Текст книги "Лисавета Иванна велела кланяться"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава четвертая. Становая жила

Когда Егор очнулся, то увидел, что он лежит посреди поля, а полузаметенный санный след теряется неподалеку, за холмом. И больше ничего вокруг. Где это он? Скорей всего, они отъехали совсем немного. Дойдет пешком. Егор поднялся, отряхнулся, прошел по следу…

И остановился. На другой стороне холма следа вообще не было видно, лишь ветер гнал в лицо колючую поземку. Егор полуотвернулся от ветра и увидел невдалеке, шагах в двухстах, большой и крепкий с виду пятистенок с вывеской над распахнутой настежь дверью. Ага, это трактир. Возле него стояло несколько саней да распряженные лошади, низко опустившие головы… Да только сани были не извозчичьи – крестьянские. А вот выходит из двери… Фуражка, черная шинель, ружье… Ну да, это пластун. Из полевых отрядов СОО. Везде они! Как вешалки. Вот повернулся, вот…

Нет, не заметил. Егор уже лежал в снегу, внимательно смотрел…

Пластун прошел к саням, вернулся, замер. Смотрит. И смотри. Смотри, пес, нюхай, пес! Егор осторожно повернулся на бок, ощупал спрятанный в кармане пистолет. Пистолет был в порядке. Мела поземка, было холодно. Пластун никак не уходил.

А в стороне, спускаясь в низину, чернели крайние избы худой деревеньки – соломенные крыши, тощие дымы. Да—да, только туда, и там узнать, где это он сейчас находится – и сразу в город, и…

На Шестую Станичную, два? А там уже Терентьич, улыбается. «Что, написал, голубчик, изложил? Как это еще нет? А почему?» Егор поморщился. Пластун стоял возле саней, прикуривал.

А вот его, наверное, окликнули – и он пошел, скрылся в трактире. Хорошо! Егор отполз назад, вскочил и, пригнувшись, сбежал с гребня холма в низину. Там он остановился, выпрямился во весь рост, отряхнулся от снега, проверил пистолет – и двинулся к деревне, на ходу лихорадочно думая о том, как же ему вести себя, что говорить… Но голова была пуста, ничего не придумывалось. Ну да и ладно, как—нибудь, как говорил дядя Игнат, свинья не съест, а псы, он добавлял, – им кости, пусть подавятся!

В деревне было пусто, словно вымерли. Подойдя к крайней избе, Егор негромко постучался. Никто не ответил. Он постучал еще, уже настойчивей. Тогда в избе послышались неторопливые шаги, скрипнула дверь, и на пороге показался невысокого роста старик в распахнутой поддевке и в валенках. Прищурившись от яркого света, старик внимательно посмотрел на Егора и лишь потом пригласил:

– А, это… заходи, – и пропустил гостя вперед.

Миновав темные сени, Егор вошел в горницу, где было ненамного светлее. Стол, две скамейки, печь, лежанка за линялой занавеской да голые стены, обитые серыми от времени досками… И едва ли не белый, чисто выскобленный пол.

Кашлянув, старик неопределенно сказал:

– А ты садись, чего там.

Сели. Егор – к столу, хозяин – на скамейку у окна. Сложив руки замком на коленях, хозяин спросил:

– Может, дело какое имеешь?

– Имею, – ответил Егор. – Заблудился. А до города как, далеко?

– Что, до Гдатска?

До Гдатска? Егор побледнел. Сунул руку в карман, к пистолету, сказал:

– Да, конечно, до Гдатска.

Старик усмехнулся:

– Вопрос не ко мне. Я в городе сызмальства не был. А что мне там делать?

Егор почувствовал – старик боится и, значит, лишнего не спросит, а сам же будет отвечать с охотой и пространно, стараясь угодить… И он сказал:

– Ну а дорогу все равно ведь знаешь.

– Дорогу! – старик презрительно хмыкнул и даже мотнул головой. – Какая тут дорога! Правда, зимой еще так—сяк… – и спохватился: – Говорят! А летом одне болота, – и почтительно спросил: – А вы, надо полагать, издалека будете?

– Издалека, – нехотя согласился Егор.

– Ага, ага, – старик понимающе закивал… а потом вдруг неестественно оживился: – Хорошо, что вы к нам приехали! Места у нас здоровые, целебные. Тут неподалеку кипячие ключи бьют, – и тут же, как бы невзначай, спросил: – Ну и как, нашли кого?

– Кого? – не понял Егор.

– Вот я и говорю! – согласился старик. – Искать—то некого. Глушь, извольте доложить. А то понаехали, понимаешь… – но спохватился и сказал со вздохом: – Конечно, вы не по своей воле ездите, приказано.

Егор молчал. Ну вот! Похоже, он действительно где—то в Восточных округах и где—то рядом Гдатск, тот человек… Старуха, получается, была права, а он, глупец… Что делать?

Старик понял молчание гостя по—своему.

– Приказано! – повторил он задумчиво. – Радости, конечно, мало, зато служба почетная. Да я и сам по молодым годам хотел к вам податься. Не взяли. Сказали: нет в тебе становой жилы; ленив, нерасторопен. Да… Так оно и вышло.

Старик встал со скамейки, развел руками и с неподдельной горечью сказал:

– Глянь, что нажил. Ничего! Гол как сокол.

Помолчав, но так и не дождавшись ответа, он успокоился и опять заговорил торопливо, заученно:

– А вы не извольте гневаться. Ведь что я дома сижу, так на то и зима. Зимой какая работа, зимой скотина по дворам. Я, как во всех бумагах прописано, читали ведь, здешний пастух. Летом в поле, зимой – на печь, и сплю как медведь. Уж такая натура, куда от нее?!

И тут вдруг резко, вдруг, с грохотом – настежь распахнулась входная дверь. На пороге показались бравые молодцы в черных шинелях и с тяжелыми длинноствольными ружьями наперевес. Человек шесть. Пластуны. СОО.

– Стоять! – заорал один из них, первым заходя в горницу.

Егор вскочил, схватился за карман… да передумал, поднял вверх руки и застыл.

В избу вошел еще один пластун – но не с погонами, а в эполетах. Шинель на нем была добротная; бобровый воротник…

– Гражданин обер—вахмистр! – один из молодцов вскинул руку к фуражке и лихо козырнул.

– Сам вижу! – перебил его вошедший.

Затем он вышел на середину избы, с улыбкой посмотрел на старика и четко, с расстановкой сказал:

– Ну, дед, доигрался. И пойдешь ты теперь к бабке—покойнице. Михайла!

В избу втолкнули крепкого еще мужика в армяке и высоких городских сапогах. Мужик, насупясь, старался ни на кого не смотреть. Старик повернулся к нему и сказал:

– До лета ты доживешь.

Михайлу эти слова не задели, зато обер—вахмистр выкрикнул:

– Оба! К стене!

Старик, а за ним и Егор послушно подошли к стене и стали к ней лицом. Старик уже начал было поднимать руки, но тут Михайла сказал:

– Гражданин обер—вахмистр, здесь.

– Да? К другой!

Старик и Егор перешли к другой стене и встали, опираясь на нее поднятыми руками.

– Давай! – приказал обер—вахмистр.

Пластуны, помогая себе ружьями, принялись отдирать доски, которыми была обшита стена… и на пол посыпались игрушки; новенькие, только что из—под ножа – лошадки, медведи, барыни, гусары. Пластуны топтали игрушки сапогами, рубили саблями – деловито, основательно, в полном молчании. Когда же все найденное было порублено в мелкий щеп, обер—вахмистр, кивнув на соседнюю стену, спросил:

– А там что?

Михайла отрицательно покачал головой.

– Ну что ж, – сказал обер—вахмистр, – и то хорошо. Эй, Селиван!

Старик отошел от стены. Один из пластунов заломил ему руки за спину, связал их веревкой, подтолкнул к двери… И, указав на Егора, спросил:

– А с этим как?

Селиван задержался у двери.

– Я этого малого знать не знаю, – сказал он. – Зашел; дай, говорит, погреться. Отпустите его!

– Сейчас, сейчас, – не стал спорить обер—вахмистр. – Обыскать!

Стоявший рядом с ним пластун залез Егору в карман полушубка, достал оттуда пистолет, рассмотрел, взял себе. Залез во второй… И подал обер—вахмистру медальон.

– Ого! – присвистнул обер—вахмистр. – Да это даже не игрушка! Тут за одно ношение, и то кандальная статья. Где взял?!

Егор молчал. Как так? Ведь медальон остался у старухи. Ведь он же отдавал…

– Молчишь? – недобро усмехнулся обер—вахмистр. – Ну ничего, потом заговоришь. Взять!

Егору тотчас заломили руки. А обер—вахмистр, оттолкнувши Селивана, вышел во двор, лениво повалился в розвальни, сказал:

– Миките быть за старшего!

Потом толкнул Михайлу в спину, приказал:

– Гони! – и вскоре скрылся за холмом.

Глава пятая. Свинья не съест

Микита – мрачный пожилой десятник – вывел Егора и Селивана на улицу и тут же вернулся во двор помогать товарищам. Разбившись на две команды, пластуны толстыми веревками зацепили по бревну, что выступали на углу сруба, и потащили в разные стороны. Бревна подались, поехали – сруб затрещал и осел.

– Так, хорошо! – крикнул стоявший на углу Микита и перекинул веревки на следующий венец. – Полегче! Солому не порушь! – и с опаской посмотрел на покосившуюся крышу.

Пластуны вновь принялись тащить. Венец не подавался; служивые кряхтели, поругивались, лица их от напряжения налились кровью. Щека у Селивана болезненно дернулась; старик обреченно вздохнул и спросил:

– Тебя как звать, малый?

– Егор.

– А, Егорша. Ты, это… от Терешки будешь?

– Нет, я сам по себе, – осторожно ответил Егор.

– Э… раз! Э… раз! – кричал Микита. – Стой, дьяволы! Куда?!

Однако было поздно. Пластуны рванули что было сил, и на этот раз изба развалилась окончательно. Сруб раскатился, рассыпалась крыша; протыкая солому, торчали к небу голые стропила; над развалившейся постройкой клубилась густая рыжая пыль.

– Что это? – испуганно спросил один из пластунов.

– Что, что! – передразнил Микита. – Печь завалили, вот что. А надо было с крыши начинать. Теперь вот поди разбери! – и в досаде плюнул на снег.

Пластуны побросали веревки, подступили к развалинам и стали ловко, без лишней суеты раскатывать бревна. Селиван сокрушенно покачал головой и сказал:

– Ну, дожили! А начиналось хорошо. Всем – землю, волю всем. Придешь на сходку, крикнешь… А теперь? И то нельзя, и это. Чуть что, сразу в острог.

Егор молчал, смотрел, как пластуны деловито сортировали разоренную постройку: солому в одну сторону, бревна получше – в другую, поплоше – в третью, а доски и прочую мелочь бросали в общую кучу, которую уже успели поджечь.

– Вот взять меня, – опять заговорил старик. – Чем виноват! Игрушки режу. Смех! В Ту Пору б я… Ну а теперь Верховный Круг издал указ: всяк, кто в сей трудный для державы час уходит от насущных нужд…

Но тут его окликнули:

– Дядь Селиван!

Старик оглянулся. Двое пластунов в сомнении ворочали бревно, а третий спросил:

– На баню сгодится?

– Нет, там одна труха внутри, тепла не удержит, – ответил старик. – Вы лучше вон то возьмите.

Негодное бревно полетело в огонь. Селиван пристально посмотрел на Егора и, помолчав, сказал:

– Но только что моя вина? Пустяк. Вот ты… – но, не решившись продолжать, замолчал.

Бревна тем временем были уже разложены по сортам, солома сметана в стог, доски почти догорели, а само место усадьбы засыпано снегом, который пластуны заканчивали утаптывать.

– Так, молодцы! – похвалил их Микита. – А колодец засыпали?

– Нет у него никакого колодца, – отозвался один из пластунов.

Микита посмотрел на Селивана и подчеркнуто строго спросил:

– Где колодец?

– А зачем мне колодец, я ж не водяной! – сдерзил старик.

Микита нахмурился, но ничего не ответил. Пластуны перестали утаптывать снег, и опять тот же самый из них зло сказал:

– А чего, они все колдуны! Им вода не нужна, они древесным соком питаются.

– Ну и вахлак ты, Потап! – мрачно сказал Микита, поправил поясной ремень и приказал: – Стройся! – потом повернулся к арестованным и добавил: – За мной!

Отряд и арестованные пошли к околице, и лишь один пластун остался на разоренной усадьбе. Он приставил ружье к ноге, отвел руку так, чтоб солнечные блики заиграли на штыке, и больше уже не шелохнулся. Вокруг, на деревенской улице, по—прежнему не было видно ни человека, ни скотины.

Выйдя за деревню, Микита почему—то свернул с широкой накатанной дороги и повел отряд прямо через поле. Снег в поле был глубокий, идти тяжело, но пластуны молчали, не ругались. Молчал и Селиван. Он только время от времени искоса поглядывал на Егора да понимающе качал головой. Ну еще бы! За игрушки много не бывает; ну, дадут ему шомполов, ну, еще ноздри вырвут – и отпустят, а если будет упорствовать, так и забреют, упрячут в острог на работы, и все. А медальон – это уже совсем другое.

Вот только как он, этот медальон, очутился у него в кармане? Ведь он же отдавал его старухе! Он это четко помнит, тут не может быть никаких сомнений. Отдал, она и разозлилась, и приказала заворачивать, извозчик резко осадил – и сани на бок, и он и вылетел… И вот он с медальоном и в Восточных округах. Вот это вылетел, вот это откатился! Три тыщи верст без малого. Вот… Да! Вот Сабанеев и кричал: «Да ведьма она, ведьма распроклятая! А ты, Егор, дурак, жизни не знаешь! Ты еще пожалеешь, дурак, да только потом будет поздно, когда тебя под вешалку поставят!». Вот как кричал. А не донес. Он и сейчас не донесет, он и на очной ставке скажет, что, мол, не знает, не видал. А на груди у него оберег: от пули и от сглазу…

– Эй! – прикрикнул Микита. – Не спать!

Егор прибавил шагу. Рядом с ним, тяжело отдуваясь, шел Селиван и мрачно приговаривал:

– Ать—два. Ать—два… Ать—мать. Ать—мать.

Один из пластунов молча дал Селивану затрещину. Старик на это сразу же ответил:

– Ох, какой смелый, а! Ох, чтоб ты завтра был таким! А завтра у тебя будет горя…

– Молчи! – рявкнул пластун.

– Я помолчу! Я помолчу! – не унимался Селиван. – Сегодня я, а завтра ты!

– Да я!.. – взревел было пластун и уже замахнулся ружьем…

Но тут вмешался Микита, велел:

– Эй, осади! Осади, я сказал!

Пластун зло сплюнул и нарочно поотстал, чтоб больше не идти рядом с арестованными. А Микита тем времени продолжал:

– А ты, Селиван, тоже хорош. Зачем людей пугаешь? Что они тебе сделали? Только то, что им велели. Так?

– Так, – нехотя согласился Селиван.

– Ну вот и все. Пошли.

Пошли. Молчали. Теперь уже Егор время от времени с любопытством поглядывал на Селивана. Его, так надо понимать, все здесь всерьез считают колдуном, нечистой силой. Дядя Игнат смеялся, говорил: дурь это все, вся сила в шашке. Дядя Игнат, он шашкой брился, шашкой бутылки открывал, шашкой хлеб резал и шашкой, говорил, на жизнь зарабатывал. Да, говорил, племяш, я на жизнь чужой смертью кормлюсь, и так не мной придумано, а так заведено от веку, и так же и у вас в книжках сказано, что сильнейший слабейшего жрет – и это хорошо, от этого прогресс происходит, а кабы наоборот было, тогда бы что? Тогда бы было вырождение. Так что ты, Егор, на меня не смотри, не вырождайся, не шашкой, а пистолетом кормись, это оружие новейшее, это прогресс, а еще лучше подавайся в артиллерию, тогда врага можно издалека достать, пусть себе он шашкой там, за две версты, машет, а ты его вжик – и картечью посек!.. Да вот не угадал дядя Игнат, по жизни у него…

Противно вспоминать! Ух, до чего противно! И этих псов за то…

Нет, спокойней, спокойней, Егор, еще пока не срок. Пока ведут тебя, иди, но когда будут…

Ну, тогда…

Свинья не съест, Егор! А псы подавятся, подавятся, подавятся!..

– Не спать я говорю!

– Не спим.

– Вот то—то же!

Шли дальше. Шли. Шли. Шли…

Глава шестая. Хватай его, ребята!

Смеркалось. Пройдя не менее пяти верст голым полем, отряд наконец выбрался на дорогу, петлявшую краем леса, и вскоре Егор увидел казенку – кирпичный двухэтажный дом, обнесенный высоким неухоженным забором. Неподалеку, на холме, стояла вышка оптического телеграфа. Пластуны подтянулись и, под команду Микиты, пошли в ногу. Веревка натянулась и резкими рывками стала дергать Егора за шею так, что и он поневоле перешел на строевой шаг.

– Запевай, что ли! – насмешливо предложил Селиван.

Но ему не ответили. Вошли во двор. Часовой в воротах взял на караул. Микита остановился возле него, стал что—то спрашивать по службе, но часовой лишь пожимал плечами.

Воспользовавшись заминкой, Егор торопливо осмотрелся. Во дворе горели костры, возле которых грелись пластуны. Вдоль стены дома была прибита жердь, а к ней привязаны оседланные лошади. В доме кто—то задушевно тренькал на балалайке. А на высоком крыльце, прямо под знаком Двух Баранков, стоял обер—вахмистр – добродушный, без фуражки, в расстегнутой шинели.

– Вот же зверь! – зло сказал Селиван. – Нет на него управы…

– А подайте—ка мне старика! – бодро приказал обер—вахмистр.

Селивана подхватили под руки и живо развязали.

– Не виноват я, гражданин начальник! – вскричал Селиван. – По недоразумению.

Когда его поволокли, старик попытался отбиваться… Однако на крыльце он как—то сразу сник и сгорбился.

– Ну что, побеседуем, дядя? – обер—вахмистр похлопал Селивана по плечу и увел его в дом.

При Егоре остался один лишь Микита. Десятник потоптался на месте, взял ружье на караул и, почему—то смутившись, сказал:

– Садись, я мужик мягкий.

Егор сел прямо в снег и посмотрел на пустое крыльцо, на открытую дверь, на крашеные черной краской кирпичные стены, на окна… В верхнем этаже окна были большие, а в нижнем – узкие, в решетках и у самой земли.

Микита потоптался, повздыхал, украдкой посмотрел по сторонам – нет ли где кого из старших – а после тоже сел в сугроб. Сказал:

– Одну портянку намотал. Для легкости. А вышло что? Мороз!

Егор молчал. Микита положил ружье на колени, старательно смахнул с него несуществующую пыль, затем заложил полку клочком овчины, спустил курок в упор, попробовал, не сыплется ли порох… и вздохнул. Потом сказал:

– Жаль мне вас, дураков. Берем, как глухарей. Скучища! Вот брат рассказывал… – и снова замолчал.

Морозило. Егор, склонившись, стал дышать на покрасневшие руки.

– Ты что, не слушаешь? – обиделся Микита.

Егор поднял глаза.

– Нет, почему же, говори.

– Вот так бы сразу и сказал!

Микита снова оглянулся, откашлялся и стал рассказывать – вполголоса, таясь:

– Мой брат еще тогда служил, при господах. Брат, он высокий, рыжий был. А здоровенный! Кулак – ну вот такой, как голова… И загребли его в гвардейцы. Ну а гвардейцы – это да! У них обмундировочка была – о—хо—хо! Шинелки мягкие, а кивера высокие… Но это что! Он, ты поверишь ли, царя имал!

Егор насторожился.

– К—как?

– Вот так! – победно улыбнулся десятник. – Мой брат! Родной! – и снова перешел на шепот: – День, он рассказывал, тогда такой же был, морозный, погожий. И вот лежат они, гвардейская первая рота, в снегу, лежат, лежат, дрожат – уже, значит, и их пробрало, уже даже гвардейское сукно тепла не держит. А ихний командир, штабс—капитан – его фамилия Петров – штабс—капитан Петров перед цепью похаживает да бодро приговаривает: «Еще немного потерпеть! Еще! Отчизна не забудет!» Ну и лежат они, сопли морозят, терпят. И вдруг… Глядят: возок бежит. Шестериком. Ну, кто тогда гонял шестериком, не объясняю, понимаешь. И конная охрана с ним, отборный эскадрон – мордовороты, я тебе скажу. Но все равно, ёк—мак! Петров махнул платком, братан… ну, и другие… стрельнули. По воробьям, такой был умысел. Но грому, дыму было – во! Охрана, этот эскадрон, те сразу гоп с коней и сабли побросали. Там тоже наши были. Или ваши? Теперь кто разберет?! Но, главное, Петров опять кричит: «Эй, не робей! Давай, хватай его, ребята!» И подбежали первые гвардейцы… и стоят. Стрёмно, ага. И тут… Дверца со скрипом открывается… И из возка выходит царь: высокий, лысоватый, в орденах. А то, что низенький он был, что косопузый, пьяница – то враки. Мой брат его видал! Вот так! Как я тебя!.. Но это что! Ты дальше слушай, дальше! Царь, он как наших увидал, он, было дело, оробел маленько, говорит: «В чем дело, господа? Я…» А Петров: «Извольте вашу шпагу, гражданин! Вы арестованы!» Вот прямо так на царя: «Гражданин!» Представляешь? В Ту Пору знаешь что за такое давали? Четвертовали бы, не посмотрели бы, что он, Петров, штабс—капитан. Во было время кровожадное! Хотя…

Микита замолчал и снова посмотрел по сторонам. Уже совсем стемнело.

– А… дальше что? – спросил Егор.

– А дальше, – нехотя сказал Микита, – всем известно. Ну а брат… Брат на побывку прибыл, рассказал, как было дело, и погулял, конечно, не без этого, потом побывка кончилась, в столицу воротился… И как его и не было. А ты… я вижу, офицеров знаешь. Быть может, кто когда… слыхал про брата моего? Его Филиппом звать. А фамилия наша – Степановы. Да мне б хотя узнать, жив он или нет…

И тотчас подскочил и взял на караул – на крыльцо выходил обер—вахмистр.

Глянув во двор, обер—вахмистр сплюнул в снег и огладил усы.

– Дед на раскаялся, – догадался Микита.

Обер—вахмистр поманил Егора пальцем. Тот сбросил с шеи веревку, встал и пошел к крыльцу. Колени не гнулись – должно быть, от холода.

– Винти, дурак, одна надежда! – шепнул ему вслед Микита.

Глава седьмая. Собачий жетон

Егор вошел в большую хорошо освещенную комнату с железными кольцами в стенах. Кольца были большие, для рук, да и высота подходящая. У окна за канцелярским столом сидел писарь, при нем лежала заготовленная стопка бумаги. Подслеповато щурясь, писарь чистил гусиное перо. Сзади Егора, у двери, стояли четверо пластунов. Обер—вахмистр, мельком глянув на кольца, прошел к столу и сел рядом с писарем. Егор ждал. Один из пластунов пододвинул ему табурет, и он сел, стараясь держать себя как можно уверенней.

Обер—вахмистр с интересом посмотрел на арестованного и даже подмигнул ему, а потом положил перед собой два пистолета и начал допрос:

– Имя? – и сам же ответил: – Егор. – Род занятий? Преступный. Заслуги? Заслуг не имеет.

Тут он снова подмигнул Егору, глянул на писаря – тот строчил мелким бисером – и продолжал:

– Состав преступления? Посягательство на государственные устои, подбивание к бунту, укрывательство от властей, недоносительство. Злодея опознали: Михайла, он же староста, Селиван, он же пастух, он же сообщник. Смягчающие обстоятельства? Таковых не имеется. Написал?

Писарь кивнул и посыпал бумагу песком.

– Иди и оформляй по третьему разряду.

Писарь ушел. Ушли и пластуны, послушные жесту обер—вахмистра. Егор искоса посмотрел на закрывшуюся дверь…

– Прошу без глупостей, – предупредил обер—вахмистр и тронул пистолеты. – Я жду. Будешь молчать, сегодня же пойдешь на вешалку. Итак… – и он выжидающе посмотрел на Егора.

Егор молчал. Обер—вахмистр едва заметно улыбался. Бакенбарды у него были узенькие, как занузданные поводья… Что, про старуху ему рассказать? Про крестик? Или вообще?! И тоже улыбнулся, но молчал.

Так и не дождавшись ответа, обер—вахмистр откинулся к стене и сказал:

– Не понимаю! Не могу понять, что привело тебя к этим фанатикам. Это же дикие, бывшие люди, а ты… Да я по глазам вижу: совсем другой человек! Ты от земли пришел, от правды, а они… И, небось, образованный, грамоту знаешь; читал, что они над народом—то раньше творили!

Егор прищурился, глянул в окно… и вдруг недобрым голосом спросил:

– Вы… все сказали?

– Д—да, – растерялся обер—вахмистр.

– Ну так теперь послушайте меня.

Егор неспешно расстегнул полушубок, затем ворот рубахи, затем…

Обер—вахмистр увидел сверкнувший на груди у арестованного медный кружок с двумя рядами цифр.

– В—ваш? – только и спросил скобленый.

– Да, смею вас уверить.

– А… номер?

– Столичный. Вы можете снестись по телеграфу, уточнить.

Обер—вахмистр посмотрел в окно – было темно, шел крупный снег – и сказал:

– Но, сами видите, погода как назло. Депеша не пройдет.

– Я подожду, – усмехнулся Егор. – И пока попрошу вас ответить на некоторые вопросы. Итак… Скажите, а какое вы имели право арестовывать меня, даже не поинтересовавшись, кто я такой и почему я здесь оказался? Или у вас здесь жители – все сплошь курсанты Командирской Академии? – и с этими словами Егор поправил на груди медный кружок… или, проще говоря, «собачий жетон».

– Но, понимаете… кто мог предположить! – скобленый был явно обескуражен таким поворотом событий. Он, может, и в столице—то ни разу не был. Боится, как бы ему теперь не влетело по начальству…

– Ну, хорошо, – строго сказал Егор. – Забудем. Все бывает. Беда в другом… – и продолжал уже совсем другим, почти что приятельским тоном: – Вы представляете, событие невероятное! Сегодня после построения… На Первой Главной линии, на Атаманском острове… Да—да, вот именно, еще сегодня утром я был там!.. Итак, я сразу после построения вернулся к себе на квартиру, переоделся в вольное – день праздничный, а мы ребята хваткие, и чтобы не нарваться на патруль… А после вышел, взял извозчика, лошадка понесла, возок упал… и вот я здесь! Как понимаю, возле Гдатска. Ведь это так?

– Да, так, – задумчиво ответил обер—вахмистр.

– И, более того, – уже совсем легко, уверенно продолжал рассказывать Егор. – Ну ладно бы, на этом все. Так нет! Вместо лопатника в моем кармане вы вдруг находите… Ну, какова история?

– Дела! Дела! – обер—вахмистр встал и заходил по комнате.

Егор закинул ногу на ногу и вновь – теперь уже обеспокоено – заговорил:

– Мне завтра утром в караул. Моя полусотня идет во дворец, я староста. Вы представляете?!

– Да, несомненно.

Обер—вахмистр стоял возле окна, спиной к Егору. На столе лежали пистолеты.

– Ваш личный номер в Академии? – вдруг спросил скобленый.

– 2–01–ЕЧ, – уверенно ответил Егор.

– И вы… упали из саней?

– Да, к сожалению.

Обер—вахмистр вернулся к столу, сел, свел брови, подумал… и сказал:

– Это могло случиться только… Да, только так! Смотрим сюда!

С этими словами он расстелил перед Егором карту местности, любовно разгладил ее, указал ориентиры:

– Трактир. Деревня. Лес… – потом спросил: – Вы где упали?

– Наверное, здесь, – Егор показал на южный склон одной из высот.

– Когда?

– Сегодня днем.

– Так—так! – оживился обер—вахмистр. – И с вами была женщина, правда?

Егор задумался.

– Ну—ну, не будем скромничать! – воскликнул обер—вахмистр. – Мы ж говорим наедине.

– Да, вы правы, – сказал Егор. – Была.

– И эта женщина… она какая из себя?

– Так, в шубке, волосы распущены, – небрежным тоном записного гуляки ответил Егор. – Ну, понимаете, я ж в увольнении, чего…

– Прекрасно! – обер—вахмистр даже привстал. – И все это случилось сегодня днем. А если поточнее?

– В три четверти пополудни.

– Отлично! – обер—вахмистр повернулся к двери и крикнул: – Ребятки!

В комнату вбежали пластуны.

– Взять его! – приказал обер—вахмистр. – В погреб!

Егора схватили под руки, сорвали с табурета.

– Дорогой ты мой! – ликовал обер—вахмистр. – Ну конечно! Откуда ты мог знать, что Лисавета Иванна была арестована еще до рассвета!

Как ни волокли его пластуны, Егор все же сумел задержаться у двери.

– Я не понимаю! – гневно воскликнул он. – Кто она такая? – его толкали, били по ребрам. – И вообще, причем тут она, эта ваша Лисавета?

– А притом, что только она одна и могла сыграть с тобой подобную шутку! – не скрывая своего торжества, ответил обер—вахмистр. – Но, к счастью, Лисавета к тому времени уже крепенько сидела у меня под арестом! А вот где и у кого ты собачьим жетоном разжился, мы с этим тоже разберемся!

Егора выволокли из комнаты, захлопнули дверь. Обер—вахмистр заходил взад—вперед, довольно потирая руки.

– Ну голова! – приговаривал он. – Голова! Распутал, раскрутил! – а после вдруг резко остановился и позвал: – Микита!

Загремели по крыльцу сапоги, вбежал Микита.

– Так, – насупился обер—вахмистр. – Где Мажар?

– Ждет.

– Скажи: хватит сидеть! Иди.

Микита ушел. Обер—вахмистр достал из кармана медальон с изображением офицера, полюбовался им, а после хитро подмигнул и сказал:

– Вот так—то, ваше благородие!