Текст книги "Антиквары"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

18

Проехав Петродворец они свернули с шоссе налево на узкую асфальтовую дорогу петлявшую среди заросших ольхой оврагов. Солнце палило нещадно, и несмотря на опущенные стекла в черной «Волге» было жарко. Только после того как дорога «нырнула» в красивый сосновый бор Корнилов вздохнул с облегчением. Воздух был настоян сосной, можжевельником, разогретой мшарой «На обратном пути пройдусь немного пешочком» – подумал полковник.

Бор очень скоро закончился. На невысоком холме укрытые до самых крыш зеленью рассыпались дёревянные домики. Чуть поодаль как на параде, красовалось десятка полтора двухэтажных особняков. Каждый обнесен высоким забором. Зелень из-за заборов выглядывала пожиже, чем у крестьянских домиков. И только вокруг одного особняка росли высокие разлапистые яблони. С высокой трубы этого дома следил за порядком бронзовый петушок.

– Петушка видишь? – спросил Корнилов водителя. – К нему и подруливай. – Плотский объясняя как найти его дачу первым делом сказал про петушка: «В наших краях только один такой. Не ошибетесь».

– Да... – многозначительно произнес шофер, оглядывая дом Павла Лаврентьевича.

– Нравится домик? – спросил Корнилов.

– Домом нас теперь не удивишь, Игорь Васильевич, ответил шофер. – Яблони-то какие! Видать, садовод за ними приглядывает отменный. Сколько ехал – по два три яблочка на яблоне висит. А здесь...

Корнилов только сейчас заметил что яблони за забором усыпаны плодами.

– Ладно. – Он открыл дверцу. – Ты тут любуйся природой, а я пойду разговоры разговаривать.

Его порадовало, что на заборе нет традиционной надписи: «Во дворе злая собака» Только пожелтевшая от времени эмалированная табличка. Витиеватая вязь «ЗВОНИ– ОТКРОЮТЪ» опоясывала кнопку звонка. Полковник позвонил. Где-то в доме раздалась переливчатая трель уже вполне современного звонка. Высокая лет тридцати пяти женщина открыла калитку.

– Товарищ Корнилов?

Полковник кивнул.

– Прошу вас прошу. – Она сделала гостеприимный жест. Павлуша ждет вас. – Волосы у нее были гладко зачесаны. И два васильковых бантика как у девочки.

Она пошла впереди Корнилова, все время оборачиваясь, показывая то на один куст, то на другой.

– Это жимолость. Правда редкость в наших краях? Это стелющаяся сосна. И смотрите – прижилась!

У самого дома она спохватилась и протянула Корнилову руку. Протянула высоко так как протягивают для поцелуя.

– Ой, я и не представилась Валентина Олеговна Орешникова жена Павла Лаврентьевича.

– Очень приятно. – Полковник улыбнулся ей дружелюбно и пожал руку. – Игорь Васильевич.

– У мужа такая фамилия, что я решила оставить свою, продолжала она поднимаясь по ступенькам на большую с разноцветными стеклами веранду. Корнилов обратил внимание на табличку, прибитую над дверью «Адолии Роде Сад «Аркадия». Табличка была самая настоящая «всамделишная» сохранившаяся невесть каким образом с незапамятных времен.

– Мило, не правда ли? – Валентина Олеговна уловила интерес во взгляде Корнилова. – У нас есть один знакомый который словно маг раздобывает такие потешные вещи из прошлого. Представьте себе плакат. – Она не закончила фразы. Дверь веранды открылась на пороге стоял сухой подтянутый улыбающийся, именно такой, каким обрисовал его Семен Бугаев, Павел Лаврентьевич. Только глаза были не безразличные, а тревожные.

– Валентина требует сменить «Аркадию» на «Виллу Валентина», – сказал он, энергично пожимая руку полковника. Наверное, слышал их разговор в открытые окна веранды. – Я бы и рад, но где найдешь такую табличку? Не просить же мастеров у себя на заводе? Неэтично. Разговор с милицией, наверное, требует уединения? – Он посмотрел на Корнилова с хитрой улыбкой. – Валентина мы пойдем в кабинет, а ты готовь чай.

– Что ты командуешь? – кокетливо возразила жена. Может быть, Игорь Васильевич не возражает против моего присутствия?

Корнилов промолчал.

– Вас позовут, мадам, – так же шутливо ответил Плотский и, взяв полковника под локоть, повел по коридору.

Открытые окна кабинета выходили прямо на запад, и лучи вечернего солнца, пробившись сквозь густые заросли сирени, причудливо трепетали на стекле. Корнилов сразу обратил внимание на большой мраморный камин. В топке лежали ольховые поленья и даже несколько завитков бересты – поднеси спичку, и побежит теплое, живое пламя.

– У меня уже побывал ваш сотрудник, – сказал Павел Лаврентьевич, показывая полковнику на большое удобное кресло. Сам он сел в кресло-качалку напротив Корнилова и привычно оттолкнулся. – Очень симпатичный молодой человек. По фамилии... – Директор наморщил лоб, но, так и не вспомнив фамилии, махнул рукой... – Впрочем, это не так важно! Значит, происшествие на волейболе не разъяснилось?

– Возникли новые вопросы, – сказал Корнилов.

Павел Лаврентьевич улыбнулся.

– Осторожничаете. Интересная у вас профессия, Игорь Васильевич! Я в детстве мечтал стать сыщиком, а судьба по-иному распорядилась – стал директором завода.

– Судьба прекрасно распорядилась...

– Эх, Игорь Васильевич! – вздохнул Плотский и опять качнул кресло. – Это так кажется – директор, руководитель большого коллектива, почет, уважение, оклад, машина. – А что стоят для директорского здоровья такие понятия, как план, вал, номенклатура, соцобязательства?!

– У нас тоже есть свои трудности, – сказал Корнилов. Иначе я не тревожил бы вас в неурочное время.

– Да, понимаю. Готов помочь, если это в моих силах. Вас интересует мой шофер?

– Да, Антон Лазуткин.

– После вашего звонка я стал вспоминать: что же я знаю про Антона? – задумчиво сказал директор. – И ужаснулся! Почти ничего. Работает человек с тобой рядом, кажется, что знаешь о нем все – улицы, по которым он предпочитает ездить, любимые присказки и словечки, а когда вопрос встает серьезно – оказывается, этот человек для тебя совсем чужой. Да, я ничего не знаю о нем! По-настоящему. Чем живет, о чем думает...

– Он давно вас возит?

– Пять лет. Водитель прекрасный. Характер, правда...

Корнилов посмотрел на Плотского вопросительно.

– Антон – человек скрытный, себе на уме. – Он поморщился. – По-моему, умеет устраивать свои дела – всюду у него знакомые, друзья. Я имею в виду магазины, мастерские... – Директор широко развел руки. – И вообще. Я о нем ничего не знаю! Это плохо, но не станешь же насильно лезть к человеку в душу!

– Вам его кто-нибудь рекомендовал?

– Да. Мой помощник Сеславин. Он, знаете ли, всю мелочевку берет на себя. Предшественник Лазуткина ушел на пенсию. Сеславин нашел Антона. Если не ошибаюсь, в «Скорой помощи». Там ведь классные водители.

– Он знал Лазуткина раньше?

Плотский снова развел руками.

– Понятия не имею. Водит он хорошо, не ворчит, когда надо задержаться, остальное – вопросы отдела кадров, моего помощника. А почему вас так заинтересовал Антон? Если не секрет. – Он поднял ладонь с растопыренными пальцами. Ради бога, я секретами не интересуюсь.

– Какие у меня от вас секреты? – успокоил Корнилов Павла Лаврентьевича. – Ваш Лазуткин...

– Не мой, – покачал головой директор. – Не мой личный, заводской, принятый на работу отделом кадров.

– Лазуткин, – продолжал Корнилов, – возил вас иногда на волейбол. И многие видели его в обществе потерпевшего Терехова. Даже видели их ссорящимися.

Плотский удивленно смотрел на полковника.

– А кто такой Терехов?

– Один из игроков. Бугаев показывал вам его фото, вы сказали, что не знаете этого человека.

– Да, да. Показывал. Я действительно его не знаю.

– И никогда с ним не разговаривали? Не ссорились?

– Помилуй бог? Я ссорюсь только со своей женой. И то очень редко.

– Ну если не ссорились, то громко разговаривали?! Кто-то из игроков мог слышать ваш разговор.

– Нет! – Плотский говорил без всякого смущения. – Я не знаю этого человека. Может быть, и видел когда-то, но разве всех упомнишь?

Корнилов понял, что настаивать бесполезно. Даже если устроить очную ставку с Травкиной, директор разведет руками и скажет «Вы ошибаетесь, Еленочка. Я никогда не разговаривал с этим человеком!» Да если и ссорился, мало ли что бывает!

– Вы предполагаете, что ссора этого человека с Лазуткиным зашла так далеко? – спросил Плотский с любопытством.

– Сейчас трудно сказать.

– Постойте, постойте. – Павел Лаврентьевич поднял руку. – Когда убили Терехова?

– Тяжело ранили, – поправил Корнилов. – В прошлое воскресенье двадцатого.

– Двадцатого я ездил на волейбол с другим водителем.

– Лазуткин отпросился?

– Да. Какие-то домашние дела. Но время от времени мы ездим на волейбол с Сеславиным. Он хороший волейболист. И хороший водитель. И Антон получает выходной. А двадцатого и Сеславин был занят.

– И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?

– Я же говорю, он отпросился!

– Лазуткина видели в тот день на поляне, – сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.

– Не может быть! Зачем? – Плотский недоумевал. – Он ко мне не подходил.

– Павел Лаврентьевич в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?

Корнилов опять назвал Лазуткина «вашим Антоном», но на этот раз Плотский никак не среагировал.

– Нет. Не заметил, – рассеянно ответил директор и тут же спросил. – Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе загорает.

– Зато вас знают. И знают что он – ваш шофер. Павел Лаврентьевич он никогда не предлагал вам купить старинный камин? – Полковник показал на камин, красующийся в кабинете. – Старинные бронзовые ручки панели красного дерева?

– Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом – покупать у своего шофера?!

– А этот камин у вас давно?

– Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.

– Вы его об этом просили?

– Он знал, что жена мечтает о камине для дачи...

– Дорогой?

– Охо-хо! – вздохнул Плотский. – Зато какой то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки украшения. Девятьсот рублей! И для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.

– А ваш помощник давно работает с вами?

– Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...

Корнилов встал.

– Спасибо, Павел Лаврентьевич.

– А чаи? Жена обидится. – Директор тоже поднялся со своей качалки.

– С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу. – Они опять пошли узким коридорчиком к веранде. А у Лазуткина есть свой автомобиль? – спросил Корнилов.

– «Москвич». По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на «Жигули»...

– Как вы уходите? – искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. – У меня жасминовый чай.

Корнилов развел руками.

– Игорю Васильевичу на службу, – сказал Плотский. – Нам остается только по дороге показать ему свой сад. И пригласить на воскресенье.

В это время зазвонил телефон.

– Послушай, Павлуша...

– Может быть, ты? – Плотский посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.

– Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-нибудь перемен в Лазуткине?

– Конечно заметила. Сделал челку какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит – жене так нравится.

– Вам часто приходится с ним ездить?

Орешникова улыбнулась.

– Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы как муж использует служебную машину?

– Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?

– Старинное кольцо с крупным рубином? – Она секунду колебалась. – Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...

Она открыла калитку, вышла с полковников к машине.

– Этот звонок, – Корнилов кивнул на калитку, – Сад «Аркадия», старинные таблички – все Сеславин?

– Да, он известный коллекционер древностей. – Валентина Олеговна улыбнулась. – Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть?

– Постараюсь. – Корнилов сел в машину Валентина Олеговна помахала рукой. В своем модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.

19

Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.

– Недалеко от вашего дома «Скорая», – сказал врач. Если поторопитесь, они вас прихватят.

Когда Семен вышел из подъезда, «Скорая», тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина.

– Потерпите, потерпите, – уговаривала больного медсестра. – Сейчас наш коктейль подействует, и боль пройдет.

Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.

Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.

– Поздно вечером у Терехова подскочила температура, рассказывал он, помогая Семену надеть халат. – Хирург считает – перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счету, а ваш подопечный – ни в какую!

В широком коридоре было темно, горела лишь настольная лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.

– Сорок, – шепнула она дежурному врачу. – В операционной бригада готова.

– Семен Иванович, – громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. – Недолго музыка играла...

– Миша, без паники. – Семен старался говорить спокойно, но от взгляда на Гогу сердце сжалось – так обострились, истончились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. – Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи.

Терехов поморщился.

– Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку свою взяли? – Он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.

– Ладно, – согласился майор. – Поговорим. По дороге в операционную. – Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: – Миша, прения закончены. – Он обернулся к врачу: – Вызывайте санитаров! Как это у вас делается? Давайте, давайте!

Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.

– Ничего, Миша! – прошептал Бугаев, подбирая микрофон. – Ничего! – Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.

– Его, падаль, трудно будет взять, – сказал Терехов. – У него еще и пушка есть.

– У кого, Миша?

– Лазуткин. Шоферит у одного босса... – Терехов помолчал немного, потом собрался с силами. – Это он меня... Исподтишка...

Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.

– Ну вот, – сказал он недовольно. – Теперь не успеем.

– Успеем, – успокоил Бугаев. – Ты сейчас о главном. Подробности потом.

– Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...

– Кто?

– Многие. У меня – дядя Женя. Пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте – вещи-то брошенные, ничейные.

Санитары, катившие каталку по слабо освещенному коридору, внимательно прислушивались к разговору.

– Невелик приварок, – продолжал Терехов. – Вот только камины! А их мало. Да и знать надо – где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...

Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев по– прежнему смог остаться рядом с Тереховым.

– Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не внакладе. Эта падаль... – Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился. – Злой, сволочь! Псих! Он со своей «пушкой» наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?

– Запомнил.

– Пузан этот нас и свел. Все смеялся – фирма подержанных вещей «Антон, Мишель и К°»!

Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому. Семен поднял голову, у раскрытых дверей стоял в ожидании дежурный врач.

– За что же он тебя? – спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.

– Дядя Женя сказал, что знает один царский камин. На пару косых. Я решил посмотреть.

Носилки остановились у открытых дверей операционной.

– Дальше нельзя, – сказал Бугаеву врач.

– Стоять! – прошипел Гога, и в его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. А может быть, им было интересно узнать, о чем еще расскажет распластанный на каталке пациент.

– А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.

– И что же?

– В доме кто-то был. Пришлось смываться. А больше я туда не ходил. Пусть подавится этим камином! Я так и дяде Жене сказал.

– А из-за чего ты с Плотским ссорился? – спросил майор. – На поляне?

– Все, все! – строго сказал дежурный врач, санитары вкатили носилки в операционную. В последний момент перед тем, как дверь закрылась. Бугаев увидел на лице у Гоги недоуменную гримасу.

– Теперь остается только ждать, – сказал дежурный врач и протянул Семену раскрытую пачку сигарет. – Покурим на лестнице?

– Спасибо, не курю, – отказался майор. – Мне бы позвонить по телефону.

Терехов скончался под утро во время операции.

20

Когда полковник пришел в управление, по своему обыкновению за полчаса до начала работы, майор Бугаев уже дожидался его с данными дактилоскопической экспертизы.

– Игорь Васильевич! Все совпало, – начал Семен, вслед за Корниловым входя в кабинет.

– Трудно не догадаться об этом, – спокойно сказал полковник, бросая взгляд на ежедневную сводку происшествий, лежавшую на столе. – Ты же весь светишься, Сеня, несмотря на бессонную ночь...

– Пару часиков я прихватил, – отозвался майор. – На вашем диванчике.

Полковник бросил подозрительный взгляд на большой кожаный диван, стоявший в кабинете, но, не заметив никаких следов «пребывания» на нем Бугаева, промолчал. Сказал, усаживаясь в кресло:

– Значит, Антон Лазуткин?

– Все сходится. И показания Миши Терехова! И «пальчики» мы проверили! Я уже говорил с прокуратурой. Есть разрешение на арест...

– Чего же ты сидишь в управлении? – удивился полковник.

– Мы хотели брать его в гараже. Вряд ли он носит пистолет с собой на работу...

– После того, как стрелял в Белянчикова? – недоверчиво сказал Корнилов. – Вряд ли не носит! Я удивляюсь, как он до сих пор не сбежал из города...

– И я тоже, – спокойно сказал Семен. – Удивлялся. Но вчера вечером он позвонил диспетчеру в гараж и попросил отгул на неделю. Сказал, что директор не возражает.

– Вечером? – машинально переспросил Корнилов и подумал о том, что вчера вечером он расспрашивал о Лазуткине Плотского. Неужели Павел Лаврентьевич проговорился? «Нет, ведь я предупредил его, – отмел Корнилов свои подозрения. Не мальчик же он на самом деле! Сказал жене, а та шоферу?»

– Вечером, – подтвердил майор. – С шести утра мы установили за его квартирой наблюдение...

– Молодцы.

– ...Лазуткин не вышел, а семья у него на даче. В Поддубье, под Гатчиной. Я позвонил в гараж...

– А его «Москвич»?

– Стоит у дома.

– Надо перекрыть все вокзалы, аэропорт, – сказал Корнилов. И добавил: – Если не поздно.

– Сделано. Фото размножили. Я тут спозаранку всех на ноги поднял.

– Своему начальнику позвонить времени не хватило? Корнилов сказал эту фразу ворчливо, а сам с удовлетворением подумал о том, что Бугаев сделал все так, как сделал бы он сам.

– Я подумал, товарищ полковник, что вам сегодня ночью спать не придется.

– Может быть, он поехал к своему семейству на дачу? высказал предположение Корнилов, никак не среагировав на фразу майора.

– Попрощаться перед дальней дорогой? Ну, уж нет! По-моему, сентиментальность не в его характере. Если Лазуткин почуял, что запахло паленым...

– «Москвич» под наблюдением?

– И квартира. И заводской гараж.

– Фотография Лазуткина есть?

Бугаев достал из папки и положил перед полковником два фото – молодого, угрюмого парня, напряженно смотревшего в объектив, и сделанное Котиковым в квартире с камином. Узнать Лазуткина по затылку было невозможно, но Корнилов все-таки внимательно, сантиметр за сантиметром, стал сравнивать изображения. Его внимание привлекло левое ухо Лазуткина – это была единственная часть, повторявшаяся на обеих фотографиях.

Бугаев поднялся со стула и встал за спиной у полковника, с нетерпением ожидая, что скажет Корнилов. Наконец, не выдержал:

– Уши, товарищ, полковник! Правда?

– Есть отдаленное сходство, – с сомнением сказал Корнилов.

– У экспертов тоже такое впечатление.

– Про «отдаленное сходство»? – уточнил полковник. – А кроме впечатлений, у них есть что-нибудь поконкретнее?

– Так ведь «пальчики»!

– Ты бы сел, Семен, – сказал Корнилов. – Не люблю, когда у меня за спиной стоят. – И когда Бугаев сел на стул, добавил: – «Пальчики» – главное. А из этого сходства мало чего следует. Определенный тип уха – без мочки, и только. Да у семидесяти процентов людей такая форма уха. Ты показал фото тому алкоголику, которого Белянчиков задержал?

– Юрий Евгеньевич показал. Еременков так обрадовался, словно родного отца увидел. «Игореха, – кричит, – нашелся!»

– Кого ты пошлешь в Малое Поддубье? – спросил Корнилов.

– Лебедев и Сергеев уже готовы, товарищ полковник.

– Я дам команду – в Гатчине их встретят местные товарищи.

– Управятся вдвоем, – запротестовал Семен, но Корнилов сказал жестко: – В Гатчине встретят! Не хватало нам, чтобы он по лесам со своим оружием бегал. Сейчас всюду дачники, туристы...

Лазуткин добирался из Малого Поддубья в Ленинград на грузовой машине. Теперь, когда деньги лежали в портфеле, на душе стало немного легче. Все эти дни он прожил, как в бреду, сжав зубы и стараясь не думать про большой пустынный дом, про комнату, пропахшую псиной, и грудастую нимфу выдрав которую из стены, он увидел шкатулку старика Грачева. От одной мысли о том, что могло лежать в этой шкатулке, у Лазуткина замирало сердце. «Если этот жлоб отвалил мне за кольцо столько денег, сколько же осталось там?» – думал он, приходя в ярость.

Крупный молчаливый водитель «КамАЗа» насвистывал незатейливый мотивчик, и Лазуткину хотелось поддать парню локтем в поддых, чтобы заткнулся. Этот мотивчик мешал ему думать. «Ладно, ладно, – успокаивал он себя. – Может быть, и не было ничего в шкатулке. Какие-нибудь старые бумаги, о которых и старик ничего не знал. Не мог же он подохнуть и никому не оставить свои деньги? Небось, набежали родственнички! А мне и этого хватит». – Лазуткин легонько побаюкал лежащий на коленях портфель.

После того, как вчера вечером Валентина Олеговна намекнула Антону, что им интересуется уголовный розыск, Лазуткин бежал из города, моля бога, чтобы его не арестовали по дороге на дачу. Он решил взять деньги и тут же, ночью, податься в сторону Пскова. Но в деревне было тихо и спокойно, такой умиротворенностью веяло от застывшего в безветрии ночи сада, так обрадовалась его приезду жена, что он решил остаться. Да и не хотел пугать жену внезапным отъездом. И, главное, не хотел, чтобы она видела, как достает он деньги из заветного местечка. Утром он сделал все это незаметно, а свой отъезд объяснил тем, что везет директора в Новгород, в командировку.

– А как же тетя Руфина? – удивилась жена. Руфине Платоновне, тетке Лазуткина, исполнялось шестьдесят лет. Они не были у нее очень давно и, получив красочную открытку с приглашением на юбилей, собирались на нем побывать.

– Заглянем к ней через неделю. По-свойски. Так душевнее будет. А сегодня сослуживцы набегут...

Жена посмотрела на Антона с подозрением. Наверное, почувствовала фальшь в его слишком бодром голосе. Но протестовать не стала.

Кроме денег, Лазуткин положил в портфель и номера от автомашины. Он снял их однажды ночью, когда еще работал в «Скорой», с «Москвича», на котором возили главного врача. Снял «просто так», про запас, благо никто не мог его заметить и даже заподозрить. Увидев в тайничке номера, Лазуткин сразу вспомнил про свой «Москвич», который собирался бросить в городе на произвол судьбы. Собственно, не совсем «на произвол судьбы» – «Москвич» был записан на жену, и у Антона имелась тайная мысль, что деньги от его продажи помогут семье. «На первое время».

«Если сменить номера, – подумал он, – можно выбраться из города на машине. И заехать ой как далеко...»

Когда Лазуткин вылез из «КамАЗа» у метро «Московские ворота», стрелки часов показывали ровно пять. В вагонах метро народ стоял плотной толпой. Разъезжались с работы «И к лучшему, – подумал Лазуткин. – Милиции в такой толпе несподручно. Да и на улицах народу много».

Высокая, полная женщина стояла рядом, прислонившись к Антону своим крутым бедром. Как раз там, где приятно оттягивал карман пистолет. «Как бы не почувствовала, стерва», – подумал он, неприязненно поглядывая на меланхоличное лицо пассажирки...