Текст книги "Лисавета Иванна велела кланяться"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава восьмая. Двенадцать пуль

В кромешной тьме загремели запоры и открылась тяжелая дверь. Егора толкнули в спину, и он, не удержавшись, упал и покатился по сбитым ступенькам, ткнулся лицом в что—то колючее, зажмурился… И услышал, как там, наверху, захлопнулась дверь и вновь загремели запоры. Открыл глаза – темно. Тогда он осторожно высвободил руку и ощупал… холодный каменный пол и солому на нем. Вверху, под самым потолком, виднелось маленькое зарешеченное окно. Егор повернулся…

И вздрогнул. Рядом с ним сидела женщина – в светлой короткой шубейке, со сбившимся с головы платком.

– Ты чей? – тихо спросила женщина. – Откуда?

– А… вам это зачем? – насторожился Егор.

– Так просто! – усмехнулась женщина. – Вот как выйдем отсюда, я к тебе в гости приду. Ну, так откуда ты?

Егор молчал. Тогда женщина немного подалась к нему и уже громче сказала:

– Не хочешь, я сама узнаю. Дай руку.

Ничего особенного в ее голосе, да как и в ней самой, в этой женщине, не было… И тем не менее Егор почему—то не посмел перечить и послушно подал ей свою руку. Женщина осторожно повернула его ладонь к свету, к окну, некоторое время внимательно ее рассматривала… а потом едва слышно, с придыханием, заговорила:

– Зовут тебя Егором, Егоршей. Казенный ты, да на казенных волком смотришь. А вот хранитель твой, без головы. А вот… Ну что! Рука у тебя легкая, да только… – и замолчала, и задумалась. Потом спросила, не поднимая головы: – Кто научил тебя? Зачем?

Егор подавленно молчал. А женщина схватила его за руку, сжала запястье, замерла… а после с обидой сказала:

– Мальчишка! Заячья душа! Но от судьбы не убежишь!

Егор отдернул руку, отшатнулся. Потом, немного успокоившись, сказал:

– Не понимаю, что ты говоришь. Бродяга я. Замерз. В дом зашел, обогреться просил, там и взяли…

Глаза у женщины были большие и чуть—чуть раскосые. Вот она снова улыбнулась… и вкрадчиво спросила:

– Поверил тебе вахмистр?

Егор облегченно вздохнул и сказал:

– Нет, смеялся. Кто б, говорил, тебя околдовал, когда мы Лисавету взяли?

Женщина сокрушенно покачала головой и сказала:

– Вот так всегда.

– Что?

– А то, что я у них всегда во всем виноватая. Все они на меня валят. Говорят, я колдунья. А мое колдовство – это ж я сама!

Тут Лисавета – а это была именно она – гордо улыбнулась и спросила:

– Красивая?!

– Красивая, – шепотом ответил Егор.

Но Лисавета уже вновь нахмурилась.

– Красивая, да не про тебя, – строго сказала она. – Все вы одним миром мазаны. – И продолжала, повышая голос: – Что я такого сделала? Ну, дома своего не имела, по дорогам шаталась. Так что же, одна я такая? Ну, еще зелья варила, людей лечила, младенцам рубашки счастливым узором вышивала. И все ж это радости для! Дома нет, мужа нет, деток нет и не будет. Знаю я! – Лисавета властно сверкнула глазами, почти приказала: – А ты ложись, чего сидишь?! Ну!

Она взяла Егора за плечо и почти насильно уложила на солому. Сказала:

– Лежи. Завтра день хлопотный будет… Молчи!

Егор молчал и чувствовал, как что—то непонятное и душное непреодолимо влечет его ко сну. А Лисавета тем временем оглянулась на дверь и продолжала:

– Третьего дня часовой из острога ушел; ружье бросил, арестанты и разбежались. Говорят, будто это я его присушила. А как мне того пластуна показали, смеюсь! – тут она и впрямь тихо рассмеялась. – Рябой, тощий, маленький! Да что вы, говорю, я б на такого и не позарилась, мне войскового атамана подавай, толстого, бородатого! Я, говорю, и на вас бы, гражданин обер—вахмистр, глаз не положила б… – Лисавета замолчала, подобрала губы и посмотрела на Егора. – Вот если б кто помоложе в карауле стоял, они б нас вовек не поймали!..

И, подняв голову, посмотрела на окно. Там, на воле, давно была ночь. В черном небе время от времени мелькали едва приметные красноватые блики.

– Вишь, костер жгут, – сказала Лисавета. – Серебряные пули льют. Двенадцать штук. Говорят, что колдунью свинец не берет. Слышь, Егор!

Но Егор не ответил, он спал. Тогда Лисавета осторожно погладила ему ладонь и зашептала:

– Ну вот, спи, отдыхай. И слушай, что я тебе скажу…

Вдруг она встрепенулась и снова посмотрела на окно.

– Кто там? – спросила настороженно. – Чего тебе надо?

Никто не ответил. Лисавета недобро улыбнулась, поправила волосы и сказала:

– Интересная, да? Так давай, полезай. Я караульным глаза отведу… Что молчишь?

Подождав немного, она успокоилась и, поглаживая ладонь спящего Егора, едва слышно зашептала:

– Не знаю, как, но, чувствую, что ноги сами тебя вынесут. А там сосна на три вершины. Шапку снимешь, в левую руку возьмешь. И громко так, не бойся, скажешь: «Лисавета Иванна велела кланяться!» И все. Видишь, как просто, – и отпустила его руку. Подумала немного и сказала: – А мне самой так ничего не надо. Я все тебе отдам. Быть может, пригодится… Егор! Егорша!

Но Егор крепко спал. Лисавета поплотнее запахнулась в шубейку и задремала, еще ниже склонившись над спящим.

… Была еще ночь, когда Егор вдруг проснулся. Открыл глаза, прислушался – тихо. Тогда он сел и осмотрелся. Лисаветы нигде не было видно. Увели ее, что ли? Или она опять часовому глаза отвела? А что, с них, дураков, такое станется, везде им колдовство мерещится, чуть что – сразу: нечистое, нечистое! А сами они чистые? А мы? Дядя Игнат смеялся, говорил, мол де плевать на эту чистоту, какая чистота, откуда, когда мы все, в книжках читал небось, от обезьян рожденные, а СОО – от псов, а Земля – это шар, то есть большая пуля, а что от пули можно ждать хорошего?!

От пули! Егор вздрогнул, вновь прислушался. Да, вроде и действительно какой—то шум. Шум за окном. Егор поднялся, подошел к стене.

Там, высоко, за окном, протопали пластуны, затем послышался хриплый, заспанный голос обер—вахмистра:

– Ну, давайте, давайте быстрее! Запирай ворота!

Кованые сапоги дружно загремели по крыльцу. А потом…

– Ребятки, да что же вы делаете?! – робко взмолилась Лисавета.

Сошли с крыльца. Поволокли по снегу.

– Служивые! – заплакала Лисавета. – Ну хотя б до утра подождали! Гражданин обер—вахмистр!

– Молчи, колдунья! – было ей в ответ. – А вы давайте побыстрее! Быстрее, говорю, а не то рассветет! – торопил пластунов обер—вахмистр.

Лисавета зарыдала.

– Потап, а ну врежь ей как следует! – приказал обер—вахмистр.

Потап наверное врезал, и тогда Лисавета немо вскрикнула и замолчала…

А Егору вдруг стало невыносимо трудно дышать. Он понимал, что во дворе сейчас произойдет что—то страшное, а он… опустив руки, стоял под окном, смотрел на огненные блики на решетке и слышал, как там, наверху…

– Заряжай! Стройся! – зло командовал обер—вахмистр. – Целься! Выше бери, в голову!

Стало тихо, лишь Лисавета едва слышно всхлипывала. Ну а потом:

– Пли!

Грянул залп. Истошно закричала Лисавета, вслед за ней заорали пластуны, шарахнулись… Да что же там такое творится?!

– Держи ее! – кричал обер—вахмистр. – Держи! Пли! Пли!

Затрещала беспорядочная пальба. Пули впивались в бревна, топало множество ног, кричала Лисавета – совсем где—то рядом! Да вот и рука ее мелькнула в окне… И исчезла. И голос затих.

Егор оцепенел. Ему было жарко и страшно. Так что же теперь там, наверху?

Наверху было тихо. Потом Егор услышал, как к окну подошли несколько человек.

– Гражданин обер—вахмистр, дозвольте я! – после некоторого молчания вызвался кто—то из пластунов.

– Ну, попробуй, Потап.

– Тут пуля не возьмет, – стал рассуждать Потап. – Хоть серебряная, хоть золотая… Держи ее! Крепче! Уйдет ведь!

Послышалась глухая возня, потом опять стало тихо. Потап с напускным спокойствием продолжал:

– Тут резать надо. Вот хоть саблю дайте… Ага…

Свистнула сабля. Егор не удержался и упал – так, словно бы удар пришелся по нему.

– Да, точно, – деревянным голосом согласился обер—вахмистр, немного помолчал и добавил: – Ну, ты и зверь, Потап!

– Маленько есть, – согласился пластун и тотчас попросил: – Дозвольте огоньку!

От окна потянуло махрой. Егор осторожно провел ладонью по горлу… Нет—нет, показалось! Ни раны, ни крови. Вот только лоб горел, как в лихорадке. А там у них, наверху, обер—вахмистр, хмыкнув, сказал со злорадством:

– А руки—то дрожат! Дрожат!

– Так это от другого, с похмелья, – оправдался Потап.

– Ну, ладно, ладно, разговорчики! – прикрикнул обер—вахмистр. – Убрать!

И ушел. За ним пошли и остальные. И потащили по снегу что—то тяжелое.

Глава девятая. Лысое болото

Егор в оцепенении лежал в углу и ждал. Чего – он сам точно не знал, но чувствовал: не может того быть, чтоб и его… Не может! Не…

А почему это не может? Дядя Игнат любил говаривать: «Все может быть, племяш, а может и наоборот, что и нет ничего, ну и что из того?» Скажет так и смеется. Он, дядя Игнат, ничего никогда не боялся, он дважды был представлен к знаку «Ратной Удали», его портрет и по сей день в Кругу, в думной курительной, висит, он вообще… Он только один раз за свою жизнь и испугался – это когда у матушки крестик открылся. Он побелел тогда и подскочил, и застегнул ей кофточку, и сразу: «Давайте, давайте, выносим!» И понесли ее, родимую, а только вышли на крыльцо, так со двора сразу запели: «От вражеской пули полеглый…» Да только не от пули она, а от голода, а еще больше от того…

Ну да чего теперь! Теперь вот сам лежи и жди, когда ты сам от пули вражеской… Да нет, шалишь – от справедливой, от возмездия, Малинненко так на плацу небось и скажет…

О! Что это? Егор прислушался…

Да, точно: приглушенный скрип. Вверху. Егор поднялся, подошел к окну. Как будто кто—то пилит по железу. А может, это только кажется?

– Эй! – шепотом окликнул Егор.

Скрип прекратился… но вскоре послышался вновь, уже громче.

– Эй, кто там?

Тишина. Егор вернулся в угол, лег и затаился.

Шло время. Опять заскрипело, потом… С окна исчезла решетка! И почти сразу же невидимая рука опустила в подвал толстую обледенелую веревку. Егор лежал, не шевелясь. Веревка нетерпеливо задергалась. Что это – ловушка или действительно… А, не все ли равно! Егор вскочил, схватился за веревку и торопливо полез по ней наверх.

С трудом протиснувшись в узкое окно, Егор не удержался и упал в сугроб. Поднявшись, он смахнул с лица снег и увидел…

Михайлу. Мужик лежал совсем рядом и настороженно смотрел на Егора. Да что же это! Быть того не может! Егор хотел было спросить… но Михайла жестом приказал ему молчать, отполз чуть в сторону и оглянулся, еще отполз, еще раз оглянулся… Только тогда Егор решился и пополз вслед за ним. Вместе они переползли через двор, вместе подползли к забору, затем – Михайла первый – пробрались через тесный подкоп…

И оказалась в поле, у саней. Позади, во дворе, кто—то клацнул затвором, окликнул:

– Эй, кто там? Микита?

Беглецы поспешно упали в сани, Михайла рванул вожжи, и лошадь понесла. Заметили ли их, хватились или нет, Егор не разобрал. В конце концов, что будет, то и будет! И он поудобней лег навзничь, закрыл глаза – и только тогда почувствовал, насколько сильно у него болит голова. Виски давило неимоверно, казалось, будто сжимают их жаркие, властные руки. Егор перевернулся на бок – боль несколько утихла – и посмотрел на Михайлу. Тот стоял во весь рост и нещадно нахлестывал лошадь. По сторонам мелькали темные, чуть различимые деревья. А небо было чистое и звездное. Правда, как это всегда бывает перед рассветом, звезды уже начали понемногу тускнеть, но все равно какая красота! Дядя Игнат тоже любил смотреть на небо. Что, говорил, наша земля, сам видишь, что на ней творится: тогда было одно, теперь другое, но скоро и это, другое, сгниет и следов по себе не оставит, а небу хоть бы что, оно каким было тогда, точно такое и теперь, и вообще таким будет всегда, так что смотри, племяш, чаще на небо – там есть нечто такое, чего у нас вовеки никогда не будет! Он был, дядя Игнат… Он был…

Не думалось. Егор лежал в санях, смотрел уже не в небо, а по сторонам. Очень болела голова. Михайла погонял да погонял, сворачивал с одной дороги на другую, плутал, плутал по лесу, путал след…

Но вот он наконец опустил вожжи и обернулся к Егору.

– Ну вот, ушли, – глухо сказал Михайла и утерся рукавицей. – Назад возврата нет.

Егор согласно кивнул и нахмурился. Разговаривать со старостой ему не хотелось.

Лошадь, почуяв слабину, пробежала еще немного и остановилась. Михайла погонять ее не стал, а сел и, посмотрев на восходящее солнце, нехотя заговорил:

– Черт меня тогда попутал. Страх взял. Пришли они, скобленые, нашли игрушку. Ну, эту, что мужик с медведем, кузнецы. Я ее ребятишкам взял поиграться. А эти нашли. Чья, говорят. Я молчу. Где взял? Молчу. Ну, по ребрам, по ребрам – молчу. Да я вообще молчаливый. Тогда они во двор меня вывели, к воротам поставили, веревку на горло набросили. И щерятся. А мои на крыльце, онемели. Ну, разве только младшенький, он этак ручками… Ох—х, стало мне! И… Стойте, говорю! Все, псы, скажу!.. – и замолчал, отвернулся.

Егор лежал, не шевелясь. Боль в голове усилилась. Мужик сказал:

– Мне теперь… только к вам. Одна надежда и осталась.

Егор насупился, потер ладонью лоб – той самой ладонью… И вдруг, сам себя до конца не понимая, уверенно сказал:

– Влево давай! Так, да.

Поехали. Ехали долго. Молчали. Боль в голове то утихала, то усиливалась…

Ну а Михайла, тот повеселел – подгреб себе под бок соломы, развалился и, то и дело погоняя лошадь, опять заговорил:

– Помню, вышел указ о земле. Приехал землемер, мы всей деревней вышли в поле, делим. Всем едокам по десятине вышло. Ну, я Васятке говорю: «Владей, сынок! Пока что я буду пахать, потом, как вырастешь…» Он вырос. И что? Где он сейчас? Да в Николавии! А говорили: «Всё, отмучались! Рекрутские наборы отменяются!» А на поверку вышло хуже прежнего – теперь любому могут лоб забрить. И называется такое действо ир—регу… лярия. Да кто ж им будет дальше верить, а?

Егор не отвечал. Михайла, помолчав, продолжил:

– А староста? На старосту идти никто не хочет. Метали жребий, я и вытянул. Теперь налоги – я, порядок – я, доносы – тоже я… А я неграмотный! Я, говорю, письму не обучался, я писать доносов не могу. Так это, объясняют они мне, необязательно, это, если такая нужда, можно и устно оформить, но чтобы к Юбилею указал на четверых! Побойтесь, говорю, да у нас на селе… А мне: ты, говорят, и так на посевную никого не сдал, на сенокос – опять же никого. Что, может, самому в острог неймется?! И, как на грех, еще игрушка эта подвернулась. И… вот, сам видишь, что теперь.

Сани нещадно трясло на ухабах. Лес расступился. А вот и поляна, и прямо на пути

– высокая сосна на три вершины. Боль тотчас же ушла, Егор вскочил и властно удержал Михайлу за руку. Тот послушно остановил лошадь, обернулся на белого как снег Егора и испугался:

– Что с тобой?

– Так… сам не знаю, – с трудом улыбнулся Егор. – Давит что—то. Пройдет!

Михайла с сомнением покачал головой. А Егор уже сошел с саней, встал возле сосны, снял шапку и ватным, чужим голосом – словно во сне – сказал:

– Лисавета Иванна… велела кланяться.

Никакого ответа. Егор повторил – уже громче, – немного подождал, растерянно оглянулся на Михайлу…

И увидел, что сзади к ним подходит человек – в потертом полушубке и с ружьем за спиной; из—под лохматой лисьей шапки смотрело совсем еще мальчишеское, по—детски строгое лицо.

– Поехали, – сказал он важно.

Сели. Незнакомец мельком глянул на Михайлу, взял вожжи, тронул.

В лесу было тихо, безветренно. Молчал незнакомец, молчал и Михайла. Егор, перегнувшись через край саней, зачерпнул пригоршню снега с дороги и приложил его к вискам. В висках стучало. Да что это с ним происходит? Ведь это же не он искал дорогу к той сосне, не он и говорил те странные, непонятные слова. Он просто повторял то, что… А что?! И – снова снег к вискам; еще, еще…

А лес тем временем закончился, и сани выехали в поле. По полю кое—где рос редкий кустарник, торчала из—под снега высокая засохшая трава и – там и сям – над полем поднимался пар.

– Что, Лысое болото? – с опаской спросил Михайла.

Провожатый согласно кивнул.

– Так это… что же ты! – забеспокоился Михайла. – Недолго утонуть. Вишь, как ключи парят!

– Не бойсь, не утоплю.

Михайла оглянулся на Егора, немного помолчал, но возле первой полыньи опять заговорил:

– Эй, малый, осторожнее!

– Цыть! Под руку!

– Цыть, цыть! – передразнил провожатого Михайла. – А если что? Вот гиблые места! Кабы я знал, куда…

– Не хочешь – вылезай. Тебя не звали.

– О! Вылезай! А сани чьи? А лошадь?!

Но провожатый и не думал отвечать. Михайла поворчал еще немного, тяжко вздохнул и замолчал.

С полчаса они ехали молча, а потом вдали показался высокий частокол, за ним ничего, чистое поле, а после, уже очень далеко, снова виднелся лес. Михайла, прикрывшись рукавицей от солнца, долго смотрел на приближающийся частокол, жевал губами и хмурился. Егор же лежал ничком, уткнувшись лицом в солому. Нет, голова у него уже совсем не болела, он это просто так лежит, ему так нравится, так хочется, что тут такого, а? Да и чего смотреть, чего тут непонятного? Он не мужик, он… Да! Вдруг сани резко остановились. Только тогда Егор немного приподнялся – и увидел, что они уже подъехали под самый частокол. Частокол был высокий, четырехсаженный; все бревна – крепкие, толстые и ладно пригнаны одно к другому. Ну точно, так оно и есть! По курилкам бывало болтали, что на Востоке де…

– Иван! – окликнул провожатый, вставая во весь рост. – Отворяй!

Открылись узкие, чуть шире саней ворота, пропустили приезжих и тут же закрылись.

Глава десятая. …И всё перевернулось в один день

За частоколом посреди просторного двора стоял высокий двухэтажный дом, рубленый в обло и богато украшенный резьбой. Дом был с гульбищем на три стены, крутым крыльцом на витых столбах и крышей, крытой лемехом. А рядом – аккуратные надворные постройки, колодец, аистиное гнездо на столбе.

Приезжие сошли с саней. Провожатый посмотрел на окна второго этажа, повернулся к Егору и спросил:

– Тебя как звать?

– Егор.

– Лескей, – важно назвал себя провожатый, но руки не подал. – Ты откуда?

– Из столицы.

– От—куда? – не поверил Лескей.

– Из столицы. Командирская Академия, вторая полусотня, Чубаров Егор.

– Так, хорошо, – Лескей задумался, потом спросил: – А он?

– Михайла, здешний староста. Ушли от обер—вахмистра.

– А Лисавета?

– Нет… И не уйдет.

Лескей снял шапку, помолчал, потом сказал:

– Тогда мы так… Я – к старшому, а вы пока что… Эй, Матрена!

Из дальних дверей вышла женщина в длинной юбке и цветастой душегрейке.

– Вот, накорми их, – сказал Лескей и сразу развернулся и пошел к крыльцу.

А Егор и Михайла свернули вслед за Матреной за угол, вошли в низкую дверь – и оказались в просторной светлой горнице с двумя длинными столами и лавками вдоль них.

Матрена поднесла гостям по рюмке простой водки, затем подала горячий свекольник и, перетирая рушником расписные тарелки, внимательно слушала Михайлу. Тот, не переставая есть, рассказывал:

– А уж как кричала, так не приведи Господь! Всё просилась, чтоб до утра подождали. Только они побоялись. Глаза ей завязали, чтоб свету не видела.

– А был бы день, не удержать им Лисавету, – вздохнула Матрена.

– Эт точно, – согласился Михайла, обжигаясь и чавкая. – Я в прошлом году сам видел, как она с ярмарки ушла. Вот была, и нету. После Петьку—хорунжего при всем народе нагайкой пороли. Проворонил! – и, выскребая ложкой остатки свекольника, попросил: – Дай—ка еще.

– Сейчас, сейчас, – закивала Матрена и, обернувшись к Егору, спросила: – А ты?

Егор не успел ответить. В задних дверях горницы появился Лескей и, как—то странно усмехаясь, сказал:

– Эй, командир! Старшой зовет.

Поднявшись на второй этаж, Егор остановился в самом начале полутемного коридора, не зная, куда идти дальше. Однако, увидев рядом распахнутую дверь, он смело вошел туда…

И замер. Перед ним стоял тот самый офицер, гвардеец с медальона. Правда, теперь этот гвардеец был одет в темно—серый казакин с белым отложным воротником; в левой руке он держал погасшую трубку на длинном чубуке, а правой опирался на пустой письменный стол. Чуть дальше, у окна, виднелся самодельный книжный шкаф, а на противоположной стене висела подробная карта Всея Вольной Земли.

– Прошу, – и офицер широким жестом пригласил Егора к столу.

Тот сел. Офицер расположился напротив и, раскуривая трубку, спросил:

– Вас накормили?

– Да. Благодарю.

– Чего уж там! – едва заметно улыбнулся офицер. – У нас тут не столица.

– Так и в столице ведь не Та Пора! – ответил в тон ему Егор.

Офицер удивленно поднял брови, немного помолчал и спросил:

– А где вы там, в столице, квартируете?

– Шестая Станичная, два.

– Я что—то не могу представить. Название—то новое?

– Конечно. А вообще это так: Горбатый мост, потом налево три квартала. Дом двухэтажный, липа у подъезда. И флигель во дворе.

Трубка заметно дрогнула в руке у офицера. Он глубоко затянулся, сказал:

– Давненько не был в тех краях.

Егор прищурился и продолжал:

– Нас, квартирантов, восемь человек. Нам придана стряпуха, Анна Павловна, из бывших. Дом раньше ей принадлежал. Потом… Так никуда она и не ушла.

– А… – начал было офицер, но тут же замолчал.

– Нет, у нее никого, ничего не осталось, – сухо, четко продолжил Егор. – Вот только разве медальон… Ваш медальон, Евгений Юрьевич, она сохранила.

Офицер пристально посмотрел на Егора… и все тем же ровным голосом спросил:

– Так что вас привело ко мне?

– Я… – начал было Егор, но запнулся. – Я… должен застрелить вас.

– Прекрасно! – улыбнулся офицер. – Так что вы медлите?

– Простите, – покраснел Егор, – но вы меня не понимаете. Я вызываю вас. И вы не вправе мне отказать! Да, двадцать лет прошло; тогда дуэль не состоялась, тот человек убит – не вами, но… – и замолчал. Он окончательно смешался.

Офицер медленно прикрыл глаза и изменившимся голосом сказал:

– Вот оно что. Так вы от Анны Павловны. По ее просьбе. Но… Это явное недоразумение. В ту ночь… мы объяснились с Александром. Он извинился, а потом… на следующее утро мы вместе с ним вышли на площадь, потом…

Офицер встал и нервно заходил по комнате. Егор почувствовал, что уверенность покидает его, и потому торопливо воскликнул:

– И все равно я вызываю вас!

Офицер резко остановился и вопросительно посмотрел на Егора. Тот продолжал:

– Я должен, я обязан вас убить! Ведь вы прекрасно знаете: все из—за вас! На вас лежит печать! Вы не стареете! Вы прокляты! Не станет вас, и… и… – Егор запнулся, замолчал.

Офицер долго смотрел на него, потом тихо спросил:

– Так вы действительно считаете, что если убить меня, то… все вернется вспять?

– Да! Да, конечно! – с жаром воскликнул Егор. – Ведь если б вы тогда были убиты на дуэли, тогда бы ваша рота не сошла на площадь, и тогда…

– О, если б все было так просто! – печально улыбнулся офицер.

– Но почему вы не стареете? Вы ж так и замерли в том времени, в той злополучной ночи перед выступлением!

– Та ночь! – как эхо отозвался офицер. – Мечты! Друзья… – и резко выдохнул: – Мальчишка, что ты понимаешь!

– Я ничего не понимаю, только вижу, – зло, тихо ответил Егор. – Я вижу, что произошло с моей страной.

– А что с ней было раньше, ты хоть знаешь?!

Егор молчал. Офицер вернулся к столу, сел, помолчал, потом сказал задумчиво:

– Чубаров. Командирская. Вы, я полагаю, из новых?

– Да.

– Ну вот! – офицер усмехнулся. – Опять! Брожение умов, как выражались в Ту Пору… И много вас?

Егор пожал плечами.

– Да, – сказал офицер. – Это тоже знакомо. Четких идей, конечно, никаких. Один только сумбур. Зато решимости!.. И недовольство нами, так?.. Так? Что молчишь?!

– Ну, так…

– Еще бы! – оживился офицер. – Всё из—за нас! Всё мы! Но, дайте срок, посмотрим и на вас! Нет, это уже другие посмотрят, не мы. Нас—то уже, почитай, никого почти и не осталось. Теперь на нас можно валить всё, что ни попадя… А знаете, что я вам скажу? А ведь я ничего дельного не могу вам посоветовать. Я, знаете, за эти двадцать лет совсем не поумнел. Так и другие, из тех, что остались, я думаю, сейчас такие же. А какими мы были тогда? Мы что, искали для себя? Нет. Мы и так имели тогда все, что желали… Но если у тебя есть совесть, и ты видишь, что твой народ живет хуже скотов, что власть продажна, суд безнравственен… Я был представлен Обществу за год до выступления. Мы были молоды, восторженны, мы знали – армия на нашей стороне… Да мы и сами были армией! И всё казалось очень просто: царь отрекается, мы вводим конституцию, даруем землю, вольную торговлю – и уже через год, ну, может, чуть больше, наше многострадальное отечество вливается в содружество цивилизованных держав. И вот… Вот начинается! Штабс—капитан Петров с отрядом егерей берет под стражу государя императора. Вместе с наследником. И сделано это было чисто и четко, никто из государевой охраны не ушел, не доложил, не растрезвонил, так что столица ничего не знает. Только в Сенате паника: где государь? что с ним? как в воду канул! А государь у нас в казармах. Ему представлен манифест, в котором он все свои права на трон дарует народу. То есть никому. Но царь… вот этого мы как—то и не предполагали… царь отрекаться не желает – наотрез! И так проходит день, второй, вот и вторая неделя прошла, вот и третья… И я безвыездно при нем. Время идет, в столице слухи самые безумные; простой народ тоже волнуется. Ждать, понимаем, более нельзя, и ротмистр Гарков – с охраной – отправляется в Сенат. Он говорит: мол, так и так, в столь горький час, когда страна осталась без главы, гвардейские дивизии весьма обеспокоены создавшимся безвластием. Прискорбно, говорит Гарков, что государь исчез вместе с наследником, и, следовательно, правящая династия на них пресеклась. Но жизнь есть жизнь, продолжает Гарков, и чтоб придать уверенности огромной, трудно управляемой стране, ей срочно нужен новый государь, только на сей раз – Конституция. Вот ее текст. И представляет текст. Сенат ответствует: нам должно обсудить. Гарков уехал. А на третий день… нет, ближе к ночи, только Александр приехал… мы узнаем, что в столицу тайно введены надежные пехотные полки, и что назавтра Сенат обнародует манифест о злодейском покушении на императора и о временной передаче всей полноты государственной власти нынешнему председателю Сената, который в дальнейшем будет именоваться князь—регентом, хранителем императорской короны. То есть монархия, по сути, остается.

Офицер замолчал и отложил погасшую трубку.

– Но вы, – нетвердым голосом сказал Егор, – вы первым двинули свою роту на площадь! За вами ринулась толпа…

– Любезный юноша! – печально улыбнулся офицер. – Ну, не я, так нашелся б другой. А само выступление… Все это было предрешено изначально. Да, мы желали конституции. Мы собирались провести судебную реформу, ликвидировать монополию в торговле, оживить капитал, отдать государственные мануфактуры в частные руки, устроить банковскую систему, даровать всему трудоспособному населению равные избирательные права… Но кто нас понимал? Зачем, к примеру, мужику свободная печать? Ведь он неграмотный! И мы учили так: волю – всем, всем – землю, все – равны! Мы думали: потом, уже взяв власть, откроем для них школы, просветим. А вышло что? Верные Сенату войска стояли на одной стороне площади, мы на другой. От нас прошел парламентер – не приняли. Прошел второй – исчез. Мы развернулись в боевой порядок. Они ударили картечью. Я…

– Вы первым крикнули: «За мной!»

– А вы б молчали?

– Я…

– Вот то—то и оно. Мы двинулись в атаку, за нами хлынула толпа, и… Всё перевернулось в один день.

Офицер отвернулся и, глядя в окно, продолжал:

– И если б даже мы не поднялись тогда, то вскоре нашлись бы другие. Страна веками жила в рабстве и бесправии, и накопила в себе столько зла, что все равно когда—нибудь произошел бы взрыв. Народ был обречен на кровь.

– А император? Что с ним?

Офицер нахмурился и нехотя ответил:

– Он… той же ночью. А с ним и наследник. Вот из—за него—то, я думаю, из—за того невинного мальчика, я и не старею.

– Так это вы…

– Нет—нет! Ни в коем случае! Приехал Александр, и я сменился. Мы с Александром говорили до утра. Мечтали… А цесаревич – он причем?! Ему всего—то было восемь лет.

Егор подавленно молчал. Офицер достал из стола пистолет и протянул его Егору со словами:

– Он заряжен.

Егор вскочил и отшатнулся.

– Но отчего же? – удивился офицер. – Ведь вы…

– Нет! Ни за что!

– Тогда… тогда… – офицер медленно встал из—за стола…

Но тут в комнату вбежал Лескей.

– Мажар! – крикнул он. – Убежал!

– Кто, кто? – не понял офицер. – Какой Мажар?

– Да староста, Михайла! – поспешно объяснил Лескей. – Он вот с этим приехал! – и, подступив к Егору, зло спросил: – Что, вынюхали, гады? Я… – и уже было замахнулся…

– Не смей! – воскликнул офицер.

Лескей немного отступил, сказал:

– Кончай его, старшой!

Однако офицер его не слушал.

– Пойдем, – сказал он Егору, и они торопливо вышли из комнаты.

Сойдя с крыльца, Егор увидел толпившихся во дворе мужиков. Они стояли полукругом, смотрели пристально, молчали. Потом один из них спросил:

– А этот почему остался?

– Он мой товарищ, из столицы, – мрачно ответил офицер. – Где староста?

– Ушел. Поел, утерся, и…

– Давно?

Мужик пожал плечами.

– Кто сторожил?

Молчание.

– Иван! – ткнул пальцем офицер.

Высокий и рябой мужик снял шапку, выступил вперед.

– Уходишь, – сказал офицер. – А остальным остаться.