о том, а самому-то ему воевать хочется?

Выглядел Рязанцев расстроенным, даже при разговоре со мной время от времени нырял в какие-то свои невесёлые мысли.

– У Вас-то всё хорошо, Никифор Федорович?

– Какой там…

– Что случилось?

– Воруют…

– Поясните, не совсем понял.

– Со складов всё тащат…

– Нет охраны при них?

– Имеется… Те, кто охраняют, похоже, они и балуют… Хром, амуниция, сапожные гвозди – и те пропадают…

Вот они, революционные события. Впрочем, прямой зависимости тут нет. Раньше тоже мне Рязанцев жаловался, что кто-то в его хозяйстве пошаливает.

– На некоторых даже офицеров я грешу. Как их любимчики на посту, так и жди недостачи, а потом пейзане из соседних деревенек в наших солдатских сапогах разгуливают. Продают некоторые на сторону всё, что можно, денежку зарабатывают…

Так, так, так… Похоже, Никифор Федорович тут уже целое расследование провёл, но на этот процесс повлиять у него руки коротки.

– Ладно, пустое. Не берите в голову, Иван Иванович. Выздоравливайте до конца скорее.

Рязанцев ушел, а я выздоравливать остался.

Май, солнышко, мы в тылу на отдыхе, а всё как-то не весело.

Глава 20

Глава 20 Слух о делении земли

Нет, не военный я человек…

Вторая кампания уже у меня, а я все никак не привыкну. Иногда в чинах и званиях путаюсь… Пусть и орденов полна грудь. Тут ещё и от французов один достался.

Может, контузия сказывается? Или, избирательная тупость у меня имеется по этому поводу?

При Николае Александровиче, вроде, немного уяснил для себя – кто есть кто. Тут, как императора не стало – опять сумбур.

Так. Ладно. Всё по очереди.

В Петербурге – Временное правительство. До него далеко. Мы же – во Франции.

Тут теперь вроде как за главного для нас Представитель Временного правительства при Французской Главной Квартире.

Так? Не так? Совсем не так? Или – правильно?

Лохвицкий и офицеры Представителя Временного правительства признают, а солдатские комитеты – не очень.

Я – военный чиновник. Не офицер.

Значит, для меня начальство – Тыловое Управление.

Так? Не так? Вроде, получается, так.

В Тыловом Управлении, что в Париже, для меня родным должен быть его Санитарный отдел, который сейчас возглавляет врач Рубакин.

Во! Врач.

Однако, для Рязанцева главный – капитан Копылов. Он возглавляет Интендантский отдел Тылового Управления.

Копылов – офицер. Рязанцев – офицер. Я – врач, не офицер… Классный чин.

Все мы в Тыловом Управлении, а разные.

Что-то я совсем запутался…

Начальник для меня, классного чина, Комиссар Временного правительства? Нет? Да?

Мля…

Ладно. Проехали…

Делом надо заниматься. Больных вон опять полный коридор.

Что меня сегодня с утра на такую дурь потянуло? Скоро опять всё поменяется…

Солдаты в лагере опять бузят.

Матрос их с ума свёл.

Скорее всего, он – такой же матрос, как и я. Переоделся просто.

Проник он на территорию нашего лагеря, сейчас – это проще простого.

Новость сообщил, что землю в России делят.

Делят! Землю! Без нас! Мы – тут, а там!!!

Нижние чины полка – через одного крестьяне. Нет, скорее всего, их не меньше чем две трети. Для них земля – главное. Они тут непонятно за каким хреном воюют, а там землю делят. Без них.

Даже, если и им что-то достанется, то втюхают их бабам самую завалящую. Никуда не годную. Не кормилицу, а горькие слёзки.

Какая уж тут война. Надо манатки собирать и скорее в родную деревню двигать. Причем, с винтовкой. Она сильно поможет в восстановлении справедливости.

Матрос зажженную спичку в бидон с керосином бросил и исчез. Только что был, и нет его. Растворился. Развеялся.

Лагерь же гудит, народ к бараку, где солдатский комитет заседает, толпами прёт.

– Кровь тут только зря льем!

– Слышали, землю делят!!!

– Делят, делят. Не опоздать бы!

– Домой отправляй!!!

Комитет про землю был совершенно не в курсе. Нет де у нас таких сведений. Посовещались. Постановили – в Париж делегацию послать. Пусть разузнают и ясность внесут.

Мода какая-то сейчас на делегации пошла…

Одна уже в Петербург уехала и от неё ни слуху, ни духу. Обещали телеграфировать, как прибудут… Правда, добираться им вкруголя, а не напрямую.

В Париже некоторые солдаты уже были. Целая рота на параде. Удивили там парижан выправкой и статью.

– Не заплутаете. Спросите, куда вам надо.

Куда? Кого? Как?

Ситуация… Язык Дюма и Гюго нижним чинам мало знаком.

– Доктор пусть с делегацией едет. Он не офицер.

Так решили и приговорили. Самого доктора не спросили.

– Собирайся Иван Иванович в Париж…

Ага, собирался уже я. В Петроград.

Командир полка на всё это только рукой махнул. Вроде и командир он, а сейчас – непонятно кто в солдатских глазах. У них – комитет. Свой. Солдатский.

– Поезжайте, Иван Иванович. Нас сейчас не на фронт, а в лагерь Ля-Куртин переводят. Вопрос о земле – не шуточный. Надо солдат успокоить. Дело до плохого может дойти.

Французы в настоящий момент к русским весьма настороженно относятся. Они, русские, своего императора скинули. Неизвестно, что ещё могут такого отмочить. Вон их сколько здесь тысяч. Все при винтовках, пулеметах и пушках.

Командир полка тоже, как и солдатский комитет, ничего про землю не знал. Адрес Французской Главной Квартиры он мне на листочке написал и вручил.

В очередной раз я красоте местного письма от руки подивился. Буковки вывел командир полка одна к одной, вроде и мелочь, а приятно.