Текст книги "Сирень под пеплом"

Автор книги: Сергей Аман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей АМАН
Сирень под пеплом.

Стихи, тексты песен,

повести и рассказы

Издательство «Голос-Пресс»

Москва 2002

Хуммедов Сергей Аманович

(Сергей Аман как член Союза писателей Москвы)

О Сергее Амане можно прочитать в предисловиях к его книгам:

"В садах судьбы",

"Сирень под пеплом"

Контакты:

e-mail: [email protected]

мобильник:: +7 926 745 73 10

Персональный сайт:

http://sergeiaman.narod.ru/

Александр Касперович, фото на обложке, 2002

Валерий Валюс, графика, 2002

СОДЕРЖАНИЕ

Эти стихи надо читать медленно. Леонид ЖУХОВИЦКИЙ

Вместо эпиграфа

"С чего мне начинать?.."

Вот еще одна весна

"Какое небо в мае! И какая ночь!.."

В июне

Как было

Колыбельная для моего сына

Гори, душа!

Журавлик

Сентиментальная песенка

Ветер странствий

"Вчера я умер..."

Окольцованные

Уходя, гасите свет

Стирающая женщина

Жизнь была

Сентиментальная баллада о шарфе

На моей невечной земле

Песня родства

"Споры – вечны. Жизнь – коротка..."

Женщине

"В последний вечер..."

Встреча

Поэма

Июнь

Вот и август

"А теперь ты вошла в меня..."

Ох, и ухнет над землей!..

(рассказ о возвращении солдата)

Ночи вослед

(маленькая повесть о любви)

Ах, как они бегут,

или Притча о скуке

Кладбищенские цветы

Об авторе

Ссылки на песни

Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
Эти стихи надо читать медленно

Перед всяким пишущим человеком встают две задачи: ведь литература одновременно и средство самовыражения, и средство общения. И далеко не всегда оба решения удается совместить.

Для великих поэтов Некрасова и Твардовского главной, на мой взгляд, задачей было общение – и многие миллионы читателей благодарны им за легкость восприятия прекрасных стихов.

Для Тютчева, Ахматовой, Пастернака или Мандельштама главным было самовыражение, они не заботились о популярности, считались поэтами элитарными – и элита заучивала их, читала друг другу наизусть, превращая сложные, труднодоступные стихи в фольклор. Эта поэзия во многом напоминала шаманство: непонятные строки проникали глубоко в подсознание и пьянили сильней дорогого вина. А потом получилось странное – год от году элита разрасталась, и когда, например, сборник Ахматовой был издан тиражом в 300 000 экземпляров, его буквально смели с прилавков книжных магазинов, а на черном рынке продавали за двадцать номиналов.

Упаси меня Бог сравнивать размеры дарования! И великих я вспомнил только для того, чтобы объяснить, почему лично мне близка и нужна поэзия Сергея Амана – а он и в прозе безусловный поэт, не потому, что в его рассказах много внутренних рифм, а потому, что таков сам способ его мышления. Для Амана главное – понять и выразить самого себя, со всеми своими нюансами мироощущения. Он поэт не броский, но очень тонкий, и читать его лучше медленно: тогда появится возможность вместе с автором услышать загадочную музыку нашей трудной эпохи. Очень заманчиво подтвердить сказанное цитатами – но не хочется лишать читателя этой книжки радости самостоятельного открытия.

Я не знаю, сколько поклонников будет у поэзии Сергея Амана – может, сто, может, сто тысяч. Это не самое важное. Важней другое: в нашей великой литературе появился еще один чистый ключ, из которого кто-то сможет напиться.

СТИХИ И ТЕКСТЫ ПЕСЕН 

Вместо эпиграфа

Истина приходит нагая -

утверждал художник Хахаев,

вздрагивая и чертыхаясь,

и к щели дверной припадая...

К женщине

Еще один глоток – и я у ваших ног.

Размышления

Нас лечили вожди и больницы,

но ничто не влияло на ум.

И я долго чешу ягодицу,

даже сам не пойму – почему...

С чего мне начинать?..

С чего мне начинать?

И в сорок, как в семнадцать,

вопросы задавать,

незнания стесняться?

Стихом определять

смысл и движенье жизни?

Подробно умирать

и воскресать капризно?

Всему отпущен срок.

Когда тебе за сорок,

в стихах не ищешь прок,

с собой кончая ссорой.

Начала и конца

завязывая узел,

не объяснить творца,

а только лишь обузить

И небеса пусты.

Невнятные погоды.

Не подвести черты

до своего ухода.

Вот еще одна весна

Вот еще одна весна пробудилась ото сна, отогрела дерева и тотчас взялась листва, распустив любви слова. Распустив любви слова, жизнь начнется как снова. И окажется иной, ненадышанно-земной. И окажется тобой.И окажется тобой неподъемный шар земной. Ни объять, ни обойти неразумного пути сердцу, что спешит в груди.Сердцу, что спешит в груди, сладкой воли не найти. Три слова «я тебя люблю» захлестнутся да в петлю... Эту горькую петлю! Эту горькую петлю голым горлом я ловлю. Потому что я люблю, потому что я люблю, потому что я люблю.

* * *

Какое небо в мае! И какая ночь!

Вздуваемая ветром,

не потухает, несмотря на дождь,

сирень под пеплом...

В июне

Всю ночь горит, не угасая,

по краю неба отсвет рая.

Как было

А было так. Он все сказал, что думал. Потом подумал – все ли он сказал. По площади трамвай тащился. Гулом он плотный жар полдневный раздвигал.

Она стояла у раскрытых створок двери. Слепил глаза из-за спины свет воздуха. И тут в его мозгу возникший морок вдруг вызвал ощущение вины. Он отошел на шаг в прохладу лестниц и головой тряхнул, сбивая нудный такт тянущих за душу нелепых провозвестий того, что он не знал, что будет так.

И сразу отступила тьма сомнений, что распиралась слабостью до драк, и через мрак внезапно вплыло тенью ее лицо. И рядом надпись на стене:"Санек-дурак!"

А вот теперь, входя в любой подъезд, он чувствует прохладу словно крест. Но он тогда не знал, что будет так...

Колыбельная для моего сына

Спи, мой сын, тебе пока некуда спешить. Спи, малыш, а я спою, как ты будешь жить: как ты веру обретешь, чтоб унизить ложь, потеряешь, а найдешь то, чего не ждешь. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

Пусть тебе приснится мир, словно мама, добр. Детство минет, и судьбе гнать во весь опор мимо истин и надежд, годных для невежд, мимо горя и потех, что рождают смех. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

Спи подольше: будешь больше – меньше будешь спать. Будет женщиной и славой жизнь тебя ласкать, будут клятвы и молитвы, небеса и твердь, но в конце концов – пойми ты! – все накроет смерть. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

В этом мире море страсти на глоток любви, но тебе скажу, мой мальчик, все-таки: "Живи!" – потому что в звездном поле, сколько ни хули, ни для счастья, ни для боли нет другой Земли.

Гори, душа!

Гори, душа, сгорай! Судьба плеснет за край. Там безразличны ей и ад, и рай. И в том краю зеленом для сердца нет закона и сердцем чего хочешь выбирай.

Я выбрал песню эту. И старая планета вдруг уместилась в сердце у меня. И я пошел по свету, да свету краю нету, а жизнь короче светового дня.

На исходе дня мама ждет меня. Там над гробом сгорбилась земля. Я еще живой! Я иду домой с тех пор, как домом стал мне шар земной...

Журавлик

В детстве снились мне две птицы, как судьба, которой сбыться: мне в одну из них влюбиться, а с другою быть в друзьях... Прозывались эти птицы прирученная синица и журавлик, и журавлик, и журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...¦

С той поры, как был ребенком, я бегу за журавленком; воздух рвет мне перепонки, небо кружится в глазах. Я бегу, а рядом мчится долгу верная синица. А журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...

Я добился этой птицы, приучил ее садиться, но ведь надо ж так случиться: только у меня в руках стоит птице очутиться – превращается в синицу, а журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...

Сентиментальная песенка

Вот как живу теперь:

только лишь скрипнет дверь,

я уж кричу себе

'Ты ей не верь, не верь!"

Входит, однако, друг.

Вот и замкнулся круг.

И остается мне

вытравить свой досуг.

Можно надеть пальто,

с другом сходить в кино.

Но, увидав его,

тут же пойму:"Не то.

"Если откроешь дверь,

взглядом мне скажешь:"Верь!" -

рук протянуть не смогу...

Разве обнять судьбу?

Ветер странствий

Эй, прохожий, оглянись. И остановись! Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое – не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.

Потому что ветер странствий остудит его в пространстве внеземной зимы. И, на нас на

всех похожий, скоро станет он прохожим так же, как и мы.

Так же кружит ветер странствий нас с нелепым постоянством ветреной судьбы, каждому суля, что все же – нет! – не станет он прохожим в сумерках гульбы.

Ну так, прохожий, оглянись. И остановись. Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое – не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.

* * *

Вчера я умер. Смерть не наступила. Жизнь отошла. И жизненная сила меня оставила. Я выпал из времен. И жизнь моя теперь посмертный сон.

Окольцованные

Ах, ты птица моя окольцованная,

окольцованная другим...

Я смотрю в темноте на лицо твое,

сигаретный глотая дым.

Не нужны мне оркестры и почести.

Это все – для забав молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

Но объятьем чужим окольцованная -

не впервой ни тебе, ни другим -

взглянешь в зеркало ты, и лицо твое

расплывется, как горький дым.

Жизнь моя уже съедена дочиста.

Как легко умирать молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

И когда ты, судьбой окольцованная,

изменяешь другому с другим,

знай, что я вспоминаю лицо твое,

как отечества сладкий дым.

Ты прости мне мое одиночество.

Смерть со славой к лицу молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

Уходя, гасите свет

Уходя, гасите свет и целуйте на прощанье даму самых средних лет, говоря ей:"До свиданья!" Темнота стоит в окне зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.

Уходя, гасите свет и душевные порывы. В сердце веры, видно, нет. Лишь пороки и нарывы. Темнота в твоей душе зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.

Уходя, погасит свет. Не оглянется на диво. Поцарапанный паркет. И снежок неторопливый. Темнота стоит в двери зимняя, холодная. В спину стон:"Не уходи в тишину бесплотную!"

Стирающая женщина

Стирающая женщина на небесах не венчана и здесь не с тем расписана. И здесь – не там – прописана.

Не в церкви под поповский бас венчали вас. Районный загс вам выдал на законный брак свидетельство, составив акт.

И понеслась душа не в рай! Стирай, не разгибай спины... Ах, на ногах отметины оставил этой ванны край.

Пусть завтра ты уйдешь в бега. Очнешься на краю страны: пригрезится гора белья, ах, дети не обстираны.

Что ж, вольному всегда – беда, блаженному же рай – всегда. А впрочем, тем и этим – рай! Какой захочешь – выбирай...

Жизнь была

Жизнь была, жизнь была, жизнь была, горевала и пела. Жизнь цвела, жизнь цвела, жизнь цвела, а теперь облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

И одна в глубине моих глаз головою желтела. И она, и она не спаслась. И она облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

Здесь врастал стебель сердца во дно. Оно родиной стало. Все прошло, все прошло, все прошло – жизнь как бездна предстала. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

Все равно, все равно, все равно, жизнь, спасибо за память. Из груди сердце к вам проросло, обернулось словами. Я спою эту песню у какой-то реки, где кувшинкам расти...

Сентиментальная баллада о шарфе

Был нежным и упрямым, ходил под кличкой «граф», когда однажды мама мне подарила шарф. Она сказала:"Милый, шарф на груди носи, а счастья и могилы у бога не проси."

То ли шарф грел грудь, то ли жгла слеза, и я выбрал путь, повела стезя. А куда вела? Не понять никак. Позади зола. Впереди маяк.

Мытарили и выли с утра и до утра, мне в грудь и душу били ненастные ветра. И вот уже навылет душа просквожена, ее прикрыть не в силе ни друг и ни жена.

То ли шарф грел грудь, то ли кровь текла, пламенел мой путь, выгорал дотла. Да не держал я зла. Одного не знал: там зола, зола, где маяк сиял.

Ах, не спасают нервы, да и любовь не в счет, когда сгорела вера и жизнь из вен течет, когда ты видишь клочья того, что сердцем знал... Я шарф однажды ночью на шею повязал.

То ли явь в мозгу, то ли явный бред: на золе стою, а шарфа-то нет! Я гитару взял – не гони коня. Я не все сказал – слушайте меня.

На моей невечной земле

Начиная с сентября,

по Руси горят леса,

озаряя лица и сердца.

Да печальный тот огонь

осыпается, лишь тронь.

Разноцветным пеплом летит листва.

Так и октябрю сгореть,

обнажив леса на треть.

Там, как обожженным, стволам чернеть.

Да природа, видно, не зря

любит сумерки ноября.

И на пепелища лягут снега.

Вновь земля белым-белым бела,

словно обожженной не была.

Забинтуют раны снежные ветра.

Застывает лес и душа.

Засыпает их, не спеша,

порошок – наркотик декабря.

На моей невечной земле

Новый год плутает во мгле.

Ах, как хорошо ждать его в тепле...

Только бы не пепла тепло

вместе с ним на нас нанесло,

означая, что все, что жгло, прошло

на моей невечной земле!

Песня родства

В сплетеньи голых веток за окном мне бросился в глаза один излом. Он повторял души моей надлом в сплетеньи голых веток за окном. Стекали ветки навзничь ко стволу. Ствол затекал в земную глубину. И ветвь души моей приняв в семью, стекали ветки навзничь ко стволу. Земля, вобрав души моей объем, сама навеки растворилась в нем. И избрала меня всесильным божеством Земля, вобрав души моей объем. И я же по душе своей хожу, ее ногами слепо ворошу – слиянья с нею, как открытья, жду. И сам же по душе своей хожу.

* * *

Споры – вечны. Жизнь – коротка.

Вот и Млечный путь на века

лег вопросом в черной ночи.

Лег без спросу. Лег и молчит.

Чтобы высветлить суть основ,

обойдемся и мы без слов.

Женщине

Там, где я тебя искал,

не везло мне, глупому.

От лопатки до соска

душу не нащупаешь.

Будет время – я пойму,

что ж так с бабой маешься:

красота равна уму -

вот и ошибаешься.

Но ни уму, ни красоте

не доверил душу я -

только звезды в пустоте

слушаю и слушаю.

Ем картошку в кожуре

водку пью и кашляю.

Небо корчит рожи мне

глупые и страшные.

* * *

В последний вечер

навестит лишь мышь.

Ты даже сдуру мне

не позвонишь.

Встреча

Он спросит:"Брат, чему ты рад?" – и я отвечу: «Я выпить рад с тобою, брат, за нашу встречу. Свершим обряд, как прежде, брат. Что там в бутылке? Годы летят, годы летят, да не в копилку.»

"И все же, брат, чему ты рад?" – он горбит плечи. "Я выпить рад с тобою, брат, к чему нам речи? Мне опротивели слова о долге вечном, отяжелела голова от слов беспечных."

"И все же, брат, чему ты рад?" Ну что за встреча! "Я выпить рад с тобою, брат, еще не вечер." Кто демократ, кто ретроград – покажет время. Мораль проста, бутыль пуста и ломит темя...

Поэма

Он.

Я подарил ей россыпи стихов,

а ей был нужен лишь букет цветов.

Она.

Я так любила свежие цветы,

но их унес из моей жизни ты.

О них.

Поэты с женщинами наравне

владеют тайнами, которых нет.

Июнь

Неравнодушен я к июню.

В июне нравятся слова.

И равноценны поцелую

лягушек гвалт или трава.

Вот и август

Вот и август. Звезды мелки.

Не видать во тьме ни зги.

Вид летающей тарелки

осенит мои мозги?

Только лай собаки дальний

или кошки тошный вой.

Как же жить с исповедальной

алкогольной головой?

* * *

А теперь ты вошла в меня... В состоянии подзабытом я сижу посреди хламья, называющегося бытом. Ни понять, ни унять. И я, всё учащий себя привычке доводить до конца дела, подбираю слова к отмычкам на цветастых полах халата... Мы хотели друг друга когда-то. вата. Девять лет я копил осадок, но и знать не хотел о том, что он копится. И подспудно сознавал, что почти подсудно и тебе признаваться в нём... Я приехал. Вхожу в твой дом.

В полутёмной затхлости комнат строй вещей неразборчиво сомкнут, знаменуя нажитый уют. В летний зной тут прохладно и душно. Я сижу, понимая натужно: и меня здесь забыто ждут...

Разлетелись полы халата. Пляшет в зеркале прикроватном то, что в разных глазах зовут то ли похотью, то ли страстью, то ли опытом, то ли счастьем, но не стоит названья тут, потому что, в стекло дыша, вижу в зеркале запотелом, как стремится к душе душа, спотыкаясь о тело телом.

Ох, и ухнет над землей!..
(рассказ о возвращении солдата)

Жарким майским полднем шагает по деревенской улице солдат. На парадной форме значки воинские сияют, в руке чемоданчик дембельский качается, из-под фуражки пот крупными каплями выползает. Весел, доволен солдат: идет широким шагом, улыбается, дружкам, что его окружили да еле за ним поспевают, отвечает что-то, здоровается направо и налево, земляков приветствует.

А уж навстречу мать бежит, размахивая руками, простоволосая, стоит у калитки дома отец, степенно поджидая сына, улыбается в жесткие усы. Молва, знать, до семьи раньше сына добралась. Отдает солдат ближайшему парню чемоданчик, обнимает мать, у которой слезы текут да руки дрожат, слова через комок в горле проталкивает, целует мокрые губы, что в то время исцеловали все его лицо, дальше идут толпою.

И вот подходят к родителю. Солдат выпускает плечо матери, становится напротив отца. Смотрят они друг другу в глаза, правые руки протягивают, а левыми вдруг сгребают широкие спины и сливаются в объятии, щеками прижавшись. А с другого края деревни несется с дикими криками младший братишка, брату на грудь кидается, вертится вьюном среди ног взрослых. Малышка-сестренка, брошенная без присмотра дома, плачет-заливается. Солнце печет, слезы текут, шутки, смех, причитания матери...

Но вот и в доме все. Мать хлопочет, на стол собирает, отец куда-то вышел. Прохладно в комнатах. Сидит солдат, сбросив мундир и фуражку, на стуле, братишка за ногу его уцепился, кругом дружки расположились. Разговор продолжают.

– А что, Митька, бывают смертные случаи? – спрашивает рыжий парнишка в выцветшей рубашке.

– Всякое бывает, – весело отвечает солдат, оттягивая согнутым пальцем узел армейского галстука. – Вот, помню, только привезли нас в учебку – недели две прошло, мы еще в карантине были – сидим однажды в курилке, после ужина, значит, перекуриваем. Кто анекдоты травит, кто письма читает – почту как раз раздали, кто в урну от нечего делать поплевывает. Вдруг слышим – смех громовой в одном кружке. Что такое? А это, значит, парень один письмо от зазнобы своей получил. Пишет она, что замуж выходит и просит его простить ее. А у того волос с гражданки только на миллиметр вылез. Побледнел пацан, на бумажку свою смотрит и не говорит ни слова. А дружки-то тут потешаются, слова разные подкидывают. Парень сидел-сидел да тоже как расхохочется. Ну, вроде, и кончилось на том.

– А что ж дальше-то? – нетерпеливо ерзает рыжий.

– А через неделю приняли мы присягу да вскоре в караул попали. Сидим, значит, в караульном помещении, чай пьем после завтрака, вдруг бухнуло что-то на посту. Начкар в ружье нас поднимает, и бежит одна половина туда. И я в той половине. Прибежали к огневому сооружению – нет никого, тихо все. Дернулись в дверь – закрыта изнутри. Выломали дверь, забрались по лестнице, люк откинули, а там, значит, тот парнишка. Сидит в крови, за автомат держится, испуганными глазами на нас смотрит. Пока опомнились, врачей наших вызвали, глаза уж у него и потухли. По дороге в госпиталь скончался.

– Ну-у, ты!.. – выдыхают разом дружки, головами качают.

– Ну да ладно, дело прошлое, – встряхивается солдат. – А что, Любку мою не видали где?

– А ты не знаешь, что ль? – удивляется рыжий.

– Чего? – удивляется на этот раз солдат.

– Дак она ж замуж вышла, вот только на майские свадьбу сыграли, а дня три он ее увез куда-то. Не писала она тебе, что ль?

Молчит солдат, голову опустил.

А в двери уж соседи вваливаются, поздравляют с прибытием, руки протягивают...

А на воле солнце жарит, ветер разыгрался, тучи майские собираются. Ох, и ухнет над землей!..

1979 г.

В начало

Ночи вослед
(маленькая повесть о любви)

Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

последний, случайный...

Из песни Булата Окуджавы.

В нашем тихом небольшом посёлке не ходят троллейбусы. И когда вместе с темнотой ко мне каждый вечер подступает тоска, мне некуда бежать...

На террасе, где я сплю летом, ясно слышны сплетни лягушек, расселившихся по прудам, грохот и гудки поездов, проносящихся мимо нашей станции и заставляющих подрагивать полы и стены дома, редкий отдалённый лай и оглушающе звонкий полуночный крик петуха, который орёт за перегородкой, вцепившись спросонья в свой насест крепкими ногами, и которому вторят, передавая эстафету дальше, соседские горлодёры.

Я лежу и слушаю ночные шумы. В открытую настежь дверь вливается тёплый воздух, настоенный на нагретой за день земле, травах и чистой воде нашей невеликой речки Кудрявки. Прошлым летом в одну из таких же щедрых на тепло ночей мне вздумалось искупаться.

Миновав с десяток проулков, я вышел к реке, перегороженной на одном из своих многочисленных поворотов плотиной. Плеск воды, набирающей скорость на водосбросе и падающей с размаху на камни, крал у ночи её размеренные неспешные звуки.

Перейдя по серым доскам плотины, настеленным на бетонные быки, на другой берег, я оказался среди невысоких с плотной кроной деревьев. Бросив под одним из них рубашку, брюки и трусы, я осторожно начал спускаться по крутому откосу и, вдруг споткнувшись, неловко плюхнулся в воду. В первое мгновенье она показалась мне холодной. Но с каждой секундой тело всё больше сживалось с нею и становилось бодрым и упругим. Доплыв до бетонных выступов, я попытался влезть на плотину, но ноги срывались с осклизлых деревянных шлюзов и сделать это мне не удалось.

Перебирая руками по шероховатой поверхности дамбы, я пошёл навстречу течению. И вдруг увидел на противоложном берегу, откуда недавно перешёл на эту сторону, маленькую фигурку. Это была девушка.

Она вышла из того же проулка, что и я, и остановилась на песчаном берегу. Оглянувшись по сторонам, но не замечая меня, девушка нагнулась и постелила полотенце, висевшее до этого у неё на шее, на утоптанный песок. Сбросив на него свой халатик, она выпрямилась и вновь огляделась. Монотонно шумела вода у плотины, легко подрагивали листья на тёплом ночном ветерке. Быстро стянув свой сплошной купальник и засветившись незагорелой кожей, она с ходу бросила его на полотенце и подбежала к самой кромке воды. Тут она приостановилась и осторожно вошла в воду по отлогому дну.

Весь сжавшись, я не знал, как мне поступить. А ночная купальщица, уверенная в своём одиночестве, уже плыла тем временем к плотине прямо на меня. Застигнутый врасплох, я метнулся к своему берегу, подняв веер брызг. Девушка, испуганно и громко ойкнув, выбросила перед собой руки и тут же погрузилась с головой под воду. Вынырнув, она закашлялась, замахала руками и вновь ушла под пузырившуюся поверхность реки. Я бросился к ней и, поймав под водой отчаянно бившиеся руки, подтащил её к берегу и посадил на ступенчатое дно.

Переведя дыхание, она вдруг вскочила, но, оказавшись в воде только по пояс, резко села, обхватив груди руками, и отодвинулась от меня.

– Кто Вы? Как вам не стыдно? Отойдите от меня! – она кричала, переживая страх и не совсем, видимо, соображая, что же она произносит. Меж тем мы оба сидели по горло в воде.

– Извините, девушка, я этого не хотел, так получилось. Я тоже купался... – я не знал, что сказать.

– Вы противный! Вы это нарочно! Уйдите от меня! Я не могу!.. – она заплакала.

– Куда же я уйду?.. Я в таком же положении, что и Вы.

– Вы ещё смеете говорить о моём положении?!

– Я просто хотел сказать... я так же, как и Вы, ни во что не одет. Ну успокойтесь!

– Правда? – она вдруг действительно стала успокаиваться, преодолев истерику, но продолжая прерывисто дышать и всхлипывать.

– Зачем Вы это сделали? – спросила она, совсем успокоившись, но насторожённо глядя на меня.

– Я ничего не делал, я купался тут, а Вы так подошли и... всё получилось так быстро...

– И Вы видели меня на берегу?

– Нет, – соврал я, – только когда Вы уже плыли в мою сторону.

– Откуда же Вы знаете, как я подошла?

Я помолчал и раздосадованно сказал:"Девушка, честное слово, я не хотел, я сам испугался!.."

– Ну ладно. Что ж нам теперь делать? – она была уже спокойна.

– Не знаю.

– Давайте отвернёмся друг от друга и оденемся. Только честно! Где ваша одежда?

– Вот тут, под деревом.

– Это нечестно! У меня всё на другом берегу, а там нет ни одного дерева.

– А если... закройте глаза!

– Зачем? Что Вы хотите?

– Мне надо выйти на берег.

– А Вы... – но она не договорила, замолчав на мгновенье, затем закрыла глаза и отвернулась.

Я выскочил на берег с такой быстротой, на какую был только способен. В мгновение ока натянув свою амуницию, я помчался через плотину на другой берег и, подхватив её вещи, галопом вернулся обратно.

– Вот, – проговорил я, – одевайтесь.

Я стоял и смотрел на неё.

– Что ж Вы смотрите? Отойдите же куда-нибудь!

Я сообразил, наконец, каким глупцом выгляжу со своей невольной добродушной улыбкой, и поспешно отошёл.

– Ну вот. Я готова. – послышался скоро её голос.

Я повернулся. В сумраке белело её лицо, светились открытые коротким халатиком ноги.

– Можно я Вас провожу? – неожиданно для самого себя произнёс я, приблизившись к ней.

– Можно, – она засмеялась, – теперь можно даже узнать, как меня зовут.

– Как? – я был сбит с толку и говорил первое, что приходило в голову.

– Наташа. А Вы, наверное, топитель и спаситель в одном лице?

– Нет, я – Сергей.

– Так пойдёмте, Сергей, здесь нам больше нечего делать.

Мы шли по тихим переулкам, дышавшим теплом, и Наташа, смеясь, рассказывала мне, как она испугалась в первое мгновение. Я постепенно приходил в себя, смеялся в ответ и тоже пытался рассказывать ей о своих нелепых страхах.

Так мы добрались до станции, освещённой несколькими яркими лампочками. Перрон был пуст. Наташа остановилась.

– Не провожайте меня дальше. Тут уже близко.

– Но почему? Я тоже живу рядом...

– Не надо.

– Хорошо. А можно увидеть Вас завтра?

Она посмотрела на безлюдный перрон, потом повернулась ко мне.

– Я завтра пойду в кино с соседкой, если хотите, приходите тоже.

– Да, я обязательно приду.

– До свидания.

Она пошла быстрым шагом. Я стоял и смотрел ей вслед.

На следующий день я пришёл в кинотеатр за час до начала сеанса. Ещё никого не было. Люди стали подходить, когда я закуривал третью сигарету. Я стоял за колонной и всматривался во всех проходящих. Сумерки ещё не спускались, стояли долгие июньские дни. Изредка мимо клуба по разбитой грунтовой дороге проходили машины, и пыль, поднятая ими, долго висела в воздухе. У меня дрожали руки, когда я прикуривал – не помню какую по счёту – сигарету.

Наташу я увидел неожиданно, подняв голову от прикрытой руками горящей спички. И тут же инстинктивно спрятался за колонну. Наташа шла под руку с какой-то женщиной лет тридцати. Входя в двери клуба, она оглянулась по сторонам. Я почему-то опять сдвинулся за широкий каменный столб колонны.

В зал я вошёл после того, как погасили свет. И не дождавшись конца фильма, снова оказался за колонной. Вскоре сеанс окончился, и в двери стали вываливаться кучки оживлённых, смеющихся и разговаривающих зрителей. Было уже темно. Я боялся пропустить Наташу, но заметил её сразу. Выходя, она споткнулась о каменный порожек и, ухватившись обеими руками за свою подругу, видимо, её соседку, рассмеялась.

– Наташа! – позвал я.

Она оглянулась на мой оклик и, сказав что-то женщине, пошла ко мне. Она подходила, улыбаясь.

– Здравствуй, Наташа!

– Добрый вечер, я думала, что ты не пришёл.

– А я боялся, что не увижу тебя.

– Ты смотрел фильм?

– Да... Наташа!..

– Что?

– Наташа...

– Какой ты смешной, Серёжа! – она улыбнулась. – Мне надо идти, меня ждут.

– Не уходи, ещё одну минутку...

Мы стояли оба у стены. Наташа смотрела мимо моего плеча.

– Я пойду, Серёжа.

– Наташа, я буду ждать тебя завтра... в Летнем саду, в беседке... вечером!

Она ничего не ответила и, удивлённо взглянув на меня, побежала догонять соседку.

Утром я решил сказать ей всё напрямик и приготовил слова. Я боялся только одного: что она не придёт.

Она пришла, когда я уже отчаялся увидеть её. Я сидел на перилах беседки, опустив голову. Голос её прозвучал неожиданно.

– Ой, Серёжа, ты тут ? А мы гуляем с подругой... – на последнем слове Наташа кивнула в сторону, и я заметил метрах в двадцати ожидающую её, стоящую к нам вполоборота девушку. – Галь, иди сюда!

Девушка вяло подошла:"Здравствуйте."

Я нагнул голову в ответ.

– Галь, это Серёжа, мы с ним случайно познакомились.

Теперь кивнула девушка и отчуждённо встала, прислонившись спиной к стойке беседки.

Я угрюмо молчал.

– А я весь день готовилась к экзаменам: собираюсь поступать в МГУ на филфак.

– Ну и как? – пробурчал я.

– Ой, ещё столько учить, просто ужас!

Присутствие её подруги связывало мой и вообще-то не шустрый язык. Разговор не клеился. Но Наташа почему-то была оживлена, смеялась и о чём-то рассказывала. Я сидел, опустив опять голову, с растущей злобой ощущая, каким напыщенным балбесом сейчас выгляжу, и от этого злился ещё больше.

Наконец Наташа перестала щебетать.

– Ну, нам пора, – объявила она.

Я почувствовал одновременно и радость от того, что мои натужные муки кончаются, и тоскливую тревогу от того, что она сейчас уйдёт. Надо было что-то делать.

– Может быть, сходим в кино?

– Ой, что ты, я должна садиться за учебники!

– Да... – промямлил я.

– Давай завтра, если хочешь, я постараюсь выкроить время.

– Конечно, давай завтра сходим.

– Ну, вот и хорошо. В половине девятого у кинотеатра. Договорились? Ну, мы пойдём. До свидания. Пойдём, Галь.

Её подруга отклеилась от столба и, молча кивнув мне, взяла под руку Наташу. Они уходили. Я глядел им вслед.

Назавтра повторилось то же, что и во второй вечер нашего знакомства. Я стоял за колонной и смолил одну сигарету за другой. В кармане у меня лежали два билета. Наташу на этот раз я заметил издали. Она вновь шла со своей неразговорчивой подругой. Меня передёрнуло, но я пересилил себя и двинулся им навстречу.

– Здравствуй, Серёжа! – радостно воскликнула Наташа. – Давно ждёшь?

– Здравствуйте, девушки, – церемонно ответил я. – Да нет, только подошёл.

Мы вошли в фойе.

– Вот, держите. Я сейчас покурю и приду, – я отдал им билеты, подвёл к контролёрше и удалился: надо было покупать билет на себя. В зал я попал, как и следовало ожидать, при погашенном свете. Мои глаза ещё не привыкли к темноте, и я пробирался к середине зала наощупь по спинкам кресел. Зная места, на которых сидели девочки, я скоро их нашёл. Отражённым от экрана светом сиял профиль Наташи. Но, как назло, места с обеих сторон возле них были заняты. Зато прямо за наташиной спиной оказалось свободное кресло. Я по чьим-то ногам торопливо полез туда.

Через две минуты мне было уже невтерпёж видеть перед собой наташин затылок. Я наклонился к ней.

– Наташа, давай выйдем, мне нужно тебе кое-что сказать.