Текст книги "Замена (СИ)"
Автор книги: Сергей Дормиенс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
12: Нигредо
<Я не помню, как Каору появился в моем мире, я не уверена, что мои первые воспоминания о нем – реальность. Наверное, он вошел в палату и увидел меня – все просто. Мне было шестнадцать, EVA и морфий на пару сводили меня с ума, и он стал третьим.
Каору возник сразу по обе стороны реальности – молчаливый, внимательный. Не понимающий слова «нет». Когда он однажды ушел, я поняла: Каору знает обо мне все.
«Мы похожи», – шептал он. Мне было безразлично.
«Ты дрожишь. Почему?» – он изучал мое тело. Я не знала ответа: озноб боли, озноб удовольствия – это не имело значения.
Все изменилось, когда мне стало лучше>.
* * *
Когда Каору ушел, я доползла до ванны – все так делают. Я избегала смотреть на себя в зеркало – так тоже поступают, потому что – гадко. Противно. Горячий душ барабанил в плечи, в шею, в затылок. Ноги словно оттаивали, я почти их чувствовала. Брызги разлетались, ложились на запотевший кафель, а мне было страшно.
Мне казалось, что я просто копирую то, что нормально. То, что должна сделать женщина…
«Давай, Рей. Додумай эту мысль».
…женщина, которую изнасиловали.
Последнее слово я произнесла про себя еще раз. Прошептала. Когда я поняла, что вспоминаю перевод на немецкий, я выключила душ.
«Ты больна, Рей. Когда ты смертельно больна, у тебя только одно настоящее желание – выздороветь. Сколько угодно доказывай себе, что это невозможно, но ты ведь хочешь этого. Всем сердцем хочешь. Остальные желания – это фальшивка, понимаешь? Это обманки, ненастоящие желания. Ты читала о том, что перед смертью жизнь вкуснее? Вижу, что читала. Согласна?
Вижу, что нет…»
Он и в самом деле все видел. Все понарошку, все будто в игре: ненастоящие желания, ненастоящие не-желания. Апатия. Атрофия. Я думала, что все иначе – уже иначе, – но…
Я сидела перед белым, как вата, экраном и пыталась ни о чем не думать. На флэшке Кацураги было много всего – я не стала туда смотреть. Я выпила таблетку и создала документ «Сценарий. doc». Курсор мерцал в конце названия, палец лежал на «вводе». Я думала, где мне найти нужную информацию для постановок, думала о том, как же болит внутри, представляла себе завтрашнее обследование.
Кровь на анализ. ЭКГ. Гинекологическое кресло.
Меня затошнило – просто невыносимо. Стол плыл перед глазами – почему-то очень близко.
В дверь постучали, и я горлом почувствовала пульс. «Он вернулся. Еще не все. Как тогда». Я встала, опираясь на стол. Заполошно колотилась EVA, ей вторила – чужая, не моя – боль в паху.
– Сиди.
Я обернулась. В дверях стояла Аска Ленгли.
– Полегчало? – спросила она, сбрасывая туфли. – Скотина сейчас далеко, и ему не до тебя.
Я только сейчас заметила, что дышу, что стиснутый кулак не дрожит – ни карминной дрожью, ни обычной. Ленгли шла ко мне из коридора, я опускалась в кресло, и на фигуре доктора играли блеклые светотени – коридорная лампа, пласт света из-за двери в ванную, отблеск монитора. Я видела ее движения: она шла, чутко реагируя на свет.
– Интересно здесь у тебя, – сказала Ленгли, устраиваясь на стуле у кровати. Она забросила ногу на ногу. – Давай знакомиться заново. Я – кризисный оперативник «Соул» доктор Аска Ленгли… Сторожевая сука Каору Нагисы.
Имя. Я вздрогнула и увидела, как на секунду изменилось лицо Ленгли: она внимательно наблюдала за мной.
– Понятно, – кивнула Аска. – Поясню сразу. У него очень высокий приоритет в «Соул», а это означает две вещи: нужно охранять его и от него.
Я молчала: слова были точны и пусты. Ленгли расстегнула нижнюю пуговицу пиджака, откинулась на спинку стула.
– Ну что же. Да будет монолог.
Она заговорила: мягко, но очень точно. Я слышала длину предложений, логические ударения и всю выверенную грамматику человека, говорящего неродной речью. Ленгли умело подбирала синонимы и устойчивые выражения.
Я ничего не понимала по смыслу: в ушах стоял сплошной ватный гул.
– А тебе ведь не все равно, – вдруг сказала она громко.
Лицо Аски оказалось в полуметре от моего. Она подалась вперед, глядя прямо мне в глаза.
«Родинка на скуле, – подумала я. – И веснушки».
– Ты сидишь, как фарфоровая. Бледная. Безразличная, немая. Но не дай бог тебя уронить.
Я почувствовала ее руку на своем бедре, а потом было крохотное беспамятство. Когда исчезли алые пятна, Аска сидела на своем месте, а между нами в воздухе кружились, исчезая, тонкие нити. Пахло горелой шерстью.
– Пояс, – подсказала Аска.
Пояс халата, который я стискивала в кулаке, стал намного короче. Я разжала саднящую ладонь – стало легче.
– Прости, но мне нужно твое внимание, Аянами. Я не со шкафом пришла поговорить.
Фарфор. Я вспомнила: на мой семнадцатый день рождения Каору уничтожил все вазы в больнице.
– Итак. Все просто: я слежу, чтобы он не переходил черту.
– Черту?
– А. Ты умеешь разговаривать, – кивнула Ленгли. – Да, черту. Мне не нужны трупы детей и открытая демонстрация способностей проводника. Свихнувшегося проводника. Что же до тебя… Он брал тебя, когда ты хотела и когда не хотела. Когда едва понимала, на каком ты свете. Он уносил тебя на крышу больницы и показывал город. Он мучил медперсонал на твоих глазах…
Ее глаза расширялись, и она вгоняла за воспоминанием воспоминание – под кожу, в нервы, прямиком в EVA. Образы были нечеткими из-за боли, но там было прошлое. Это была прошлая я.
Это – не я.
– … Скажи мне, Аянами. Скажи, почему после всего этого ты не его кукла?
Я стояла, опираясь, на стол. Я дышала – и пыталась делать это не так громко. Не так часто. Не так больно. Аска сидела на своем стуле и поправляла отвороты пиджака.
«Я ее толкнула».
Ленгли поправляла одежду, и снова что-то не так было с ее лицом.
– Держи. Нам действительно нужно поговорить.
В ее руке была сигарета.
– Ни миллиграмма никотина, – кивнула она. – Просто легкий наркотик. Не хотелось бы предлагать тебе укол.
Я смотрела на нее и молчала. Я не знала, что сказать. Вопрос «почему „не хотелось бы“?» – не в счет.
– Хорошо. Я начну.
Она села на пол, старательно подтянув на коленях брюки. Она достала зажигалку, и я ощутила, что хочу сбежать. Сигарета уже тлела у ее губ, я едва видела внимательный синий взгляд. Но Ленгли знала о никотине, и ее дурацкая, детская поза на полу была такой странной, безоружной, а моя боль – такой сильной, что я села напротив.
– Молодец, – прищурилась она из-за дыма. – Держи.
Я приняла тлеющую сигарету. Казалось, она прожжет мне руку.
– Тяни осторожно, – предупредила Аска, подбирая под себя ногу.
Потом мы молчали. Я кашляла, и звоном отдавалась в голове оглушенная EVA. Все вокруг становилось маловажным, и боль, и, то, как я дрожала в прихожей среди своей бывшей одежды. Ленгли исподлобья изучала меня.
«Синие глаза. Как у Икари».
– Мне надо понять вашу связь, Аянами. Иначе я не справлюсь, понимаешь?
Я кивнула. Смешок.
– Запомни, я нечасто обещаю не справиться.
Я смотрела со стороны на эту комнату, откуда-то из-под потолка. Мы сидели на ковре, вился дым, и что-то растворялось, уходило прочь: глупость ситуации убивала что-то страшное.
Я курила.
Я курила наркотик.
Сидя на полу.
Сидя напротив незнакомой девушки, которая представляется как «сторожева сука».
– Что ты хочешь узнать о нем?
Я вслушалась в свой голос: он был странным. Хрипотца – словно я проговорила весь день. «А еще – как ровная линия на кардиограмме».
– О нем? – удивилась Аска. – О нем – ничего. Я хочу услышать тебя.
– Что именно?
– Кто он для тебя?
– Я не знаю. Он просто был.
Ответы давались легко и честно. Я с удивлением воспринимала образы из податливой памяти: полутемная палата, повязка на глазу после исследования. Он привел ко мне хор из детской онкологии. Он дергал их за ниточки, которые видела только я.
Это была страшная песня. Но мне было все равно.
– Нагиса пришел к тебе, как к своей игрушке. В чем он ошибся?
Я смотрела на нее в ответ и не понимала вопроса.
– Ах вот даже как, – улыбнулось дымное лицо. – Хорошо. Тогда иначе: в какой момент он начал ошибаться?
Это был понятный вопрос.
* * *
…– Рей, сюда.
Я осмотрелась. Икари-сан снова ждал меня. Комната для занятий младшей группы была пуста – маленькие парты, как ящики из-под фруктов, доска в белых разводах. Учитель забыл свой пиджак. Карман был измазан мелом.
– Я изолирую Нагису. Ты больше не должна ему потакать.
– Я поняла.
Он отрезал от меня огромный кусок, я понимала это, мне было больно, но… Но мне было больно всегда.
– Хорошо, – кивнул Икари-сан. – Нам пора определиться с твоим будущим. «Соул» готов оплатить любое образование.
Слова были легкими, теплыми. Он положил передо мной распечатки: профориентационные карты, пробные тесты, какие-то диски с данными. Последним был вывод экспертной группы врачей – я читала и подписывала такие раз в полгода.
– Что это значит, Икари-сан?
– Это значит, что медикам удалось добиться нулевой динамики.
* * *
– Они остановили метастазирование? – спросили голубые глаза.
– Да.
– Эксперимент «Е»?
– Я не знаю.
Мы молчали. Она меня прервала, и мне было немного обидно. Я снова переживала тот день. День, когда я будто бы проснулась. Я очнулась в классе, среди крохотных парт для самых маленьких учеников, многие из которых гарантированно не дожили бы до моих лет.
День, когда я выбрала, кем стать и кем перестать быть.
Аска не дала мне рассказать об этом – она просто все поняла.
– Понятно. Нагиса не принял такого исхода, да?
– Да.
– Попытался восстановить свою власть?
– Не сразу.
Аска помолчала. Скрипела сигарета, скрипело дыхание. Я почти не видела комнату: мне было тепло и легко. А потом начала рассказывать Ленгли. О том, как она пыталась найти записи тех лет. О том, что данные последних дней госпиталя НИИ «Нерв» восстанавливали буквально из угольев. О том, что тех данных ей не хватает.
– Я опрашивала одного выжившего из НИИ. К сожалению, на тот момент его уже десять лет кололи галоперидолом в «Остинсе»…
Аска затянулась и передала сигарету мне. «Не кончается. Как странно», – подумала я. В кислом дыму слышался запах чужой помады.
– Госпиталь стал мифом. Он стал порождать свои смыслы, новые знаковые миры. Веришь, этот бывший доктор утверждал, что болезнь рук директора Икари – из-за тебя. Якобы, ты пыталась его убить.
«Новый знаковый мир» – и очень обидный. На самом деле я пыталась убить себя.
– Рассказывали, что в крыле проекта «Проводник» можно встретить не одну беловолосую девушку. Что туда назначали врачей только за большие деньги или за большую провинность. Мне рассказывали о записях твоих снов – люди седели, блевали, глотали антидепрессанты после сеансов твоего опроса…
Я – у нее в записях.
Мысль была легкой, бесплотной. Я привыкла быть подшивкой в архивах – регулярно обновляемой подшивкой, многотомной.
– … Каору уникален. Он кукловод, идеальный больной. КПД его болезни – вся чертова сотня процентов. Извлекать удовольствие из боли – о, он будет гореть в аду многими ярусами ниже всех извращенцев прошлого… Жалкие любители!
Это была страсть. В ореоле дыма, с блеском в глазах. Она его ненавидела.
– Я подпустила его к тебе. Первый и последний раз – чтобы посмотреть, что он сделает. Он завалил тебя прямо в прихожей, трахнул, спустил тебе на живот. И потом помылся и пришел ко мне. Знаешь, что спросил этот сучий потрох?
Холод пробирал от этих слов, продувал все в груди.
«Я подпустила его к тебе», – все остальное не важно. Я прослушала окончание речи – я смотрела в пол. Ни легкости, ни слабости не осталось. Накрученная пружина вечной боли, обида – и больше ничего. Я встала и, пошатываясь, пошла в кровать. Позади раскалывалась тишина.
Я лежала лицом к стене и слышала, как шуршит что-то за спиной. В ногах покалывало от пережитого усилия.
Я не знаю, сколько прошло времени. Потом хлопнула дверь.
* * *
Я пришла в себя, когда за окном серело. Боль немного унялась, и разводы рисунка на обоях прекратили складываться в лица. Что-то шумело ветвями за окном – дождь, ветер. Наверное. Шуршал компьютер, шуршал компрессор холодильника.
Звуки потеряли остроту.
Во рту было гадко: дым мешался с химией. Я провела пальцами по носу, по щекам, по губам – опухшим, болезненно чувствительным. «В туалет. Потом помыться. И еще раз помыться».
Все было неподдельным. Настоящим.
Я потянулась за тростью и встала. У стола я запнулась, оперлась на поверхность и задела мышь. Кулеры зашуршали громче, и в их шипении послышался шепоток: «рад тебя видеть…» Я прижала ладонь к губам, сглотнула кислый ком. EVA взорвалась болью, и я хотела пройти быстрее, когда вспыхнувший экран выбросил убористую стену текста. Я присмотрелась: ссылки, небрежно скопированные данные – вместе с вставками-маркерами «собственность Event-агентства…». Сценарные планы, списки ролей, обыгранные в школьном духе trick-or-treat… Я листала документ – бездонный, кажется, – и он был самый настоящий.
«Не сердись!: – *, Аска», – прочитала я, когда текст все же закончился.
Я посмотрела в окно. Там шел вполне видимый и, наверное, очень осязаемый мокрый снег. Не понимая себя, я огляделась, подмечая детали. Я обоняла прокисший за ночь запах сигареты, я видела окурок у экрана, старательно скуренный. Я слышала – и видела – как дом окружает ранняя горная зима.
Мне по-прежнему хотелось вымыться. По-прежнему не хотелось смотреть на дверь. Но я ощущала мир и помнила, что через сорок три минуты – звонок. Я не закончу занятие: пойду на медобследование, где придется ответить на неудобные вопросы.
Начинался мой день. С болью, с позывами тошноты.
И со страхом открывать дверь.
* * *
– Аянами!
У двери медотсека сидели дети, и на восклицание обернулась не только я. Икари на ходу заталкивал беспорядочно сложенные листы в папку. Он спешил, глядя только на меня. Освещенный коридор выбелил его лицо. Ему нездоровилось, ему было неловко.
– Можно с вами поговорить?
Я встала, опираясь на трость. В очереди зашептались.
Мы отошли к окну, а Икари все мучил свою папку. Я смотрела, как гнутся уголки бумаги, как мало там места полуторачасовым мучениям второклассников. Хотелось забрать у него это и сложить.
– Э-э… Доброе утро, – сказал наконец он. – Я слышал в учительской, что вы уже второй день с тростью… Скажите, может, вам помочь?
Он не хотел смотреть в окно, избегал смотреть в глаза, на трость, на оставшихся позади детей. Казалось, что у него светобоязнь.
На самом деле так начинались мигрени.
– Не думаю.
– Гм. Вы узнавали у доктора Акаги, как насчет…
– Я как раз собиралась.
Я нашла его взгляд наконец – изумленный, расстроенный, обиженный. На самом деле он просто стоял слишком близко: запах, взгляд, речь – ничего общего с Нагисой. Но мне очень хотелось его ударить.
По щеке, наотмашь.
– Аянами, я не понимаю…
– Уйдите, Икари. Пожалуйста.
Он боялся. Я толкала его в боль тогда, когда он пришел ощутить себя нужным. Пусть и тебе будет больно, думала я. Очень важным казался союз «и»: он будто бы все оправдывал, и только где-то глубоко, там, где жила тошнота от вечной боли, пряталась мысль:
«Чем я лучше Каору?»
Икари ушел. Кивнул и ушел, а я повернулась, услышав тонкий голос:
– Аянами-сенсей! Доктор Акаги зовет вас!
* * *
– Придется все же колоть стимуляторы, – сказала Акаги, с хрустом сминая лист бумаги. Она комкала его, сжимала, перебирая пальцами. Пальцы все сближались, бумаги между ними становилось все меньше.
– Я понимаю.
Говорить не хотелось. Обследование измотало меня: я ощущала лишь тянущую усталость. Целые часы падали в тесты, нескончаемые раздевания, в шорох больничных тапочек. В меня стучали, меня ощупывали – я поначалу вздрагивала, а потом привыкла. Атмосфера больницы была апатичной, остро пахнущей, знакомой.
Я попала в свое безразличное ко всему детство и даже не поняла, когда именно все закончилось – словно бы очнулась, одевая свой пиджак в кабинете Акаги.
– Понимаешь ты… – сказала доктор с неудовольствием. – Это, между прочим, яды.
Она наконец швырнула скатанный шар в корзину – к пятерым таким же аккуратным комкам. На полу гнойником лежал единственный промах доктора.
– Одним словом, выкрутимся. Но опять, извини, станет больнее.
– Я понимаю.
Доктор снова вздохнула:
– Понимаешь ты… Дальше. МРТ на удивление чистое. Сейчас подождем подробную интерпретацию, но судя по тому, что я видела, – ты умничка. Держишься. Никакой динамики. Кровь тоже сейчас принесут, ликвор и… ммм… гистологию – это уже завтра посмотрим.
В кабинете пахло свежевымытым пластиком. Или влажной пылью – я путала эти запахи, одинаково знакомые по больнице. Акаги все говорила, хрустела бумагой и говорила: трансфер белков, коэффициенты замедления нейроимпульсов, замедленные дегенеративные процессы… Это все были правильные слова – я давно их не боялась.
Страшно, когда новые слова. Новые числа в анализах.
Страшно, когда старые слова произносятся с опущенными глазами.
– Кстати, тихоня. Есть информация, что измотали тебя не только ноги, – сказала Акаги непонятным тоном. Я отвела взгляд от корзины и увидела на ее лице любопытство.
И улыбку.
– В принципе, я могу даже не спрашивать, с кем у тебя был секс. Но Рей, дорогая моя, двадцать первый век на дворе, и пользоваться смазками…
В ушах нарастал звон, милостиво скрадывая остальное. Я помнила прошлый вечер во вспышках черного, в толчках боли. Я видела потолок сквозь эти вспышки, я смотрела только вверх.
«Могу даже не спрашивать», – вдруг вспомнила я и снова подняла взгляд. Доктор Акаги уверена, что я спала с Икари. Мне не хотелось разбираться в том, что я чувствую по этому поводу. Я встала.
– Акаги-сан, я не хотела бы обсуждать эту тему.
Плохо. Очень быстро. Слишком взволновано.
Слишком широкая улыбка в ответ:
– Как скажешь, родная моя. Но если вдруг…
Я повернулась к двери, и дверь стала немного ближе. Я уходила от проблемы – новой проблемы. У меня был шанс сказать правду, сделать что-то проще, что-то сложнее, но это – еще одно погружение в память о вчерашнем.
Мне нужно было подумать. Встретиться с памятью – пускай, но наедине.
К боли, обиде, к возврату в прошлое примешивалось горькое ощущение: я неумолимо запутывалась, тонула в обстоятельствах, которые навязал мне Каору.
«Идеальный больной».
Аска.
«Рей, давай разогреем саке…»
Каору.
«Его власть над тобой вот здесь». Мягкий толчок в лоб.
Икари. Директор Икари-сан.
«Рей, какой позор, как ты могла!»
«Он принуждал тебя? – Нет».
Голоса из прошлого.
Я сидела на скамье в парке и смотрела на навершие трости. Короткая черная ручка, матовый блеск, почти незаметный в этом шепоте серости, который льется с неба. Тихо шумел парк, в небе снова что-то менялось – с одного оттенка серого на другой. Я ворошила тростью листья, ворошила свою память.
Нагиса Каору. Высокий статус в «Соул» – по словам Аски. Настолько высокий, что директор принял его – после всего, что сделал Каору в НИИ «Нерв». Настолько высокий, что Икари-сан даже не стал со мной о нем говорить.
Листья под ногами закончились. Я поискала глазами беглецов и пересела левее, к краю скамьи.
На самом деле я придумывала отговорки, вспоминала их, потому что заявить на Каору я бы все равно не могла.
Достаточно вспомнить его открытую улыбку.
Достаточно помнить о прошлом.
Я встала, и сразу стал виден учебный корпус. Мне нужна была Рицко Акаги – второй подвальный этаж. Я попрошу ее ни с кем – в особенности с Икари-куном – не обсуждать наш предполагаемый секс. Осталось только додумать детали.
«Отвратительные. Не кошмарные, а всего лишь противные».
Доктор Акаги – не Майя, и тем более не Мана, она поймет и промолчит. Все складывалось хорошо. В корпусе меня среди прочих ждал Нагиса, позади остался пятачок разворошенных листьев и немного жалости к себе самой.
* * *
– Не знаю, девочки, прическа у нее – в самый раз, по-моему, – завистливо сказала Мана. – Если бы у меня тоже был такой лоб, я бы, наверное, тоже такую челку отрастила. А что? Красиво.
– За такими шрамы прячут, – добавила Хикари.
– Фу, Хикари, что за ассоциации?
Я пыталась сосредоточиться: на экране ноутбука складывался сценарий. Я играла в сложный пасьянс с буфером обмена, стараясь меньше думать. Сплетни в учительской помогали, пока кто-то не вспомнил Аску Лэнгли. Мне не мешал только Айда Кенске, который тихо читал что-то у фальшивого камина.
– А что? – спросила Хораки, глядя поверх журнала на Ману. – Я вот не считаю, что высокий лоб – это некрасиво. Наверняка у нее там что-то еще.
– Высокий? Да-да. Еще и выпуклый, как у этого, как его?
«Как у Сократа», – мысленно закончила я, вспоминая Аску. Я совершенно не помнила, какой у нее лоб, и что такого необычного в челке. Впрочем, это как раз не странно.
– Мари, вот скажи, как ты думаешь?
Илластриэс пожала плечами. Судя по очкам, поднятым на лоб, и угрюмому молчанию, она что-то переделывала – уже долго, и до конца оставалось далеко.
– И ладно бы челка, – не унималась Мана. – Но пиджа-ак!
– А что не так с пиджаком?
– С пиджаком все так. Дорогой, кстати, брэнд! Английский…
Мана сделала паузу. Она все еще не теряла надежду привлечь к обсуждению Мари. Я потерла скулу: сценарий размывался. Пока коллеги сплетничали, я невольно представляла сидящую на полу Аску Лэнгли.
Я не понимала, что можно обсуждать во внешности Аски, кроме глаз. Странный оттенок, очень насыщенный, как высокая нота. Странный взгляд. Пиджак я тоже не помнила. Кажется, песочный.
«Я подпустила его к тебе», – вспомнилось мне. Я вздрогнула и снова осторожно посмотрела на учителей.
– …Я понимаю, что брэнд, все дела, – вздохнула Мана. – Но зачем гнаться за дорогущей моделью, если она так невыгодно подчеркивает второй размер?
– Ах вот ты о чем…
Линда вспомнила подобающую историю из новостного канала. Хикари поджала губы: она не одобряла длительных обсуждений одного человека. Я наткнулась на ее взгляд.
– «Второй размер», «второй размер». Что вы прицепились, а?
Кенске захлопнул ноутбук и раздраженно изучал учительскую.
– Э, Айда, – начала Мана. – А ты что-то…
Айда посмотрел на меня. Кажется, он чувствовал, что все это время его замечала только я.
– Видишь ли, Аянами. Доктор Лэнгли вздула нашего физрука на тренировке, и милаш Тодзи публично провозгласил ее новой богиней лицея. Анклав недоволен.
– Конклав, неуч, – сказала Мари. – Dear Lord! Причем здесь Судзухара?! Ты как-то так ловко перевел все на личности…
– А, это я перевел? – ухмыльнулся Айда. – Грудь – сабж безличный, как же, знаю.
Мана спрыгнула со стола и приняла драматическую позу:
– Внимание, сейчас мы услышим мужскую… То есть, геймерскую версию красоты женской груди!
У нее неприятный голос – звонкий, задорный. Он освещал комнату резкими вспышками, которые умело били в цель. Я почти не видела Айду Кенске.
– Да, да. Ухожу уже, – сказал Кенске. – Все остальное вы и без меня обсудите.
– Нельзя ему трезветь, – вздохнула Линда. – Такой злой – ужас. Моим мальчикам дал контрольные пятого уровня. Они с ним вроде в игре что-то не поделили.
– Ah yes, virtuality, – сказала Мари, закатила глаза и вернулась к работе.
Все еще слышался шум, кажется, даже раз обратились ко мне, но мир вдруг сузился до размеров экрана. Я заканчивала сценарий, я могла уйти, но за дверью учительской был темный коридор, а потом – длинная лестница, а потом – холл. Скрипучий парк, и дверь, которую мне придется открыть.
Мне очень хотелось, чтобы у учительской меня ждали.
«Уйдите, Икари. Пожалуйста».
Наверное, так я впервые пожалела о секундной слабости – сидя в шумной учительской, наедине с мыслями, страхами и сценарием к мрачному празднику.
Я встала и начала собираться.
Никто не видел нового проводника. Никто не обсуждал его. Он был нигде, но я твердо знала: Каору в лицее, он никуда не уехал, он не под стражей. Я не хотела думать, чем он занят. Я просто чувствовала это.
Собственно, за тем он и пришел ко мне: чтобы я чувствовала.
Я закрыла дверь, не прощаясь. В сыром воздухе коридора плыл свет редких ламп: учебный этаж был пуст, свет здесь гасили рано. Звук трости утонул в мягком линолеуме. Я чувствовала себя ослепшей, и это подстегнуло страх. Он сочился из-под потолка, из приоткрытых классов, его было так много, что я вдруг захотела стать тенью.
Это так просто – облако дыма, рывок сквозь этажи. Выход.
Выбор был прост: боль или страх.
В кармане вздрогнул мобильный, а пока я тянулась к нему, – и еще раз. Ладонь была липкой, горячей, и прохладный пластик стал недолгим спасением.
<Простите, Аянами. Мы можем поговорить? Икари Синдзи>.
Я нашла пальцем кнопку ответа, но потом увидела второе сообщение – еще один неизвестный номер.
<Иди домой спокойно.: – *>
* * *
Я вышла из ванны. Свет горел во всем доме – иначе я не могла. Я сдалась. Глупо проверять было замки, глупо класть под подушку нож.
«Глупо держать свет включенным», – подумала я и коснулась выключателя. Кольнула боль от смены освещения, на грани инфразвука колыхнулась темнота. Я вслушивалась в себя, прижимая к груди мобильный.
Холодное одеяло, плохо вытертые ноги – и такой теплый телефон.
Я сидела у стены, пытаясь согреться. И я совсем не удивилась, когда коротко зажужжал виброзвонок.
<Вы не спите? Икари С>.
И почти сразу же – еще дрожь.
<Я не знаю, чем я вас обидел. Я уверен, что это что-то важное, но не знаю, что. Так часто бывает со мной. Я тут выпил, но мне не легче. Извините>.
Он долго набирал это, поняла я. Будто слышала, как он стоит на балконе общежития, и в комнате позади – свет, гул. Ему надо вернуться туда, и он вернется, но пока что он набирает одеревеневшими пальцами такое длинное сообщение, и не очень понятно, что ему мешает: холод или алкоголь.
Я держала руку на кнопке вызова.
Чтобы позвонить по номеру из СМС? Чтобы быстро принять вызов?
Я не знала.
* * *
<Ты просидишь до рассвета. Сегодня был твой день, твой выбор. Твой страх. Твоя ложь. Ты можешь обманывать других, можешь – себя. Ты все можешь, просто не всегда это так очевидно. Ты едва понимаешь, куда шагнула, но почти наверняка твое сердце ускорилось: не от боли – от чего-то более сильного. На стекле влага сменится инеем, иней – утренней серостью, а потом, если не врет прогноз, на него ляжет кровавый блик. Главное, пойми, что это взошло солнце.
Всего лишь солнце.
17 окт. doc.
Сотру это, уже когда проснусь, окей? >
