Текст книги "Верить и помнить"
Автор книги: Сергей Баруздин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Ведь и верно, – согласилась Мария Матвеевна. – И как ты, Нил Василич, все ловко объяснил?.. А я, дура…
– Как не совестно тебе, Матвеевна! А уж если хочешь знать, выскажу: вечно мы такие, русские, дураки. Себя кормим, полмира кормим, а все прикидываемся дурачками-чудачками: мол, политика не для нашего ума-разума и высокие материи тоже… А высокие-то материи трудом человека создаются. Иные нашими плодами пользуются и все русских долбают. Мол, и такие они, и сякие. А посмотри!..
– Что верно, то верно, – будто обрадовалась мать. – У меня вон Тимок включит там эти всякие порой Би-Би-Си и «Свободы», так ум за разум заходит, что они о нас говорят…
– И этот разговор, Матвеевна, прямое отношение к тебе имеет, – сказал Нил Васильевич. – Вот письмо это. Объяснить-то я объяснил тебе, как, конечно, мог, да ведь ты сама не разобрала. Как могла не разобрать, как поверить могла, что в письме этом сказано? Пусть хоть на минуту, а поверила? Ты – человек уважаемый, в газетах о тебе пишут, люди на тебя равняются, в Кремле на пленуме о тебе говорили: «Пример, мол, брать надо с Марии Февралевой…» Вот она, будь неладна, русская душа!..
– И верно, опростоволосилась я, Нил Василич, – призналась мать. – Самой теперь совестно… Одного никак понять не могу, уж не обессудь. Кто же это письмо мог сочинить? Как он знает про Ваню, про все?..
– Так это проще простого, – сказал Нил Васильевич. – Я неделю назад точь-в-точь такое письмо в обкоме читал. Наш работник КГБ привез. В Старицкий район было прислано, бригадиру их лучшему, у которой муж в Венгрии погиб. Тоже из Западной Германии, только не из Франкфурта…
– Откуда же они про меня-то узнали?
– А вспомни-ка, Матвеевна, сколько за эти годы делегаций всяких и туристов у нас побывало. Что ты думаешь, среди них не встречаются люди с нечистой совестью? И не сердись на меня, Матвеевна, но прямо скажу, честно. Не письмо меня это огорчило, а то, что ты в Иване усомниться могла. Жили вместе, одной верой исповедованы были, сил не жалели во имя этой нашей веры. Значит, коли уж так, до конца верить в человека надо. И после его конца!
«Верно как говорит, – думал Тимка. – Верить надо… И Николай Иванович верил».
– Вспомни-ка, Матвеевна, как со мною было, – сказал Нил Васильевич матери. – Ведь когда сняли меня, худо мне было, правда? А потому прежде всего худо, что подумал я: «Неужто верить мне перестали?» Да зря подумал. Люди верили. И добились правды! А хорош бы я сегодня был, если бы усомнились во мне…
– Мы тебе всегда верили, – подтвердила мать.
– Мне что! Не только мне надо верить! Всем верить. Живым – верить, а мертвых – помнить. За нас с тобой они голову сложили, самое дорогое отдали. А мы, чего греха таить, не всегда хорошо помним их. Вон у нас по району сколько забытых могил разбросано. А кто в том виноват? Не мы разве с тобой?.. Ну, а тебе… Признаюсь, черкнул я уже письмо в Чехословакию. Попросил, чтоб могилу Ивана нашли… Надо это и тебе, и ему, и всем нам надо!..
18
…А если говорить проще, то человек это такой, что его не только в братскую страну, а и в любую Америку послать можно… Не подведет…
Из характеристики на Марию Матвеевну Февралеву, выданной для поездки за границу.
19
Кажется, еще недавно люди ожидали хорошей зимы да обильного снега, а вот уж и зима позади, и весна идет навстречу скорому лету. Запоздалые январские и февральские снега сделали свое дело: укрыли землю от таких же запоздалых морозов и спасли озимые. Теперь зимы нет и в помине, а в полях вокруг Ельниц и других совхозных деревень поднимаются и озимые и яровые. И не весна, и даже не лето, а скорей уже урожайная осень царит в парниках и теплицах Марии Матвеевны. Там, что ни неделя, снимают щедрый урожай.
В праздничные майские дни зазеленели деревья в садах и рощицах, пробилась свежая поросль на лугах и полянах.
Вернулись в родные места заморские путешественники – грачи и скворцы. Навидались вдоволь разных земель и стран, полетали по просторам чужих небес и опять осели на земле своих предков, чтобы плодить новые пернатые семейства.
Держались они шумно, возбужденно и вместе с тем деловито и просто, без всякого хвастовства и зазнайства, принесенного из дальних странствий.
Даже воробьи, которых никак не обвинишь в непостоянстве к насиженным местам, шумели, радовались, кувыркались в лужах, в пыли, в майском воздухе, хотя и не видали никаких заграниц и наверняка никогда не мечтали о них.
Тимка, как любой ельницкий воробей, не мечтал раньше ни о каких заграницах и, больше того, имел о них самое отдаленное представление. Да и какие заграницы, когда ты не выезжал дальше своего областного центра и не был даже в Москве, где, как известно, побывать каждому хочется!
И вот:
– Собирайся-ка, Тимок, в дорогу, и знаешь какую дальнюю – в Чехословакию!
Тимка тысячи раз слышал о ней – о Чехословакии. И тысячи раз думал о ней. И все же он знал, что Чехословакия – это заграница. Может ли придуматься такое? Может!
Тимка знал, что такое случится. Догадывался потому, что мечтал. Знал, потому что мечтал. И Нил Васильевич им с мамкой говорил: «Езжайте – и все тут!» И еще добавлял: «Что ты, Матвеевна, смущаешься: к мужу на могилу едешь…»
Так чего там! Теперь действительно кажется, что всю жизнь только и грезил этой поездкой, ждал ее многие годы и месяцы, и теперь боишься думать, как бы она не сорвалась.
– На самом деле? Не понарошку?
– Не понарошку! Я уже с Петей созвонилась. Его командир части отпустил. Будет нас ждать в Москве, чтобы поспешить самолетом…
– Значит, и в Москве мы будем?
– И в Москве, Тимок! И в Москве!
– Вот это да!..
В эти майские дни последние уроки прошли так, будто они только и посвящались предстоящей их поездке. Даже перевод в пятый класс остался будто незамеченным. Зато в классе воцарился прочный радужный мир и завидное взаимопонимание, позволившее Тимке не только в меру поиздеваться над Лешкой Махотиным, а и принимать его – вместе с другими, конечно! – полезные советы и наставления:
– Адреса не забудь списать тамошних пионеров!
– Обязательно!
– И про нас-то, про нас расскажи им!
– Обязательно!
– Смотри записывай все, чтоб рассказать потом!
– Обязательно!
– Значки возьми с собой, марки и галстуки. Говорят, в Москве хорошие есть! Вроде подарков им от нас!
– Обязательно!
Советы давали все: одноклассники и старшеклассники, учителя и вожатые, сторожиха тетя Пелагея и ее дочь Настя, рабочие совхоза и деревенские старушки, продавщицы магазина и киномеханик клуба.
И на все следовал твердый Тимкин ответ:
– Обязательно!
И только раз Тимка смутился и не знал, что ответить.
Пришла старая учительница Валерия Анатольевна, пришла прямо домой, когда мамки не было, и сказала:
– Может быть, там, милый, дочку мою найдешь? Я уж и маме твоей говорила, и вот сейчас к тебе пришла – особо попросить. Вся жизнь моя в ней, сам понимаешь…
И она заплакала, и Тимка поразился, растерялся: учительница перед ним плачет.
– А еще советую тебе взять горсть нашей землицы да маленькую березку с корнями, – подсказал Тимке Архимед – Николай Иванович. – Правда, говорят, нельзя через границу землю везти и растения, да только, думаю, в Чехословакию можно: земля-то русская…
Это был дельный совет: привезти на могилу первого папки горсть родной земли и посадить там молодую березку.
Наконец все было готово и собрано. Приобретены пионерские значки в несчетном количестве и пять красных галстуков. Три пакета советских марок для обмена и толстая тетрадь в линейку для дневника. В специально сшитый Марией Матвеевной мешочек была насыпана земля из палисадника, а в пустой бутылке из-под кефира в воде зеленела липкими листочками молодая березка. Поправившийся Нил Васильевич примчался в Ельницы, очень огорчился, что они уезжают сегодня, наговорил массу добрых советов и умчался.
– Не сердитесь, – сказал. – В области пленум обкома…
Директор совхоза категорически наказал ехать в город на своей «Волге»…
И вот она уже стоит напротив Тимкиного дома, окруженная толпой, – здесь чуть ли не все жители Ельниц.
Уложены вещи, усажены пассажиры, и опять шофер в модной кепке тщетно пытается захлопнуть дверцы машины.
– Их тише надо, – советует Тимка.
– И верно, – соглашается шофер, когда дверцы наконец закрываются. – Сегодня как раз тихо! Угадал! Что, двинулись?
– Двинулись! С богом!
– Счастливой дороги! От нас не забудьте поклониться ихним людям! Народу ихнему поклон передайте!
И только Валерия Анатольевна молча стоит в стороне. Тихая, старая учительница. И вдруг бросается вперед к машине:
– Не забудьте моей просьбы, любезные! Не забудьте!..
Мария Матвеевна молча кивает головой.
– Обязательно! – обещает Тимка.
Летят под колесами «Волги» первые километры пути… Летят километры под колесами поезда. Далеко позади остались и Ельницы, и Москва, а впереди купается в утреннем солнце весны зеленая и не стареющая в своей древней красоте Прага.
Чуть покачиваясь из стороны в сторону, звеня и громыхая на поворотах, бойко катится по пражским улицам уютный трамвай. Он спешит, он торопится на окраину города, будто чувствуя и понимая человеческое нетерпение. И верно, он сделал все, что нужно, – прибежал на конечную остановку, кажется, раньше, чем мог.
Отсюда рукой подать до Небушиц, и, пожалуйста, не надо никаких машин и автобусов. Только пешком – по узким тропкам мимо цветущих акаций и веселых речек, а потом лесом, где, словно в заповеднике, собрались и дуб, и граб, и клен, и ясень, и сосна, и бук, и липа – всего четыре километра пути.
И вот уже перед глазами краснеют черепичными крышами в зелени садов домики Небушиц – сестры далеких Ельниц.
Песчаная дорожка ведет к памятнику. На нем высечены восемь русских фамилий и русских имен.
Фамилии эти сродни именам русских сел, городов, деревьев, цветов, красок, месяцев… Новоселов, Тулякова, Москвин, Березов, Васильев, Краснова, Желтов, Февралев.
Имена их просты, как имена их отцов и дедов, – Владимир, Александра, Николай, Павел, Василий, Клавдия, Сергей, Иван. Они были очень молоды в день смерти. И негасимый огонь славы, что горит над их могилой, хранит их молодость и по нынешний день.
У подножия памятника алеют чешские цветы, и в горстке русской земли растет молодая березка.
Рядом с теми, кто приехал сюда за тысячи верст, стоят те, кто здесь родился, вырос, постарел. И это они, юные, молодые, старые, это они, вечно благодарные, нанесли на памятник слова: «Мы ждали вас. Мы верили, что вы придете. Мы будем всегда вас помнить».
